Kitabı oku: «Через», sayfa 3

 
Легкое
Лабиринтом
 
 
Не памяти,
Хотя да,
Кроссовки у двери,
Лежали там
И вчера.
 
 
Тогда лабиринт чего?
Напряжение, ускользание
За ними.
 
 
Как в них вглядеться?
Вслушаться
Приоткрыть?
 

* * *

 
Осколок памяти
На ладони.
 
 
Снять с полки
Поднести к глазам.
Может быть, даже
Протереть пыль,
Вернуть.
 
 
Сувенир.
Что мы пытаемся
Ими запомнить?
Что мы стараемся
Забыть?
 
 
Кем мы были тогда?
 
 
Если счастливы,
Зачем бы стали покупать
Память о счастье?
Если были несчастны,
Зачем нам об этом
Помнить?
 
 
Кусочек дальнего,
Обломок надежды на счастье,
Осколок воображения
Из сувенирной лавки.
 
 
Что мы помним?
Помним ли себя
Там, где мир был полон,
 
 
А душа восходила
К началу дыхания?
 

* * *

 
Диван,
Широкий диван
 
 
На нем можно
Сидеть или лежать
Вот так
 
 
Читать книгу
Или переписку,
Или новости
По телефону,
Когда нет сил
На людей.
 
 
Можно лежать,
Слушая музыку,
Которою уже
Не напишут.
Или уложить
Случайную гостью.
 
 
А можно просто,
Просто лежать
И смотреть в потолок,
Даже можно
Погасить свет.
 
 
Тогда видны
Огни неба над морем
Или тяжелая луна.
 
 
Но сейчас,
Сижу на диване,
Смотрю фильм,
Как когда-то, иногда,
Телевизор в детстве.
 
 
Сквозь горечь и пустоту
Летающие тарелки,
Сквозь бесконечность
И будущее
Касаются
Полноты бытия.
 
 
Могли ли мы утратить
Необретенное?
 

* * *

 
Голубая тесемка лифчика
На спинке кресла
Уголком,
Голубое на белом.
 
 
Белые стены,
Ранее голубое небо
Под поднятым жалюзи,
Небо под горой.
 
 
Там далеко море,
Там плещется вода
Шумный голос прибоя,
Но слышна только
Слухом мысли.
 
 
Вода плещется в душе,
Легкая, струится,
Тишина, потом шаги.
Входит.
Как же ее зовут?
 
 
Ах, да.
Но не слышна слухом мысли.
Это вина?
Или корабль всех нас?
В движении,
Неуплывающий.
 
 
Белая лямка лифчика
На синем кресле
 

* * *

 
Солнце
 
 
В высокой голубизне,
Густые кипарисы,
Ступеньки к морю
 
 
Камень ступеней
Сбитый, выщербленный,
Наполненный звуком
 
 
Тропинки,
Расходящиеся вдоль горы,
Звучит кустарник
 
 
Высокие скалы
Бесформенные, гладкие
Отвесные, пологие
 
 
Пещеры на склонах
В пещерах тень,
А солнце ждет
Перед входом
Мерцает воздух
 
 
В пещере —
Принесенный скаутами
Старый диван,
Большой облезлый диван
 
 
Свобода внутри
Свобода вне,
Вспыхивает полдень
 
 
Солнце горит
Счастьем
Горит воздух
 
 
Так, насыщенность,
Лишенная смысла,
 
 
Но смысл
Рядом
 

* * *

 
Вербного света день,
Тусклый огонь сирени.
Светлая, яркая тень,
Поверх разбитых ступеней.
 
 
Горящий весенний день,
Сумеречный день осенний —
Время в море песком,
В сухом теченье людском
В одиночестве и в прощенье.
 
 
Вещи звучат и молчат,
Язык и глубок, и пуст.
Над прошлым струится чад,
Он душен, неверен и густ.
 
 
Над прошлым струится свет,
Огонь рожденья души;
Возможно, там есть ответ,
Но к ответу нам не пройти.
 
 
В горечи нет движенья,
В настоящем нет берегов
Земли. Разожжем же
Сырые поленья —
Присутствия, памяти
И весны.
 
 
Над минутой
Повиснет эхо,
Дымом, горечью,
Невпопад.
 
 
Оно не будет сухо,
Не будет глухо,
И, быть может,
Как нам обещали,
В нем отзовется
Тот дальний,
Тот невидимый сад.
 
 
Пусть цветет же
Высокий огонь сирени
На краю берегов весны,
На скалистых склонах
Звучанья,
Ветром света
И ветром отчаяния.
 
 
Полнота, пустота
Не в дальнем,
Но ближнее
Не для нас.
 
 
В промежутке
Загорится, погаснет
 
 
Не в руках
И не на дальних
Склонах,
 
 
Ясность
Развеет ясность,
 
 
Вспыхнет звучанье
Смысла,
 
 
Отступит,
Но не уйдет.
 

Хайфа

2010–2015

Острова

* * *

 
Так
Так заглядывает, так ты, так я
Заглядываю в ветер слова в темнеющую воду.
Вдыхаешь ли я обещание обещанное
Обещающее освобождение? Падение, лист, звук воды
Темном воздухе, светлом воздухе времени.
Ты легче дышу? Просторнее ли там в слове, за словом, спрятавшись?
Это ли кажется? Это кажется – нет?
Или снова в плену? В пелену, впелену все глубже? Плеск
Шорох воды в темном, несветлом густом времени воздухе.
 
 
Они говорят, говоришь ты, говоришь я, мы говорят
Задыхаюсь. А ты? Ты задыхаешься? Ты хочешь задыхаться?
Тебе это льстит? Плеск времени,
падения во времени плеск.
 
 
Шестнадцать ступеней словом вверх наверх
(ты уже поверх?)
над воздухом
Шестнадцать ступеней словом вниз в погреб затхлого
времени, времени мы не хотим, но
вот оно, вот оно стоящее, окружающее, многословное.
Тебе страшно? Тебе светло? Тебе хочется наверх
Из-под над водой? Всматривайся!
Всматривайся, как падает воздух в воду,
Как падает речь в пустоту – дышит, душит, задыхается. Глазом
тебе слово? Слово дышишь. Словом смотришь.
Всматривайся. Тебе, мне – я.
 

* * *

 
Звуком изобильным, зеленым, цветущим;
Нелепостью человеческих дел и речей
Сытым довольством; очарованием бытия
И скольжением тела – так мысль, полнея,
 
 
Поднимается в темноте. Красным гранитом
Молчания, невысказанности, многозначия;
Надломом времени и горечью нескрытого —
Отталкиваясь, так она поднимается на свету.
 
 
У подножия скалы и звука лежит долина, голоса
Разносят шумы колючек; перед довольством
И обнаженностью лежит пустыня; но между
Временем и пониманием, грани коснется рука.
 
 
Может ли мысль, на бегу, затаив дыхание,
Выбрать между песчаником и базальтом,
Между телом и временем; может ли не выбрать
Между расстеленностью и небесным эхом,
Между счастливой сладостью явленности и
Мерцающим провалом подсмотренного смысла.
 
 
Грань ветра, грань качающейся листвы, капель
Дождя, голосов, грань души. Между ними
 
 
Мысль замирает, вглядывается в слова, дышит,
Видит, звучит, и приоткрывается навстречу.
 

* * *

 
Кипарис смотрит на море
С горы смотрит, размышляя
Шишки кипариса смотрят
На волны: зеленые, серые,
Голубые, бирюзовые,
Опаловые, падающие,
Горькие. Шишки глотают
Соль далекой воды
Под горой, под отрогом.
Глотают ее взглядом,
Глотают сердцем, горлом
Захлебываясь, кашляя,
Болью мышц глотают боль
И сияние далеких волн.
Над бесчувствием дюн, бурых
Камней, вода сопричастия,
Сострадания, поднимается,
Отступает, не веря, миражом
Воображения она кажется
Себе, стыдясь, хвастаясь.
Что есть между коричневой
Шкурой шишек и соленой
Прогалиной морской воды?
В этой ли проруби, пустоте,
Находит язык сострадание,
Возвращает глаза совесть?
 

* * *

 
Не ищи глаз на восходном небе,
Не ищи в окне узкого времени,
Не ищи в воде детства, в слезах,
Не ищи в трубе, не ищи в золе.
 
 
Не ищи в чертах, под волосами,
Не ищи в винном дыхании урагана.
Густое желтое наполняет воздух,
Песок яичным озером летит из
 
 
Пустыни, наполнив ветер, дыхание
Наполняя. Таково течение земли,
Сухости, слякоти, жара стояние
Движение души и вдох счастья,
 
 
Горечи, радости, любви недвижение,
Стояние, предстояние. Выдох ищет
Под рукой, вокруг, в дальнем. Ищет
Опоры, губ на стекле стакана, тени.
 
 
Ищи глаз видящий.
 

Сны

 
Мне снились лучи времени,
Жар песка, жар тела, страх
Погони под густым водопадом
Темноты, мерцания, пения,
 
 
Знака. Бахрома сна причудлива:
Утро рассветной памяти,
Захватывающей, преодолевающей,
Глубина без глубины, загадка
 
 
Случайного, предсказуемого.
Но не так ли мы смотрим
И на нашу жизнь: предсказуемая,
Причудливая, пустеющая,
 
 
Кивок назад без загадки,
С болью или сытостью;
Вопрос, остановившийся над
Пустотой течения выдоха. Бьется
 
 
Ручей времени – от бывшего,
Синеющего в прошлом лучом
Незнания, к воздуху, к морю.
Но что есть незнание, бахрома
 
 
Сна? Границы сна смотрят в зрачки,
Направлены взглядом, смотрят
Внимательно. Смотри же в сон
Прошлого. Его не нет. Он дышит.
 

* * *

 
Так они говорят в городе за стеной:
Поэзия есть искусство невозможного, искусство возможного,
Как политика, наверное. Добавить в скобках. Но в уродство
Политики смотрится возможное, чтобы узнать, как невозможное,
 
 
Чтобы себя узнать. Вызнать себя там, за морем. А в поэзии не
Так. А как? Как в поэзии? Как в зеркалах? В прозрачные зеркала
Смотрится поэзия, чтобы посмотреться, посмотреть себя,
Посмотреть на тебя, пока молчишь. В невозможное смотрится
 
 
Возможное, пока говоришь. Звенящая пустота разговора, мерцает,
Там ты мерцаешь, в пустоте, вызнавающей, мечтающей о себе
Как о возможном. Там за горячим морем, там за холодным морем, там
В пустоте вызревает возможное, несбывшееся, которого нет. Которого
 
 
Уже не будет. Нет, не будет не совсем, только уже. Горечь уже застывает
В мыслях, застывает на губах. Эхо падает на землю, стучится в душу
Плещется, режет. Голосов, которых не было. Ты должен обманывать себя
Так легче. Море горячится, вот они горячечные черные острова
 
 
По ту сторону моря. В их. В их черном базальте зеркалится
Возможное. Выпуклые холмы счастья, обрывистые холмы
Отчаяния. На острове здесь бьется начало поэзии из каменной
Черноты боли. Но лучше обманывай себя. Скажи себе: так (было) нужно.
 
 
Ты думаешь о том, кем ты мог быть по ту сторону моря?
Не думай о том, кем мы могли бы стать жить дышать по ту
Ту сторону черного базальтового моря, этого светлого моря счастья.
Это возможное. Его нет. Никогда не думай о нем.
 

* * *

 
Сегодня зацвел рощами расцвел миндаль, разве
Это день сегодня? В горах Галилеи, на горах зацвел,
Разве это день надежды, разве это день отчаяния?
День зацвел. Светлеющий. Светящийся. Светлеющийся. Галилеи,
О белый миндаль! Веришь ли ты надежду, о миндаль, и склоны
Полные цикламен, склоняющиеся, полнеющие, переполняющие —
ся. Цветет миндаль на границах слова, отступающих
Так, неожиданно, раскрываются границы дыхания, светлого,
И синева. В синеве полнота. В синеве пустота. Гранью
Шаг по грани, по скальному выступу, по рубцу боли, о синева
Шел. Над провалом боли, не слышать, как глубока пустота под
Пустотой души, над серым провалом утраты, над золотистым
Провалом и речка вьется бурлит водопадится из-под скал. Взгляд
Опускается ко дну души, где уже нет. Синевеет. Белых
Полнеющих светом миндальных рощ. Где же граница
Между глубиной радости и глубиной отчаяния? Дна нет.
Ты еще хочешь жить?
 

* * *

 
Посмотри в провал, загляни в глухо, загляни в темно
В боль. Она загляни заглянет в тебя. Ты прозрачна.
Не увернуться от взгляда провала. Смотрит.
Скалы загляни, слюды прожилки. Пусто там
В пещере скалы. Камень рваный, длинные серые
Стены колодца вниз. Стены падают. Вспомни не
Вспоминай. Горечь темноты на губах,
Горечь падения, острая горечь боли. Ты помнишь
Как падают сквозь туман, сквозь сумеречную
Корону незабвения, боли памяти, непамяти
Боли, невозможности бесчувствия. Помнишь
Как падают сквозь мысль тела, сквозь боль сладости
Тела, сквозь взгляд о теле, сквозь присутствие я, как
Падают вниз, как не падают вверх? Помнишь ли
Падение одиночества? Тело в кругу. Мы спим без сна,
Дремлем без сновидений, но не бодрствуем
Без души. Без душно. Душе душно. Падает
В пещеру считая, считалочкой, секунды
Падения, но из секунд считает она годы.
Здесь ли они острова океана, острова пены,
Острова свободы? Бьются волны, ракушки
На берегах островов, зеленочерных скал к воде,
Рифов, смертоносных. Мерцают они на дне
Провала, но падает падает к ним душа,
Считая секунды, считая горечь, считая
Считая предательства, паралич воли и пустую
Речь. Падением полна речь, полна обманом.
Очарование на дне исчезает, горечи
Очарование серится пустотой. Там на дне
Слепящей забытой голубизной неба позади
Там на дне стоит ждет поджидает несуществуя
Провала невидимого камня без дна
Провала ничто.
 

* * *

 
В сумерках я пью кофе но нет кофе здесь не дают а пиво
Я не пью по крайней мере сегодня завтра да и не пью вообще,
Сквозь подступающее, волны шума я вдыхаю воздуха горячие
Глотки в полутемном дыхании паба под названием «Гастроном».
 
 
О эвкалипты, о стекла окна разбиваются сумерки тусклого вечера но
Это уже не сумерки эта темнота разве вечерело когда же я проспал
И не заметил сумерки прошли уже темно и ярится и хлещет и гремит
Ночь вселенной и я пью все горячеющий воздух ночи паба здесь
 
 
Там за окном стекает по стеклу вода ручьями холодных зимних гор
Там за окном темно но что же руки темноты так липки и густы
Я пью виски ничем не примечательное а мир там за водой за коркой окна
Стекла пустеет и безумствует. Там за окном они полны дыханием ярости
 
 
Они полны дыханьем уверенности в правоте себя, и исступлением,
Желаньем выставиться напоказ – и в бесновании, и в безымянности,
И в наготе. Тела, направленные взгляду, и речь, кричащая себя, к себе
По направленью к миру, в никуда фантазий и цинизма опустошенных
 
 
Душ, цинизма лени, густеющей горячащей силы ненависти, силы злобы.
Здесь маленькая темнота и блики света на столе, руки, знакомых
Незнакомых краткие улыбки ухмылки вспыхивающие, но мокрое стекло
Это и все что отделяет от прозрачных ворот ада без дна за темнотой
 
 
В невидимости под горой, как хорошо не знать, наполнено, и как легко
Тем, кто выбрал, кто вобрал слово толп тусклую пену чужих слов
И ненависти изобильной полноту они уже бегут берут, а тонкое стекло
Дрожит водой и коченеет рябью они все ближе, их больше и мечтают
 
 
О страданье, о боле для других. Память о бывшем, память о небывшем
Смешиваются, стираются, грудью своей кормят силу ярости, политиков
Истертые слова, толпы без лица, тела без голоса, они кричат, звенят
И подступают сквозь стекло, сквозь исступленье, сквозь трупный запах
 
 
Своей мечты о правоте, страха своей ничтожности, страха за свою
Жизнь, жажды чужой боли, ненависти к дыханию, ненависти к стеклу.
Стекло покрывается тонкими трещинами и начинает рассыпаться. Я сижу
В пабе «Гастроном» и допиваю виски. На город наступает ночь.