Kitabı oku: «Через», sayfa 4

Политическое

 
В голове голоса звучат шумят кричат перекрикивают
Голоса не может быть иначе конечно же они в ней адово
В голове наверное обычно сходят с ума потому что
Они должны быть в голове не может же быть иначе
Что они потому что конечно же виновата голова в
Ней воют кричат они голосят – так что конечно же виновата
Голова. Они кричат убей! они так хотят убей! Они себе
Убей! Перекрикивают друг друга и кричат друг
Другу убей и немедленно буквально сейчас нам всем настанет
Земной. Рай. Близок. Как прекрасны они себе, как воют они
Разноладно, бродят и дремлют они, но кричат друг другу убей и нам
Станет лучше, и еще сейчас приду и убью, чтобы их, чтобы мне
Настал мой он ведь тут совсем рядом земной маленький сытный рай
Только убей убей убей! Он прополз враг и он злой хитрый
Коварный мешает убей. Враг всюду, он прополз, он проползал
Нам плохо потому что он проползал. О проклятая власть почему
Она, почему она убивает так мало ее тоже нужно убей, но
Включая газету, экран включая, телевизор поющий включая,
Включая глаза и оскал, включая дыхание, руки, лодыжки, голоса
Кричат убей и все станет прекрасным. Но, к счастью,
Это только безумие, как у Вирджинии Вульф голоса кричат
В голове. Как счастлив мир, что есть в нем безумие и
Голоса, глаза, экраны кричат вопят скалятся только в ней голове.
 
 
Но как было бы страшно, если бы наяву, а?
 

* * *

 
Закрыть ли дверь, тихо, не надо ею стучать
Не надо хлопать это дурной тон хлопать
Дверью, и для кого хлопать в затылок, в лоб, входящий
Сквозь выпуклое течение времени. Здесь перед дверью
Этот человек земля, омываемый никем, каждый наш остров
Пена океана выбрасывает на берег ты зовешь
Ее одиночеством. Просто привычка звать. Воздушная ряска,
Морская ряска. Здесь нет вулкана, его обещали,
Ты обошла этот остров и не, ну да, мы оба не,
Нет не нашла его хорошим? А, так ты вообще его не нашла?
Может, ты просто плохо старалась со всеми? Выбилась из устава.
Но как же тогда ты на нем? В кустарниках диких кабанов?
Ступенек вниз, ступенек вверх, сирийских роз.
Вот тонкая кожа, мышцы боли, связки пены пустеющей
Жизни, ноги, руки, тело телеющее, ты его дышишь.
Кроликами ты хочешь размножиться, крича ладным хором,
Окруженная никого, кроликами ты не хочешь
Размножиться, потому что ты человек? Ты вдруг становившись
Помнишь, что ты человек? Омываемый ничем, но вот
Дверь, отступающая, уходящая во времени, вот она при —
Открывшаяся легкость свободы, и никогда больше боли?
Но ты помнишь, как пели гобои, ты помнишь сладость?
А удивление? Удивление морем, там в пещере горели
Свечи, города, свечи города, тихо, двери тихо, хлопать нельзя,
Ты хочешь закрыть двери острова? Его больше
Не будет омывать тина города, сладость гобоев удивления,
Ищешь ли ты прощания с прощанием, ищет ли оно тебя?
Вот они воющие умножившиеся, но почему ты должна
Выбирать против них? Почему ты поверила, что ты им
Должна? Каждый остров. Остров спиной синевеющий.
Пустота памяти. Черная боль памяти. Сладость памяти.
Стоишь перед звуком. Тело, горло, мышцы
Наполнены молчаливым звуком. Пламенеющим.
От него больно. Как легко беззвучно закрыть дверь. Там
Облегчение. Но там больше нет дверей, ты уже видела
Ужас. Ты уже увидела сладость. Ты человек.
Но сейчас ты можешь выбрать не выбирать навсегда.
Не закрывай. Не закрывай тихо. Не закрывай громко.
Ты им не должна. Им уже ничего никогда
Не должна. Ты можешь выбрать не из них. Иногда. Никогда.
Слушай гобои души. Полнота звука тела. Горький остров
Как нож, как счастье, как удивление свечи. Помнишь:
Синеющий перед небом синеющим.
 

* * *

 
Ты говоришь повторение, с повторением
Запятой. Как гиена, как кошка,
Замирающая у края карниза,
 
 
Разомлевшая на солнце. Десять процентов
Чаевых остаются от жизни по ту сторону
 
 
Памяти.
 

Протока

 
Черные камни в руках
Черные камни среди волн залива
 
 
Когда среди скал заходит солнце,
Хорошо клюет. И рано утром тоже.
Красный отпечаток солнца
На чернеющей воде.
 
 
На Коровьем острове пасутся коровы,
На камне напротив брошенной
Лесопилки живет водяной.
В развалинах старой тюрьмы
Рыбаки хранят рыбу,
И она не портится.
 
 
В ветреные дни лодку сносит
К круглому берегу,
К развалинам кирпичных стен.
 
 
У тебя будет вдоволь ворованной рыбы.
 

Зима

 
Ночью ступает волна над землей беспросветной беззвездной
Стихией. Инеем медленным делает шаг над безводной темницей
Равнины скалистой, валом уходит на край по ручьям водоносным
Бесплодным. Краткая вечность земли подступает к морскому
 
 
Пределу. Свечи огней загорятся на дальних высотах.
Вот и февраль наступил каменистый, всецветный,
Миндальный. В светлых скалистых долинах ручьи
Поднялись многоцветной гекзаметра пеной и речи
 
 
Высокой закрытой оградой. Темнеет, светлеет
Сила бурлящего слова в потоках весны изобильной.
Мир расцветает прозрачною юностью камня
И жаром беспечным. За холодом голос.
 
 
Желтых песчаника стен,
Сквозь молчанье смотрящих
Смысл потаенный открытый,
Сжимающих в пальцах
 
 
Усталых, незрячих
Смотрит сквозь пальцы
Сквозь холод
Сквозь знаки
Без знаков
 
 
И мысль непроворна
Пульсирует
Застывает
Движется
 
 
К краю
В удивлении
В полноте.
 

* * *

 
В укрытом ущелье слова, в открытой долине слов
Движется ручей. Тропа ветвится. Горькие косточки стыда
Спрятаны в звуках, их касаются губы, касаются ладони,
Но ладони молчат. В орехе выдоха речи течет ручей;
 
 
Прошлое и будущее в орехе вдоха. Мир спасет стыд.
Гора Кармель нависает дрожью. Ее хребет расправляет
Крылья. Ручьем течет апельсиновый сок вдоль языка и
Пальцев. Губы касаются сладких ногтей, отступают.
 
 
«Берегись говорящих», написано на камнях, «им легион».
Пальцы притронутся к ткани слов, за веками спрячется их
Память. Надо ли любить непрозрачность звука, темноты
Его эхо, стыд невысказанного, порывистый ветер души?
 
 
Один говорил, что поэзия не заставляет ничто произойти.
Другой говорил, что поэзия заставляет происходить ничто.
Третий – что ничто есть все, и что поэзия происходит
Всем. Пальцами, соком на скатерти, взглядом, дрожью горы.
 
 
Так они касаются, коснутся одиночества души, во взгляде,
Сладкая кожура на ладони слова, его горечь, всматриваясь
В глубину, где красота вспыхивает, пугает. Сокровенность
Ткани влечет, петляет, заглядывая верой и сомнением.
 
 
Пульсирует сознание, полна взглядом, моргая, на сухих губах,
Мокром нёбе. В провале слова, далеко, рядом, расстеленным
Ветром, тканью дует, в скорлупе темно, воздух.
 
 
Не было – и всегда.
 

* * *

 
Черный рваный базальт, бахромою, к кромке воды.
Зеленые леса надмирья, пещеры вулкана, заросли
Гидрогений. Небо высокое, бессловесное, открытое.
 
 
Горсть олив – зеленых, серых, твердых; серебряный
Свет цветущего миндаля. Из родника их горечи
Течет вода пробуждения. От капели на губах души
 
 
Оглядывается к пещере света, к свету по ту сторону пещер.
Мелкий снег, его раздувает ветер, он густеет. Поземка
Струится мимо высокого леса, к дальнему. Густые чужие
 
 
Мысли, подобранные желания отступают за кромку леса.
На столе маленькая чашка на блюдце с широкой тенью,
В ней отражен мир молчания, в черноте, дышит, качается
 
 
Воздух. В темноте кофе отражается взгляд, заглядывает;
Разносятся, выплескиваются, ярятся голоса толп.
Но взгляд ищет бытие себя в темнеющем. Он не свободен,
 
 
Он свободен. Но где же он? Как много многословных,
Безобразных на свету, источающих злобу, исчезающих
В пустоте времени. Течение искусства неслышно, уже
 
 
Незаметно; плаката, крика и клоунады жаждут лица.
Но не им искать дальнюю лаву черных пещер вулканов,
Не для них летают дельфины над пенною кромкой волн.
 
 
Даже когда в темноте, явленные острова сохранят
Человечность. Даже когда на виду, потаенные острова
Сохраняют душу. Невидимы за страстью невежества,
 
 
За страстью злобы. Но нога не спустится к бахроме воды,
Рука не сорвет цветок, мысль не уснет на теплой
Подушке. Потому что выше и сильнее звука ложится тень.
 
 
Над базальтом, гранитом, морем – синева не встретится с синевой,
Руки не встретят оливки, веки не встретит взгляд.
Острова одиноки, но море восходит небом, белизною ночи.
 
 
Над волной и лугом, травой и поземкой, сухие ладони ищут двери.
 

Р. и Т. К.

* * *

 
О слова желтый воск и острова свободы,
Мне снится музыки ушедшей водопад, в долине
Памяти, в долине непогоды, в долине радости, где
Призрачные всходы восходят городом, рекой
 
 
И небосводом, касаньем бытия, забытым камнем
Свода, подземным озером, души земным восходом,
Незнаньем полноты и полнотой изгнанья, любовью
И землей, небесной пылью знанья, сияньем
 
 
Светлых глаз и горечью весны, и снова радости
В всецветии прощанья, и встречи наугад с бездомным
Домом дара, чье слово, как земля, наполнено водой.
 
 
Так вспомним же о городе, звучащем, неушедшем, где
Пребывающий ступает по земле, где встреча в крови слова
И золе преобразится вечностью невидимого крова.
 

* * *

 
Глаза возвращаются к пространству памяти,
Его высоким долинам, сухому хлебу, поземке,
Мягким постелям и изобильным голосам.
Здесь она существует, падает, просыпается,
Кровоточит, горчит, обманывает себя.
Но времени прошлого больше нет. Падаем.
Мы падаем в будущее, в сети будущего,
Мягкие сети бездумья, говора о себе, свадеб,
Новостей и картонных фильмов. Страна,
Которую мы любили, больше не существует.
Ее и не было.
 

* * *

 
Обгорелый остов ворот и заросший травой проселок,
Эти дома сгорели. Сгорели крыши, веранды и кусты
Под окном. Мира, в который мы верили, больше нет.
 
 
Он не был богатым, в нем была надежда, он полон иллюзий
Больших и малых. В нем были хорошие люди, были плохие;
Плохие люди убивали, подсаживали девочек на наркотики.
 
 
И это волновало, не всех, волновало кого-то. Иногда.
Но это не так. Не волнует ни что. Волнует все для себя.
Хороших и плохих людей больше нет. Это признано.
 
 
Это уже не смешно. Не бывает благородных порывов, бескорыстных
Желаний. Все это глупости для толп. Но и толпы не верят, зачем им?
У каждого свои интересы, а еще, о да, психологические проблемы.
 
 
У всех теперь психологические проблемы. И это главное.
Те, кто бросались спасать, а зачем это было им нужно?
Их обманывали и использовали. Но и это не так уж важно,
 
 
Вероятно. Если не считать растраченные и погубленные жизни.
Слава сытым, хитрым и острожным. Они поют себе славу.
И все же была весна, весна надежды и весна фантазий, и высокие
 
 
Горы земли без края. Во сне в никогда не ступала нога зла,
Топталась на горизонте. Там были голубые деревья свободы,
Серебряные деревья доверия, там были земли снов о друзьях.
 
 
Там были улицы, где можно умереть на тротуаре,
Но и дома, куда мы могли прийти, и где нас любили.
Или нам кажется? Падение прошлого неизмеримо.
 
 
Не показывая купленные товары, свадебные альбомы,
Одинаковых детей, не раскладывая по тарелкам
Выжатые слова, не надкусывая сушеные воспоминания,
 
 
Наверное, там были рады. О, эта радость того, что тебе рады!
Или это казалось? Память неизмерима. Или мы были одиноки?
Но этих домов больше нет. Они сгорели в тусклом огне времени,
 
 
А их владельцы покончили с собой под его незаметным грузом —
Непосильным грузом полого времени. Многие из умерших
Еще живы. Им даже можно позвонить. Но и это не имеет значения.
 
 
Потому что этого города больше нет.
 

* * *

 
Ты помнишь, как город горел? Горели улицы и переулки?
Как в огне полыхали дома, сараи, как несли ведра, багры? Нет,
Я не помню тоже. Он горел тихо, он сгорел незаметно.
Но ты его не тушил. Нет, ты не тушил. Не кричал, что сивилла.
Не плакал от горечи и бессилия перед временем. Не рвал на себе кожу
Глядя, не рвал ее от мысли о том, что так заблуждался в этих людях. И
Не продолжаешь путаться, жалеть, выдумывать. О, нет, ты не заблуждался.
Нечего там было тушить, сказал ты брезгливо и сытно, незачем
Тушить старые пожары чужой весны. Ты никогда и не думал, что город
Есть. Просто ел бутерброд и радовался тому, что успел унести все ценное.
Да здравствует предусмотрительность! Да здравствует сытый разум!
 
 
Ты говорил: вы верили в благородство, никогда не видя его.
Вы были непредусмотрительны. Никакого не было мы.
Город сгорел. Сгорели дома, скаты крыш, сгорели перила памяти.
И настал твой день: стучится посыльный с уведомлением о штрафе.
Посыльный в форме. Он стоит на крыльце, постукивая по перилам. Но
Разве власти теперь есть дело до закрытых дверей памяти? Конечно,
До города посыльному дела нет. Он просто принес конверт, синее
Письмо со штрафом. С любопытством читает его. Этот штраф смерть.
Объясняет посыльный: штраф полагается за порчу имущества,
Памятью вы испортили имущество нации – вас самих.
 
 
Вы, говорит он, но не было мы, сделали это добровольно.
За это полагается смерть, утверждает он.
 

* * *

 
Густая вода зеленая, серая, пятнистая
Неподвижная, всплескивающая
Мелкая, укрывающая дно, невидимая
Притягивающая, затягиваюшая
Короткая, нескончаемая, непреклонная,
Без граней покров воды
Без глаз, без рта покров.
 
 
Но есть и они
Не уснувшие
Не засыпающие
Над водой сна, над волнами незасыпающие.
Пробужденные в боли, в пустоте без формы,
Пробужденные и к радости, и к звучанию.
Бессонными краснеющими глазами,
В человеческую тьму вглядываясь, тьму сердец,
В сером тяжелом тумане моря. В одиночестве
Вглядываясь за море варварства и утраты,
В там вглядываясь, по ту сторону
Исчезнувшего во времени и в теплом льду
Цинизма. Нелепые. Но тает, тает море,
И остается без изменений.
 
 
Они тоже, тоже могут уснуть,
Хотя и не верят, что способны.
Они проснулись
Верой в иное.
 

* * *

 
Над городом дожди, звенящие, наполняющие
разговор и воздух тайной движения, тайной пребывания, взгляда.
                                    Загадывающие
 
 
Желания не знают загадки. Стоящие перед ней