Kitabı oku: «Герцог Чёрная Роза (I)», sayfa 3
Глаза Дома были сощурены, рот плотно сжат, лицо было бледным и напряженно-сосредоточенным; он ждал ошибки противника… и дождался. Жан-Жак, обманутый отступлением Руссильона и не ожидающий нападения, замахнулся для рубящего удара, -этот удар легко мог раскроить череп, -и тут Дом легко упал на колено, нанес молниеносный выпад – и клинок его вонзился в левую ногу оруженосца Черной Розы, ниже бедра. Оба мальчика вскрикнули одновременно: сын графа – победно и радостно, герцогский паж, уронивший свой меч, – болезненно и удивленно.
Опустив клинок и не пытаясь напасть на обезоруженного соперника, Дом смотрел на кровь, струящуюся между пальцами Жан-Жака, который прижал к ране руку; и последний с изумлением увидел, что на лице Руссильона, сменяя гордость и торжество, появляются новые чувства – раскаяние и сострадание.
«Этот ублюдок смеет меня жалеть!» – и бешенство овладело оруженосцем, утроив его силы и заставив забыть о боли в раненой ноге. Бросившиеся к соперникам Жерар и Филипп были остановлены резким криком парижанина:
– Нет, я не сдаюсь! бой не окончен! Это просто царапина! Мы продолжаем схватку!
Тяжело дыша, Жан-Жак с ненавистью смотрел на очень бледного и немного растерянного тем, что раненый противник хочет продолжить поединок, Дома.
– Ну, Руссильон, – негромко процедил паж, – это была просто разминка… А теперь будет настоящий бой – и, клянусь Всевышним, я не буду сыном графа де Сю, если мой клинок не напьется твоей крови!
…И он, почти не хромая, подняв с земли свое оружие, с диким воплем ринулся на Дома.
Теперь оруженосец крутил тяжелый меч, делая им широкие дугообразные движения, стремясь ошарашить соперника и не дать ему даже пустить свое оружие в ход. Маневр Жан-Жака удался: Дому все еще не удалось сосредоточиться, и он начал отступать, обороняясь и не пробуя нападать, видя перед собой одно сверкающее лезвие, которое, казалось, атакует со всех сторон.
Его единственным преимуществом было проворство, так как раненный в ногу парижанин не мог теперь быстро двигаться и поворачиваться. Филипп, ломая от ужаса руки, воскликнул:
– Святители небесные! Надо их разнять!
– Поздно, – мрачно изрек Жерар. Он никогда не видел Жан-Жака в таком исступлении, и был уверен, что минуты Дома сочтены. А Жан-Жак готовился нанести свой венецианский удар; правая рука его, вращавшая клинок, начала уже уставать; надо было одним ловким движением перебросить его в левую – и тогда… Он был уверен в победе! Он видел, как герцог Черная Роза в бою с тремя противниками уложил их всех по очереди этим ударом!
Дому же больше не хотелось крови.
«Да, – сказал он себе, – я хочу остановить это! Но как сделать так, чтобы мы оба остались в живых, если этот безумец поклялся убить меня?»
…Прервем ненадолго эту трагическую сцену и вернемся в залу, к герцогу Черная Роза. Расставшись с де Брие (граф вышел из башни в тот момент, когда мальчики поднимались по лестнице на площадку), он дожидался Руссильона. Последний, отдав распоряжения Бастьену и переговорив с отцом Игнасио, возвращался к своему будущему зятю в несколько расстроенном состоянии.
Слова священника не успокоили старого отца, как он того ожидал; наоборот, они породили в сердце графа сомнения и неуверенность.
Капеллан сказал, что Мари-Флоранс была очень нежно привязана к Гийому Савиньи и надеялась, что, несмотря на бедность юноши, Руссильон даст согласие на их брак. Отказ графа был для девушки очень сильным ударом.
«Ваша дочь – натура глубоко чувствующая и очень впечатлительная, – говорил священник, – хотя внешне она всегда так выдержана и спокойна…»
Однако, продолжил он, после отъезда графа Дюваля и его пажа из Руссильона, Мари-Флоранс ни разу не пришла к нему на исповедь; капеллан лишь видел, что она стала очень много времени проводить в часовне, и порой выстаивала на коленях перед распятием всю ночь.
«И что бы это значило, святой отец? – спросил граф священника.
«Я полагаю, что Гийом Савиньи по-прежнему держит в плену сердце Мари-Флоранс; но, как послушная дочь, она покорилась вашей воле, и теперь молитвами и постом наказывает себя за не одобренное вами чувство к этому юноше.»
Это, несомненно, было правдой. Итак, его дочь была влюблена – герцог Чёрная Роза был прав!
И теперь Руссильону предстояло принять важное решение, -решение, от которого зависела судьба Мари-Флоранс, – и не только её.
Он нежно любил всех своих пятерых девочек, и Мари-Флоранс не была исключением.
«Я могу сказать монсеньору, что сердце её занято, и тогда… тогда он должен будет жениться на одной из трех моих младших. На ком? Мари-Николь и Мари-Анжель – совсем крошки. Конечно, браки нередко заключаются и между детьми гораздо младше; но все же… все же… А – если не они, тогда остается Мари-Доминик, моя любимица! Ей уже тринадцать, и она почти взрослая. Наверняка, герцог выберет её! – старик даже вздрогнул. – Боже всемогущий! Она ненавидит самое имя Черной Розы, её трясет, когда она слышит упоминания о нем! И ей – стать его женой?!! Да она или выбросится из окна замка, или… или зарежет его в постели в первую брачную ночь!»
И граф снова содрогнулся, представив себе, что будет, если в его замке совершится такое страшное преступление – да ещё против кузена короля! Нет, допустить этого нельзя… Что же делать?
И тут Руссильон вспомнил, как много лет назад он посватался к прекрасной и юной Мари де Шеном. Ему уже было около сорока, а ей не исполнилось и шестнадцати. Но он был знатен, могуществен и богат, – и родители Мари с радостью дали свое согласие. Поговаривали, что девушка любит другого – своего дальнего родственника, бедного, но очень красивого. Но – Мари вышла за Руссильона и, хотя и не сразу, своей нежностью, доверием, безграничным обожанием граф завоевал сердце рыжекудрой красавицы. Они прожили в мире и согласии много лет, и он готов был поклясться, что его жена счастлива в замужестве!
«Так же может произойти и с Мари-Флоранс, – подумал он, – в конце концов, браки заключаются на небесах! Её сердце сейчас принадлежит Гийому Савиньи, но, я уверен, герцог будет ей достойным супругом, – я знал его когда-то в Париже как истинного рыцаря и шевалье и, хотя о нем и при дворе, и в Лангедоке ходят ужасные слухи, -возможно, все это – выдумки? Ведь доказал же он, что умеет тонко чувствовать, когда сразу понял, что она влюблена! Он был с ней безупречно учтив и даже ласков. Он не сделает моей Флоранс больно! А если все же то, что говорят о нем, правда, и он действительно сжигал, насиловал женщин и детей, распарывал животы беременным?.. Нет, нет! Это все гнусная ложь! В конце концов, Мари-Флоранс будет его женой, герцогиней, и он не посмеет с ней дурно обращаться!»
И граф вошел в залу, твердо решив, что женой Черной Розы станет Мари-Флоранс.
Подойдя к герцогу, Руссильон сообщил ему о сделанных приготовлениях и добавил:
– Отец Игнасио, духовник Мари-Флоранс, считает, что нет никаких препятствий для вашего с ней союза. Моя дочь будет вам прекрасной и верной женой.
– Очень рад это слышать, – отвечал рыцарь.
– А теперь, монсеньор, остается подумать о том, какие покои предоставить вам и вашей будущей супруге. Я бы с радостью поселил вас в комнатах моей покойной жены, -они лучшие во всем замке, -но, к сожалению, после её кончины в них уже несколько лет никто не жил…
– Поверьте, граф, мне не нужны роскошные апартаменты, я довольствуюсь самой скромной комнатой.
– В таком случае, господин герцог, если вы не будете возражать… очень удобна спальня моих младших дочерей, Мари-Николь и Мари-Анжель. Она расположена в самом конце коридора, весьма уединенно, а из окна там открывается очень живописный вид.
«Вряд ли у меня и у моей жены будет время и желание в нашу первую брачную ночь любоваться видами из окна,» – подумал герцог. Вслух же он сказал:
– Если вы, любезный граф, считаете это удобным, и если я не стесню ваших дочерей, я с удовольствием займу эту комнату.
– О, вы нисколько не стесните моих девочек! Они переночуют в спальне Мари-Доминик, – и ведь это только на одну ночь! К тому же… – и Руссильон слегка покраснел, – кровать в этой комнате весьма удобная и широкая. Если хотите, мы осмотрим это помещение; я распоряжусь только, чтоб там убрались.
И граф вызвал Бастьена и приказал ему приготовить для Черной Розы комнату своих дочерей. Уже через десять минут старый слуга вернулся и доложил, что все выполнено.
– Идемте, монсеньор, – сказал Руссильон.
– Я в вашем распоряжении, – отвечал герцог; и они вышли из залы. Это было в тот момент, когда Дом ранил Жан-Жака в ногу.
Они пошли по коридору, опоясывавшему башню донжона; в самом его конце, перед высокой дверью светлого дерева, хозяина замка ждали две женщины. С низким поклоном одна из них подала ему ключ; в руках другой был тюк с одеждой или бельем. Увидев же следовавшего за их господином замаскированного герцога, обе женщины в ужасе прижались к стене, крестясь и шепча молитвы.
«Правду говорят – худая слава по дороге бежит, а добрая в углу сидит, – с горечью подумал Черная Роза. – И меня, как и этого зверя Монфора, всегда будут вспоминать в Лангедоке вот с таким ужасом, ненавистью и отвращением; тысячью добрых дел мне не смыть позор жутких деяний моего «союзника»!
Граф между тем отпер дверь, и они вошли. Спальня дочерей Руссильона была просторная комната с большим окном на северо-запад, прикрытым ставнем. Посередине комнаты стояла широкая кровать с голубым парчовым балдахином на резных столбиках, обвитых золотыми шнурами с тяжелыми кистями внизу. Пол устилали мягкие ковры глубокого синего цвета, стены были обиты белыми шелковыми обоями с незабудками.
Около окна стояли два столика для рукоделий с мозаичными столешницами, инкрустированными яшмой и бирюзой, и два невысоких стульчика.
– Прекрасная комната, – сказал, оглядываясь, герцог, – я очень благодарен вам, граф.
Внезапно в коридоре послышались два веселых детских голоса и быстрые легкие шаги, и в спальню вбежали две девочки-погодки, в голубых платьицах, смеющиеся и раскрасневшиеся. Они увидели сначала графа – и бросились к нему, перебивая друг друга и мешая французские и окситанские слова:
– Папа!..– начала одна.
– Мы ловили голубей! – крикнула вторая.
– Доминик накинула на них сеть…
– Это было так здорово!
– Мы отнесли их на кухню…
– Их было целых пять!
– И Жанна нам их поджарила!
– Я в жизни не ела ничего вкуснее!
Руссильон потрепал дочерей по белокурым головкам.
– Ну, ну, Мари-Николь, Мари-Анжель! Погодите! У нас гость, и я хочу вас с ним познакомить…
И тут девочки увидели герцога. Они осеклись и попятились, и на их веселых личиках одновременно появилось выражение растерянности и страха.
– Это герцог Черная Роза, дочки, – сказал граф. – Поздоровайтесь с монсеньором.
Девочки молча слегка присели – без особой почтительности. Мари-Николь, та, что была постарше, смотрела на герцога своими светло-голубыми глазами исподлобья, закусив губу. Младшая, Мари-Анжель, более непосредственная, немного осмелев и, вероятно, думая, что гость не поймет её, пробормотала на окситанском:
– А как же вы говорили, что у него рога, и хвост, и копыта?..
Отец хотел её одернуть, но герцог выступил вперед, ослепительно улыбнулся,
отвесил юным графиням изысканный поклон и сказал на чистейшем окситанском языке:
– Прекрасная госпожа, мне очень жаль, что я разочаровал вас. Но сейчас в аду не носят ни рогов, ни копыт; зато, как видите, в моду вошли черные маски.
Анжель ойкнула от неожиданности, залилась краской и поспешно спряталась за спину старшей сестры.
– Девочки, – торжественно сказал граф, – герцог Черная Роза сегодня вечером женится на вашей сестре Мари-Флоранс.
– Надеюсь, – произнес рыцарь, изо всех сил стараясь оставаться серьезным и опять низко кланяясь, – что мои будущие сестры почтят своим присутствием свадебную церемонию.
– Ступайте, милые мои.. – промолвил Руссильон, – я предоставил вашу комнату в распоряжение монсеньора. Вы сегодня переночуете в спальне Мари-Доминик.
Девочки, не произнеся ни слова, опять присели и вышли.
«Обе белокурые и голубоглазые – как и самая старшая, Марианна, – мелькнуло в голове герцога. – Конечно, они будут очень хорошенькими, когда подрастут! Но до Мари-Флоранс им далеко. Она обладает редкой, бесценной красотой! Так что, Анри, ты был не прав, когда советовал мне взглянуть на остальных дочерей Руссильона…»
Вслух же он сказал:
– Ваши дочери все очень благонравны и послушны, дорогой граф.
– Да, – согласился Руссильон, – все они добры, послушны и кротки, как овечки… Но что это? – вдруг осекся он, услышав жуткий, почти звериный вопль.
Он повернулся к окну, за которым раздался этот страшный крик и, подбежав, поспешил отворить ставень. Герцог, тоже услыхавший вопль, следовал за ним.
Мужчины выглянули из окна. Справа налево тянулись за стеною замка живописные отроги зеленых гор, чьи вершины исчезали в жарком послеполуденном мареве.
Но взоры графа и Черной Розы устремились не на эту благостную картину, а на зрелище куда более страшное: внизу, в десяти туазах под окном, на крепостной площадке, сражались на мечах двое подростков. Услышанный мужчинами безумный крик был издан Жан-Жаком, когда раненый паж герцога вновь бросился на Дома.
То, что это не тренировочный поединок, а схватка не на жизнь, а насмерть, и герцог, и граф, как опытные воины, поняли сразу, – как поняли и то, что бой близится к концу, и чаша весов уже склонилась в пользу победителя.
Оба дворянина узнали дерущихся; герцог – своих оруженосцев, а граф – окаменевшего от ужаса Филиппа и того, кто назвал себя его сыном.
И, увидев этого последнего, Руссильон побелел как полотно и схватился за сердце.
«Что это с ним? – подумал, кинув на него взгляд, герцог, – на нем лица нет!»
Черная Роза был тоже взволнован, хотя и не так сильно, как его будущий тесть; за своего пажа он не беспокоился, хотя и заметил, что тот ранен – неужели этим веснушчатым деревенским пареньком? – он молниеносно просчитал в уме все шансы противника Жан-Жака, понял, что они ничтожно малы, – и жалость к бедолаге уколола его сердце. Сделать герцог ничего не мог, кроме как крикнуть из окна; но он прекрасно видел, в каком исступлении находится его паж, и какое безумное у него лицо, – вряд ли Жан-Жака бы остановил даже гром, грянувший над самой его головой!
Оруженосец между тем все-таки загнал Дома в угол между стеною и парапетом.
Кровь обильно текла из раненой ноги, но Жан-Жак, казалось, не замечал этого. Он, как тростинку, вертел в руке свой клинок, в то время как Дом явно устал и с трудом отражал каждый выпад оруженосца. А паж весь собрался для решающего удара, -победа, чувствовал он, была близка!
Из окна комнаты графских дочерей Черная Роза видел, как Жан-Жак, заложив левую руку за спину, незаметно для противника, быстро разминает пальцы, чтобы удобнее перехватить тяжелый меч.
«Он хочет нанести венецианский удар! – понял герцог. – Удар, которому меня научил Марко Анунцио!» Да, этот удар был практически неотразим – и уйти из-под него живым тоже почти никому не удавалось. Он наносился сверху вниз и слева направо – и, при большой физической силе, вполне мог пронзить противника насквозь от шеи до бедра.
«Этот рыжий мальчишка погиб!» – мелькнуло в голове рыцаря.
Вся описанная выше сцена заняла по времени не более одной минуты.
И вот – наступила кульминация. Жан-Жак стремительно перебросил меч из правой руки в левую – и с диким криком ударил… Но его клинок, молниеносный и смертельный, рассек воздух, – и отрезал лишь петушиное перо на шапочке Дома; сына графа спасли мгновенная реакция и – случайность, которую вполне можно было бы назвать и божественным провидением.
Дом успел пригнуться, но, скорее всего, все равно был бы тяжело или смертельно ранен, если бы Жан-Жак не поскользнулся на собственной крови, обильно орошавшей каменные плиты площадки. Вместо того, чтобы нанести свой венецианский удар сверху вниз, он, уже начиная падать назад, взмахнул мечом слева направо, – и, все же потеряв равновесие, грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком.
Не воспользоваться этим данным Фортуной шансом Дом не мог. Он прыгнул, как тигр, на поверженного противника и, прижав его грудь коленом и приставив свой меч к его горлу, задыхающимся голосом, но громко, потребовал:
– Сдавайся – или умри!
Полуоглушенный падением и ударом, придавленный ногой противника, чувствуя, как начинает невыносимо болеть рана, и из неё продолжает сочиться кровь, паж герцога не сопротивлялся более. Он прохрипел:
– Я сдаюсь… сдаюсь, черт возьми!..
Но эти слова, довольно грубо отступающие от тех, которые произносились побежденными на турнире, не разозлили Дома.
Его охватила невыразимая радость – поединок был выигран, оруженосец Черной Розы повержен… и они оба остались живы!
Дом высоко поднял свой клинок и – ликующе крикнул на окситанском языке:
– Победа Руссильона! – и прибавил звонким, ясным голосом: – И, клянусь всеми святыми, когда-нибудь и проклятый герцог Черная Роза будет так же лежать под моим коленом и скулить, моля о пощаде!
*Лютеция – древнее название Парижа
* Сервы – (от лат. servus – раб) – в средневековой Западной Европе категория феодально-зависимых крестьян, наиболее ограниченных в правах: в переходе из одной сеньории в другую, отчуждении земель, наследовании имущества, свободе брака и др.
*Туаз – (фр. toise) – французская единица длины, используемая до введения метрической системы. 1 туаз = 1,949 м.
4. Две сестры
Стоявший у окна герцог вздрогнул; светлые глаза его сузились и метнули молнию на дерзкого мальчишку, осмелившегося так оскорбить его, – это был чуть ли не открытый вызов! Рука рыцаря непроизвольно легла на бедро, нащупывая меч, который, войдя в комнату, он вместе с плащом положил в ногах кровати.
– Что? – произнес Черная Роза. – Я не ослышался?..
Граф Руссильон, который на время всего поединка, казалось, превратился в соляной столб, после того, как Дом прыгнул на Жан-Жака и потребовал сдаться, немного пришел в себя. Краска вернулась на лицо старика, дыхание стало ровнее.
Сейчас же, при этих словах герцога, он вспыхнул, как девушка, и пробормотал:
– Простите мою дочь, монсеньор, она сама не знает, что говорит…
– Она? – воскликнул рыцарь, в недоумении поворачиваясь вновь к окну.
В этот момент на площадке башни появилась женщина, в которой герцог узнал кормилицу своей невесты. Запыхавшаяся и взволнованная, она закричала на плохом французском языке, обращаясь к рыжему пареньку :
– Госпожа! Госпожа Доминик! Я ищу вас по всему замку, а вы здесь баловством занимаетесь, да еще и опять мальчиком оделись! Срам-то какой! Ох, опять попадет мне, грешнице, от батюшки вашего!.. Идемте! Ваша сестра, Мари-Флоранс, хочет немедленно говорить с вами!
И, подбежав к Дому, который отдал меч Жерару и стоял около Филиппа, вытирая рукавом вспотевшее лицо, она схватила так называемого сына графа за руку.
– Идемте быстрее!
Жан-Жак, с помощью друга, уже поднялся на ноги. Услышав слова служанки, оба оруженосца так и замерли с открытыми ртами; но внезапно парижанин, как бы что-то сообразив, собрав остатки сил, ринулся к Дому и сорвал с него шапочку. Рыжие мелко вьющиеся кудри рассыпались по плечам и спине победителя пажа Черной Розы; и Жан-Жак бессильно, со стоном опустился на землю, потрясенный до глубины души.
– Д-д-девчонка… – ошалело пробормотал Жерар, выпучивая свои маленькие водянистые глазки.
Так трагически начавшаяся сцена на площадке быстро превращалась в комедию.
Герцог, наблюдавший её из окна, не мог не улыбнуться на потрясенные лица своих оруженосцев и ярость разоблаченной Доминик, зашипевшей, как дикая кошка, когда Жан-Жак сорвал с неё шапку.
А, увидев смущенного донельзя, красного как рак графа, и вспомнив его недавние слова о доброте и кротости всех его дочерей, – Черная Роза не мог удержаться от смеха.
Он расхохотался, – и Мари-Доминик услышала это. Она подняла голову, и увидела в окне спальни сестер, – и тотчас узнала- того, кто вызывал в ней безудержную, неукротимую ненависть. И это мерзкое чудовище в маске, этот проклятый герцог смеялся… смеялся над нею!
О, если б у неё в руке оказался кинжал, и она могла метнуть его в эту наглую замаскированную физиономию, улыбающуюся ослепительно белыми зубами!
Но у Дом не было в руках ни кинжала, ни даже просто камня; и некогда было искать их: Элиза дергала девочку за рукав, она звала её к сестре.
Герцог увидел, как благородная графская дочь оглянулась вокруг себя, в бессильной ярости топнула ногой, – и вдруг, подняв голову и глядя ему в глаза, в прорези черной полумаски, плюнула, как деревенский мальчишка, смачным плевком, в его сторону, – только так могла Доминик выразить свои презрение и ненависть к гнусному мерзавцу в окне! Черная Роза расхохотался ещё сильнее.
…Вернувшись к себе, Мари-Флоранс не сразу пришла в себя. Элиза сварила своей госпоже успокаивающий настой и, выпив его, девушка приказала верной кормилице сейчас же найти и привести к ней Мари-Доминик.
Не найдя Дом в башне донжона, служанка выбежала во двор и увидела своего младшего сына, Пьера, который, как говорилось ранее, остался с герцогскими лошадьми.
Зная, что Пьер, молочный брат Мари-Доминик, обычно сопровождает девочку на прогулках, кормилица бросилась к нему.
Пьер готов был и графу Руссильону, и даже самой Черной Розе ответить, что не знает, куда ушли Доминик и оруженосцы герцога, – товарищ Дом не выдал бы этот секрет даже под пыткой; но – так порой насмехается над нами судьба! – этому юному стоику хватило всего лишь пары увесистых материнских оплеух, чтобы указать место, где происходил поединок.
Итак, Элиза нашла Доминик, и повлекла её за собой, не отвечая на расспросы девочки, в комнату Мари-Флоранс.
Когда Дом вошла туда, её старшая сестра стояла у окна, перебирая аметистовые четки. Комната Фло никогда не нравилась Дом; она больше напоминала монашескую келью, – была небольшая и темная, с узкой кроватью в алькове, над изголовьем которой висело большое распятие из черного дерева.
Мари-Флоранс была очень бледна, но внешне спокойна.
– Оставь нас, Элиза, – сказала графиня служанке.
– Что случилось, Фло? – спросила запыхавшаяся Доминик, присаживаясь на кровать.
Сестра, поджав губы, неодобрительно взирала на ее раскрасневшееся потное лицо и мальчишескую одежду. Дом привыкла, что, в отличие от отца, спускавшего своей любимице все, самые сумасбродные, выходки и лишь мягко журившего ее за ношение мужской одежды, Фло вечно пилила ее, грозя Господними карами и вечными муками, ожидающими грешную младшую сестру в аду. Но сейчас Мари-Флоранс, к удивлению Доминик, сдержалась и спросила абсолютно неожиданно:
– Ты знаешь, что к отцу приехал гость?
Дом вспыхнула и закусила губу, – она опять вспомнила смех Черной Розы.
– Да. Дьявол Лангедока… Я его видела, Фло! Это он!
– Но ты, наверное, ещё не знаешь, зачем он приехал?
– Нет. Он стоял у окна в спальне Анжель и Николь… и отец рядом с ним.
– Дело в том, сестра, что отец помирился с королем Людовиком…
– Что?!! – воскликнула не верящая своим ушам Дом. – Не может этого быть! Папа всегда говорил, что Лангедок стоит за правое дело! Наш отец не мог, не мог помириться с королем и с его мерзкими приспешниками – Монфором и Черной Розой!
– Однако, это так. И я одобряю поступок отца. Не по-христиански идти против помазанника Божьего. И сам Господь, я уверена, внушил папе эту благую мысль.
Дом злобно фыркнула. Религиозность сестры была ей чужда и непонятна и наводила на девочку тоску.
– Так вот, – мертвенно спокойным голосом продолжала Флоранс, – отец помирился с государем, и король в знак своего прощения решил сочетать браком Черную Розу и одну из дочерей нашего отца…
– Кровь Христова! – воскликнула в ужасе Доминик.
Сестра так сжала бусины четок, что побелели костяшки пальцев.
– Не богохульствуй, Мари-Доминик! Не добавляй к своим прегрешениям еще и это! Знай, что отец согласился на этот брак…
– Да как он мог?!! И за кого?!! За Черную Розу – этого убийцу, насильника, невесть откуда взявшегося проходимца!!!
– Боюсь, тут ты ошибаешься. Этот проходимец – двоюродный брат короля и высокородный герцог.
– Высокородный? – с глубочайшим презрением сказала младшая сестра. – Если бы в жилах его текла истинно благородная дворянская кровь, он не позволил бы себе и своим людям грабить, убивать и насиловать невинных!
– Дом, не будем об этом… Отец согласился на этот союз – и выбрал меня.
– И ты… и ты согласилась?
– Моего согласия никто и не спрашивал, – мрачно изрекла Флоранс. – Доминик, ты ещё ребенок, безмерно балованный и любимый, и не знаешь, что браки детей часто заключаются родителями в большинстве своем по политическим расчетам. Герцог не любит меня, он меня видел сегодня первый раз в жизни, – он, так же как и я, жертва обстоятельств… Но есть королевский рескрипт, и мы оба обязаны ему подчиниться.
– Обязаны?!! Черт меня побери, Мари-Флоранс! – крикнула Дом. – Ни я, ни ты не обязаны никому подчиняться! Мы – свободные люди, а не рабы! Я плюю на короля и его указы! О, почему, почему отец согласился? Лучше бы мы погибли, защищая стены Руссильона, с мечами в руках, чем согласиться на этот позорный союз!
Лицо Флоранс стало белее мела.
– Ты так горяча, и так еще мала, сестренка… Ты многого не понимаешь, и рассуждаешь сердцем, а не головой. Наш отец помирился с королем, потому что иначе Черная Роза взял бы замок приступом – и что бы с нами со всеми стало? Подумай об этом!
Доминик вздрогнула. О, сколько ужасных слухов о Черной Розе и Монфоре долетало до Руссильонского замка со всего Лангедока, – о казнях, насилиях, пытках!
– Отец спасал нас – не себя. Своих дочерей, своих слуг, свой замок.
– Всех, кроме тебя. Тебя он все-таки принес в жертву, – жестко ответила Дом.
– Поверь, я бы с радостью пошла на это, – гордо подняв голову, возразила Флоранс. – Я бы уподобилась первым христианским мученицам, которых сжигали на кострах и бросали в пасть хищным зверям. И я бы стала женой герцога Черная Роза! Но… но есть одно обстоятельство…
– Какое, сестра?
– Дело в том… дело в том, Дом… что я… что я уже замужем.
– Что?!! – воскликнула, вскакивая, изумленная девочка. – Что ты сказала, Фло?
– Да, дорогая. Теперь и ты знаешь мою тайну, тайну, которая была известна во всем замке только мне и Элизе…
Неожиданная догадка озарила Доминик.
– Это-Гийом Савиньи? – спросила она.
– Да. Мы поженились две недели назад, перед его отъездом с графом Дювалем, ночью, тайно. Отец отказал Гийому, и нам не оставалось ничего другого…
– Отец Игнасио? Он обвенчал вас?
– Нет. Он ничего не знает. Нас обвенчал тот священник, что был здесь проездом в Тулузу, помнишь?
– Ну да, – машинально ответила Доминик. Теперь многое становилось ей понятно. Хоть они и не были очень близки с Мари-Флоранс, но даже Дом заметила, как старшая сестра изменилась за последнее время.
Эта новость так поразила девочку, что она ненадолго даже забыла о Черной Розе.
«Вот это да! Послушная, скромная как монашка, Фло – и замужем? Против воли нашего отца, тайно… Гийом Савиньи! Что сестра нашла в этом шестнадцатилетнем мальчике? Хорошенький-это верно, но не более!»
Дом вспомнила, как он вечно читал Флоранс стихи и играл ей на лютне. Но разве так можно покорить женское сердце? Нет, не таким ей представлялся избранник Флоранс – и её собственный! Она мало задумывалась о любви и браке; лишь иногда ей представлялся – довольно смутно – некто, – конечно, высокий и красивый, он должен был быть настоящим мужчиной: сильным, отважным, неукротимым!
«Нет, меня бы не пленили ни стишки, ни бренчания на лютне! – подумала девочка. – Вот обменяться парой ударов мечом, или посостязаться в скачке верхом… ну, на худой конец – хотя бы сыграть партию в шахматы. Вот это, я понимаю, ухаживания!»
Эти мысли ненадолго отвлекли Доминик от действительности. Но, вернувшись к реальности, она вновь ужаснулась всему, что услышала.
– Мари-Флоранс, и ты сказала отцу, что вышла замуж? – спросила она.
– Я хотела, сестричка… хотела… Но в последний момент я подумала о вас – и не смогла.
– О нас? – недоумевающе промолвила Доминик.
– Да; о тебе, о Мари-Николь, о Мари-Анжель. Ведь, если бы отец и герцог узнали, что я вышла замуж, – жребий пал бы на одну из вас…
– Кровь Господня! – смертельно побледнев, воскликнула Дом.
– Да, так бы и случилось… – продолжала Фло, на этот раз даже не заметив, вся поглощенная своим отчаяньем, богохульства младшей сестры. – Король велел герцогу жениться на одной из дочерей Руссильона – на любой из них.
– На мне… или на Николь… или – на ангелочке Анжель… Какой ужас! – простонала Доминик.
– Сестричка… Я бы стала женой этого монстра! Но вы!.. Вы не заслужили такой жуткой участи!
Дом вдруг пришла в ярость. Топнув ногой, она вскричала:
– Почему, почему отец на это согласился?!! Ведь, я уверена, и Монсегюр, и граф Дюваль уже где-то близко! Они бы разбили отряд Черной Розы, вздернули бы его, как собаку, и освободили бы нас!.. Впрочем, – прибавила она, слегка успокаиваясь, – возможно, так и будет! Ведь есть ещё время.
– Его нет, – отвечала её сестра. – Отец сказал, что мы поженимся сегодня, перед закатом солнца. Все приготовления уже сделаны. И поэтому я позвала тебя, – продолжала Флоранс. – Положение кажется мне безвыходным. Но, может быть, в твою ясную головку придет какой-нибудь план?
Доминик постаралась успокоиться и сосредоточиться. Это было похоже на партию в шахматы, – только тут на кону был не ферзь или король, а судьбы её и трех её сестер.
«Безвыходных ситуаций не бывает. Но надо смотреть всегда вперед, на несколько ходов опережая противника,» – говорил ей отец. А Черная Роза – пусть не достойный, но сильный и могущественный противник; к тому же он – кузен короля.
– Что же нам делать? – вслух спросила Дом.
В это время в дверь постучали, и на пороге показалась Элиза.
– Госпожа! – радостно произнесла она. – Осаду замка сняли, и люди начали расходиться по домам!
В глазах Доминик вдруг вспыхнула надежда.
– Фло! Мы должны бежать! – воскликнула она. – Все вчетвером! Раз осада снята, мы сможем выбраться из замка, время еще есть!
Её сестра горестно покачала головой.
– Пешком мы далеко не уйдем, Доминик. Конюшня отца, если помнишь, полностью опустела. Ведь папа отдал всех хороших лошадей графу Дювалю, обещавшему ему помощь и поддержку южной части провинции. А старые лошади околели или съедены.
Дом помрачнела. Среди отданных другу отца коней была её любимая гнедая кобыла Франсуаза, на которой девочка ещё совсем недавно беззаботно скакала по взгорьям и долинам Руссильона. Но – разве дочь графа не пожертвовала бы всем, чтобы помочь делу Лангедока? И, сцепив зубы, чтобы не заплакать, она сама оседлала свою любимицу для одного из людей Дюваля.
