Kitabı oku: «Русские на рубеже эпох», sayfa 4

Часть 2. Князь приехал

Мальчик лет шести сидел на корточках на обочине грунтовой дороги и строил запруду из песка. Друзья сегодня сидели по домам, поэтому Дима строил один. Недавно прошёл дождь, и бурные ручейки неслись по старой каменистой дороге под уклон. Свежо. Но вот появилось солнце. Лужи и ручейки изменили цвет, а искорки света на листьях яблонь обнадёживали, что дальнейший день будет непременно хорош. Запруду строить не сложно. Нужно просто огородить земляным валом участок обочины по обеим сторонам основного потока. Возводить вал надо полукругом, чтобы стены вырастали против течения. А в конце работы важно замкнуть дамбу мощным, немного влажным комом грунта или плоским камнем прямо посредине потока. И тут же, без промедления быстро-быстро замазывать щели, нанося дополнительные слои грунта. Чем толще и выше стены, тем лучше! Ну вот, теперь можно наблюдать, как дождевая вода скапливается и образует море местного масштаба. После плотины ручеёк иссыхает, обнажая небольшие, умытые дождём булыжники, оставшиеся в этих местах ещё со времён ледника. В это море-озеро неплохо запустить лодочку. Как правило, Дима вырезал лодочку из коры дерева, ставил веточку или проволочку мачты, прикреплял парус из бумаги. На глади запруды лодочка ходила хорошо, но стоило спустить самодельное море, как кораблик опрокидывался бурными потоками воды уже через несколько метров, или терпел крушение позже, на миниатюрных порогах, образованных камнями или корнями деревьев.

Бабушка позвала обедать, и Дима, ещё некоторое время понаблюдав за своим корабликом, вытащил его из воды и побежал домой. Он знал, что запруду рано или поздно прорвёт вода, растопчет стадо коров или овец. Дима мечтал о том, что отец привезёт ему фабричный корабль, с килем, с электрическим моторчиком, с несколькими мачтами, и они поедут запускать его на озеро.

С тех прошло без малого сорок лет. Сейчас самое начало лета 2013 года.

Димитрий Георгиевич Ксенофонтов помассировал виски, подался вперёд, выпрямился, тронул клавиатуру. Ранее на мониторе появились бы таблицы и диаграммы, отражающие состояние дел предприятия, директором по развитию которого он имел честь когда-то состоять. Теперь это были перечни вакансий кадровых агентств, в последнее время сокращающиеся каждый месяц. Димитрия, в общем-то, тоже сократили. Собственник поблагодарил за годы сотрудничества, оценил вклад Ксенофонтова в свой бизнес и намекнул, что нужны новые силы для решения предстоящих амбициозных задач. Договорились, конечно, мирно. Ксенофонтов написал заявление.

Кресло пришло в движение и приняло максимально удобное для спины положение. Детские воспоминания согревали, отвлекали от нынешней незавидной ситуации. Светлые, ничем не омрачённые, они лежали в памяти обособленно. События, которые он сейчас вспоминал, происходили в деревне Ольховке, затерявшейся в лесах и болотах Псковской области. Именно здесь он проводил летние месяцы с бабушкой Женей и дедушкой Андреем.

А сейчас Димитрию срочно нужна работа. Деньги тают. Ксенофонтов с каждым последующим днём чувствует себя всё более неуютно.

Вот на электронный ящик пришло письмо. Поступило предложение принять участие в конкурсе на замещение вакантной должности руководителя проекта по восстановлению какой-то усадьбы в Псковской области. Димитрий, вроде, и не откликался на такую вакансию. Ехать в другой регион. Зачем? Ксенофонтов вчитался в текст. Усадьба помещика Рощина на озере Чёрном недалеко от села Долгого. Писала некая Елена Коновницына, представитель компании «Наследие». Якобы, из большого числа анкет они выбрали несколько, и среди них оказалось резюме Ксенофонтова. Димитрий заёрзал на кресле, чуть не опрокинул чашку с кофе. Ситуация при ближайшем рассмотрении оказалось крайне интересной и неожиданной. Долгое лежит в трёх километрах от Ольховки. Это же те самые места, которые он только что вспоминал. Димитрий долго перепроверял информацию по карте, ошибки не было.

После тягучих месяцев безуспешных поисков работы это неплохой шанс, тем более, проезд до места собеседования, в Санкт Петербург и обратно, а также ночь проживания в гостинице уровня «три звезды» оплачивались принимающей стороной. Димитрий рассудил, что даже если его не возьмут на должность, то он вполне может себе позволить доехать до Ольховки и несколько дней побродить по местам детства. В конце концов, он всю жизнь работал, и какие-то скромные сбережения ещё остались. «Решено. Еду» – Димитрий подвёл итог размышлениям и стал готовиться в дорогу.

* * *

– Мариночка, что ты надумала? Едешь со мной?

– А ты уже за себя решил? – супруга посмотрела на Виктора испытующе.

– Думаю, нам надо вместе ехать!

– В такую-то глухомань?

– Зато воздух замечательный, и денег сэкономим. Денис из армии придёт – надо одеть, обуть. Светочку с собой возьмём!

– А куда и кто зовёт? Напомни-ка.

– Зовёт мой товарищ по университету, Колька Панин. Село Долгое, 200 км от Санкт Петербурга. Он там дачу построил.

– Надолго?

– Да хоть до конца лета. У тебя же отпуск длинный!

– Длинный. Но в деревне на пару недель останусь, не больше. А потом мы со Светочкой на море поедем!

– А я как же?

– А как хочешь! Можешь с нами, можешь остаться.

Виктор Сергеевич Разумов только что вышел в отставку с должности следователя по особо важным делам Прокуратуры РФ. Двадцать пять лет безупречной службы давали право на хорошую пенсию. А так как ему не было ещё и пятидесяти лет, то он планировал реализовать себя и на гражданском поприще, устроившись, например, юрисконсультом. По силам и по адвокатской стезе пойти. Иногда ему даже приходила в голову мысль заняться частным сыском. Но когда он делился этими планами с женой, то голубоглазая, темноволосая Марина демонстрировала мужу, сколь язвительной может быть даже любящая жена. Она вообще считала, что он рано закончил карьеру прокурорского работника, и ещё имел все шансы подняться по служебной лестнице. Так или иначе, но вновь испечённый пенсионер решил посвятить предстоящее лето отдыху. Виктор Сергеевич так давно мечтал о роскоши беззаботного времяпрепровождения!

– Тогда поеду за билетами, – Виктор накинул куртку и пересчитал деньги в бумажнике.

– Папа, можно и по интернету заказать! – подала голос Светланочка, которая не прочь была съездить и в деревню, и на море.

– Так надёжнее, – голос отца раздавался уже с лестничной клетки.

* * *

Димитрий решил отправиться в поездку на автомобиле. Конечно, до Питера удобнее добраться поездом, но ему предстояло путешествовать и по псковским лесам. А этим лучше заняться на купленном несколько лет назад кроссовере «Судзуки». На досрочное погашение кредита за машину ушло почти всё выходное пособие.

Выехав на заре, уже к десяти вечера Ксенофонтов был в пригороде Санкт Петербурга. Остановился в отеле в районе Средней рогатки. Димитрий успел отлично отдохнуть перед собеседованием. В офис, располагавшийся на тихой улочке на Петроградской стороне, добрался на метро.

Кованая решётка забора, в глубине двухэтажный особнячок. Димитрий позвонил. Дверь тут же открылась. Вахтёр, узнав, что Ксенофонтов пришёл на собеседование, проводил его на второй этаж и передал невысокой, элегантно одетой девушке с еле заметными веснушками. Оказалось, что это и есть Елена Коновницына. Они устроились в переговорной, стилизованной под старину, с овальным столом. Елена прошлась по всем пунктам резюме, попросила Димитрия Георгиевича рассказать о себе, что-то добавить к информации, изложенной в анкете. Димитрий, который сам неоднократно проводил подобные собеседования, принимая на работу новых сотрудников, отметил, что интервью молодая женщина ведёт очень профессионально, и ей не двадцать с небольшим, как он подумал вначале, а за тридцать. В середине разговора принесли кофе. Ближе к концу дверь в переговорную отворилась, и вошёл пожилой, полный мужчина. Он представился князем Андреем Андреевичем Вяземским, и повёл дальнейший разговор. Вопросы с профессиональных тем перешли на семью Димитрия. Андрей Андреевич задавал их мягко, неторопливо. Он, наверное, из чувства деликатности опасался обидеть Димитрия излишним любопытством. Кто были родители, кем работали? А дедушки, а прадедушки? Что Димитрий читает на досуге, чем интересуется помимо работы? Вяземский совершенно седой – и густые ещё волосы, и бородка. В руках трость.

Собеседование заняло часа три, что достаточно долго по меркам современной деловой практики. Димитрию выплатили обещанные деньги за расходы, а узнав, что он собирается в Долгое и Ольховку, добавили на бензин туда и обратно. Елена в конце разговора сообщила, что конкурс продлится ещё около двух недель, а потом она обязательно позвонит ему или пришлёт электронное письмо.

Ксенофонтов решил остаться в Питере на ночь, погулять по музею под открытым небом. А завтра рано утром запланировал выехать к местам детства.

Невского проспекта оказалось вполне достаточно, чтобы ощутить приятную усталость в ногах, провести остаток дня и побеседовать в мыслях с близкими и не очень людьми, с которыми связывал его этот город. Он шёл и вспоминал, как ещё совсем маленького, дедушка Андрей и бабушка Женя водили его по этим улицам за руки. Вернее, он видел это на редких фотографиях и слушал в рассказах в более взрослом возрасте. Они, родившиеся здесь, приучали внука к культуре. Музеи и архитектуру города ему потом пришлось открывать для себя заново, потому что детский ум и память не могли ещё вполне понять и запомнить полученную информацию. Воспоминания, в основном, сохранились очень расплывчатые. А вот смутная близость с городом существовала. В душе жило какое-то чувство свежести, новизны, приятного путешествия, которое всегда тянуло его сюда вновь и вновь. Димитрий смотрел в воду канала, вспоминал, заново переживал ушедшие в прошлое события. Ощущал себя внутренне, в принципе, молодым. Но снующие рядом студенты быстро вернули его в трезвое состояние оценки своего возраста. Какой молодой? Пятый десяток! И детей пока нет. Хорошо, что ещё жива мама.

* * *

Князь Николай Ильич Трубецкой сидел на лавочке недалеко от Эйфелевой башни и размышлял. В первую очередь, он размышлял о том, а не слишком ли много он думает? На эту простую мысль натолкнула его недавно матушка, княгиня Лариса Леонидовна, урождённая графиня Шереметьева. Она заметила, что, мол, размышляют они, размышляют, а толку маловато. Князь думал о далёком Отечестве, о России. Был там пару раз в Москве и в Санкт Петербурге. С батюшкой, князем Ильёй Петровичем, они пытались организовать поставки электроники, но предприятие не состоялось. Теперь предстоит новое дело, получится ли оно? Николай Ильич отхлебнул из пластиковой бутылочки минеральной воды, протёр солнцезащитные очки. Ему исполнилось тридцать. Друзья и жена, Анн-Мари, звали его, преимущественно, Николя. Дети только планировались. Трубецкой разглядывал туристов, высматривал среди них соотечественников, радовался, что понимает долетавшие обрывки русской речи. В их трёхкомнатной парижской квартире интерьер, по вкусу Анн-Мари, был выполнен в ультрасовременном направлении, название которого Николай Ильич забыл. У родителей же двухкомнатная квартира обставлена в русском стиле. Кожаные и гобеленовые диваны и кресла. Дубовые столы с резными ножками. С зелёным сукном для кабинета отца и овальный, полированный для гостиной. Почти вся мебель куплена на аукционе. А вот несколько фамильных портретов из дореволюционных фотоателье вывезены из России в гражданскую войну. Когда-то они висели в просторных гостиных и кабинетах предков. Когда Николай бывал у родителей, как будто переносился в патриархальный мир царской России, в интеллигентную, высокообразованную аристократическую среду. Но не чопорную и надменную, а тихую, размышляющую, понимающую искусство и науки, желающую России истинного процветания. Родители сейчас довольны своим положением. Годы унижений и вынужденного смирения сразу после иммиграции, которые выпали на долю их предков, прошли. С течением времени появился достаток на уровне среднего француза. Сын выучен и при деле, женат.

Сам Николай Ильич, конечно, ощущал себя европейцем. Не то что именно французом, а и англичанином, итальянцем, словом, современным человеком из наиболее развитого и преуспевающего слоя, который разделяет некие общечеловеческие ценности. Княжеский титул, который современное европейское общество признавало и делало где-то необходимой, а где-то лишь формальной приставкой к имени при обращении, служил, скорее, неким обстоятельством повышенного интереса к его личности, но не отдания должного заслугам его предков, всего их славного для России рода. Вот и для Анн-Мари его титул и происхождение служили приятной темой при гостях или для невинной шутки. Николай и не требовал к себе особого отношения. Но среди занимавших его мыслей всё чаще возникал помысел разобраться в перипетиях истории своего рода. «Как же так, – думал он, – Шереметьевы, Трубецкие, Голицыны, представители многих других славных фамилий так много сделали для развития России, служили Отечеству, воевали, состояли на дипломатической службе. Практически во всех направлениях жизни страны сыграли положительную роль. И оказались изгнаны из Отечества. Конечно, для многих стран характерен был переход от аристократического правления к демократическому, но нигде, кроме русской нации, не существует такого рассеяния элиты по миру. Причём, изгнанной элиты. Вот французы почитают своего Наполеона, хотя он и проиграл войну. А что же дальше? Последнее время всё чаще поднимаются вопросы об участии Дома Романовых в управлении Россией, о реституции. Получат ли ход такие планы, и что будет, если получат? Дух захватывает». Князь поймал себя на мысли, что отнёс свою персону к элите. Смутился.

– Молодой человек, месье, не могли бы вы нас сфотографировать? – женщина лет пятидесяти пяти, перемежая русские и французские слова, обратилась к князю.

– Мама, твой французский не поймёшь, – шептала ей, оглядываясь, женщина помоложе, примерно одного возраста с князем. Она держала за руку, наверное, сына. Рядом стоял мужчина с животиком, в шортах и с бутылкой пива в руке.

– Покажите, куда нажимать, – ответил по-русски князь, легко поднявшись с лавочки.

– О, наши в городе! – оживился, вступив в диалог, чуть хмельной мужичок.

– Мы из Костромы, а вы откуда? – спросила старшая в компании.

– А я, наверное, теперь уже местный. Князь Трубецкой Николай Ильич, – отрекомендовался парижанин.

– Эмигрант, что ли? – мужчина подтянул шорты.

– Да, в третьем поколении.

– Не слабо!

Он хотел ещё что-то сказать, и даже, может быть, похлопать князя по плечу, но молодая женщина окоротила его, настойчиво пошептав на ухо.

– Вот как! Простите. Неожиданно. Даже и не знаю теперь, как к вам обращаться? – глаза старшей в компании выражали неподдельный интерес и смущение. Умное, интеллигентное лицо, как заметил князь, вглядевшись.

– Да запросто. Зовите Николаем, – улыбнулся он.

– Елизавета Петровна, учительница русского и литературы. Моя дочь Людмила, её муж Вячеслав и Костя, сын и внук соответственно.

Оказалось, что семья первый раз за рубежом. Всё им здесь очень нравится, впечатления, буквально, переполняют. Только кучу денег потратили. О чём-то посовещавшись, они попросили князя сфотографироваться вместе. Трубецкой согласился. Соотечественники ему понравились.

Когда возвращался домой вдоль берега Сены, Николай Ильич подумал, что, может быть, это потомки крепостных его прадедов. Но это сейчас почти уже и не имело значения…

* * *

Псковские дороги заметно уступали Ленинградскому шоссе по качеству, зато здесь гораздо реже встречались видеокамеры и радары. Регулярно натыкаясь новенькими покрышками на ухабы и рытвины с острыми асфальтовыми краями, Димитрий приближался к цели. Он любовался окружающей природой и вспоминал, как выглядит заветный поворот на Ольховку. Раньше они всегда приезжали сюда на автобусе от Ленинграда, а до Ленинграда добирались поездом. Остановка располагалась у поворота, там же должен лежать основательный валун. Мимо валуна грунтовка как раз до деревни, всего около километра. Внутри уже давно сладко и тревожно ныло. Первое, что бросилось в глаза, это новенькая табличка с обозначением поворота на Ольховку. Остановка, выполненная из камня, стояла на своём месте, совсем не изменившись. Крыша только подкрашена недавно. А про валун Димитрий забыл, хотя всю дорогу мечтал обследовать его как некий артефакт. Дорогу до деревни заасфальтировали, и Ксенофонтов, снизив скорость до предельно малой, впивался взглядом в дома по обеим сторонам. Многие из них остались с прежних времён, некоторые построены совсем недавно, наряжены в сайдинг всех цветов. Изрядное число строений – с прогнившими крышами, разбитыми стёклами и покосившимися стенами. В деревне также асфальт, нет уже той грунтовки, на которой Дима строил запруды. Доехал до последнего дома. Дорога резко оборвалась. Дальше тракторная колея. А где же дом детства? Неужели это тот заросший бурьяном старичок, мимо которого он проехал, даже не остановившись. Димитрий напряг память, ещё раз просчитал расположение соседских домов, которое помнил отчётливо, и окончательно, к стыду своему, признал, что предмет воспоминаний и давнишних устремлений, был им просто не определён. Он развернул машину и через две минуты припарковался на обочине, около поросшей мхом, чуть живой калиточки. Точно, вон в двух шагах и колодец, из которого они брали воду. Диме разрешали зачерпывать и одному, только чтоб не перегибался через край сруба.

Димитрий остановился около калитки, не смея её тронуть, вгляделся. Некогда казавшийся большим, обыкновенный русский рубленый пятистенок стоял уже, наверное, около ста лет. Сильных наклонов стен, битых окон не видно. И крыша целая. Покрыта шифером. Местами подновлённая. В детстве Ксенофонтов любил закидывать на крышу маленький резиновый мячик, а потом ловить его, скатывавшегося по бороздкам. Весь огород зарос бурьяном, отдельные сухие зонтики растений доходили почти до крыши. Ни тропинки, ни выкошенных мест. Димитрий тронул забор из жердей и осторожно приоткрыл калитку. На вид они были такими ветхими, что грозили рассыпаться от малейшего прикосновения. Но по периметру забор стоял целым, не упал. Калитка также выдержала, правда, её пришлось просто переставить по земле. Чтобы пройти к крыльцу, Димитрию случилось, наконец, применить специальный туристический нож, который он купил уже давно, но без дела возил в машине. Забавная это была картина: по пояс голый лысый мужик в джинсах, размахивая длиннющим ножом, прорубает себе тропку в зарослях среднерусской растительности. Поминутно он вскрикивает: «Да откуда же вас столько!» и ещё: «Твари!» Хлопает себя по спине, лысине, животу руками. Приплясывает. Наконец, Димитрий додумался, одел предусмотрительно купленный туристический костюм, включающий защитного цвета, похожее на армейское, «хэбэ», высокие ботинки и шляпу с москитной сеткой. Он обдал себя струёй спрея из баллончика, на котором нарисован многократно увеличенный кровососущий обидчик, зачёркнутый красным, и продолжил дело уже более спокойно и методично.

На входной двери – ржавый замок. Без особой надежды Ксенофонтов пошарил рукой в отверстии под крышей крыльца, куда бабушка клала ключи, уходя из дома. К великому удивлению, связка, уложенная в современный целлофановый пакетик с рекламой лекарств, оказалась на месте. Замок, очевидно, кем-то смазанный, открылся легко. Ксенофонтов шагнул на крыльцо, по полу которого бегал ещё мальчишкой. Прошёл в сени. С замиранием сердца открыл дверь в комнату.

Всё было на своих местах, как он помнил, только пыльное. И запах другой. Раньше их встречал особый запах деревенского дома, аромат дерева, простой снеди, молока, протопленной печи. Сейчас пахло сыростью, заметно тянуло гнилью и, всегда присутствовавшая, кислинка усилилась до неприятных ощущений. Но ощущения мерзости запустения не было, может быть и потому, что это родной дом!

Димитрий присел на, сколоченную из досок, кровать, на которой когда-то лежал набитый соломой самодельный матрац. Матрац, наверное, совсем сгнил и его кто-то выкинул. Доски ещё крепкие. Видимо, хорошо проветривались и значительно отстояли от пола. А вот железная бабушкина кровать совсем проржавела. Сетка во многих местах порвалась. Кто же посещал этот дом во время их отсутствия?

Ксенофонтов прошёл во вторую комнату, присел на древнюю табуретку, провёл ладонью по столу, коснулся матерчатого полуистлевшего абажура.

Время, между тем, клонилось к вечеру. Солнце садилось за горизонт оранжевым шаром. В воздухе растеклась прохлада, насыщенная запахом свежесрезанной травы. Димитрий дошёл до машины, достал рюкзак с припасами, походный примус, туристический коврик и спальный мешок. Ночевать он будет, конечно, в доме, поэтому, предусмотрительно купленная, палатка пока не понадобится.

* * *

Село Долгое потому так и называется, что раскинулось привольно вдоль большой дороги на старинный русский город Гдов. Это основная ось села, вдоль которой тянется главная улица Патриотов Отечества. Вторая важная ось расположена перпендикулярно ей, но значительно короче по длине. Она пролегает по реке Чёрной, вытекающей из озера с одноимённым названием. Название улицы, соответственно, Береговая. Через Чёрную недавно построили, взамен прежнего, ветхого, очень красивый мостик, предусмотрев даже велосипедные дорожки. От Береговой и Патриотов Отечества ответвляется ещё несколько улиц. В селе есть средняя школа, библиотека, медицинский пункт с несколькими стационарными койками для госпитализации, пожарная часть. Рядом с Долгим организована база отдыха «Псковитянка», в которой имеются конюшни и аэроклуб. Есть планы организовать техникум железнодорожного транспорта. Дороги в Долгом заасфальтированы, причём, качественно и совсем недавно. Конечно, восстановлен и храм, освящённый во имя Входа Господня в Иерусалим.

Примерно так рассказывал о Долгом семье Разумовых Николай Андреевич Панин, хозяин недавно построенного добротного дома по улице Патриотов Отечества. Разумовы только что помылись в баньке, и теперь хозяин потчевал их ужином.

– Неужели и аэроклуб есть? – опрокинув стопку водки, удивился раскрасневшийся Разумов.

– Есть, – не отставал от него Панин.

– И покататься можно? – Светланочка гладила огромного полосатого кота, сразу запрыгнувшего ей на колени. Пищу кот, правда, не клянчил. Лежал себе и всё.

– Конечно! – сын Паниных, Никита, заинтересованно разглядывал Светланочку и давно хотел поговорить с ней.

– И с парашютом?

– И с парашютом!

– Смелая какая! – похвалил Панин, рассмеявшись, – вся в отца. И лицом похожа, и волосы такие же рыжие!

– А фигуркой на маму похожа, такая же стройненькая! – проявила женскую солидарность супруга Николая Андреевича, Елизавета Прокофьевна.

Елизавета Панина – женщина видная. Дородная, высокая, с густыми, длинными пшеничными волосами. А её муж, Николай, наоборот, – поджарый, среднего роста, энергичный брюнет.

Светланочка, довольная похвалой, сидела смущённая, гладила кота и поглядывала на мать. Марина Дмитриевна в разговор почти не вступала, присматривалась. В принципе, компания ей нравилась. Она попивала сухое белое вино и рассматривала гостиную. Особенно ей нравился камин. А также то обстоятельство, что им со Светланочкой отвели отдельную комнату на втором этаже, рядом со спальней Паниных. Она, исходя из своих прежних представлений о деревенском доме, предположила, что спать ей придётся за занавеской у печки. Или в аналогичном оригинальном месте. Но всё меняется, в том числе и деревенский быт людей, имеющих некоторые заслуги перед обществом.

– А начались у нас эти благоприятные, и, я бы даже сказал, удивительные изменения, когда переехала сюда жить барыня наша, Екатерина Игоревна Собашникова, – Панин, уже сытый, всё-таки под очередную рюмку зацепил вилкой осетровый балычок.

– Прямо-таки и барыня? – Разумов, значительно полнее Панина и выше ростом, хмелел медленнее. На его высоком, с обширными залысинами лбу выступали время от времени капли пота, которые он деликатно промакивал салфеткой.

– Барыня! И повадкой барыня, и по происхождению, говорят, дворянка. Состоятельная, даже богатая. Это ведь почему у нас аэроклуб организовался? А потому, что для Екатерины Игоревны, заброшенную со времён войны, взлётно-посадочную полосу расчистили, чтобы могли к ней самолётики с солидными людьми прилетать.

– А конный клуб, чтобы солидные люди потом могли на лошадках покататься?

– И для этого тоже. Но, надо отдать должное, что развивается село так, как ни одно другое в области. Работа у местных всегда есть. И из города специалисты приезжают – врачи, учителя. Им дома строят. Предоставляют автомобиль, правда, отечественный. Льготную ссуду. А они обязуются здесь десять лет отработать. Последнее время иностранцы стали приезжать. Отдыхают, деловые встречи проводят.

– Прямо идиллия какая-то!

– Ну, а почему мы в России привыкли, что у нас всё хуже, чем за бугром? В такой-то богатой стране? Стоит только взяться за дело с умом, вложиться трудом и деньгами, и получится!

– Интересно было бы взглянуть!

– На барыню-то? – подмигнул Панин.

– Светланочка, пойдём спать, поздно уже, – позвала Марина дочку.

– Ну-у… Вообще, – смешался Разумов.

– А ты погуляй по селу, посмотри. Самый красивый дом её, стоит в конце Береговой улицы, если идти вниз по течению Чёрной. А если заметишь даму в широкополой шляпе с зонтиком, или в коляске с тройкой лошадей, так это Собашникова. У нас никто так больше не появляется на публике.

* * *

Димитрий проживал в доме своего детства уже третий день. Когда он стирал пыль, передвигал какой-либо предмет, то вспоминал прошлое так ярко и отчётливо, что поневоле замедлял движение, а иногда и вовсе останавливался. Не то что его движения, само время как будто замедлялось, становилось гуще. Вот-вот из него материализуются бабушка, дед, молодые родители. Но этого, конечно, не происходило. Зато он смог уложить последние события своей жизни в один логический ряд с событиями детства. Конечно, пока ещё не разложить осмысленно и красиво, как мозаику, а лишь найти к этому подходы. Раньше и этого не получалось, как Димитрий ни пытался. Не мудрено, что за всё время пребывания он только и успел освободить от травы посреди огорода немного места, сделать тропинку до калитки, крыльца и туалета, а также протереть от пыли старую божницу, обеденный стол и деревянную кровать. Пытался заделать трещину в печи, но правильно сделать глиняный раствор не смог. Не стал рисковать, чтоб не отравиться угарным газом. До комода, нехитрой посуды, фотографий пока не добрался. Не спешил намеренно, так как проникшие в Ксенофонтова впечатления успокоили его, подарили радость, наполнили душу с избытком, даже как бы придавили, оторвали от действительности и сделали эту действительность маловажной. Значительно ценнее сейчас память. На выстриженном пространстве огорода он выложил из найденных булыжников очаг и каждый вечер разжигал костёр.

– Вечер добрый! – около калитки стояла худощавая фигура в выцветшем камуфляже. На вид бородачу лет семьдесят-семьдесят пять.

– Здравствуйте!

– Кто будешь? Покойной Пелагии внук, что ль?

– Правнук.

– А звать-то как?

– Димитрий.

– А я Борис Петрович. Малых. Слыхал, может?

– Да, что-то припоминаю. Проходите!

Малых, чуть скрюченный, прошёл к костру и присел рядом на брёвнышке, заменявшем скамейку. Штаны заправлены в носки, на ногах галоши. Для рукопожатия он подал руку с не разгибающимися до конца пальцами.

– Надолго к нам?

– Недельки на две, а там посмотрю.

– Давненько не приезжали. Давненько…

– Может быть кофе, чай? – Димитрий снял с треножника котелок, – или чего покрепче?

– А есть?

– Есть.

– Ну, что ж, – Малых задумчиво посмотрел на начинающийся закат, – после работы можно.

Димитрий принёс из дома бутылку водки и пару банок консервов.

– А за домом вашим следила соседка, Коляхина жена. Коляху-то помнишь?

– Помню.

– Два года как померла. У ней дочка осталась, Ленка. Так той некогда. Без мужика живёт, два пацана.

Заметно стемнело.

– А паи-то свои я продал, – неожиданно молвил Малых. Закурил.

– Это что, на землю?

– Точно. Как ваучеры у вас в городе.

– А почему, простите за бестактный, может быть, вопрос?

– А зачем мне лишняя земля? Своих тридцати соток мне за глаза хватает, уже и сил нет обрабатывать. Дети из города не больно спешат помочь. А по паям гектары причитаются. Здесь и техника нужна, и сбыт продукции. Не потяну.

– Странно. Когда помещики были, крестьяне жаловались на нехватку земли. При социализме на невозможность вести фермерское хозяйство. А теперь задаром государство отдаёт, а крестьянину не надо!

– Ничего странного. Крестьянин не дурак! Сейчас государство пенсию приличную платит. На прожитьё в деревне хватает. Даже коров, коз мало кто держит. Да и подработать всегда можно. У некоторых свои трактора. Кто-то в лесу гриб, ягоду берёт, потом в потребкооперацию сдаёт. Кто дачникам дома поправляет или новые ставит. Озеро рядом. Кинул сеточку, поботал – вот тебе и рыбка свеженькая! Сейчас крестьянину лучше, чем когда-либо живётся! Помещик драл три шкуры, а семья многодетная. Большевики за трудодни заставляли работать. А теперь, наверноть, отдохновение нашему брату за всё это наступило! Только вот всё меньше и меньше нас становится.

– Но, если кто-то скупит паи, так он новым помещиком будет. И лес, и озеро будут его.

– А работать-то кого туда позовут? Меня. Да что-то незаметно пока, что кому-то это надо. И условия уже будут другими. Теперь мы сословно равны, на площади не высечешь.

Солнце почти уже ушло за горизонт.

– Борис Петрович, а вы объясните мне, как на усадьбу Рощина пройти. Маленьким только там и был. Боюсь, не найду.

– Не найдёшь. Я тебе сам покажу. Айда завтра с утра.

* * *

– Сергеич, вставай! Вставай, толстый! – свежевыбритый Панин теребил Разумова за плечо.

– Отстань, Колюнь, дай поспать! – Разумов накрыл крупную голову с остатками волос одеялом, но не тут-то было.

– А за грибочками? – стянул простынь Панин, – а на рыбалочку?

– Какие грибочки, какая рыбалочка? – Разумов перевернулся на спину, потом повернулся к Панину, приподнялся на локте и долго тёр слезящиеся глаза на широком, добродушном лице, – сейчас бы…

– И это можно! – улыбнулся друг, – а потом всё же выбирай: грибочки или рыбалочка.

– А времени сколько?

– Двенадцать доходит!

– Вот это я заспался! – сел на кровати Виктор. Стал медленно одеваться.

– Это, брат, свежий воздух и старый виски! Да успокойся, ты же на отдыхе! Это мне завтра на работу. Я вот тебе окрестности покажу, и в Питер отбуду.