Kitabı oku: «Королевский сад», sayfa 2

Миры, в которых можно петь. Рассказ попутчика

Одно из самых ярких впечатлений моего детства связано с висевшим на стене в прихожей телефоном. Я был слишком мал ростом, чтобы дотянуться до него, но всегда с изумлением наблюдал, как мать или отец снимали трубку и говорили кому-то, сидящему там, внутри: «Пожалуйста, информацию». И не было в этом мире ничего, что бы мог не знать тот, сидящий внутри маленький чудесный человечек. Он говорил родителям, какая будет погода сегодня днем или через неделю, сообщал, в каких кинотеатрах какие идут фильмы…

Однажды, когда взрослых не было дома, я увидел, что на кухне из плинтуса торчит маленький гвоздик. И решил забить его. Достал из папиного инструментального ящика молоток и, придерживая гвоздь указательным пальцем левой руки, чтобы тот не упал, стукнул молотком по шляпке. Молоток соскользнул, и основная тяжесть удара пришлась по пальцу.

Боль была ужасной. Но плакать и кричать не имело никакого смысла – рядом не было никого, кто мог бы меня пожалеть. Сунув палец в рот и посасывая рану, я молча бегал по квартире. Зачем-то толкнул плечом дверь в прихожую. Та распахнулась. И неожиданно меня осенило: телефон! Я быстро притащил с кухни табуретку, подставил ее к стене, забрался, дотянулся до телефонной трубки, поднял ее с рычажка и произнес волшебную фразу:

– Пожалуйста, информацию.

В трубке что-то пару раз щелкнуло, и тихий женский голос мягко произнес:

– Информация.

– Я поранил свой палец молотком, – всхлипывая, пожаловался я в трубку.

– Дома кто-нибудь еще есть? – спросил голос.

– Нет, – ответил я.

– У тебя течет кровь?

– Крови нет, но мне очень больно и палец становится синим.

– У вас есть в доме холодильник?

– Есть.

– Достань оттуда кусочек льда, приложи его к пальцу и держи. Скоро все пройдет. Будь молодцом, – ободрил меня голос.

После этого события я обращался в информацию по всякому случаю. Став школьником, просил находившуюся на другом конце провода женщину помочь мне в решении задач по математике или подсказать по географии, где находится Амазонка. Она знала, как правильно писать слова, чем лучше всего кормить бурундуков в парке. С ней можно было говорить обо всем на свете.

– Не могли бы вы сказать по буквам, как правильно пишется слово «парашют»?

Когда умер наш домашний любимец – кенарь Пит, я тоже позвонил моей спасительнице. Она произнесла обычные фразы, которые говорят взрослые, чтобы успокоить детей. Но я был безутешен.

– Почему от маленькой птички, которая так чудесно щебетала, приносила столько радости в дом, которую все так любили, остался лишь комочек перьев на дне клетки?

Она помолчала некоторое время и затем, вероятно, почувствовав глубину моего горя, тихо сказала:

– Пауль, пожалуйста, всегда помни, что есть и другие миры, в которых можно петь.

Каким-то образом мне стало немного легче от этих слов. Все это было в те далекие времена, когда мы жили в маленьком городке на берегу Тихого океана, недалеко от Сиэтла.

Когда мне исполнилось девять лет, мы переехали на другую сторону континента – в Бостон. Мне очень не хватало того тихого мягкого женского голоса, готового в любую минуту прийти на помощь. Голоса, которому можно было доверить все свои секреты. Я всегда помнил то безмятежное чувство безопасности, защищенности, которое возникало у меня в детстве благодаря незнакомой мне работнице службы информации. В минуты сомнений, жизненных неурядиц я иногда ловил себя на мысли, что будь ее голос в пределах досягаемости, и все проблемы разрешились бы сами собой. Сколько внимания, сердечности, доброты было в этих отношениях женщины и маленького мальчика!

Однажды я возвращался от своей сестры в колледж, и по пути самолет совершил посадку в Сиэтле. У меня имелось полтора часа свободного времени до пересадки. Я набрал номер телефонного оператора в моем родном городке и попросил:

– Пожалуйста, информацию.

К моему удивлению, до боли знакомый голос из детства ответил:

– Информация.

– Не могли бы вы сказать по буквам, как правильно пишется слово «парашют»? – неожиданно для себя произнес я.

В ответ повисла долгая пауза, а затем раздалось:

– Полагаю, ваш палец уже зажил?

Я рассмеялся:

– О! Это действительно вы! Фантастика! Вы даже не представляете, как много значили для меня все это время.

– Вы, возможно, будете удивлены, но и для меня ваши звонки тогда значили очень много. У меня никогда не было детей. Я всегда ожидала от вас звонка как подарка. Мне не просто приятно было быть нужной для вас, но благодаря вам моя жизнь наполнялась гораздо большим смыслом, – ответила женщина.

Я рассказал ей, что часто вспоминал все эти годы наши разговоры по телефону и спросил, не будет ли она возражать, если я позвоню еще раз, когда случится остановиться в Сиэтле.

– Конечно, звоните! – ответила моя собеседница. – Просто спросите Салли, если ответит кто-нибудь другой.

Три месяца спустя я снова оказался в аэропорту Сиэтла.

– Информация, – услышал я в трубке незнакомый женский голос.

Я спросил про Салли.

– Вы ее друг? – запнувшись, спросила женщина.

– Да, и очень старый.

– Мне очень жаль. Последние несколько лет Салли работала у нас на полставки. Она умерла две недели назад.

Я молчал.

– Алло, вы еще здесь? – спросила меня женщина.

– Да, я слушаю.

– Салли оставила небольшую записку на тот случай, если вы позвоните. Прочитать?

– Да, – ответил я.

– Тут написано: «Передайте ему, что есть и другие миры, в которых можно петь. Он знает, что я имею в виду».

Я поблагодарил незнакомку и повесил трубку. Сердце сжималось от печали, но в этой печали был свет.

Монолог музыканта

Какая глупость эти авторские права!

Разве может кто-нибудь, кроме Господа Бога, претендовать в этом мире на авторство?

Да, я написал эту музыку, которой сейчас заполнены соцсети. Перенес прозвучавшие в душе звуки на подвернувшийся под руку бумажный листочек. На следующий день распечатал партии, раздал музыкантам… Но кто автор нотной клинописи? подвернувшегося, довольно кстати, под руку карандаша? бумажного листка и вообще бумаги? Кто автор музыкальных инструментов, благодаря которым музыка зазвучала? Кто научил музыкантов ощущать ее в своих сердцах и передавать слушателям? И самое главное – имею ли я право называть неизвестно откуда проникшую в душу мелодию, своей? Разве могла она заполнить сердце и ум, если б они не были подготовлены к принятию? подготовлены всей моей жизнью: победами, поражениями, обидами, летними дождями, колыбельными песнями мамы?

Маленькая девочка, смеясь, убегала по лугу от старшего брата, а тот, высоко подпрыгивая и нарочито спотыкаясь, пытался ее поймать – эта увиденная накануне сценка непостижимым образом переродилась в звуки. Не будь того луга, той девочки и ее брата, солнца на небе и легкого ветерка – музыка не смогла бы родиться.

Я уже слышу хор возмущенных голосов:

«У каждого автора свой стиль, своя манера подачи. Если все откажутся от авторских прав, сочинения станут безымянными. Слушатель потеряет ориентиры в мире музыки!»

Но я же не о том, чтобы сочинения стали безымянными. Пусть имена остаются. Я о том, что даже самый великий композитор в одиночку равнозначен нулю. О том, что музыка божественна, что ее приход в этот мир может случиться только благодаря вдохновению и труду миллионов людей, солнцу, ветру, звездам, морю… Понятие авторства чрезвычайно условно. Разве не так?

Капелька и океан

На лесную полянку упали лучи восходящего Солнца, разогнали остатки тумана и разбудили дремавшую на изгибе тонкого травяного стебелька капельку росы. Пронизанная светом она с изумлением огляделась вокруг. По всей поляне, то тут то там вспыхивали такие же как она капельки и, покачиваемые ветерком, раскланивались друг с другом:

– Здравствуйте!

– Какое чудесное утро!

– Вы ослепительно прекрасны!

– Вы тоже!

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

Их тонкие голоса сливались в общем хоре в единую песнь летнего утра, в которую вплетались шелест листьев, трели птиц, жужжание пчел… Легкий ветерок коснулся травяного стебелька. В порыве благодарности тот склонился. Наша капелька, не успев прижаться плотнее к шероховатой поверхности, в ужасе заскользила вниз и растеклась бы по земле, но растущая неподалеку ветреница вовремя подставила ей свой узорчатый листик. Теперь сквозь переплетение высоких трав капельке виднелись лишь краешек неба и четыре ее более везучие подружки, продолжавшие сиять в солнечных лучах на лепестках колокольчика. Ах, как они были прекрасны в своей чистоте и блеске! День нарастал, и в какой-то миг все четыре капли, слившись в прозрачное облачко, устремились ввысь к небесной голубизне.

– Куда же вы? Возьмите меня с собой! – Прокричала им вдогонку наша капелька, но ее голосок был слишком тонок, чтобы его услышали.

– Какая я несчастная, никому не нужная, никому не интересная, – прошептала она и собралась было соскользнуть на землю, но подняв взор вверх, вдруг заметила, что краешек небесной сини расцвел радугой солнечных лучей. Капелька перекатилась в центр листика. Солнечные лучики тут же заметили ее, потянулись вниз, нежно обняли, наполнили теплом. Исполненная благодарности она стала таять в их объятиях и в какой-то момент, почувствовав в себе необычайную легкость, подобно капелькам-подружкам, вознеслась вверх к проплывавшему над поляной облачку.

Ах, как тут было весело! Невесомые и неразличимые для посторонних глаз капельки оживленно переговаривались друг с другом, перелетали с место на место, обнимались и вновь разлетались в разные стороны. Сколько интересных историй услышала здесь наша капелька! Одни из ее новых подружек поднялись в небо с широких пальмовых листьев, другие с горных ледников или из горячих гейзеров, взметающихся вверх на Камчатке, а большинство – с поверхности океанов. У каждой из океанских капелек своя истории, но все они обычно начинались со слов: «Когда я была Океаном…».

– А как это – быть Океаном? – спросила наша героиня одну из новых подружек.

– Это значит быть собой и всеми одновременно.

– Разве такое возможно?

Но океанская капелька не успела ответить – кружимая ветром она серебристой снежинкой уже летела вниз, к земле.

Настал вечер. Солнце, разрисовав небо оранжевыми, розовыми и светло-палевыми красками, тихо спряталось за горизонт. Растекаясь и перемешиваясь, краски постепенно потемнели, и на небе одна за другой начали вспыхивать капельки звезд. Ближе к полуночи их стало так много, что не счесть! Теперь, если хорошо приглядеться, можно было заметить, что мириады этих небесных капелек тоже образуют бесчисленное количество больших и малых облачков. А если еще и прислушаться, то можно было услышать, как они переговариваются друг с другом, и их голоса сливаются в завораживающую симфонию звездного океана.

– Ах, так вот что такое «быть собой и всеми одновременно», – прошептала капелька. – Это значит вплетать свой голосок в общую песнь!

Потом в нее закрались сомнения: «Достаточно ли хорош мой голосок? А что будет, если я собьюсь с такта? Может только избранные капельки становятся океаном?»

Неожиданно сверкнула молния, прогрохотал гром. Мелкие и крупные капельки посыпались из набухшей влагой тучи к расстилающейся внизу поверхности океана и, пронзая ее, впитывая в себя соль его вод, становились с ним едиными целым. Разрывая тучу на куски, вздымая к небу волны, ветер крепчал и вдруг сорвал с гребня одной из них нашу героиню, подбросил высоко вверх и закружил в своем неистовом танце. В короткий миг полета она увидела между обрывками туч звезды, летящих вверх и вниз подруг, и вновь упала в океан.

Прошло двести, а может, и двести тысяч лет. Капельки воды в их бесконечном круговороте поднимались к небу, орошали землю, сливались с морями и океанами и однажды утром лучи восходящего Солнца, заглянув на лесную полянку, вновь разбудили нашу героиню на изгибе тонкого травяного стебелька. Пронизанная светом она с изумлением огляделась вокруг…

– Здравствуйте!

– Какое чудесное утро!

– Вы ослепительно прекрасны!

– Вы тоже!

О красоте и самопознании

Вы замечали, что в тот самый миг, когда сердце замирает от соприкосновения с чем-нибудь прекрасным, мы забываем о себе? Нас нет. Мы растворяемся в том, что предстало перед нами. Растворяемся с наслаждением, восторгом, упоением… Время и пространство сворачиваются в одну точку, как это было до начала времен. От чего так?

Я полагаю, от того, что красота не принадлежит этому миру. Напротив, весь мир: от колыбельной песни матери, цветения черемухи и первого поцелуя до усеянного мириадами звезд неба – воплощение Красоты. Разве не так?

И высшая степень Красоты, это, бесспорно, – Любовь. Не просто любовь, как удовлетворение желаний, с ревностью и обидами, а Любовь с большой буквы, как жажда слияния с прекрасным. Жажда, доходящая до жертвенности в своем стремлении защитить Красоту.

Мир катится к гибели не потому, что стороны не могут договориться о всеобщем разоружении, решить проблемы экологии, голода, нищеты, а потому, что мы разучились замечать Красоту, а значит, – разучились любить этот мир, любить саму жизнь, любить все лучшее, что есть в нас самих и в окружающих нас людях.

К сожалению, научить нас этому не может никакая религия. Нельзя с помощью каких-либо таинств, обрядов, заклинаний принудить человека замечать прекрасное. Сами по себе, в отрыве от «внутренней работы» молитвы и ритуалы не способны привести нас к самопознанию, к той тишине, которая объединяет людей за пределами всех различий…

Самопознание – естественное стремление каждого человека, и если с первых самостоятельных шагов по жизни мы будем окружать ребенка любовью и при этом не ломать на свой манер, а уважать как личность, чтобы он также научился уважать окружающих его людей, тогда на смену нам придет новое поколение, с благоговейным трепетом относящееся к Красоте, защищающее и лелеющее ее. Вы согласны?

Зеркало

В гостиной одного старинного особняка висит зеркало.

Если смотреть из левого угла комнаты, то в нем отражаются портреты предков гостеприимного хозяина, его дальних и близких родственников.

Если перейти в правый угол, то в зеркале отразятся украшающие левую стену гостиной гобелены с видами Италии.

Если дверь в гостиную отворена, то поднимающийся по парадной лестнице гость, едва ступив на первую ступеньку, видит в зеркале побеленный потолок и двух гипсовых ангелочков, удерживающих пухлыми ручками массивную цепь бронзовой люстры. А сами ангелочки, будь они живыми существами, увидели бы низ отворенной двери и поднимающегося по парадной лестнице гостя.

Различные наблюдатели могут смотреть в одно и то же зеркало одновременно, но каждый из них будет видеть в нем лишь то отражение, которое соответствует его углу зрения.

Бесчисленные отражения живут в зеркале, не перемешиваясь и не противореча друг другу.

Истинность одного нисколько не умаляет истинности другого.

Воображаю, какой в этом доме возник бы переполох, если бы каждый из наблюдателей допускал истинность только своего угла зрения.

– О каких гобеленах идет речь? – искренне удивлялся бы, стоящий на нижней ступеньке лестницы гость. – Я вижу своими глазами, что в зеркале отражаются ангелочки с цепью!

– Какая цепь? Какие ангелочки? Из зеркала на нас смотрит образ моей прабабушки, запечатленный на портрете художником Воронцовым! – гневно возмутился бы хозяин.

А его жена упрямо и настойчиво призывала бы всех честно и откровенно признать, что в зеркале отражаются итальянские гобелены.

В конце концов, для примирения сторон кто-нибудь предложил бы разбить зеркало.

Слава Богу, оно до сих пор цело.

Общественное сознание подобно несравненно более сложному, более совершенному зеркалу, чем то стекло с отполированной поверхностью, которое висит в гостиной старинного особняка.

Но почему так много в мире людей, искренне полагающих, будто тот образ мира, те идеалы общественного устройства, которые видят они, в равной степени должны восприниматься и всеми другими?

И спорят до хрипоты…

И летят камни…

– Только иудеи хранят чистоту древней веры, христиане и мусульмане отпали от нее, подменив бога лжепророками.

– Дзин-н-нь!

– Ислам – последнее, наиболее совершенное слово Бога. Иудаизм и христианство – анахронизмы.

– Дзин-н-нь!

– Только шииты – истинно правоверные мусульмане, ибо они признают Али ибн Абу Талиба и его потомков единственно законными наследниками и духовными преемниками пророка!

– Дзин-н-нь!

– Только сунниты истинно правоверные мусульмане, ибо они признают духовными преемниками пророка первых четырех халифов – Абу Бакра, Умара, Усмана и Али!

– Дзин-н-нь!

– Православная церковь – единственная, обладающая полнотой и чистотой церковной истины в Духе Святом. Остальные христианские церкви ущербны и неполны, так как откололись от церковного единства.

– Дзин-н-нь!

– Монархия – единственная богоугодная форма государственного правления, республика – «выдумка дьявола», поэтому в либерально-демократических странах происходит размывание понятий добра и зла.

– Дзин-н-нь!

– В странах с либерально-демократическими формами правления закон превалирует над прихотями правителей. Экспорт демократии и либерализма путем поддержки освободительных движений – нравственный долг свободных граждан перед угнетенными народами других стран.

– Дзин-н-нь!

Камни рикошетят, попадают вместо одной цели в другую, иногда ударяют по тем, кто их метнул.

Чего, кажется, проще – поднимись по лестнице, посмотри в зеркало с правой стороны, потом брось взгляд слева.

Если простое стекло может одновременно вмещать бесконечное число различных изображений, то неужели в человеческом обществе многообразие взглядов, мнений, желаний, религий, культур, государственных устройств, обычаев, укладов жизни непременно должно означать наличие непримиримых противоречий?

И всего-то дел – признать многообразие нормой, гарантией от скуки и застоя, достоянием человечества…

Разве это не так?

Но камни летят и летят.

Остроконечные хризантемы

Тот рейс был особенно длинный: на берегу оставалась ты, а со мной – зыбкая вера в чудо. Я верил потому, что хотел верить.

Верить в прочитанное на твоем лице обещание. Обещание ждать – а было ли оно?

И вдруг это известие – ошеломляющее, но уже не подлежащее сомнению. Известие, разрушающее все иллюзии: судно идет под разгрузку в Калининград, а не в Таллин, как предполагалось ранее.

«Да так оно и лучше, – пытался я приободрить себя. – Не увидеть тебя среди встречающих в Таллине было бы больно. А здесь, из-за дальности расстояний, твое отсутствие – перст судьбы, пожелавшей положить конец безосновательным фантазиям».

Равнодушное, тусклое небо нависало тучами над рябью Балтики и бросало на нее снег. Мокрый, холодный, он бил по глазам, лез за шиворот и ручейками стекал по спине.

Снег, снег, снег… Ему не было никакого дела ни до тебя, ни до моих канувших в Лету надежд. Он рождался в небе, чтобы покружиться над палубой и исчезнуть за бортом судна.

Шесть часов мы простояли на рейде. Ночью, раздвигая носом снежную слякоть, судно вошло в канал. Где-то там, на другом его конце, нас ждали шум и огни чужого города.

Узкие ганзейские улочки старого Таллина, вы были такими милыми и уютными для нас. «Были», потому что нам уже не бродить вдвоем по вашей каменной звонкости: долгие четыре месяца следующего рейса, которые начнут свой отсчет через три-четыре дня стоянки, значат слишком много в противовес короткому знакомству двух случайно встретившихся людей.

Зыбкая вера в чудо растаяла, не выдержав натиска действительности.

«Так даже лучше. Так даже лучше», – повторял я про себя как сомнамбула.

Подошел буксир. Застучали каблуки матросов палубной команды. А снег все валит и валит.

На берегу ежатся фигурки встречающих. Восемь человек – не густо. Чужой порт – не все жены летят за сотни миль, чтобы взглянуть на своих мужей, порадоваться встрече и через считаные дни опять проводить их в долгий рейс. Я по-хорошему порадовался немногим счастливчикам и, задернув шторки на иллюминаторе, лег спать.

Мне снились твои желтые глаза, солнечные колечки волос. Ты стояла на Ратушной площади и махала мне рукой. Я побежал. Ты неожиданно прыгнула на вершину белого блестящего айсберга и, смеясь, стала раскачивать растущую на ней пальму. Большие спелые кокосы с грохотом посыпались вниз. Они подскакивали на ледяных боках айсберга, стукались друг о дружку…

Я открыл глаза. В дверь каюты стучали.

– Проснись, тебя к трапу вызывают! – донесся из коридора голос третьего электромеханика.

– Сейчас, – откликнулся я.

Поднялся с койки, плеснул в лицо пригоршню воды из-под крана, подошел к иллюминатору, открыл шторки и выглянул наружу.

Прошло уже четыре часа, как мы пришвартовались к стенке. Снег успел растаять, и только небольшая белая полоска в тени пакгауза напоминала о ночном снегопаде. Прямо перед иллюминатором блестела громадная гора соли. Портовый кран осторожно ставил на причал строп с коробами мороженой рыбы. Светило солнце.

Около трапа, запрокинув голову вверх, прикрыв от солнца козырьком ладони глаза, стояла невысокая худенькая девушка. Она прижимала к груди букет остроконечных хризантем и все время привставала на цыпочки, стремясь возможно скорее преодолеть пространство, разделяющее берег и палубу судна.

Я уже смирился с мыслью, что никогда не увижу тебя, что между нами никогда ничего не будет – ведь тогда я так и не сказал тебе о главном, а ты ничего мне не обещала.

Но это была ты.

Опрокидывающее всякую логику Чудо смеялось и махало мне с берега букетом остроконечных хризантем.