Kitabı oku: «Жанна д'Арк», sayfa 5
IX
Жанне исполнилось лет шестнадцать, когда родители ее вместе с остальными домремийскими жителями бежали из родного селения от бургундского нашествия в соседнее местечко Нёфшато, а когда возвратились, то нашли на месте Домреми только обгорелые развалины: Жаннин дом, сад, церковь, кладбище, селение, поля, – все было опустошено, осквернено и разграблено.112
Хуже всего было то, что люди пали духом. «Что нам делать? – говорили. – Вот уже не год, не два, а четырнадцать-пятнадцать лет, как началась эта чертова пляска, и большая часть французского рыцарства погибла злою смертью, без покаянья, от меча и яда, от измены и предательства… Лучше бы нам служить неверным, чем христианам… Бросим жен и детей, бежим в леса, чтобы жить, как дикие звери живут… Нет ни добра, ни зла; будем же делать зло – все равно один конец, хуже не будет… Предадимся дьяволу!»113
В этой жалобе Франции, поруганной, изнасилованной и убиваемой Англией, как на большой дороге девушка насилуется и убивается разбойником, – самое глубокое слово: «чертова» или «скорбная пляска».
Весь народ как бы сходит с ума, и люди заражают друг друга безумием в страшной «Пляске Смерти». Все начиналось с легких судорог в лице и в теле; самое страшное в них было сходство с веселою пляской. Судороги эти постепенно ускорялись, и люди хватали друг друга за руки, образуя неистово пляшущий круг. Многие сначала, глядя издали, только смеялись, но вдруг, охваченные общим безумием, пускались тоже в пляс; и видно было, как тянется он по большим дорогам, точно исполинский извивающийся змей. Остановить его нельзя было ничем; можно было только разрубить, кинувшись на пляшущих так, чтобы прорвать их тесно сомкнутый круг; лишь таким внезапным прорывом могли они освободиться, а иначе доплясались бы до смерти.114
X
«Нет ни добра, ни зла; предадимся же дьяволу!» – говорил темный народ; а первые люди Франции, такие, как маршал Жиль дё Ретц, из дома герцогов Бретонских, – этого не говорили, но хуже – делали.
Древняя, похожая на ведьму, старуха, с черной, полуопущенной на лицо рединой, подстерегая маленьких детей в сумерки, в уединенных местах, заманивала их ласками в замок дё Ретца, где была великолепная часовня с большим хором мальчиков и девочек, потому что маршал славился ревностью к благолепию церковному. В хор поступали и заманенные дети, а потом дё Ретц, служа на крови их «черные обедни» дьяволу, замучивал их медленно, в сладострастных пытках. Люди окрестных селений были им так напуганы, что никто не смел на него донести, и четырнадцать лет предавался он злодействам своим безнаказанно. Судя по найденным костям, было замученных детей до полуторы сотен. И когда уже осудили его, то все еще не смели исполнить над ним приговор – сжечь на костре: задушили прежде, чем пламя коснулось тела его, и благородные дамы похоронили его в святой кармелитской обители, с почестью.115
Встреченная в сумерки, в поле, старою ведьмою, с черной на лице рединой, заблудившаяся маленькая девочка Жанна – святая душа Франции.
XI
Жанне было лет тринадцать, когда она услышала однажды в саду, в тишине бездыханного полудня, чей-то Голос. Тихо только позвал он: «Жанна!» – но она испугалась так, как никогда ничего не пугалась в жизни.116
Так, по одному свидетельству, а по другому – иначе: бегая будто бы на цветущем лугу с подругами, так легко, что казалась летающей, вдруг остановилась, прислушиваясь к чьему-то зову, «в восхищении, как бы вне себя», и, подумав, что зовет ее мать, побежала домой; но услышала, в саду, все тот же зов и только тогда испугалась.117 Это второе свидетельство подтверждается отчасти и самою Жанною: «Голос мне послышался – явился, когда я пасла овец в поле».118
Что значит этот неведомый зов, лучше всего объясняет великий русский тайновидец Гоголь: «Мне всегда был страшен этот таинственный зов. Помню, в детстве я часто слышал его: вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя. День обыкновенно был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился; тишина была мертвая… Но признаюсь, если бы ночь, самая бешеная и бурная, со всем адом стихий настигла меня одного среди непроходимого леса – я бы не так испугался, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня. Я, обыкновенно, бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню».119
Этот «панический ужас» знали и древние: им тоже слышался в нем доходящий из того мира в этот таинственный зов.
XII
«Жанна!» – позвал ее Голос трижды, и в третий раз узнала она, что с нею говорит Архангел Михаил. Детски просты, понятны были слова его и как будто не страшны:
– Жанна, будь доброй и умной девочкой; часто ходи в церковь, молись!120
В первый раз узнала она тогда и потом узнавала Михаила Архангела по рыцарским доспехам – шлему, броне и копью, пронзавшему Змея, – точно таким же, как в церкви, на иконах и в изваяниях Архангела; узнавала его также и «по рыцарской любезности, courtoisie, и по исходившим из уст его прекрасным словам».121
Вместе с Михаилом Архангелом прилетало иногда и множество маленьких ангелов, плясавших, как ослепительные искры или те бесчисленные пылинки, что вьются в проникающем сквозь ставни в темную комнату солнечном луче.122
Жанна узнавала Архангела, но не всегда и не совсем и вдруг начинала бояться, не зная наверное, он ли это или не он.123
«И Голос мне сказал: „Очень жалеет Господь французский народ. Жанна, тебе должно идти во Францию!“ И, услышав эти слова, я заплакала».124
Плачет от «великой жалости, бывшей в королевстве Франции». Жалость так велика, что ею и страх заглушается; может быть, только по ней узнает, что говорит с нею не кто иной, как Михаил Архангел.
XIII
«Завтра приведу я к тебе двух святых, избранных тебе в советницы Отцом Небесным. Слушайся их и делай все, что они тебе скажут», – обещал ей однажды Архангел и, как обещал, так и сделал: привел к ней св. Катерину и св. Маргариту, стал немного поодаль от нее, и то одна из святых, то другая ходила от нее к нему, а от него – к ней, «как челнок ходит в ткацком станке». «Я спрашивала у них, а они – у Архангела и потом давали мне ответ».125
Большею частью слышались ей Голоса с правой стороны, оттуда, где была церковь,126 и оттуда же сиял ей «великий Свет», может быть, такой же, как Павлу, на пути в Дамаск:
около полудня вдруг осиял меня великий Свет с неба…
превосходящий сияние солнечное (Д. А. 22, 6; 26, 13).
«Около полудня» услышала Голос и Жанна, в первый раз, а может быть, увидела и Свет.
Чаще всего слышались ей Голоса в звоне колоколов, вечерних и утренних. Очень она их за то полюбила и обещала собственного печения хлебцы пономарю, чтоб он звонил усерднее.127
Никому никогда не говорила о Голосах – ни отцу, ни матери, ни духовнику.128
«Видели ли вы во плоти сущих Ангелов?» – спросят Жанну судьи. «Видела, как вижу вас!» – ответит она.129
Видела «лики их, великолепно и драгоценно венчанные».130 Часто обнимала и целовала их, чувствуя теплоту и обоняя благоухание прославленных тел, подобное благоуханию райских цветов.131 А когда святые уходили – целовала землю там, где стояли их ноги.132
Страха теперь уже не было: знала, что Черная Мать-Земля и Черная Дева, Матерь Божия Пью-Велейская, – одно и то же; вот почему, услышав первый таинственный Зов, узнала в нем голос матери. Эти «Госпожи Небесные», Святые, и те «Госпожи Лесные», Феи, говорили ей об одном и том же, хотя и по-разному.
Видела нередко Ангелов и на людях: «Потому что часто бывают они среди людей, но люди их не видят, а я вижу».133 Это сказано так просто, как, может быть, не говорилось никогда, с первых веков христианства, и потому именно, что это так просто и что душа человеческая это пьет невольно, как жаждущий воду, мы чувствуем, что это было – не могло не быть.
«Когда мне бывает тяжело, что люди с трудом верят тому, что я говорю им от лица Мессира (Господа), я ухожу от людей к Нему и молюсь, и жалуюсь Ему. И тотчас же после того слышу Голос: „Дочерь Божия, иди, иди! Я тебе помогу – иди!“ И, слыша то, я очень радуюсь, и мне хотелось бы всегда быть в этой радости».134 – «А когда они (Ангелы или Святые) уходили от меня, я плакала и мне хотелось, чтоб они взяли меня с собой».135
«В первый же раз, как услышала я Голоса, я дала обет девства». Бедное латунное колечко с двумя именами в одном: Иисус-Мария – отдает Святым, а те, тронув его, возвращают ей, в знак того, что невеста обручилась Жениху, поселянка Жанна – Царю Небесному.136
XIV
Если все еще плачет иногда от страха, то теперь уже потому, что не Голосов страшится и не в них сомневается, а в себе самой: «Я – бедная девушка; ни ездить верхом, ни сражаться мечом не умею»… – «Знамя Царя Небесного возьми, дочерь Божия, и смело ступай! Бог тебе поможет», – утешают ее Голоса.137
С каждым днем все чаще говорят они с ней, все ближе, внятнее и неотступнее. «Дня не проходит, чтоб я их не слышала. И они мне нужны».138 – «Дочерь Божия, ступай в город Вокулёр, к капитану Роберу Бодрикуру: он даст тебе ратных людей, чтоб отвести тебя к Дофину!»139 – «Ступай во Францию!» – «Освободи Орлеан!» – «Венчай короля!»
Целых пять лет, от тринадцатого года до восемнадцатого, длится борьба ее с Голосами, такая же, как у св. Франциска Ассизского. «Чти отца и матерь твою…» – «Если кто не возненавидит отца и матери своей, тот не может быть Моим учеником». – «Самое тяжкое из всего, что пришлось мне вынести в жизни, – это уход от отца и матери», – могла бы сказать и Жанна, так же как Франциск.140 «Но будь у меня сто отцов и сто матерей, я все равно от них убежала бы!»141
XV
Жанна обратилась за помощью к троюродному дяде своему, Дюрану Лаксару, жившему в соседнем с Домреми селении Бюрей, ближайшем к городку Вокулёру, и сообщила ему пророчество о Деве: «Францию погубила Жена, а Дева спасет». – «Жена» – королева Изабелла Баварская, а «Дева» – Жанна.142
Дядя согласился отвести ее в Вокулёр, к тамошнему коменданту, сиру Роберу дё Бодрикуру. Это был человек не глупый и не злой, но грубый, пьяный и распутный, похожий на всех тогдашних ратных людей; пахло от него конюшней, кабаком и домом терпимости.143
Бедная крестьянская девушка, в красной заплатанной юбке, но с лицом, озаренным нездешним светом, смело вошла в находившийся высоко над городом замок, протеснилась сквозь толпу полуразбойничьей-полурыцарской челяди и, услышав Голос: «Вот он!» – прямо подошла к сиру Роберу и сказала:
– Я к вам от Мессира. Пошлите сказать Дофину, чтоб он крепко держался, но битвы врагам не давал… потому что до Преполовения (половина Пятидесятницы, празднуется от христианской Пасхи до праздника сошествия Святого Духа) Мессир поможет Дофину… Воля Мессира, чтобы Дофин был королем, и, вопреки всем врагам своим, он им будет: я это сделаю, отведу его на королевское венчание…
– Кто же такой этот Мессир? – спросил Бодрикур с удивлением.
– Царь Небесный, – ответила Жанна.
Молча посмотрел сир Робер сначала на нее, потом – на дядю Лаксара и, наконец, пожав плечами, сказал:
– Отведи ее назад, к отцу, надавав ей пощечин!144
XVI
Жанна вернулась в Домреми. Люди смеялись над ней, указывая на нее пальцами:
– Вот кто восстановит королевский престол и спасет Францию!145
Думали, что она «порченая»: «Видно, с Жаннетой что-то попритчилось у Фейного дерева!»146
Страшный сон приснился отцу Жанны: будто бы она убежала из дому с ратными людьми.
– Если бы это с нею и вправду случилось, я бы хотел, чтоб вы утопили ее своими руками, а если этого не сделаете вы, то я сделаю сам! – говорил он сыновьям своим, Жану и Пьеру, и по тому, как говорил, видно было, что сделает.147
Глаз с нее не спускали родители, чтоб не убежала, и, думая образумить ее, хотели выдать замуж за молодого поселянина, но она отказала ему, потому что была уже обручена иному Жениху – Царю Небесному.148 И, обманутый будто бы ею, жених подал на нее жалобу в суд, где, робкая всегда и стыдливая, Жанна удивила всех такою смелостью, как будто суд был для нее привычным делом.149
Вскоре после того, в мае 1428 года, отпросилась она из дому к беременной тетке, дядиной жене, чтобы ухаживать за ней после родов.150
Знала, что уходит навсегда из родного селения. Весело как будто прощаясь со всеми, только с той из подруг, которую любила больше всех, Овиеттой, не имела духу проститься и прошла мимо дома ее потихоньку.151
Знала ли, что делает с отцом и с матерью? Знала. «Когда я убежала в Вокулёр, отец мой и мать едва не лишились рассудка».152
Снова идет в Вокулёр и здесь поселяется у дядиного друга, Леруайе, тележного мастера; помогает жене его по хозяйству: стряпает, шьет, вяжет, прядет; посещает больных и каждый день ходит в замковую церковь, где маленький певчий, видевший, как молится она, «в восхищении», навсегда запомнил ее озаренное нездешним светом лицо.153
Снова, как девять месяцев назад, Жанна идет к сиру Роберу Бодрикуру и говорит ему так же смело, как тогда:
– Знайте, мессир, что Господь снова велел мне идти к Дофину, чтобы, взяв у него ратных людей, освободить Орлеан и отвести Дофина в Реймс, на венчание!154
Сир Робер, выслушав ее на этот раз внимательно, призадумался и уже ничего не сказал о пощечинах, но отослал ее все-таки ни с чем.
В городе заговорили о ней, и кое-кто уже начинал ей верить. Первый поверил один из ратных людей коменданта, молодой лорренский рыцарь Бертран дё Пуленжи, а за ним – Жан дё Метц – тоже молодой рыцарь.155
– Как же нам быть, сестрица? – говорит ей дё Метц. – Неужели из Франции изгнан будет король и все мы сделаемся англичанами?
– Я пришла к сиру Роберу, чтоб он отослал меня к Дофину. Но ему до меня и горя мало, – ответила Жанна. – А между тем до Преполовения надо мне у Дофина, потому что спасти Францию не может никто, кроме меня… хотя мне лучше хотелось бы сидеть у бедной матушки моей, за прялкой… Но я должна, должна идти! И пойду, если бы даже пришлось мне на коленях ползти, потому что этого хочет Мессир!
– Кто этот Мессир? – спросил ее дё Метц, так же как Бодрикур.
– Царь Небесный! – ответила Жанна.
– Вот вам слово, что я отведу вас к Дофину! – вдруг воскликнул дё Метц и, подавая ей руку, как бы в знак торжественной клятвы, спросил:
– Когда же в путь?
– Лучше сегодня, чем завтра, а завтра лучше, чем потом!
– Так и пойдете в женском платье?
– Нет, в мужском!156
