Kitabı oku: «Некролог», sayfa 4
18.07
Хоть я и расписал тут все прелести нашей дружной общины, но, откровенно говоря, я не ощущаю себя её частью. Конечно, мне здесь всегда рады, и, в свою очередь, я всегда готов оказать посильную помощь в каких-то общих делах Воскресенского. Но в целом… нет. Я сам по себе.
Может, до этого признания и пытались докопаться внимательные Слизнёвы, напирая в течение всего интервью на мою нехарактерную для здешних обособленность и индивидуальность?
Так или иначе, я, и правда, предпочитаю своеобразную социальную изоляцию в одной из городских кафешек общению с товарищами по несчастью. Каждый день я провожу среди сотен незнакомых мне обыкновенных людей, которые и не догадываются о том, что порой происходит на Вознесенском. И меня это устраивает.
На улице в толпе прохожих или в чайной в окружении других посетителей я не ищу общения. А просто наблюдаю, размышляя о мелочах, деталях сюжетных линий судьбы, которым уже никогда не суждено сбыться. Как и пристрастие к сладкому это ещё одна вредная привычка из прошлого.
Сколько себя помню, я постоянно планировал, мечтал и фантазировал над всем, что могло бы со мной произойти. План длиною в жизнь. И не в одну. Десяток не меньше…
Сжечь столько времени, чтобы осветить пленительный калейдоскоп событий и пускать на них слюни. Да, это было в моём стиле.
Но больше я ничего не планирую, просто смотрю на людей и даю мыслям полную свободу складываться в какие угодно истории. Скинув с себя ношу пустых амбиций и притязаний, я не спеша плетусь через преграду дней навстречу неизвестно чему. Хотелось бы верить, финалу. На этот раз полноценному.
20.07
По традиции перечитал пару последних записей. Пришла мысль: «А что если все мы в аду?». Я, конечно, не первый, кого посещают такие идеи, ну а чего вы хотели от кучки очнувшихся после смерти людей?
Ведь по логике вещей мы должны были оказаться в одном из полюсов загробного мира (рай/ад, парадиз/геенна огненная, называйте их, как хотите), или, на худой конец, навсегда раствориться в небытие, ну, или хотя бы переродиться в иной оболочке. А что в итоге?
Мы очухались всё на той же земле, где нас намедни прикопали, и продолжаем жить по старым, хорошо знакомым правилам. И никаких тебе сансар и новых миров. Но, может быть, именно такая форма ада уготована самым злостными грешниками.
Быть запертым в нашем мире, не зная, будет ли всему этому конец или мы обречены скитаться здесь вечно, чем не наказание? Хотя, с другой стороны, большинство новожителей Воскресенского не выглядит такими уж горькими страдальцами, а некоторые (те же Слизнёвы, дядя Толя, Гришка) так и вообще, кажется, счастливы…
Тогда, возможно, мы оказались в каком-то промежуточном положении между раем и адом. В лимбо…(хотя нет, это, кажется, какой-то танец) в лимбе (я что-то читал об этом еще в школе).
Что ж, быть избавленным от кипящих котлов, раскалённых кольев и прочих инструментов адских увеселений уже неплохо.
23.07
Если на смертном одре вы сможете с уверенностью сказать, что ничего плохо не делали и, в сущности, были вполне порядочным человеком, разве это сможет вас успокоить? Лично мне не помогло.
Жизнь заканчивается так же неожиданно, как начинается, абсолютно без нашего участия. Твоё мнение никто не учитывает. Можешь завещать оставить его на своём надгробии. На большее оно не сгодится. Ты был, и тебя не стало. Стоит просто принять это и не сопротивляться.
Я не упорствовал. Не успел. Но было до жути обидно расставаться с этим миром, раз и навсегда лишиться непостижимого чуда жизни. В конце концов, было попросту жалко самого себя.
Вообще, мне кажется, что именно сожаления обо всём, что мы когда-то совершили или, наоборот, не смогли, делают нас людьми.
Могла ли запредельная доза жалости, принятая мной в ту роковую ночь, стать причиной того, что я продолжаю существовать по-прежнему, по-человечески, и не смог перейти в какое-то качественно иное состояние?
***
А, может, моя смерть не удалась, потому что я умер уже давно?
Интересно, когда это могло произойти? В пятнадцать или даже в тринадцать лет, когда я впервые пренебрёг бесценными дарами жизни. Видимо, она такого не терпит и немедленно, без всякого предупреждения расстаётся с наглецами. А они, ничего не заметив, продолжают очернять и поносить то, что им уже никогда не будет доступно. Отныне их удел – по инерции существовать на самых задворках, в тени отбрасываемой настоящей жизнью. Высокая цена за неискоренимую человеческую глупость.
С чем бы сравнить такое безрассудное наше поведение?
Не знаю, приемлема ли моя схема для женщин, но уж больно она мне нравится.
Жизнь – это роскошная красавица, роман с которой мы закрутили с самого рождения. И именно в этом кроется вся наша беда. К моменту, когда мы возмужаем и окончательно окрепнем, она, какой бы привлекательной и обворожительной ни была, входит в привычку, приедается и, в конечном счете, утомляет. Мы перестаём смотреть на красотку, подпустившую нас к себе так близко, и всё больше заглядываемся на обольстительных незнакомок: смерть, философию, новую жизнь.
Только вот, растрачивая себя на пустые заигрывания с другими, мы неизбежно отдаляемся от нашей первой самой преданной и честной возлюбленной, и редко кому из людей удаётся спасти эту первую любовь.
Грустно, конечно, но вряд ли нам когда-нибудь удастся поменять эту закономерность.
25.07 (утро)
Последний раз я пользовался такси ещё при первой жизни. И тогда это было гораздо удобнее. Ты просто садился в машину и доезжал до дома – просто, быстро, зачастую дорого.
На этот раз мне пришлось поступиться комфортом в угоду конспирации. Не знаю, возможно, мой мозг сейчас далеко не в лучшей форме, но мне показалось странным и малость опасным ехать с таксистом за полночь на окраину заброшенной деревни по соседству с кладбищем. Я почти уверен, что в таком месте водителя очень заинтересовала бы картина ночной жизни, красующаяся в свете электрических ламп из окна нашего сельского клуба.
Поэтому я доехал до ближайшего официально жилого населённого пункта и, ощутив себя самоотверженным хранителем тайного знания, отправился пешком в родное Воскресенское.
На часах половина третьего. Самое время рассказать о причине моей задержки в городе и опоздания на последний автобус.
После работы я, как обычно, отправился на поиски честно заслуженных мною пирожных. Сегодня мой выбор пал на небольшую кондитерскую «Сластёна», их шоколадные тортики… лучше попробовать самому… скажу лишь, что хотя бы ради них одних стоит работать.
В выходные там всегда полно детей. И потому я занял игнорируемый всеми семьями, но любимый большинством одиночек, одноместный столик. Было достаточно шумно, но это совсем не раздражало, напротив, кругом чувствовалась неподдельная пульсация жизни. То была заслуга счастливых объевшихся сладостей детей. Я не спеша наблюдал за их наивным, беззаботным поведением. Мысли незаметно наполнились ностальгией с примесью доброй зависти.
И тут мою умиротворённую задумчивость смело потоком цветочно-фруктового аромата. Конечно, это была она. Невысокая миловидная официантка Карина – чуть ли не единственная возмутительница моего посмертного спокойствия в отношении женщин.
И да, в «Сластёну», расположенную в трёх кварталах от моей остановки, я иногда ходил только ради того, чтобы увидеть её. Она устроилась сюда совсем недавно, но я уже запомнил график её работы и научился определять приближение Карины к моему столику, не отрывая глаз от меню, только по одному запаху её чудесного парфюма.
На этот раз, когда она окликнула меня и мне всё же пришлось перевести на неё свой смущённый взгляд, я растерялся особенно сильно – перебирая воспоминания детства, я совсем забыл выбрать кофе, а выдавить из себя хотя бы элементарное «капучино», как назло, не получалось.
Карина приятно заулыбалась и предложила мне новинку: «ванильное что-то с чем-то там ещё, очень вкусное, особенно с шоколадными бисквитами». Разве я мог не согласится? Наверное, мог. Но только ради того, чтобы в ожидании заказа она подольше оставалась у моего столика, а я в это время мог почти вплотную наслаждаться её красотой и дурманящим запахом.
Что и говорить, я влюбился.
Мне не хотелось никуда уходить, терять Карину из поля зрения, я всё бесцеремоннее разглядывал её стройную фигуру в короткой джинсовой юбке и туго затянутом синем фартуке.
