Kitabı oku: «Нежный человек», sayfa 6
ПОЛНЫЙ ГРОБ МЕЧТАНИЙ
Он позвонил рано утром
– Придешь?
– Я же сказал.
– Ты должен прийти.
Еще он сообщил, что приехал насовсем, что в Германии тоска, особенно если есть деньги.
Мы познакомились много лет назад на уроке химии, первого сентября в десятом классе. Учитель коротко представил его:
– Алексей… фамилию не помню, потом узнаем.
Все захихикали. Он покраснел и плюхнулся за парту, рядом со мной. Я всегда сидел один, нет это не принцип, просто так получалось. Он сразу шепотом объявил:
– Я умею гобелены рисовать.
– Что?
– Подожди.
Минут через десять он подвинул мне изрисованный тетрадный листок. Картина называлась «Жмайты убивают Гарри Купера». Я заржал на весь класс, меня выгнали до конца урока.
Потом было легендарное полотно «Очередь в военкомат» в тетради по истории, сгинувшее где-то на столах в учительской. Потом мы разбежались по путягам, я тренькал на гитаре, и даже сочинял песенки, и собирался после армии сколотить «команду». Алекс слушал и постоянно говорил:
– Не тот вельвет.
Он никогда не смог бы стать музыкантом, он слишком хорошо рисовал.
После армии мы совсем не виделись, он как-то сразу стал известным. Снюхался еще на службе с какими-то джазменами, подозрительными поэтами с улицы Восстания. Тусовки, беготня, нелепая конспирация, последняя подпольная выставка, последняя в этом повороте мировой истории, потому, что уже тысяча девятьсот восемьдесят девятый, и завтра все будет можно, и надо хлестать винище до состояния аффекта, пока оно, винище, еще по два рубля.
Мы очень редко встречались, он часто уезжал за границу, пару раз мелькнул по телевизору, но звонил регулярно, раз в год обязательно.
– Привет, как дела? Живой?
Последний раз мы виделись в его студии на Фонтанке весной, и я впервые увидел его картины. Настоящие, профессионально выполненные, в рамах, как положено.
Я был поражен, каждую картину разглядывал минут по пять, если я точно выражаюсь, Алекс писал в манере реализма, что-то типа картин – «Опять двойка», «Письмо с фронта», или «Ленин на каком-то там съезде комсомола». Выхваченные мгновения из жизни, как фотографии.
Вот, например «Барсеточник и Губочан». Я сразу узнал Невский проспект, пузатый автомобильчик передние двери настежь, рядом мальчишка лохматый, глаза круглые, в спортивном костюме с эмблемой «Газпрома». В двух шагах преомерзительнейшая личность, то ли цыган, то ли кавказец затягивается сигаретой, пальцы длинные, изящные, как у пианиста. Он «сочувствует». У прохожих головы повернуты в одну сторону, секунду назад кто-то улизнул мимо них за угол. Водитель автобуса отвернулся, он все видел, ему жалко футболиста, но хули тут сделаешь, здоровье дороже.
Еще «гобелен» – «Италия, мозги ссыктым!» Задний двор рынка, два армянина, один сидит на ящике и показывает товарищу ботинок, подошва отклеилась наполовину. Он жалуется. Товарищ слушает в пол уха, глядит в сторону, там идет девушка, очень молодая, не красавица, грустная, в общем, стопроцентная девственница. За забором кипит рынок – люди, узбеки, собаки, арбузы.
Самая потрясающая картина «Кожновенерический диспансер № 14». Здесь словами трудно описать. Вот равнодушная баба в белом халате выходит из кабинета, два придурка счастливых, в руках бумажки – все в порядке! Поодаль, в кресле у окна, очень красивая, молодая женщина, в глазах ужас, смотрит в одну точку ей в другой кабинет. И в центре картины диван, сидит очередь из нескольких человек. Надо видеть эти лица. Потрясающе.
Было еще много разных полотен, но Алекс куда-то спешил, уже на улице он спросил:
– Пишешь?
– Пишу…
– Тебе надо издаваться. Я приеду осенью, поговорю кое с кем, у меня много друзей.
– Буду ждать.
– Я видел Ю в Берлине.
– Чего?
– Она собирается в Ленинград, только еще не решила когда. Родители погибли во время теракта в Иерусалиме, а так ничего, выглядит лучше нас.
Таксист посигналил, Алекс пожал мне руку.
– Все, до сентября, я передам от тебя привет!
– Пока…
У меня есть четыре листа с текстом, рожденным еще под клавишами печатной машинки. Потертые грани сгибов лоснятся, буквы кривые, первые мое письмо, первый залп одиночества, «глава первая».
Мы тогда постоянно бегали от кого-то, или за кем-то, гремело железо в карманах, носили джинсовые куртки и в магазинах расплачивались долларами…
«Грабануть «Аметист», ювелирный маг на углу Большого проспекта и улицы Ленина, мы додумались неделю назад, был день моего рождения, на троих кастрюля с коктейлем «полспирта – полводы», булка и майонез.
– За тебя, Толстый.
– Давайте…
– Ну, за Победу!..
– Давай.
Пили лениво, по очереди, с одной поварешки. «Рояль» уже не лез в глотку, Толик продолжил начатый ранее разговор.
– Я все продумал, одиннадцать шагов от дверей до самой дорогой витрины. Стекло клац! Сгребаем камни в мешочек, уходим.
– А милиционер сидит и подсказывает быстрее, ребята, золотишко не забудьте.
– Чего-нибудь придумаем…
– Толстый прав. Если не мы, кто-нибудь все равно щипанет этот «Аметист», опередят сволочи, какие-нибудь «воркутинские».
Красиво все это было планировать, рисовать план на бумажке, стрелочки, крестики.
– Может, дождемся октября, будет темнее вечерами, дожди, собака след не возьмет.
– Нас опередят, – повторил Толик, – в Москве, что творится, ни одного живого «обменника», дым – война – не видно ни хуя. Скоро у нас начнется.
В тот день действительно под вечер пошел дождик, и стало чуть темнее. У меня под плащом автомат Калашникова с запаянным стволом, украденный много лет назад из кабинета НВП в родной путяге. Толик взял веревку для милиционера, Мишка «спецпакеты». План такой – в подворотне у магазина напяливаем парики и черные очки, заходим, я пугаю милиционера автоматом, Толик его связывает, Майкл в это время расправляется с витриной, сгребаем все, что нужно в пакеты, кладем всех на пол и уходим. На Лахтинской улице нас ждет Мишкин «Запорожец», прыгаем в машину и уезжаем. Так положено.
Блядь, я прекрасно знал, этот «запор» ездит медленно, как трактор. Машина завелась, слава Богу, поехали. Я чувствовал себя героем какого-то идиотского мультфильма. Мишка сбегал на разведку, сказал, что народу никого.
И я решительно вошел в магазин…
– Ну, что же вы так долго! – всплеснула руками толстая тетка в сиреневом платье, с янтарными бусами на пышной груди, ее очки в золотой оправе негодующе поблескивали. Милиционер в бронежилете сидел в кресле, сложив руки на паху, и смотрел на нас.
– Вы же знаете, что мы по субботам раньше закрываемся, это безобразие! Я позвоню Давиду Яковлевичу. Идите, проверяйте контейнер.
Механическим шагом, как послушные роботы, скрипя мозгами, мы прошли за теткой в кабинет. Там на столе ждал кого-то маленький черный чемоданчик. В нем, утопая в бархатных нишах, переливались на свету драгоценные камушки.
– Закрывайте, расписывайтесь!
– Есть!
Толик взял в одну руку чемодан, вторую прижал к бедру, мы с Михаилом тоже замерли по стойке «смирно», вытянув подбородки и преданно глядя на хозяйку.
– Кругом! Ать-два, ать-два, сначала на месте, потом с левой ноги, и! Ать-два, ать-два, ать – к – такой-то – маме – два.
Глядя, друг другу в затылок и высоко подымая колено, мы звонко промаршировали через зал…
В магазин вошли, загораживая нам выход три здоровенных парня в черных плащах. Один изумленно уставился на чемоданчик, второй заорал:
– Что такое? Мы от Давида Яковлевича!
Третий красноречиво полез за пазуху. И тут я вытаскиваю автомат и как заору:
– А, ну-ка лежать всем падлы, убью на хуй!
Эти трое падают на колени, а тетка, еще закатив глаза, валится на бок.
– Но это наши бриллианты, – замычал первый, а третий, все-таки рванул руку из-за пазухи, но Толик, как саданет ему чемоданом по башке.
Чемоданчик раскрывается, брюлики с нежным пением прыгают по полу, тетка визжит, милиционер куда-то пропал, «третий» в обмороке, двое других бросились на животах собирать камни. Дверь заблокирована, Мишка хватает какое-то дерево в кадушке, и словно молотом вышибает витрину. И мы бежим по разным улицам, подальше от этого странного магазина.
Аня моя, спрячь меня. Я слышал только топот ног своих, грохот ботинок по асфальту, задыхался. Нагнав на себя страху, метался по дворам и переулкам. Наконец, ее парадная. Женюсь, конечно, женюсь, только бы ты сейчас была дома.
Дверь открыла бабушка Ани, и очень удивилась.
– Вы к кому, мужчина?
– Дима, проходи.
Аня вышла из кухни.
– Это ко мне. Привет.
– Здорова. Дашь позвонить?
– Телефон в комнате, чего это на тебе одето?
– А, черт!..
– Снимай балахон, тапочек, правда, нет, но пол чистый. У меня гости.
– Сейчас, сейчас…
Паркет под ногами уютно потрескивал под ногами, пахло пирожными. В комнате, в большом кресле развалилась Анина одноклассница Лера.
– Гуд ивнинг, мадам.
– Салют, Дмитрий.
На полу сидит мальчик в застиранных джинсах и клетчатой рубашке с длинными рукавами, рубашка навыпуск. Мальчик разглядывает видеокассеты, черные волосы, короткая стрижка, лица не видно, челка до подбородка. Он оборачивается, смахивает ладошкой волосы на бок. Это не мальчик.
– Это Юля, – говорит Аня и убегает, бабушка чего-то нервничает на кухне.
– Здравствуйте…
Я вспомнил, там, в коридоре, на коврике, это ее «топ-сайдер», маленькие ботинки, с мою ладонь.
Потом, кажется, Лера спросила, где я был этим летом.
– И я нигде не была. Еще год учиться, как вспомню. Замуж, что ли выйти, возьмешь меня, Дима? Вот подарок родителям будет.
– Иди ты в жопу.
Аня прибежала, услышала, мои последние слова.
– Тише, бабушка идет!
Бабуля пришла с чайником.
– Анна, поставь еще кружку ну-с, молодой человек…
– А может он кушать хочет.
– Не знаю, вот были пельмени, но уже все слопали…
Девочки захихикали, бабуля и чайник вышли. Анечка подвинула мне сахарницу и вазу с пирожными.
– Мы уже пили.
Я боялся взять чашку – руки еще дрожали. Лера хлопнула в ладоши:
– А давайте кино посмотрим!
– Комедию!
– Дима, ты видел последний фильм с Джимом и Кэрри?
– Туфта. Самый смешной фильм, это «Место встречи изменить нельзя» на казахском языке, никогда не забуду. Я тогда живот надорвал от смеха, он потом неделю болел. Я в армии служил на Байконуре.
– Ты убивал казахов?
Теперь я заржал.
– Тише, бабушку напугаешь.
– А, что ты ересь несешь, там нет войны.
– Откуда я знаю.
Девочки нарыли в тумбочке под телевизором какую-то кассету в обшарпанном конверте и, хохоча в ладошки и озираясь, вставили в пасть «видаку».
– Тихо, эротика!
– Лера, если бабушка заходит, переключай сразу на кабельное. Дима, бабуля пьет на кухне свой любимый кокосовый ликер, если будет предлагать, не соглашайся, а то потом придется идти в магазин.
Кино началось, гнусавый голос переводчика объявил:
– «Эротические приключения Зорро!»
Блин, шаги в коридоре, Лера мгновенно щелкнула пультом, переключила на «музыкалку».
– Бабушка, а, правда, ты рэп любишь?
– Рэб?
– Ну, да. Вот мальчик с косичками поет, ты еще доказывала, что это девочка. Слушай!
– А-а-а…
Бабуля, подслеповато щурясь, уставилась на экран, теперь я заметил, что бабулька-то косая.
– Давайте вместе! Вечеринка у Дэцела дома, это круто!..
Лера, бабушка, Аня встали в ряд, обняв друг друга за талии, начали танцевать – правой ножкой все вместе в сторону, потом вверх, шаг вправо, потом, левой ножкой в сторону, вверх, шаг влево.
Мы с Юлькой смотрим друг на друга. Мы как будто испугались той первой секунды, потому, что сразу поняли – решено, теперь все будет по-другому. И до этого было все не так. Вот Аня моя подружка, вот целый мир под ногами, и мы все еще очень молоды…
Я забыл о своих друзьях и магазине. Вечер переломился пополам. Я и Юля шагали по Большому проспекту. Из подворотни выскочил пьяный мужик с бутылкой «Шампанского», и спросил:
– Хотите я себе бутылкой голову разобью?
Наш смех отскакивал эхом от каменных стен. Ночь раскачала город в своей колыбели, было тихо, как в лесу…»
Мы звали ее Ю, она уехала много лет назад, но обещала вернуться, когда будет можно. Раньше уезжали навсегда, и Ю ничего не могла сделать – семнадцать лет, она была дочь своих родителей.
Она хотела, что бы все было «по-настоящему». Мы пошли гулять на Горьковскую, где Планетарий и Зоопарк. Ю была в свадебном платье, купленном «комиссионке» и пожелтевшем от времени, я в костюме из магазина «Литл Вудс». Мы, как бы молодожены, как бы гуляем вот после ЗАГСа, не смотрите так.
Обратно решили поехать на метро. В вагоне какая-то старуха уступила Юльке место:
– Ой, совсем маленькая…
«Невеста» улыбнулась и закрыла глаза. Домой она вернулась через два дня, Алекс успел написать наш портрет, назвал его "Красавец и чудовище"
Потом беготня, слезы, домашний арест, шестнадцатое октября, четыре автомобиля такси. Какие-то бородатые дядьки помогают таскать чемоданы, Юлька с фингалами от слез под глазами, вертит головой, меня нет. Я спрятался, смотрю на все это из окна подъезда через улицу…
На следующий день я сел за стол и начал первое письмо, и не могу остановиться, уже две сумки писем.
И вот он позвонил, как обещал.
– Придешь?
– Я же сказал.
– Ты должен прийти. Начало в десять, будет райдер из одного издательства, я тебя познакомлю.
– Спасибо.
– Пока не за что. До вечера.
Надо как-то убить эти сумерки, шумно в квартире за дверью, соседи пришли со своих работ, делятся новостями. Я оделся, вышел на улицу.
Закусочная «Вальс Бостон», перезвон посуды, никотиновый туман и Розенбаум из невидимых колонок. Повар с мужиком в белых нарукавниках выкидывают на улицу старуху, за волосы и пинком под зад. Бабка подралась с компанией пожилых джентльменов. Молодой, солнечный дибил прибежал, весело купил все, что нужно, единственное свободное место старухино. Он поздоровался, сел.
– Кто бабульку обидел?
И через секунду сблеванул водку на пол. Я наблюдал за ним, наверное, не надкусанные оладушки в целлофане, и не жирный волос, размазанный по столу мокрой тряпкой, привели в замешательство его желудок, а этот нагретый стул, тепло старухи, ее задницы. Снова крик, уборщица толстая узбечка по прозвищу Рабыня Изаура бежит с тряпками.
Без старухи скучно. Народ в рюмочную прибывал, мужики пили уже стоя, кто-то приперся с ребенком, кто-то с собакой. Я вышел на свежий воздух, бабка валялась в зассаной подворотне. Она попросила:
– Вызовите, пожалуйста, скорую.
Я ничего не ответил, пошел прочь.
Благородная набережная Мойки, тысяча огней и удивительные витрины – «Стинг Рэй», «Джулиано Маркони». У входа в ресторан «Кури бамбук» светло, как днем, блеск умытых автомобилей и веселая тусовка персонала – швейцар, охранник с пистолетом и несколько мужчин в клетчатых финских кепках, вероятно таксисты. Перекур.
Неожиданно из зеркальных недр ресторана выскочил очень жирный молодой человек в двубортном костюме и запищал:
– Братва! Гангрена нахерачилась, кривая, как саксофон, желает в гости ехать, кто повезет?!
Смех оборвался, таксисты изменились в лице.
– Идет!
– Ой, мама…
Все, и швейцар с охранником, и парковщик и остальные бросились к «мерседесам» с «шашечками». Захлопали двери, машины плавно отъехали за угол. Толстый юноша понял, что не влезет в авто с той скоростью, какой нужно в данной ситуации, юркнул за выступ фасада здания в пяти метрах от входа. Из-за гранитной вертикали торчала его пухлая щека, хитрый глаз и полукруг живота. Он едва сдерживал смех.
Через мгновение на ступеньках нарисовалась пьяная, пожилая женщина. В кожаной куртке, типа «жук», брюках галифе и позолоченных сапогах. Она шла медленно, держась за стену, парик съехал на бок.
– Толик! Где все, а? Падлы…
Она с размаху уселась на капот мирно дремавшего автомобиля. Машина заверещала и, казалось, в негодовании зашевелила зеркалами. Женщина кое-как вытащила из кармана брелок с ключами, сигнализация погасла. Взгляд упал на меня.
– Толик, – ласково позвала она, – что ты там стоишь, вези меня к подруге моей…
Тетя бросила мне ключи, я нажал на самую большую кнопку на брелке, щелкнул центральный замок, усадил хозяйку на заднее сидение, сам сел за руль. Повернул ключ зажигания, кабина вмиг стала похожа на рубку авиалайнера, все вспыхнуло – какие-то кнопочки, лампочки, задергались стрелки на приборах. Нащупал заднюю передачу, выехал из ряда, развернулся, и мы тихо поехали.
Последний раз я водил машину лет десять назад, доехал до дома Алекса без приключений, правда резко затормозил, мадам Гангрена свалилась на пол и захрапела. Я выкурил сигарету, не хотелось вылезать из уютной кабины, часы щелкнули двадцать два ноль-ноль, пора.
– Заходи.
Алекс открыл дверь.
– У меня сейчас важный разговор, посиди пока с товарищами, потом лбы придут, пойдем все в «Атлантиду».
Лбами он называл девушек. На диване несколько человек, в руках стаканы хрустальные, на столике бутылка, пицца, бутерброды, много салфеток. Тихо. На экране телевизора замер какой-то человек с гитарой – DVD на паузе. Я сел в кресло, мне протянули стаканчик:
– Наливайте сами.
Они продолжили начатый разговор.
– …Да потому, что проснулась однажды вот такая кокаиновая голова, опохмелилась жирной дорогой, так! Будем снимать про русского Шварценннегера! И, что бы точь-в-точь, как «Командо»! Все плачут от смеха, но работают, потому, что голова платит. Не, я люблю Пореченкова и всех ваших ленинградских, даже Хабенского, но помилуйте. Нет, уйду на фиг, поеду вон с Алексом в Германию, буду там пластилиновые мультики снимать! Давно зовут…
Как я потом понял этот невзрачный человечек московский кинорежиссер, был здесь проездом из Хельсинки, ездил в Финляндию «за кроссовками».
– Здесь ничего не купишь достойного, я вот всю жизнь таскаю «Адидас», найди, попробуй, магазинище отгрохают будьте любезны, витрина, вывеска, а внутрях кошмар! На полочках одни «утюги» из красной и желтой резины…
– Не, вьетнамцы нормально шьют.
– Согласен. У меня вот вьетнамский «адик».
Режиссер задрал ногу, показал всем «луковицу».
– Может, досмотрим?
– Давайте, конечно.
Красивый молодой человек, сидевший рядом с режиссером, хлопнул в ладоши, грохнула музыка из телевизора, на экране все завертелось, мелькнуло чье-то лицо, лицо запело, что-то типа «Шняги звон, как звон гитары-ы-ы. Бумс!» Пальцы застыли на струнах, это последний аккорд и последний кадр. Ролик закончился.
– Ну что ж, не дурно, не дурно.
Все загалдели, красивый молодой человек потянулся к бутылке, я подставил свой стакан.
– А помните первые клипаки?
Режиссер вскочил с дивана, выбежал на середину комнаты, в одной руке коньяк, другой он дирижировал.
– Помню! Помню! Помню! Падает роза. Свеча горит. Медленно из тумана выезжает «девятка». Из-за руля вылазит усатое или волосатое уебище, весь «вареный» и в белых тапочках с «лапшой». У, мрази! Бездари!
Он махнул коньяк, подхватил протянутую ему дольку лимона, шкурку метнул в угол, и продолжал, немного успокоившись.
– А потом был тоннель серебристый, там танцевали и Губа и Орбакашка, а хули, дешево, тогда быдло все хавало…
Я ел пиццу, гадал, кто из этих почтеннейших гостей мой будущий редактор, смотрел в телевизор, прислушивался к разговору за столом. Алекс ни разу не появился из соседней комнаты.
– А «Бумер»? Помните, там в деревне пьяный мужичок в тельняшке, десантник недоделанный? В оригинале нет никакого «на пищеблоке два года кишку набивал», это был обычный солдатик, повоевавший и раненый в голову. И концовка – никого не убивают, все живы, здоровы, смываются на своем «катафалке» за поворотом, и конец фильма. Налей мне еще.
Кто-то попытался сменить тему.
– Да много загадок в большом кино. Кто вот такой Шурка Плоскин в «Бумбараше»?
– Это стеб, обязательный ребус, так все раньше делали.
– А «Бриллиантовая рука»? Эти загадочные морды в «Плакучей иве», Борис Савельич, я заказал Феде дичь! Очень прошу вас.
Режиссер очень талантливо изобразил пьяного Андрея Миронова, дернул головой, залихватски посмотрел на наручные часы, мы зааплодировали. Кто-то подхватил:
– Яшка бомбу бросил, революцию сделал, Шурку Плоскина убило!
…Последние минуты. Я отлично их помню, вижу, как Алекс закончил разговор, сложил телефон – раскладушку пополам, посмотрел в окно, вышел к нам.
– Вам скучно.
– Да нет, присаживайся, я давно тебе налил.
– Нет, вам скучно. Я вижу.
– Да, брось, скоро пойдем уже…
– Человеку никогда недолжно быть скучно!
– Что ты заладил?
Никто не заметил, откуда он вытащил пистолет, огромный такой револьвер. Алекс устроился поудобнее в кресле и выстрелил себе в подбородок…
У меня заложило ухо, красивый завизжал, как старуха:
– Ой – ой – ой!
Все вскочили, забегали, кто-то засмеялся. Режиссер командовал, будто он с рупором на своей съемочной площадке.
– Ты! Успокойся. Ты, звони куда надо, всем звони!
Кровь везде. На телевизоре, зеркале, на люстре. Два глаза сползают вниз по мокрым обоям, медленно, как улитки…
Реж подошел ко мне.
– Иди отсюда. Тебе здесь делать нечего, скоро милиция приедет, без тебя обойдутся.
Качнулись улицы, в ухе звенело, в переулке знакомый автомобиль. Мадам Гангрена блюет на асфальт, рядом парень в кожаной куртке спокойно курит. Это скорее всего Толик.
Полночь. На Невском проспекте пробки, музыка, толпа. На Садовой темно и страшно, где-то на Апражке поет пьяный мусульманин.
Вот так вот, в пыль, в дым, в кровавый веер на стенах! Может оно и к лучшему, может не надо больше. Ведь можно еще все исправить, женится второй раз, уйти из охраны, найти работу, и все будет хорошо!
Утром я сложил все свои блокноты, рукописи в старую наволочку, туда же портрет, завязал узлом. Звонок! Телефон, старинный аппарат в коридоре, я даже и забыл, как он звонит. Я отклеил трубку, и в шепоте эфира услышал ее голос:
– Алле?
В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора.
