Kitabı oku: «Автобиография НЕ йога. Субъективный Опыт», sayfa 4

Глава пятнадцатая
Карма

Пришло время сказать о моей «профессиональной» деятельности. В понятие жульничество, которое я употреблял выше, я вкладываю разного рода кражи, и мошеннические действия. Нет смысла подробно описывать, что там и как было, скажу только, что вся моя деятельность, была связана с отъемом чужого имущества противоправными действиями. Надо сказать, что в этой моей деятельности мне долго везло. Я часто выходил сухим из воды, и у меня не было проблем с законом. Многих знакомых, шедших параллельным путем, арестовывали, сажали в следственный изолятор на время следствия. Кого-то после суда выпускали с условным сроком, кого-то с реальным сроком отправляли в исправительно-трудовую колонию. Меня же это обходило стороной. И это подводит нас к разговору о карме. Я упоминал о ней в начале книги.

Буквальное значение слова карма – действие. Это древнее санскритское слово или понятие.

Я объясню это так: ваши мысли, слова, поступки, рождают энергетический импульс, который уходит в пространство и возможно задевает множество людей, но в итоге неизбежно возвращается к вам – «что посеешь, то пожнешь».

Некоторые восточные религии учат тому, что мы рождаемся множество раз, в разные эпохи, в разных телах, в разных обстоятельствах. Наши сегодняшние обстоятельства, результат наших вчерашних выборов.

Это несложно проследить даже входе нашей сегодняшней жизни. Мы делаем выборы, совершаем поступки, получаем результат, даже если особо не размышляем о последствиях, или действуем неосознанно. А теперь представьте, что вы рождались десятки, сотни, а то и тысячи раз; делали выборы, совершали поступки. Нетрудно понять, какой силы энергетический импульс может быть запущен в пространство, особенно если раз за разом делать похожие выборы. И все это пройдя по кругу, как бумеранг, вернется вам, в виде определенных обстоятельств.

Я думаю, каждому стоит задаться вопросом: почему все люди так сильно отличаются друг от друга? Я не имею ввиду расовые, или еще какие-либо внешние отличия, они очевидны. Я имею в виду, что люди сильно отличаются друг от друга психологически. Даже близкие родственники, такие как родные братья, получившие одинаковый генетический набор от своих родителей, выросшие в одинаковых материальных условиях, окончившие одну и ту же школу, будут иметь отличную друг от друга психологию, и во многом разный взгляд на мир. На эту тему уже многое сказано и написано: «знающие – знают». А кто хочет узнать: «ищите и найдете».

Это было отступление, но сказать я хотел вот о чем.

Выше я говорил, что мне много раз удавалось выходить «сухим из воды». И когда мои «однополчане» отправлялись в следственный изолятор и получали судимости, я находился вне поля зрения правоохранительных органов. Я буквально чувствовал какую-то необъяснимую энергию, которая позволяла мне быть в стороне от полицейских сетей. Но постепенно я начал замечать, что лимит удачи стал заканчиваться. Оставаться «сухим» становилось все труднее. Я стал попадать под всякие облавы, рейды, и в итоге попался на криминале. Меня задержали с наркотическими веществами на одном из наркопритонов. Сейчас станет ясно, к чему я вел.

Я убежден, что у меня с начала жизни был неплохой духовный багаж, который условно можно назвать – Благая карма. Я уверен, что в прошлых жизнях был духовным искателем. А если человек ищет высшей мудрости, то и поступает соответственно. Если поступки благочестивые, то это можно считать твоим энергетическим капиталом, который неизбежно вернется к тебе в виде позитивных обстоятельств. Это может быть как угодно: удача в работе, финансах, отношениях и т.д.

В том случае, если человек встал на темную дорожку, какое-то время его энергетический капитал будет перекрывать негативные последствия нынешних действий. И это может продолжаться пока его позитивная духовная энергия не будет исчерпана.

И что самое скверное: постепенно к его порогу начнет возвращаться новый энергетический импульс – вовсе не благочестивый…

Глава шестнадцатая
В позе распятого Христа

После того, как меня задержали с опиумом, я был доставлен в отделение тогда еще милиции.

Следователь подписал постановление о задержании на семьдесят два часа до выяснения обстоятельств дела. Меня в наручниках доставили в изолятор временного содержания. Это не следственный изолятор (СИЗО). В следственном изоляторе люди могут сидеть годами. В изоляторе временного содержания (ИВС) до тридцати суток. На момент моего заключения в ИВС я уже был наркоманом «со стажем», и сидел «на дозе». То есть я уже года полтора плотно сидел на опиуме, и даже сутки без него мне приносили страдания: болели суставы, бил озноб, начинался понос, болела голова, мучила бессонница, а главное я испытывал сильный психоэмоциональный дискомфорт.

Это был 1995 год, и ИВС выглядел так: камера метров на десять квадратных, деревянный пол, деревянный подиум, который называли «нары», в качестве отхожего места большой (литров на двести) бак, и тусклая «лампочка Ильича». Умывальника не было, на прогулку не водили, матрасов не давали. Спать приходилось на голом деревянном подиуме, кормили один раз в сутки откровенной «баландой». Так же, один раз в сутки утром, выводили в туалет, где арестанты сами выливали этот двухсотлитровый бак со своим дерьмом, умывались, и обратно в камеру. В этой десятиметровой камере нас было человек десять.

На вторые сутки, лежа на голых, деревянных нарах я завыл. Невероятно разболелись суставы, спина, голова, замучили понос и рвота.

Представляете, каково это: дристать каждый час, сидя на двухсотлитровом бачке на глазах у всех, и блевать туда же? И мне кто-то посоветовал: «Да ты постучи в дверь, попроси доктора. Что оно не люди? Может «скорую» вызовут». Голова толком не соображала, и я согласился.

Я стал стучать. Ничего. Я постучал громче. Раздались шаги, открылось окошко, и грубый голос спросил: «Что надо?», я ответил: «Мне плохо», голос: «В чем дело?», я: «Ломка», он: «Сейчас вылечим», и ушел. Через несколько минут раздались шаги. К двери камеры подошло несколько человек. Дверь открылась: «Выходи!». Я вышел. Дверь захлопнулась.

И только она закрылась, меня обступили трое охранников, и, не скрывая зловещего азарта, принялись бить с трех сторон резиновыми дубинками. Я принял несколько ударов, и упал на землю. Били везде: по больным суставам, по спине, в живот, по шее… Я, конечно, закрывался, как мог, но это мало помогало.

Экзекуция длилась минут пять, и закончилась тем, что меня в наручниках пристегнули к клетке для задержанных, в позе распятого Христа. Только Христос страдал за Истину, а я за свое собственное невежество.

Старший из охранников с издевкой спросил: «Ну как ты себя чувствуешь?». Я, хоть и плохо соображая, но уверенно выдохнул: «Вылечили». Они оценили мой ответ, сняли «с креста», и буквально зашвырнули назад в камеру…

Через семьдесят два часа меня выпусти под подписку о невыезде.

Глава семнадцатая
Узник Замка «Е»

Нисходящая спираль закручивалась все сильнее, опиума я употреблял все больше, лимит удачи закончился, и я попался на квартирной краже.

И опять нет смысла подробно останавливаться на моем задержании, скажу только, что это была «стандартная» квартирная кража, я ее осуществил, и просто по глупости наткнулся на ночной патруль.

К тому времени я уже был сильно измотан наркотиками. И когда меня доставили в отдел милиции, конечно, знал, что семьюдесятью двумя часами в ИВС, я уже не отделаюсь. За задержание с опием сырцом я уже имел условный срок, и новый криминальный эпизод давал мне «уверенность» осознавать, что как минимум я буду арестован до суда, а как максимум, получу реальный срок и отправлюсь в исправительно-трудовую колонию на несколько лет отбывать наказание.

В этот раз в отделении милиции со мною обошлись более или менее сносно. Надо признаться, что я активно давил на то, что если ко мне будет применен «допрос с пристрастием», то это может кончиться трагически, в силу того, что у меня не так давно била серьезная операция. Ну и справедливости ради на меня сильно давить не было смысла, я был пойман с поличным.

Следователь допросил меня, и как в прошлый раз задержал на семьдесят два часа. Меня доставили теперь уже в знакомый ИВС, и я прекрасно помнил мою ситуацию с «распятием». И хотя меня в этот раз «ломало» даже сильнее, так как прошло несколько месяцев, и моя наркозависимость только усилилась, я терпеливо сносил свои страдания, лежа на деревянных «нарах» без матраца.

Через семьдесят два часа прибыл следователь, и объявил, что я арестован до суда. Наследующий день дверь в моей камере открылась и циничный голос выкрикнул: «Жилкин! С вещами на выход!». Я собрался и вышел. Меня заковали в наручники и вместе с остальными арестантами заперли в «знакомой» клетке. Через минуту появилась вооруженная автоматами группа охраны. Они выглядели по-другому, и держались по-другому. Нас построили, и старший чеканя слог, стал громко выкрикивать: «Граждане арестованные! Вы переходите в распоряжение тюремного конвоя! Двигаться по команде! Шаг влево, шаг вправо – будет расцениваться как попытка к бегству! Стреляем на поражение! Первый пошел!». В эту минуту я ощутил себя полностью бесправным человеком.

Нас загрузили в Автозак, и когда он тронулся я к удивлению почувствовал облегчение. Да, как ни странно – облегчение. Я понял, что теперь мне не нужно с утра до ночи «рысачить» занимаясь разными темными делишкам в поисках очередной дозы. И будущее не пугало меня.

Вот так спокойно я ехал в Автозаке на встречу с Омской тюрьмой, которая была построена аж в 1859 году, по проектам, одобренным еще Екатериной Второй, и по конфигурации напоминала собой заглавную букву «Е».

К слову: Омское СИЗО реконструировалось в 1973-76 годах, и, насколько мне известно, тогда был построен «новый корпус», но большая часть так и оставалась «Екатерининской».

Меня вместе с остальными арестантами выгрузили на территории СИЗО. Опять был проведен жесткий инструктаж. И нас повели по длинным коридорам «старого корпуса» Екатерининской тюрьмы. Я с остальными был помещен в камеру, которая находилась в подвале.

Это было в прямом смысле тюремное подземелье. Все выглядело как при «царе Косаре», и было ощущение, что ты попал в 19 век.

Тюремные овальные своды, какие-то допотопные решетки, двери на камерах были деревянными, и казалось, не менялись от основания. Невероятно тусклое освещение, затхлый воздух со специфическим запахом серы, сырость, писк крыс, обшарпанные стены, прогнившие трубы, а главное ощущение присутствия мрачного призрака, который из тюремного сумрака следит за тобой. Я каждой клеткой ощущал эту атмосферу страдания, земного «царства мертвых», которым правит повелитель подземного мира – Царь Аид.

Часы при себе иметь запрещалось, из-за этого представление о времени стерлось, и уже через пару часов пребывания в тюремном подземелье я перестал понимать какое сейчас время суток – день или ночь.

Я думаю, если в это тюремное подземелье Екатерининской эпохи поместить нормального, среднестатистического человека, то он, наверное, испытал бы сильный шок.

Но я себя чувствовал более или менее уверенно. Думаю это было связанно с тем, что перед этим я провел около пяти лет в криминальной среде, и на разного рода блатхатах и притонах многого насмотрелся. Позже нам выдали по мизерному кусочку хозяйственного мыла и отвели в баню (она была полуразвалившаяся), и мы помылись. После возвращения в камеру накормили настоящей арестантской баландой. Примерно сутки я просидел в этой подвальной камере-распределителе, арестанты называли ее «привраткой». Утром нас развели по камерам, где было нужно находиться на постоянной основе до вынесения приговора. Я попал в камеру номер 160. Один – шесть – ноль. Так арестанты между собой обозначали нумерацию камер, называя цифры по отдельности.

Камера один – шесть – ноль находилась «на старом корпусе» в «колодце». Это Омские специфические названия тюремных построек. На несколько часов я остался в камере один. Я подошел к окну, и через решетку и железные жалюзи увидел еще три корпуса этого «колодца». Я стоял, и некоторое время смотрел на эти старинные тюремные корпуса, и чувствовал себя узником царской эпохи. Так же я думал о том, что в середине 19 века в Омском остроге, четыре года своей жизни провел Федор Михайлович Достоевский. Писать тогда запрещалось, и этот великий писатель, лишенный пера, мог только обдумывать свои будущие произведения. На Омской каторге он пробыл с 1850 по 1854 годы, а в 1862 начал публикацию своих знаменитых «Записок из мертвого дома». Я стоял, и всеми фибрами своего существа ощущал всю «мертвость» этого «Екатерининского дома».

На «старом корпусе» я просидел месяц, и меня перевели на «новый корпус», который подстраивался в 20 веке. Отличия конечно были. Не было старых сводов, этой старой кирпичной кладки, все было поновее, и посвежее. А главное отошел в сторону этот старый тюремный призрак Екатерининской эпохи.

Один – три – ноль, так на арестантский манер звучало название моей новой камеры. Здесь, в один – три – ноль, произошла еще одна знаковая встреча. А дело было так…

В один из дней, я по арестантскому обычаю прохаживался по камере взад-вперед, чтоб размять от длительного сидения ноги. В один из моментов я задержался у двери, окошко открылось, и появившийся в нем незнакомец спросил: «Евангелие брать будете?». Конечно, я такого совсем не ожидал, но спонтанно ответил: «Будем». Мне передали несколько книг. Одну я оставил себе, остальные положил на общий стол.

Эта книга вызвала странные чувства: вспомнилось крещение, крестик, который забрали конвойные, молитва «Отче наш». Почти сразу я начал читать это «Евангелие».

Признаюсь я мало что понимал. Книга казалась мне странной, и от нее веяло мистицизмом. Некоторые слова что-то затрагивали внутри меня, как будто будили какую-то древнюю память. Так же книга вызывала чувства чего-то значимого, важного, но не совсем понятного. А этот парень Иисус, показался мне воистину необычным человеком. Я даже не обдумывал те моменты, когда он ходил по воде, превращал воду в вино, исцелял прокаженных, воскрешал мертвых. Я не оценивал это с какой-то практической, материалистической точки зрения. Я просто чувствовал значимость истории об этом Иисусе, и хранил книгу у себя, периодически почитывая.

Бывало, что я ловил момент, чтобы уединиться: конечно, насколько вообще возможно уединиться в камере, которая рассчитана на двадцать человек, но в которой сидит около шестидесяти; и про себя, или шепотом читал молитву «Отче наш». Это вызывало некое приятное чувство, будто любящая мать прижимает тебя к своей груди. Конечно, я ни с кем не общался на эти темы, и судьбу остальных книг не отслеживал, но я не видел, чтобы кто-то их читал, или что-то обсуждал на их основе.

Следствие шло медленно, шло время. В СИЗО я попал в августе 1995 года, и зимой, в декабре этого же года, заболел желтухой (гепатитом). Меня вывезли из тюрьмы на «больничку», так арестанты называли колонию-больницу. Не стоит объяснять, что меня ничем там не лечили, разве что теми медикаментами, которые передали родные. Просто дали месяц отлежатся и побыть в более благоприятных условиях.

Следствие закончилось к весне 1996 года, и суд был назначен на 5 марта.

Глава восемнадцатая
Суд и «банковский счет»

Меня привезли из СИЗО в суд. Перед началом заседания адвокат, нанятый родными, проконсультировал меня. Он заострил внимание на возможных каверзных вопросах судьи, и дал четкие наставления, как и что, отвечать. В конце резюмировал: «У тебя уже есть два года условно, и их можно считать реальным сроком, так как на момент отсрочки приговора ты совершил новые преступления. Сейчас у тебя суд по двум эпизодам, за хищения чужого имущества. Если все пойдет нормально, то к двум годам, которые ты имеешь, добавят по одному году за каждый эпизод. Итого: четыре года лишения свободы». Я посмотрел на него спокойно и говорю: «Я получу меньше». Он ничего не ответил, наверное, подумал, что я не в себе.

На суде я чувствовал себя спокойно, и твердо знал, что получу меньше даже не четырех, а трех лет. Я частично признал вину, частично раскаялся. Но вот что интересно: я заметил, что в процессе судебного разбирательства все идет по какому-то предопределенному плану. Судья, прокурор, адвокат, потерпевший и я – просто играли роли и следовали сценарию, написанному Силой – значительно большей, чем человеческие существа.

Сейчас я не воспроизведу точно, но во время приговора судья объявил следующее: «Один год лишения свободы за первый эпизод хищения, еще один год за второй эпизод хищения. От двух лет лишения свободы условно присовокупить шесть месяцев. Полтора года амнистировать. Итого: два года шесть месяцев лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима». Я помню, с какой невозмутимостью зачитывал приговор судья, и как удивленно вытянулось лицо моего адвоката; и даже прокурор, которая требовала пят лет лишения свободы, восприняла приговор как должное. А я почувствовал: как мой духовный банковский счет сделал перевод, который позволил перекрыть часть моей негативной кармы. И я просто стоял и наблюдал за тем, что знал заранее.

Сейчас я могу с уверенностью сказать – что это было проявление закона кармы в действии. И я получил, что должен был получить, не больше и не меньше.

После суда меня вернули в СИЗО, в котором я уже пробыл семь месяцев. И от свободы меня отделял – один год, и одиннадцать месяцев. Не так уж много; и это радовало.

Меня перевели в камеру для осужденных, то есть для тех, чье следствие закончилось, и были вынесены лишающие свободы приговоры.

Я еще два месяца пробыл в СИЗО, в ожидании этапа в исправительную колонию. Да, чуть не забыл – мои товарищи Миша и Игорь, в это самое время, тоже находились по соседству со мной в «Екатерининских казематах», но только за свои «делишки».

Глава девятнадцать
«Исправительное» учреждение

Весна шла полным ходом, и во мне проснулась любовь к спорту. Во время прогулок в тюремном дворике: я приседал, отжимался, и даже умудрялся подтягиваться. Ловил момент отсутствия охранника, подпрыгивал, цеплялся за решетку, которая вместо потолка лежала на тюремных стенах дворика, и подтягивался.

В начале мая 1996 года мне сообщили, что в определенный день я буду этапирован в исправительно-трудовую колонию №8 в Омской области. Так я переставал быть «арестантом» (арестованным до суда), и становился «зэком» (это тот, кому вынесли приговор, и заключили под стражу).

Шестнадцатого мая, нами, заключенными, набили Автозак до отказа. Я помню, как ехал в полу подвешенном положении, со всех сторон настолько сдавленным телами других заключенных, что едва мог дышать. Когда выпрыгнул из Автозака на двор колонии, испытал настоящее облегчение, а солнце, воздух и зеленая трава под ногами, показались невероятно красивыми.

В ИТК №8 находилось много моих товарищей по свободе, я знал об этом, и по прибытию нашел способ сообщить о себе. Меня встретили, и я в некотором смысле очутился все в том же обществе, только «по ту сторону забора».

Напомню – это был 1996 год, и кто помнит, тот скажет, что в стране был полный хаос и безработица, вызванные распадом Советского Союза, и крахом экономики. На свободе многие едва сводили концы с концами и жили впроголодь. Что творилось в исправительных колониях трудно передать словами.

Исправительная колония, в которую я попал, была нерабочей, то есть никакими заказами необеспеченной. Это значит, что заключенные были лишены возможности своим трудом что-то заработать и положить себе на счет, чтобы впоследствии воспользоваться этим счетом, для приобретения товаров в тюремном магазине. Разрешалось получать посылки (передачи) от родных: это восемь килограмм, один раз в два месяца, и получали передачи конечно не все. Баланда в этой колонии была настолько отвратительной, что ни один уважающий себя заключенный ее не ел. Хлеб – спецвыпечка, из муки самого низкого качества, которая для изготовления хлеба на свободе являлась явно не пригодной. В общем, я попал туда, что называлось на языке заключенных «голодная зона». В то время, таких, было я думаю большинство.

Я помню, как к концу первой недели пребывания в этой колонии, я стоял на построении на плацу, и увидел теряющего сознание заключенного. Я спросил у своего товарища: «Что с ним?». Он спокойно ответил: «Голодный обморок». И это был не единичный случай.

Через пару дней после этого голодного обморока, свидетелем которого я стал, я мылся в бане. В глаза бросалось то, что многие заключенные были похожи на узников Бухенвальда: большие животы, на очень худых телах. А еще немного погодя я сам, на фоне общей слабости от недоедания, стал ощущать головокружение при ходьбе и понял, что у тех, кто послабее, могут запросто случаться голодные обмороки.

Головной мозг, находясь в условиях гипотонии и дефицита питания может «отключаться». Так же голодный обморок может случиться при резком снижении сахара в крови, из-за редкого и неполноценного питания. За первый месяц пребывания в колонии если я и поел пару раз хоть как-то сносно, то хорошо.

В такой ситуации с явной нехваткой пищи люди вели себя по-разному. Кто-то ходил в столовую, и чуть ли не ведрами поедал эти помои. Кто-то был готов на разные подлости. Иные, буквально выслуживали, чашку приличной похлебки. Некоторые могли даже вступить в сексуальные отношения в пассивной форме, лишь бы их накормили досыта. Конечно, это были или опустившиеся, или женоподобные мужчины. Я, и мои товарищи, предпочитали оставаться голодными, но не терять своего достоинства.

Думаю нужно сказать несколько слов о гомосексуализме.

В нашей стране эта тема либо табуирована (открыто не обсуждается), либо превалирует негативное отношение к сексуальным меньшинствам. И это несмотря на то, что по статистике 11% людей рождаются с гомосексуальными наклонностями, в той или иной форме. Любой биолог вам скажет – это вариация нормы. Вместо того, чтобы этот биологический факт принять во внимание, и людям с такой предрасположенностью позволить быть такими какие они есть – таких людей дискредитируют, а их сексуальную ориентацию показывают патологической и аморальной. Конечно это крайность.

На западе сексуальные меньшинства очень активно заявляют о себе, требуют толерантности и равных прав. Проходят гей парады, об этом активно говорят в школах как о норме, они могут вступать в однополые браки и усыновлять детей, и мне кажется, что во многом это стало пропагандой ЛГТБ. Я думаю это другая крайность. Скажу о себе в этом контексте.

Мой первый сексуальный опыт можно назвать гомосексуальным. Мне было тринадцать лет, и я отдыхал на летних каникулах в пионерском лагере. Это было в эпоху позднего Союза в 1988 году. Мы чудно проводили смену (28 дней), и в завершении наши вожатые повели нас в поход: с рыбалкой, пионерским костром и все такое. И вот, после ночного костра мы разошлись по палаткам. Конечно, спать никто и не думал. В каждой палатке шло какое-то общение, мы оживленно общались, делились впечатлениями. В нашей палатке нас было четверо или пятеро. И вот, один мальчик, назовем его Женей, предложил снять футболки (но не более) и обнимать и целовать друг друга. Хочу обратить ваше внимание, в палатке находились «нормальные» во всех отношениях пацаны. Мы вместе участвовали в чемпионате между пионерскими лагерями по футболу, ходили на турник, поглядывали на девочек и хулиганили. И, тем не менее, все поддержали идею. Признаюсь, для меня это было большой неожиданностью: я уже посматривал на девочек, и даже некоторых трогал за попу. И все же хоть и последним, но я присоединился. Мы гладили друг друга по торсу, кто-то целовался; дальше этого конечно не пошло, и все-таки это был типичный гомосексуальный контакт, просто в легкой форме. Надо сказать, что это после этого, меня к мужчинам ни в какой форме не тянуло. Да, стоит добавить, что такие «палатки» случались со многими мальчишками; я сам видел, или об этом рассказывали.

Закончить эту тему хочу тем, что людское сообщество должны выработать, к этому явлению гомосексуализма, более сбалансированный подход. Страны разные, культуры разные, и у каждой он будет свой. В России это могло бы быть так: те, кому это нужно, вступают в такие отношения свободно, но без афиши и пропаганды. Те, кто находится в традиционных отношениях, относятся к гомосексуальным парам, совершенно спокойно, без осуждения и презрения. И все исходят из того, что у каждого свои жизненные уроки, и каждому для чего-то нужен свой опыт.

Сейчас давайте вернемся ко мне в колонию, и посмотрим что там, с сексуальностью.

Сексуальные отношения с девочками я начал лет в шестнадцать, и они у меня были достаточно часто, пока я не столкнулся с тем, что в исправительной колонии нет женщин, но есть некоторые мужчины, которые могут быть доступны в качестве женщин.

В один из дней к нам в колонию приехала группа Омских артистов. Они давали эстрадный концерт, и гвоздем их программы было выступление под фонограмму, где они активно изображали из себя тогдашних «звезд» российской эстрады. В основном выступали девушки, естественно копировали женщин. В этих выступлениях были элементы женской сексуальности, ведь «звезды» эстрады не скупились на такое. И зал конечно ахал. Но вот на сцене появился парень, и стал изображать известного исполнителя, который не стеснялся своих гомосексуальных наклонностей. Конечно, девушки были симпатичные, и вызывали много вожделенных вздохов со стороны заключенных, но когда свою песню и танец стал исполнять парень, в стиле известного исполнителя, в зале начался настоящий фурор. Парень был не промах, понял «фишку», и еще активнее под музыку, стал телом совершать недвусмысленные движения. Этим он ввел зал в состояние сексуального экстаза. Заключенные забыли про исполнителей девушек, и на американский манер, свистели и улюлюкали этому самозваному «звездному» исполнителю…

В какой-то момент отбытия наказания сексуальное напряжение достигло апогея, и я вступил в гомосексуальный контакт с одним из заключенных. Естественно я был в активной форме. Но мне это настолько не понравилось, что с тех пор я никогда не рассматривал мужчин в качестве сексуальных объектов. И, тем не менее, я считаю, что каждый человек имеет право распоряжаться своей сексуальностью по своему усмотрению, если это не содержит насилия и растления.

Более глубокая причина гомосексуализма в том, что мы рождаемся множество раз в разных телах, и можем иметь промежуток жизней, когда много раз подряд рождаемся женщиной. И когда после, возможно довольно продолжительного времени, по разным причинам рождаемся мужчиной, то душе сразу трудно войти в новую роль. Память женского тела сильна, и новоиспеченный мужчина, вполне может быть гомосексуалистом пару жизней. Имеет силу и обратный процесс: если душа много жизней была мужчиной, то войдя в женское тело, может продолжать интересоваться женщинами, и даже думать об операции по смене пола.

В целом я хорошо адаптировался к условиям и порядкам исправительной колонии, и даже голод меня не сильно беспокоил. В какой-то момент я ощутил сильное интуитивное понимание в отношении моего питания, если это вообще можно назвать питанием. И следуя этому интуитивному направлению, я стал обеспечивать себя тем минимумом, который в итоге помог мне избежать заболевания чахоткой, или туберкулезом.

Я старался на каждый день обеспечить себя хотя бы небольшой головкой лука, и одним зубчиком чеснока. Если еще удавалось раздобыть по столовой ложке сахара и растительного масла, то можно было считать, что жизнь удалась. Я уже говорил, что эти помои, которые готовили в столовой, есть было невозможно, и все что я оттуда брал, так это три пайки хлеба в день, это чуть больше половины стандартной булки серого хлеба. Разделите эту «полбулку» на три части, и вы получите мой завтрак, обед, и ужин.

Короче, рацион выглядел так: завтрак – стакан черного чая, кусок серого хлеба (спецвыпечка), на хлеб ровным слоем рассыпан сахар (одна ложка). Обед – стакан черного чая, кусок серого хлеба, на который ровно мерно вылита одна ложка растительного масла, головка лука. Ужин – стакан черного чая, кусок серого хлеба, зубчик чеснока. Мой дорогой читатель – это не в Сталинском ГУЛАГЕ в 30-х, а в России в 90-х.

Конечно, были передачи и посылки, но их содержимое заканчивалось буквально в течение часа, так как на эти восемь килограммов приходили все, с кем ты был в более или менее близких отношениях, и нужно было каждому уделить хоть не много внимания и дать чего-то съестного. В общем, посылки разлетались «на раз, два, три» – а лук и чеснок стали моими настоящими «ангелами хранителями», и уберегли от чахотки.

Еще несколько слов о быте, и перейдем к очередным значимым моментам.

ИТК №8 была построена в 60-хгодах двадцатого столетия, и на момент отбывания мною наказания находилась в безобразном состоянии. В 60-е и 70-е, она как-то прослужила своим целям. Но пришли 80-е – перестройка, пустые прилавки, внутренний политический кризис, и, в конечном счете, коллапс нерушимого (Союза). В 90-х стояло тяжеленое время: безработица, бедность и прочее. Короче лет тридцать колонию не ремонтировали, ничего не меняли, и думаю, внутренние «блюстители закона» разворовали и последнее.

Жилзона (там где проживают заключенные) была в полном упадке. Полуразрушенные бараки, гнилые трубы, дырявые потолки, сырость, тараканы, вши, паразиты, крысы, и как следствие – сифилис, дизентерия, туберкулез, гепатит.

Промзона (промышленная зона) была вообще как после бомбежки. Все цеха были разрушены, кое-где оставшееся оборудование разбито. Ничего не работало, все производство было просто уничтожено.

Сейчас я даже удивляюсь тому, как я спокойно переносил эти условия, да и другие тоже.

И в этом пространстве находилось четыре тысячи человек: жулики всех мастей, мошенники, грабители, рэкетиры, насильники, убийцы; и люди далекие от преступного мира, попавшие за разные глупости.

Мы часто спрашивали друг друга во время общения: кто за что отбывает? Я всегда удивлялся тому, как одинаково спокойно говорили о своих преступлениях как жулики (что-то укравшие), так насильники и убийцы: что жертвы сами напросились на убийство; а те, кого обокрали, все равно получили свое имущество незаслуженно. Признавших свою вину, а тем более раскаявшихся, я не встречал. И вот, в этом пространстве надо было как-то существовать, и чем-то себя занять.

В то время в колонии достать марихуану или опиум не составляло особого труда, были бы деньги. И я частенько употреблял и то, и это. И все равно времени оставалось вагон. К азартным играм в карты, я интереса не испытывал. Мог иногда поиграть, но не более. Играл в шахматы, освоил нарды. И, к счастью, во мне проснулась давняя любовь к чтению. Библиотеки конечно как таковой не было, но книг в обиходе было предостаточно. Заключенным их присылали родственники со свободы.