Kitabı oku: «Эураль, или Действуй, сказал чернокнижник», sayfa 11
Глава 19. За закрытой дверью
– Только не говорите, что мы стали героями какого-нибудь сериала, – сказал Виктор. – Или шоу. Я готов принять многое, но не это.
– Либо мы просто фантазии непутевого сценариста… – добавил Андрей.
Он тоже был многое готов принять. И, на самом деле, даже это. Фантазии страдают меньше, чем реальные люди. Может, это и хорошо.
«Чушь несусветная, – рявкнул Эураль. – Возьми себя в руки. Ударь кого-нибудь или хотя бы оскорби».
– Нет, – отрезал Виктор. – Это еще хуже. Блин-оладушек. Я, конечно, рад, что мы нашли какую-то зацепку, но я не знаю, что с ней делать.
– Все можно изменить, пока мысли не зафиксированы на бумаге, – прошептала Василиса.
Она приподняла голову, но ее волосы все равно закрывали глаза. Андрей с трепетом подумал, что мог бы поправить ей локоны, но даже от мысли об этом ему стало дурно, сердце застучало как бешеное. Нет уж, пусть все останется как есть.
Василиса продолжала:
– Они роятся, роятся, подобно саранче, они могут обрести самые разные формы! Ты мог придумать замок, но что с ним делать – не знаешь. И только когда ты пишешь: «Сцена 1», все воплощается. Так и мы. Сценарий. Скрипт. Драматургия. Сотни сюжетов, ожидающих белой бумаги. Мы здесь – в Индетермониуме, – и повторила, – в Индетермониуме…
Ее речь впечатлила Андрея, хотя он не понял и половины из сказанного. Может его просто завораживал ее голос?
– Инде-что? – весело переспросил Никита. – Ха-ха, что за бред? Забавное слово!
– Ага, – ответил Виктор с ехидной ухмылкой. – Не из словаря.
И они рассмеялись. Вот так – громко и неуместно.
Кто его знает, что это было – выход напряжения через омерзительный смех или проявление жестокости и бесчеловечности?
Андрею даже в голову не пришло, что смех мог ничего не значить, просто быть дружеской шуткой. Андрей почувствовал, как запульсировало в висках.
«Разорвать. В клочья! – требовал Эураль. – Прямо сейчас! Рви! Действуй!»
Голова Василисы снова повисла. Очаровательные белокурые волосы и белоснежная кожа на шее. Андрей вспомнил, как обнаружил ее в комнате отеля: глаза, полные скорби; желание уйти из жизни; а затем – лучик надежды. И ее кеды. Эти маленькие кеды и забавная надпись на футболке.
– А ну-ка, – тихо сказал Андрей. И прорычал следующую фразу: – заткнулись, нахрен, оба.
В дверь забарабанили. За стенами что-то громыхнуло. Завыли волки. Книга раскалилась до обжигающей температуры. Смех прекратился моментально. Виктор и Никита ошарашенно смотрели на Андрея, удивленно хлопая глазами. Андрей же уставился прямо перед собой. Только не своим взглядом.
Чужим.
«Рвать! Рвать! Рвать!»
– Не ваше право – насмехаться над кем бы то ни было. Уважайте то, что вы не создавали. Не принижайте. Клоуны. Шуты. Лягушонки! «Индетермониум» – это хорошее слово. Мне оно нравится, зарубите это себе на носу, благо, он у вас остался.
Андрей развернулся, отошел в противоположный угол и сел на пол, обхватив колени. Голова разрывалась от боли. Рядом лежало грязное, потрепанное пальто. Нападет? Как перчатка в отеле или сумка в больнице? Плевать. Только бы дыхание восстановить, и сердцебиение привести в порядок.
Вдох.
Выдох…
«Слабо, – сообщил ему не Эураль, а весь демонический хор, – Но, все-таки, нам нравится».
– Прости, Василиса, – спустя какое-то время произнес Виктор. – Не хотел обидеть. Правда.
– Да. Прости, – добавил Никита. – Я девчонок никогда не обижаю, не по-пацански это.
И что-то еще говорил ветер.
Не то подсказки давал о судьбе спалившего дом сценариста.
Не то восхищался тем, что Андрей за кого-то вступился.
Не зная, что он делал это второй раз в жизни.
* * *
Запись от 1 марта.
Раздор.
Вчера отец ударил маму.
Сказал, что, несмотря на всю заботу, которой он ее одаривал, она ничего не ценит.
Раздор…
И имя ему – Пруфлас. Демон…
Нет. Тяжело.
Вчера я толкнул отца.
Больно писать с волдырями на пальцах.
Спустя какое-то время атмосфера разрядилась. Лена все также лежала на шкуре медведя, но больше не плакала, и, кажется, задремала. Виктор с Никитой переговаривались о скорости света. Недавний конфликт был исчерпан. Ребята поняли, что были не правы.
Андрей поднялся и подошел к голове Василисы.
– Спасибо, – сказала та, – что заступился.
– Да ну… – Андрей покраснел. Кто-то ему благодарен. Что это, вообще, такое? Даже в чудовищном Индетермониуме – и то люди говорят с ним как с человеком. А не как с вшивым отродьем.
– Можно тебя кое о чем попросить?
Андрей сказал: «Да». Так тихо, что сам с трудом услышал.
– Убери, пожалуйста, волосы. Ничего не вижу. Висят, как шторы блэкаут.
О, нет. Только не это.
– А как ты поняла, что это я подошел? – пытаясь отсрочить момент, спросил Андрей.
– Как-то поняла, – ответила Василиса. – Так ты сделаешь? Пожалуйста.
Но все, что сделал Андрей, это два шага назад. Потом решил, что это глупо, и сделал два шага вперед. Затем все-таки протянул руку… И словно оказался в другом мире. Он отодвинул листья, что свисали у входа на волшебную поляну, где происходили чудеса. Увидел первое чудо – лицо, вновь открытое лицо Василисы. Кончики пальцев слегка коснулись ее кожи, гладкой, словно вода в волшебном озере на той же поляне, когда он убирал локон за левой ухо. Теперь он видел ее улыбку.
– Ну что ты так медленно? – поторопила она. – Справа тоже бы надо.
Он убрал второй локон. Куда делась Василиса? Почему я вижу только голубое-голубое небо? И даже два голубых неба… И еще я могу – впервые за все это время – вдохнуть полной грудью.
– Спасибо, – сказала Василиса. И следующим вопросом вернула Андрея в реальность. – Думаешь, мы, действительно фантазии какого-то сценариста?
– Я не знаю.
– Это бы многое объяснило.
Андрей промолчал. Он отгонял от себя наваждение, а все его внутреннее войско бунтовало и кричало, чтобы он больше никогда – никогда! – не делал эдаких глупостей.
– Знаешь, – сказала Василиса. – Тогда, в больнице, я обиделась на тебя… Уж прости. Я испугалась. Но не того, что ты с кем-то там разговаривал. Да и кто из нас не обращается порой к самому себе… Нет. Я испугалась за тебя.
И замолчала.
Андрею вдруг захотелось рассказать ей о голосах. Или просто ответить что-нибудь хорошее, несмотря на протест Эураля.
… Но порыв откровенности прервала Лена. Она проснулась и сказала:
– Я так больше не могу. Давайте рассказывать историю. Будем выбираться отсюда. Это… Это… Чудовищное место!
И зарыдала. Андрей вновь испытал гнев. Ну сколько можно? Почему некоторые ведут себя как капризные дети? Как можно отвлекать других от важных разговоров? Необходимость отойти от Василисы выводила Андрея из себя.
Что ж, раз никто больше не берет на себя роль воспитателя, придется делать все самому. Всех птиц – одним махом.
– Лена! – воскликнул Андрей. И разразился совершенно несвойственным для себя монологом. – Страдать – это прекрасно, я тоже такое люблю. Но иногда нужно действовать! Не пенять на человеческую жестокость, а сделать шаг в сторону мира, в котором человек будет причинять меньше зла! Ты прячешься за своей Красной Книгой, но сделала ли ты хоть одну попытку воскресить с ее помощью этого медведя? Или извлечь из стены головы животных, не говоря уж про головы ребят. Возьми себя в руки. Мы все в одной лодке.
Его слова возымели еще больший эффект, чем взрыв недавний ярости. Страдания Лены резко сошли на нет. Она встала. Взяла Красную Книгу. Даже не пытаясь что-то сделать с медведем, она подошла к голове Виктора (ну, а к кому еще), положила ладонь на обложку. Закрыла глаза. Зажмурилась…
… И Виктор вывалился из стены. Всем телом.
* * *
Они ели с таким остервенением, словно это был их последний обед (завтрак? ужин?) в жизни. И на самом деле никто не гарантировал, что это было не так.
Андрей воздержался от поедания мяса – не смог преодолеть себя, а соблазн, навеянный Бегемотом, утих. Лена тоже хрустела салатом и фруктами, подсовывая самые сочные плоды Виктору. Тот, к слову, запихивал в себя абсолютно все, что видел. Как и Никита. Парни между собой переговаривались: «О, вот это – еще вкуснее. Просто ништяк. Попробуй!» и «Ага, а ты это возьми. Музыка».
Василиса же выбрала только одно блюдо – пасту болоньезе, и ела ее медленно, наслаждаясь каждой ложкой. Даже в такой ситуации она была аккуратной, эстетичной и умилительной. Андрей старался на нее не смотреть, но у него не всегда получалось.
– Это лучшее, что случилось со мной со времен Второго Рождения (это когда я в замке проснулся), – заявил Виктор, и выпив бутылочку сока, повалился на спину и положил руки на живот. – Пусть мы и герои сериала, кормят в нем на десять из десяти.
– О-о-о, да-а-а-а, – подтвердил Никита. – В детдоме такой еды никогда не бывало. Спасибо, Андрей, удружил.
Парни разговаривали с ним нормально. Не обижались. Не то чтобы это волновало Андрея, но было в этом что-то… Правильное. Он и сам больше не лез на рожон. И так за последние полчаса использовал годовую норму слов.
– И Лена удружила, – добавил Никита, скорчив умильную рожицу, – классная у тебя Книга, вот эта розовая.
– Она КРАСНАЯ, а не розовая, – поправила Никиту Лена.
– А, ну да. Но я к тому, что славно это – снова чувствовать свои пятки.
И он вытянул свои худые длинные ноги с дырявыми носками (кроссовки он снял и поставил у камина).
– Надо было раньше… – вздохнула Лена. – Не додумалась я.
И бросила на Андрея короткий взгляд, говорящий нечто, вроде: «Вот ты додумался, да, но у меня до сих пор осадок. Поэтому вслух не похвалю».
– Нормально, – успокоил Лену Никита. – Хуже, если бы ты себя с Андреем в стену запихнула. Ну, так, случайно. Вот бы мы были командой оторв, конечно!
И он покатился со смеху. Андрей снова кинул взгляд на Василису. Она что-то чертила в скетчбуке, пытаясь поймать ускользающее вдохновение. От звука, с каким карандаш плыл по бумаге, у Андрея бежали мурашки. Может, и ему что-то нарисовать? Или записать в дневник? Давненько он не пополнял свою коллекцию демонов. Но, наверное, лучше записать все разом, когда они выберутся отсюда.
– Слушайте, – Виктор приподнял голову, – а вы же обратили внимание, что дверь как будто на улицу ведет? Причем – то ли в зиму, то ли в ливень. Может, за ней уже свобода?
– Я бы на это не рассчитывал, – с полным ртом сказал Никита. – Маловато.
– Чего тебе маловато, Ник?
– Да я весь движ пропустил! – Никита вспылил, выронив изо рта кусок курицы. – Пардон. Так вот, я на кухне не был, зомби не видел, депрессуху не ловил. Пацаны засмеют. Фигней занимался, да на стене провисел. Пшик, а не вечеринка.
– Ох, Ник, Ник… – Виктор встал. Отряхнулся. Подошел к двери и поднял голову. – И что это за странные часы? Время не показывают, вместо цифр – какие-то загогулины, причем их больше двенадцати.
Повернув головы, все уставились на артефакт.
– Их словно ребенок рисовал, – авторитетно заметила Василиса. Затем поднялась и подошла ближе. – Да, несомненно. Как-то я пыталась подделать детский стиль…
Она открыла скетчбук и продемонстрировала нарочито плохо нарисованную лошадь. Однако в этом «плохо» было что-то осознанное, взрослое, правильное.
– А вот это, – она открыла скетчбук на другой странице, – рисовала моя племянница. Ей четыре.
Вторая лошадь была тоже нарисована плохо, но при этом выглядела так, словно никакой другой и быть не может. Пикантности этому рисунку добавляло то, что с каждой открытой страницей где-то в отдалении слышалось ржание.
– Взрослому крайне трудно спародировать детскую непосредственность, – закончила свою мысль Василиса и закрыла Книгу.
– И что нам делать с этой информацией? – не понял Виктор.
– Выводы, например, – ответила Василиса.
Виктор скривился.
– Вывод такой: я не перевариваю детей.
– Я тоже, – поднял руку Никита.
Андрей воздержался, а Лена покачала головой: «Мальчишки!..» Виктор сел в позу лотоса, и вписал что-то в свой сборник судоку.
– Я тут суммировал все наши наблюдения. Авось, это как-то нас приблизит к… Не знаю, к чему-то. Итак: у всех нас были видения с решеткой – раз. Мы все были на спецпоказе сериала – два. Часы на стене и все локации (вспомните эти стремные брошюры в отеле) будто придуманы ребенком – три. У каждого их нас Книга, которая, в некоторой степени, нас символизируют. И здесь, в Индетермониуме, – Виктор подмигнул Василисе, из-за чего Лена нахмурилась, – они стали обладать некоей сверхъестественной силой. Я ничего не упустил?
– Только то, что у тебя соус на лбу, а-ха-ха! – покатился со смеху Никита.
– Не смешно! – заявила Лена и, поднявшись, вытерла Виктора салфеткой. Тот сконфузился и, как водится, покраснел.
– Я так понимаю, по делу вам сказать нечего, – буркнул он.
– Выглядит как череда бессвязных фактов, – честно призналась Василиса.
– Пока что – да. По крайней мере, на сытый желудок проще принимать фиаско.
– Есть еще два момента, – сказал Андрей. – Первое – элементы одежды: сапог в замке, перчатка в отеле, сумка в больнице и вот это пальто, – он кивнул в сторону, где лежало дряхлое пальто. – Я думаю, они принадлежат одному человеку. И второе, все, как ты их называешь, «болванчики» – тоже один и тот же человек. Разный грим, но черты – одинаковые.
– Это правда, – сказала Василиса. – Словно портрет, написанный разными художниками.
– Та-а-ак… – Виктор почесал ручкой нос. – Зафиксируем. Это уже больше, чем ничего, да?
– Только что нам с этим делать?
– А пес его знает, – Виктор захлопнул Синюю Книгу, свернул трубочкой и засунул в карман. – Давайте, может, коль мы снова все в строю, вернемся в предыдущую комнату и обсудим историю?
Огонь в камине полыхнул.
Ребята, согласившись, что пора действовать, и встали. Никита наступил на пустой контейнер и чуть не упал. Затем он взялся за ручку ведущей на кухню двери, дернул, и… Дверь не поддалась.
В этот момент за противоположной дверью, вероятно ведущей на улицу, что-то сильно громыхнуло. Снова взревел ветер (или метель). Снова забарабанили ветви. И завыли волки.
– Ага, – Виктор дернул себя за волосы. – Правила здесь специфические. Обсуждать и выбирать наиболее выгодную историю нам не дадут. Придется кому-нибудь довериться, – он хохотнул: – но не Андрею.
* * *
Ребята расселись у камина полукругом. Изучая обстановку, они молча размышляли, какая история откликнется в их душах. Андрей думал об оборотнях – о волках, живущих внутри людей. И о том, что хозяин хижины – охотник – и сам настоящий вервольф.
На лице Никиты читалось блаженство – одному пламени ведомо, что за мысли копошились в его голове. Остальные ребята себя особенно не выдавали – сидели серьезные и невозмутимые.
– А давайте, – нарушила молчание Василиса, – историю, – огонь полыхнул, – расскажет Лена?
– Почему Лена? – не поняла обладательница Красной Книги.
– Ну… Это своего рода психотерапия. В хижине тебе тяжелее всех, ты острее чувствуешь боль. Если выговоришься, возможно, тебе станет легче.
– Нетушки, – запротестовал Никита. – Лена точно расскажет какую-нибудь дичь, и нам конец. Никто не пройдет дальше.
– Что за ужасное слово – дичь! – возмутилась Лена. – Но Никита, пожалуй, прав… Темнее мыслей, чем здесь у меня еще не бывало. А ты, Василиса? До сих пор ничего не рассказывала. Может, сама попробуешь? Психотерапия же!
– Вдохновения так и не пришло… – вздохнула Василиса. – Я правда пытаюсь что-то придумать, но ничего не выходит. Андрей? А ты?
– Нетушки! – снова запротестовал Никита. – У Андрея будет еще большая дичь.
– Это правда, – подтвердил Андрей. – Я… Без меня.
– Тогда ты, Никита, – сказала Лена, – раз такой умный.
– Если честно… – Никита поник. – Я придумал вообще самую нереальную дичь. Уверен, что хуже, чем Лена и Андрей вместе взятые.
– Что ж, – Виктор встал. – Кажется, остаюсь только я. Но это ничего. Моя история, – огонь полыхнул, – вроде как, безопасна. Давайте подойдем ближе к двери.
Обычный день обычного охотника. История Виктора
Самый обычный охотник жил в своей обычной хижине в обычном-преобычном лесу. За душой у него ничего не было: ни близких, ни родни, ни сбережений. Единственное, чему охотник доверял – это своему охотничьему чутью. И ружью. Самому обычному ружью, которое досталось ему от деда.
В один прекрасный, хоть и обычный, день он проснулся, разжег пламя в камине, надел пальто и снял со стены любимое оружие. Был у охотника такой ритуал – на удачу целовать приклад. Поцеловал он его и в этот раз, и, полный уверенности в успехе, вышел за дверь.
Так уж вышло, что все действительно прошло удачно. Охотник вернулся в теплую хижину, снял пальто, забальзамировал голову кабана, да и повесил на стену. Наступила обычная ночь. Охотник забылся самым обычным сном.
Вот и вся история. Не всякая жизнь – это американские горки. Не каждому дано окрасить свои будни в уникальный сюжет.
Огонь в камине погас.
Светились лишь фосфорные стрелки на часах над дверью.
И вдруг они начали быстро-быстро вращаться вокруг своей оси, словно взбесились. Виктор потянулся к ручке. «Неужели, все действительно так просто?» – подумал Андрей.
А потом увидел ужас на лице Василисы.
– Нет ничего страшнее закрытой двери, – прошептала та и указала на часы. Стрелки остановились, указывая на несколько волнистых закорючек. За дверью послышался сильный, даже дикий, буквально кричащий шум ветра.
– Ты о чем? – спросил Андрей.
– Это цитата Альфреда Хичкока. Виктор сосредоточил рассказ на хижине. Но… Там, снаружи, может твориться что угодно. Мы ни за что не узнаем, что именно, поскольку дверь заперта. Но часы… Они знают.
Дверь распахнулась сама.
– …они тоже рассказывают историю, – закончила Василиса.
И в хижину влетела пурга.
* * *
Запись от 7 февраля.
Холод.
В нем заключен Ихири-Га – Погибель Пламени.
Конец света знаменуется вечной зимой, в которой не будет ни единой искры.
Но зимой, как известно, знаменовалось и начало цивилизации.
Если холод – враг огня.
Если я бегу от огня.
То, быть может, мой путь лежит в царство белого мрака?
Говорят, лед обжигает даже сильнее пламени.
Им Святая инквизиция огнепоклонных жрецов
пытала еретиков.
Мне это никогда не проверить.
Каждую зиму отец запирает меня дома.
Фантастически сильный порыв ветра опрокинул ребят на спины. Спустя пару секунд из-за обилия снега Андрей перестал что-либо различать перед собой. Холод пронзил его тело с головы до пят. Он попытался подняться, но его конечности перестали слушаться. Так вот он – какой, Ихири-Га!
– Свети. Гори. Обжигай.
Пламя. Во мне. Надо мной.
Даруй тепло. Во славу Когру.
Свети. Гори. Обжигай.
Защитная молитва. С последним ее словом язык перестал шевелиться. И ревели в неистовстве Эураль с другими обитателями Черной Книги. Как холодно! И больно. Эти льдинки, эти снежинки, буквально пронзают кожу. И трескается сетчатка глаз.
Где-то вдалеке, кажется, читала стихи Василиса. Где-то жужжала Фиолетовая Книга Никиты. Но всех заглушал вой метели. Жизнь стремительно покидала Андрея. И при этом – ничего не мелькало перед глазами, он не вспоминал за секунду все, что когда-либо с ним случалось. И совсем не думал об Огне. И даже об Обитателях Шахера или Черной Книге.
Он думал о двух женщинах. О маме, перед которой он на коленях должен бы ползать за то, что сделал, и молить о прощении. И которой он вовеки веков благодарен, что была ему единственным солнцем на всем чернеющем небосклоне. И о… Да. О ней. О той, перед которой с самого начала знакомства выглядел как полный придурок.
И когда больше всего на свете хотелось, чтобы все это кончилось, Андрей почувствовал, как вокруг его головы сомкнулись чьи-то руки.
– Обычный трофей, – произнес голос, – обычного охотника.
И его резко дернули вверх.
Часть 5. Школа
Глава 20. Имя стерто
Воспоминания, словно кусочки сгоревших фотографий, летали перед ним вместе с пеплом.
Решетка. Глухие шаги. Первый день в третьей школе. Насмешки из-за угла. Пятый день в четвертой школе. Удар дверью туалета по лбу. Храм Огня. Деревья в центральном парке. Лицо отца. И чье-то еще лицо, измазанное черной сажей.
Он в лесу. А вот – причина, по которой он там оказался.
Сбежал из дома. После того как сделал то, за что ему не будет прощения. Сама по себе вечность не страшна. Страшно, что в вечности может произойти все что угодно. Например, два раза подряд пережить тот ужас. Три раза. Четыре. И ужас усилится. И убежать от него не выйдет.
Андрей открыл глаза. Обрывки воспоминаний разлетелись и сгорели. Он пришел в себя. Попытался сфокусировать взгляд. Все казалось мутным, отдаленным, несформировавшимся. Голова кругом.
Стоп.
Я ведь умер…
Я замерз до смерти.
Мне голову оторвали!
«Не бойся, mon ami, – сказал Эураль, – я здесь. Ты в порядке. Они за это поплатятся. Что бы ты ни делал, они не меняются».
Кто – они?
«Да просто – они. Кажется, пора перестать делить на «они» и «не они». Все – они, Андрюша. Все».
Он попытался встать, но куда-то уперся коленями. Глаза наконец адаптировались к реальности, и Андрей понял, что сидит за партой в классной комнате.
Из всех вариантов на свете!..
«О-о-о, твое самое любимое место».
Андрей хотел взреветь.
Я в школе…
Стоп, а может это не очередная локация? Что, если я просто уснул во время урока? И Василиса, которая когда-то сказала о сновидениях, тоже, в свою очередь, была сновидением?
Андрей выдохнул и закашлялся.
Еще раз огляделся.
Нет, он это не спал.
Ибо в такой школе ему еще не приходилось бывать.
Ни одного окна.
На стене слева – портреты. Не писателей и не великих первооткрывателей, а изображения Бегемота, Ламашту, Пруфласа, Эураля и прочих демонов.
Вдоль стены справа – религиозные артефакты: бронзовые канделябры, каменная статуэтка Когру, стальные горелки со знаком Дехул-Ла и куски красного мрамора, символизирующие Долину Шахера.
Сзади фигурки мифических темных созданий: претов, призраков, зомби и всех, кого Андрей когда-либо описывал в Черной Книге. Она, к слову, лежала перед ним на парте.
А впереди, над доской, висел огромный и реалистичный, до боли в ладонях знакомый, устрашающий и величественный портрет отца.
* * *
Андрей преодолел желание лечь под портретом и расплакаться или – того хуже – преклонить колени. Твердым шагом он вышел из класса, хотя лицо отца все еще стояло перед глазами. Такое же остроносое и угловатое. С тем же хищным взглядом, который кто-то однажды отметил. Карие глаза и те же черные волосы, но с седым локоном на лбу.
Привет, пап. Если что, я в школе. Все хорошо.
Не считая странного убранства кабинета, школа МАКСИМАЛЬНО была похожа школу, самую типичную из всех, в которых Андрей когда-либо учился. Дряблые деревянные панели на полу, мерзкая голубоватая краска, переходящая на уровне метра в побелку, лампа на потолке с горчичным светом. Следы учеников: тут кто-то влетел ногой в стену, здесь кому-то когда-то разбили нос, а здесь во время субботника уронили парту.
«Не сдерживай себя, я знаю, ты ненавидишь это место» – нашептывал Эураль. Ненависть действительно пронзала тело Андрея. Настолько, что он с первой секунды ждал, что ему в голову что-нибудь прилетит. Пару раз даже пришлось пригнуться – ему что-то показалось, хотя, очевидно, обижать Андрея (пока) никто не собирался. Просто инстинкты. И всегда ожидающий удара в спину хор голосов в голове.
Все многочисленные учебные заведения, в которых Андрей бывал, воплощали в себе черты зла: агрессия, нарциссизм и особенно омерзительная детская жестокость.
И это место не обещало стать исключением.
В одном конце коридора была дверь с уже знакомой табличкой (про рассказ истории и все такое. Андрей не мог отсюда рассмотреть надпись целиком, но не сомневался, что она та же). В другом – дверь с надписью «Директор». Вдоль стен – еще пять дверей: три с одной стороны, включая кабинет Андрея (на нем было написано «Кабинет внутренних демонов и власти Огня»), и две – с другой.
Ладно.
А где, в общем-то, все?
Андрей открыл соседнюю дверь с надписью «Кабинет логики и здравого смысла». Хозяевами кабинета были бесчисленные формулы, напечатанные на плакатах, а также вычислительные приборы: циркули, линейки и одному пламени ведомо что еще. Виктор, сидел за первой партой и о чем-то размышлял над сборником судоку.
– О, Андрей. Доброе утро, – сказал он, едва увидев вошедшего. – Ты тоже замерз насмерть в хижине? Я вот да. Мысли замедлились. Окоченел. Проснулся тут.
– Я не успел. Мне голову оторвали.
Виктор понимающе кивнул. Их больше не пугали подобные откровения. Оторвали – и оторвали. Всякое бывает. Скажи спасибо, что на стену не повесили.
Андрей сел рядом с Виктором. Школьник выглядел обеспокоенным, но в своем сером костюме вписывался в интерьер гармонично. Кабинет как будто создали специально для него.
– Знаешь, – сказал наконец Виктор, – мне здесь нравится. Чувствую уют, когда вокруг цифры, а не софа и свечи. Таков уж я, уникум, как меня порой называют. А по факту – лишний человек, брошенный на съедение нелогичному миру.
Андрей промолчал. Надо же, в чем-то их мысли даже сходились, несмотря на разные исходные данные.
Виктор смотрел прямо перед собой. Волосы не дергал. Руки сложил на парте – примерный ученик.
– Я всегда находил ответы на свои вопросы. И на вопросы учителей. Но здесь… Понимаешь, Андрей, я столкнулся с неведомым. И так мне от этого тяжело, буквально физически плохо. Это в сто крат хуже, чем ангина. У меня температура, наверное, под сотку.
– Индетермониум – страшное место, – подтвердил Андрей.
– А? – Виктор повернулся, посмотрев сквозь очки маленькими глазенками. – А, нет, я не об этом. Тайну Индетермониума мы наверняка разгадаем.
Он снова отвернулся и прикрыл глаза.
– Я говорю про Лену.
– Что? – не понял Андрей. – А при чем тут Лена?
– Кажется, она в меня влюблена.
Виктор покраснел так сильно, сильнее было лишь удивление Андрея. О чем он говорит? Может, у него и впрямь температура?
– Любовь, – проговорил Виктор и почесал голову. Это слово далось ему тяжело – язык как будто не был к нему приспособлен. – Что она? Из чего рождается? Почему на ней свет клином сошелся для всех людей, кроме меня… – Виктор вздохнул. – Как мне сказать ей, что я ничего не испытываю? Где во всем этом найти логику? В какой формуле указан правильный подбор слов?
Андрей огляделся, словно и впрямь попытался найти то самое заветное сочетание цифр и математических знаков. Виктор, о, Священный Огонь, явно обратился не к тому парню!
– Я не знаю, Виктор, – выдохнул он.
– Вот и я… – Виктор тоже выдохнул. И добавил. – А ты, кажется, нравишься Василисе.
Андрей опешил. Нет, он не просто опешил! Он вскочил со стула и уставился на Виктора, как на какую-нибудь стрекозу размером с кошку. Осторожнее, Виктор! Береги слова! Не разбрасывайся, ты, ты… Повтори, пожалуйста. Повтори это сто тысяч раз, прошу.
– Но у вас это, кажется, взаимно, – заключил Виктор. – Откуда я это знаю? Как я это почувствовал? Никакими выкладками на бумаге не докажу, и хоть ты тресни. Но почему-то знаю, и все тут. Наверное, увидел это в ваших взглядах.
Что в этот момент творилось в груди – и в животе – Андрея – одному пламени ведомо. Страх и ужас перед озвученной истиной. И вместе с этим – невероятный подъем, до самых небес – подъем духа. Я нравлюсь. Я кому-то нравлюсь!
Самой прекрасной, чуткой и понимающей девушке в мире.
Я нравлюсь Василисе…
«Прекрати эти истерики, – прошипел Эураль. – Выбрось дурь из головы. Нельзя привязываться к людям!»
– Андрей, ты не против, если я побуду один? Хотя бы на пять минут. Время подумать. Хотя думать мне что-то… Совсем не хочется. Впервые в жизни.
* * *
Запись от 14 сентября
Я знаю, что такое материнская любовь.
Я догадываюсь, что такое отцовская любовь.
Но…
В марте я писал о весеннем зове.
Сегодня мне захотелось развить эту мысль.
То, что называют «романтической любовью» на самом деле
путь в самую глубину тьмы.
Все начинается со змея-искусителя.
Он обвивает тебя, душит и ведет к ней.
Затем – время разврата, и воинов его, суккубов и инкубов, о которых я писал.
Далее – месть.
Всегда наступает месть.
Ибо за любовью следует разочарование.
Аластор – дух мщения из Греции.
Ла Йорона – дух Плачущей женщины из Мексики.
Онре из Японии.
Добавлю, что согласно фаеризму, влюбленность —
то воспламенение второго Дар-Ла внутри.
Если нашел «своего» человека, это значит, в тебе горит два огня.
Но я в это не верю.
Я, пожалуй, даже рад, что меня никто никогда не полюбит.
Чувствуя небывалый прилив легкости, словно стая бабочек несла его вперед, Андрей зашел в следующую комнату – «Кабинет авантюризма, приключений и изобретательности». Там, в окружении механизмов, веревок, каких-то крюков и игрушечных летательных аппаратов бегал Никита.
– Андрей! – обрадованно воскликнул он. – Рад видеть, дружище! Честно, рад. Заходи, тут весело как нигде!
Он схватил бумажный самолетик с моторчиком и швырнул его в нарисованную на доске мишень.
– Я выбрался из хижины, прикинь? На своих двоих. Думал, что умру от холода, но вдруг вспомнил о своем изобретении «Теплая пушка».
Он обнял Книгу, словно любимую собачку:
– О, моя ненаглядная! Фиолетовенькая, ха-ха. Ты как, Андрей? Выглядишь неплохо. Никогда не думал, что скажу тебе такое, ха-ха-ха.
– Я нормально. Спасибо.
Андрей решил, что надолго здесь задерживаться не будет. От людей, которые веселятся в школе, он всегда старался держаться подальше. С такими явно не все в порядке.
Он сказал Никите, что скоро вернется, и отправился в дальше – в «Кабинет природоведения, зоологии и экологии».
Едва открыв дверь, Андрей наткнулся на широкий зеленый лист. Комната напоминала джунгли: деревья, кусты, окна проросли плющом, где-то стояли горшки. Под потолком летали попугаи, в дальнем углу бегали друг за другом зайцы.
Лена наблюдала за ними с улыбкой и гладила выдру Вову.
А на ее плечах висела шкура медведя.
– Она меня и спасла, – без приветствия сообщила оправдывающимся голосом Лена. – Я думала, никогда себе не прощу того, что сделала. Взяла… мертвое… животное… И воспользовалась, чтобы выжить. Но затем меня осенило. Мы все пытаемся выжить. И если при этом мы никого не убиваем, то к чему сокрушаться? И зачем испытывать чувство вины, если это сделал кто-то другой, и мы при этом не могли его остановить?
– Ну, я… – замямлил Андрей.
– Ты Виктора видел? Он жив? – спросила Лена. – Когда мы с Василисой и Никитой сюда прошли, ваши двери были закрыты.
– Да, – сказал Андрей. – Жив. Он… Его дверь уже открыта.
– Хорошо. Я зайду к нему.
Андрею было неловко. Его зачем-то посвятили в тайну, на которую он не напрашивался.
– Зайди попозже. Он хотел о чем-то подумать.
– В этом весь Виктор, – мечтательно проговорила Лена. – Все-то ему надо подумать.
* * *
Как выглядел «Кабинет искусствоведения, слога и стихосложения» догадаться было нетрудно: наполовину галерея, наполовину библиотека. Чудесное место, в котором хочется сесть и размышлять о высоком.
Василиса стояла недалеко от входа. Андрей уставился на нее с открытым ртом, пропустив мимо ушей приветственные слова. Образ, достойный страницы «Ч – Чудо» в букваре.
