– А что он сделал?
– Бл*дь! Егор, ты не финти! Ты его надоумил?
– Да что такое-то?
– Да то, что он ох***шая морда, лезет, куда не следует. Нас начал прижимать. Ворвался, как смерч, всё там разрушает, все «производственные», так сказать, связи и порядок действий.
– Ну, Роман Александрович, у нас же с вами не было никаких договорённостей по ЛВЗ, обязательств я никаких не нарушил. Мне очень надо было, чтобы он туда зашёл и занял определённый сегмент. Это в конце концов всем нам на пользу пойдёт, вот увидите.
– Не вижу я никакой пользы, – раздражённо бросает Куренков. – Вред один. Какого хрена, а? Почему со мной не посоветовался? Зачем тебе это надо было, ты можешь мне сказать? Что тебе вообще в голову взбрело? Головокружение от успехов, мать твою?! Не слишком ли высоко взлетел?!
– Это что ещё такое? – сердито спрашивает доктор Краснов, приближаясь к нам. – Крик, ругань, самовольное оставление кровати. Брагин, это как понимать? Вам что запретить посещения? Придётся так и поступить, а то мне же больше нечем заниматься, как бегать пациентов уговаривать. А вы, товарищ, как вам не стыдно, кричите в больнице. Пациенту нужны благоприятные эмоции. Знаете что, уходите-ка вы отсюда, да поскорее.
– Нет-нет, – возражаю я. – Это всё моя вина. Мой посетитель просто меня журил за то, что я с койки встал, хотя мне нельзя. Простите, я уже возвращаюсь. Роман Александрович мне поможет, не беспокойтесь.
Краснов высказывает всё, что думает обо мне, о моём эгоизме, о безответственности и о том, что я своим поведением отдаляю момент выписки, в то время как сотни нуждающихся ждут своей очереди, чтобы попасть в эту исключительную больницу.
Приходится возвращаться.
– Ну прости, погорячился, – сердито говорит Куренков. – Сейчас не будем об этом, но разговор не окончен.
– Роман Александрович, – говорю я, останавливаясь перед палатой. – Вы посмотрите сами, это же отлично, что он туда зайдёт. Главное, чтобы в границах оставался. Я ему сообщу, что если он перейдёт границы, поддержки сверху не будет и он останется ни с чем. Он хоть и скотина, но поймёт. Бабки он любит. Но мы с вами благодаря этому всему делу его крепко возьмём за яички, понимаете? Это не игра в подпольном казино, о чём и так все знают. Это конкретный рычаг. Вам что, карманный начальник УВД не нужен?
– Ты из меня идиота-то не делай. Он ведь тоже меня за яички возьмёт.
Ну да, правильно, дядя Рома, мне это и надо вообще-то.
– Ну, расследование рано или поздно он бы всё равно провёл, Евстратов бы с минуты на минуту облажался в любом случае…
– Нет, – чеканит Роман. – Если бы мы сами расследование устроили, ничего этого и в помине бы не было.
– Да только вы официально не можете этого сделать. Они строю ведь не угрожают, они за строй наш горло кому хотите перегрызут.
– Не знаю, Егор, очень сильно ты меня огорчил. Очень сильно. Больше подобные шаги без консультаций не совершай, понял?
– Хорошо, Роман Александрович, вы правы, а я был неправ, погорячился, надо было с вами все детали обсудить, – соглашаюсь я и открываю дверь, чтобы завершить этот разговор. – Но я уверен, вы ещё оцените мою прозорливость. – Разрешите войти, товарищ генерал? Знакомьтесь это мой наставник, старший товарищ и друг, Роман Александрович Куренков. А это – боевой офицер, раненый герой Афгана, Даниил Григорьевич Скударнов.
– Очень приятно.
Беседа сразу сворачивает в сторону трёпа «ни о чём» и «скорее поправляйтесь», и вскоре Куренков откланивается.
– Валентина тебе привет передаёт, – говорит он прощаясь, – и пожелания скорейшего выздоровления. И открытку.
Он перекладывает авоську в другую руку и достаёт конверт.
– Спасибо большое. Вы ей от меня тоже привет передавайте.
– Передам, обязательно. Ну, будьте здоровы.
И он разворачивается к двери.
– А апельсины?
– Что?
– Апельсины, – улыбаюсь я, – не мне выходит?
– Ах, ёлки! Ну конечно, забыл совсем. Ты с этими своими решениями меня из равновесия вывел, я даже про гостинцы не вспомнил. Держи. Всё, теперь точно пошёл.
– Интересный ты парень, Егор, – заявляет генерал, когда Куренков уходит. – Вроде салага совсем, а к тебе все идут, как к товарищу Сталину прямо. Взрослые дяди, ведут с тобой взрослые речи, советуются даже. Ты кто, сын Брежнева?
– Нет, Юрий Леонидович, насколько я знаю, сейчас работает первым замом министра внешней торговли.
– Ну вот и про него-то ты знаешь. Что же ты за фрукт?
Ага, и про Афган кое-что слыхал, но всего не расскажешь.
– Нормальный, советский фрукт, сын своего времени, – улыбаюсь я. – Хотел, между прочим, добровольцем идти, интернациональный долг исполнять, но видите, заминка вышла. Теперь только на вашу протекцию вся надежда.
– Да уж, теперь, может и не возьмут, – сочувственно отвечает он и его загорелое морщинистое лицо становится задумчивым. – Тут не знаю, возьмут ли меня самого обратно… Так-то брат… А с Юрой Брежневым я, кстати лично знаком. Отличный мужик. Замечательный.
Его совершенно лысая голова покоится на мягкой подушке, а руки лежат ровно вдоль тела. Он вроде лежит, а впечатление такое, будто на плацу стоит.
– Ну что, попало? – заглядывает Оленька. – Будешь знать, как в самоволки бегать.
– Буду.
– Даниил Григорьевич, – переключается она на генерала, – я вам лекарства несу.
Генерал мужественно выпивает гадкие, судя по выражению его лица микстуры и Оленька снова переносит внимание на меня.
– Теперь ты, Егор. Поворачивайся на левый бок.
– Эй ты, недострелённый, давай-ка на укол, – посмеивается генерал.
– На-ка вот, счастье моё, апельсин съешь, – протягиваю я Оле оранжевый бугристый шар.
– Ого, красота какая, но ты мне зубы-то не заговаривай, сначала укол. Поворачивайся. Осторожнее, погоди, держись за меня, обхватывай рукой. Тише-тише. Эй! Ты куда полез! Ну-ка! Убери руку, сказала!
– Ой, прости, это я случайно, – смеюсь я.
– Случайно! Нахал! Я ему помогаю тут, а он! Бессовестный.
– Ну, это как водится, – раздаётся строгий женский голос. – Это же Брагин, а он по-другому не умеет? Да, Егор?
Неужели? Быть не может. Я аккуратно отодвигаю Олю в сторонку и вижу обладательницу строгого голоса. И строгого взгляда. И вызывающе-элегантной внешности. Просто королева, правда в данный момент снежная.
На пороге моей палаты стоит Ира Новицкая, собственной персоной, и мечет громы и молнии.
Вот это неожиданность. Сюрприз так сюрприз. Я прикрываю глаза рукой, словно закрываюсь от ослепительного источника. Такой красоты никакое зрение не выдержит.
– О… – шепчу я. – О, Ирина…
– Паяц, – беззлобно, но и без улыбки констатирует она и подходит ближе. – Вы что тут, инъекцию делаете.
«Ну, подумаешь, укол! Укололся и пошёл», – всплывают в памяти строчки из Михалкова в особо художественной интерпретации Кота.
– Можно я ему поставлю? – спрашивает Новицкая, тяжело глядя на Оленьку. – Я шлепком умею. Он даже не ойкнет у меня.
Она осматривает бедную медсестричку, как лошадь на базаре, ту аж в краску бросает.
– Что вы, – лепечет она, – нам шлепком категорически запрещают. Да и вообще, не положено. Я сама.
Она подходит ко мне с тыла и массирует мне зад спиртовой ваткой.
– Расслабьтесь, пожалуйста, Егор Андреевич, – переходит она на «вы», включая режим самосохранения.
Я, конечно пытаюсь, но полностью расслабиться в ожидании прокола филейных частей, не могу. Никогда не мог, а сейчас ещё и Ирка взглядом прожигает, как гиперболоидом. Вздрагиваю, всем телом и даже чуть морщусь, от того, что это вздрагивание отзывается маленьким электрическим ударом в плече.
Ирина изгибает уголки губ в ухмылочке. Как у неё это получается? Вроде баба, как баба, даже вот будто издевается, да только от этой ухмылки меня всего пробирает, хочется вскочить и схватить её в охапку. Вот, учись, Оленька, у прирождённых королев. И Оленька, должно быть, понимает масштаб потенциальной конкурентки и учится. Ну, и молодец.
– Ну и как ты тут живёшь, товарищ Егор? – спрашивает она, когда медсестра выходит из палаты. – Девок щупаешь?
– Ириша, ну как ты можешь такое говорить! – возмущаюсь я. – Вот Даниил Григорьевич не даст соврать. Я ему тобой все уши прожужжал.
– Здравствуйте, барышня, – улыбается генерал, подыгрывая мне. – Вы значит и есть та самая Ирина? Только о вас и говорит. Даже в бреду.
Она хмурится, берёт стул и присаживается, закидывая ногу на ногу, почти как в «Основном инстинкте». Только она несравненно лучше, чем какая-то Шерон Стоун.
– Я без подробностей, честное слово, – едва сдерживая смех, продолжаю я.
Смех из меня рвётся не из-за этих шуточек, а потому что меня переполняет радость. Я действительно очень рад её видеть.
– Так, прекрати уже свой цирк дурацкий. Я же тебя насквозь вижу, Брагин, – говорит она и перекладывает ногу. – Достукался, значит, доигрался в суперагента, или в кого ты там играешь обычно?
– Какая же это игра? Ты же видишь, враги стреляли, грудь пробили, пуля всего в двадцати сантиметрах от сердца прошла, едва жив остался. Мне, между прочим, медаль обещали серебряную.
– А золотую кому? Стрелку, что тебя не дострелил?
– Нет, ну зачем… Стрелок уже в тюрьме, а медаль может и не серебряная, но точно посеребрённая. За отличную службу по охране общественного порядка… Или как-то так. Так что готовь мне место, пойду к тебе замом. С медалью.
– Нос у тебя, Егорка не дорос ещё. Рассказывай давай, куда вляпался.
– Да, случайно зацепило. Не в том месте не в то время оказался… Ты знаешь что… Помоги-ка мне на спину перевернуться.
– Не в том месте, – она качает головой и, поднявшись со стула, наклоняется надо мной.
– Только с рукой осторожнее, с правой.
Она аккуратно просовывает свою руку и вдруг прижимается и нежно меня обнимает.
– Я скучала, – тихонько шепчет прямо в ухо.
– Я тоже, – шепчу я в ответ, а у самого по коже огонь проносится, электрический импульс, заставляющий дыбом встать каждую даже самую маленькую волосинку.
– Ладно, – говорит Ирина высвобождаясь из объятий и возвращаясь на стул. – Слушай. Планы меняются. ВССО не будет.
– Почему? – хмурю я брови. – Я уже работу планировать начал.
– Ну, можешь сходить в штаб и поделиться своими идеями, ребята будут благодарны. Но самому тебе сейчас какие стройотряды?
– Блин… Я уже несколько объектов подыскал в Узбекистане. И это же ещё на следующий год, успею поправиться.
– Я смотрю, прямо любимая республика у тебя Узбекистан в последнее время.
– Нет, пока любимая республика – это Латвия, потому что, мы вместе туда…
– Прекращай эти дела, – строго говорит Ирина, бросая быстрый взгляд на соседнюю койку, туда, где генерал читает газету, пытаясь не слушать наши разговоры.
– Короче, ВССО отменяется.
– А ты-то? Всё по плану?
– Да, по плану. Я сейчас ездила… на новое место работы, там всё подтверждено. Так что в этой части мой план действует. Через месяц примерно или, может, чуть позже поеду. Но на моё место придёт твоя широкозадая подруга, поэтому соответственно в штабе ВССО вакансий не появится.
– Как так? – удивляюсь я. – Ты же сказала, что ей рано ещё.
– Да, сказала, потому что так думала. И сейчас думаю точно так же, но товарищ Ефим хочет, чтобы всё пошло по-другому. Ну, и не только он. В общем, если в ближайшее время ничего не изменится, будет вот так. Тебя на её место, разумеется, никто рассматривать не будет, но у тебя и так место хорошее, равнозначное, между прочим, месту первого секретаря райкома.
– Ну, нет. У нас организация маленькая, куценькая. Но мне, раз со стройотрядами глухо пока, другого и не нужно. И там хорошо.
– Ну ещё бы, одни девки вокруг.
– Ну, уж ты скажешь, а наладчики, а руководство?
– Хорошо-хорошо, убедил. В общем, перспективы такие, спокойно лечись, выздоравливай, и выходи на работу. Дел у тебя много. Алёшина, конечно, девка толковая, справляется в твоё отсутствие, но зам есть зам. У вас проверка закончилась, кстати.
– Ну и как там, кто кого – «Комсомольский прожектор» или директор?
– Нарушений не выявлено. Но этот майор сам подозрительный тип, так что ты когда вернёшься изучи доклады с результатами проверки.
– Хорошо, изучу.
– Может, покажешь кому-то.
– Лады, – киваю я.
– Ну, вот и всё, что хотела сказать тебе о делах.
– А я вот тоже хотел с тобой поговорить о деле.
– Да ну?
– Ага. Есть у нас с ребятами идея одна. Если получится, можно будет её масштабировать сначала на область, а потом и на союз замахнуться. Если успеешь до своего назначения, войдёшь в анналы, как первопроходец. Тема огонь, хорошая очень.
– Масштабировать, – пробует она словечко на вкус. – Ладно, выкладывай. Идея не секретная?
– Нет, не секретная, наоборот, мнение боевого генерала мне не повредит.
Ира при известии о боевом генерале чуть приподнимает брови.
– Короче, – начинаю я. – Я занимаюсь в секции самбо. Тренер у нас офицер, много чего повидал и Родину-мать любить умеет. Он воевал в Анголе, а сейчас у нас в училище связи преподаёт.
– В какой ещё Анголе? – хмурится Новицкая.
– Да? – оживляется Скударнов. – Как фамилия?
– Майор Скачков Виталий Тимурович.
– Нет… – чуть подумав, произносит он. – Не припоминаю. А в каком году воевал, не знаешь?
– К сожалению не знаю. Могу у отца уточнить, он тоже Анголу прошёл, получил ранение, орденом кубинским награждён. Сейчас также в училище работает. Я через отца, собственно и познакомился со Скачковым.
– Брагин?
– Брагин.
Новицкая молчит, не перебивает.
– Нет, не знаю, не пересекались, наверное. Ладно, прости, что влез. Продолжай.
– Да. Без проблем. Так вот, мне с тренером повезло, он отличный наставник, не просто учит броски делать, но много рассказывает об армии, пацанам мозги вправляет, в общем, ведёт большую и нужную работу. Можно сказать, на общественных началах, исключительно по зову сердца. Вот и смотри. Идея такая. Я хочу под эгидой горкома ВЛКСМ создать военно-патриотический отряд. Суть в чём? Надо не просто спортом заниматься и пацанов приёмам обучать, надо им основы военного дела давать, учить с оружием обращаться и вкладывать правильные мысли в голову. Чтобы ещё и идейно-патриотическая составляющая была, ферштейн? Но привлекать надо не алкашей-военруков, а тех, кто прошёл через огонь современной войны.
– Это что значит? – уточняет Новицкая и опять хмурится.
– Ветеранов Афгана брать, Анголы той же, на примере показывать величие Руси-матушки. Ты понимаешь, какая это бомба? Тебе же цены в ЦК не будет. Сейчас столько пойдёт спецов из Афгана.
– Какого ещё Афгана?! – строго чеканит Ирина. – Ты голосов наслушался вражеских?
– Ну, Ир, ты что, как ребёнок? Скоро никто не будет стесняться того, что мы интернациональный долг выполняем, потому что скрывать невозможно станет. Сейчас-то уже в Ташкенте все госпитали забиты, а мы ещё, знаешь ли, только в начале войны. Там лет на десять не меньше. Да вон у Даниила Григорьевича спроси. Он там ранение получил.
– Распространяться об этом особо не стоит, – крякает генерал, – но, я вижу, дама вы серьёзная. Да, думаю, Егор дело говорит. Знаете, какие сейчас новобранцы приходят, хоть в Афганистан, хоть куда? Барахло одно. А вот такая подготовка для подростков была бы очень хорошим делом. Чтобы не по улицам шатались, а готовились Родину защищать. Это ведь, не только полезно, но и увлекательно.
– Главное, – продолжаю я, – не забюрократизировать это всё на корню, не превратить в унылую обязаловку. Пацанам должно быть интересно. Повторю, основа всего этого – боевые единоборства, военная и идейная подготовка. Мы тебе таких бойцов наклепаем, весь мир завидовать будет. Надо только с умом подойти. Форму мы крутую можем сделать – у нас же на фабрике сошьём. Программу придумаем, от желающих отбою не будет. А тебе благодарность от всего советского народа.
– Да иди ты со своей благодарностью, – фыркает Ирина. – Можно подумать, я только ради выгоды что-то делаю. Времени нет. Вот если ты сам этим займёшься – пожалуйста. Поддержку я окажу. Ну, и с толстожопой своей, наверное, договориться сумеешь. Папеньку её подключишь. Он тебе и оружие достанет.
– Поговори с Ефимом, пожалуйста. И в обкоме пусть благословят.
– Поговорю, – кивает она, – если не забуду. Удивил ты меня, Егор. Удивил. Слишком зрелые мысли. Я бы не удивилась, если бы ты какие-нибудь женские батальоны пробивал, а такие вот предложения у тебя…
– Ир, ну ты хорош подкалывать. Я с этой медсестрой вообще ни-ни. Я тебе что, на всё что шевелится, бросаюсь?
– Это, конечно, не моё дело, но, думаю да, – пожимает она плечами и, протянув руку, берёт с тумбочки конверт. – Письма от поклонниц?
Я ничего не отвечаю, лишь головой покачиваю. А она беззастенчиво извлекает из конверта открытку и пробегает глазами, а потом читает вслух, цитирует:
– Хм… Милый Егор… Милый… Ты милый, оказывается… скорейшего выздоровления… ага… так, это не интересно… это личное… угу… а, вот… обнимаю, твоя… твоя, да? Твоя широкозадая красавица!
Капец.
– Ира, прекрати, ты прекрасно знаешь, что с Валентиной у меня сугубо рабочие отношения.
– Да нет-нет, я что, я ничего, моё дело маленькое, – говорит она как бы глядя со стороны, отстранённо, но глаза её показывают, что дело её совсем даже не маленькое, а можно даже сказать огромное. – Любопытно просто, как ты всё успеваешь. Ещё и военно-патриотическое движение. Гигант мысли, отец русской демократии, да? Ну так пусть твоему гигантскому мозгу помогает чья-то гигантская жопа, а у меня и других дел хватает. Думаю это будет справедливо.
– Ира, это будет совершенно несправедливо. Ты пользуешься моим положением инвалида, иначе я бы тебе задал жару.
– Ладно, дорогой товарищ, выздоравливай, – говорит она, поднимаясь. – Апельсины, я смотрю, у тебя уже есть, от Валюши небось, вот держи черешню. Ешь и укрепляй тело, и дух, конечно тоже. Дел у тебя невпроворот будет после возвращения. До свидания Даниил Григорьевич, поправляйтесь поскорее.
– Спасибо, Ирина, было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь увидеть вас ещё.
Она кивает и подходит к двери. Но, как известно, беда никогда не приходит одна. Дверь открывается и в неё входит… Айгюль. Ну, конечно, вот именно сейчас ей и надо было зайти. На миг обе девушки замирают и сканируют друг друга холодными взглядами, при этом обе улыбаются. Не слишком, впрочем, приветливо.
Новицкая, мгновенно рассмотрев соперницу, оборачивается в пол-оборота и, подняв брови, качает головой. Молча и многозначительно.
– Простите, – холодно говорит она Айгюль и, проскользнув мимо, выходит из палаты.
Айгюль пожимает плечами и подходит ко мне, наклоняется и нежно целует в губы. Провалиться мне на месте. Генерал, прикрываясь газетой, откровенно ржёт. Надо с этим делом как-то завязывать.
– Скучал? – шепчет она.
– Конечно скучал.
– А когда тебе будет можно?
Да вот хрен его знает…
Даниил Григорьевич берёт с тумбочки японский радиоприёмник, привезённый, должно быть, из-за бугра, и деликатно включает музыку, чтобы не слушать наше с Айгюль воркование:
Ах, водевиль, водевиль, водевиль -
Музыка, песни, интриги и танцы,
Пусть простоват и наивен он был,
Пусть он таким и остался…
Где-то это уже, кажется, было…
***
Время, сначала текущее мучительно медленно, постепенно ускоряется. Больничное безделье становится обыденным и дни начинают пролетать всё быстрее. Процедуры, посещения и дружеские беседы с генералом Скударновым.
Со временем он привыкает к кругу моего общения и моим визитёрам. Де Ниро, он же Злобин, приходивший ещё пару раз, приезжавший Платоныч, Куренков, Айгюль и Ирина – все они оказывают на моего соседа довольно приятное впечатление.
– Хороший ты парень, – говорит он, – но знаешь что, ты с девками бы поаккуратнее. Доведут они тебя до беды. Ты ещё молодой, понимаю, хочется всего и побольше, но лучше уж выбери одну. Нет, я вижу, они у тебя одна другой лучше, но ты, всё-таки, постарайся.
Может, и постараюсь. Для многих из них я лишь интрижка, лёгкое приятное приключение. Ясно, что ни Айгюль, ни Ирина никогда не свяжут со мной свои жизни. Какое там жизни, они даже не допускают, что о нашей связи может кто-то узнать. С Валей у меня и не предвидится ничего. Рыбкина ушла в автономное плаванье, а Лида и Таня тоже не подходят. Ладно, как-нибудь потом подумаю.
Медсестра Оленька полностью теряет ко мне интерес, заметив, как однажды вечером мы с Айгюль выходим из рентген-кабинета. Да, опять рентген, ничего оригинального. Всё уже было на этом свете и нет ничего нового. Зато разговоры, которые ведёт со мной Айгюль вполне можно назвать свежими и оригинальными.
– Тебе нужно оружие? – спрашивает она. – Автоматы, пистолеты, патроны, гранаты.
Ого…
– Откуда?
Впрочем, что за глупый вопрос, и так ясно, откуда. Оттуда, как сказал бы Семён Семёныч Горбунков. Оттуда, где меня чуть не порезали на куски компактной бензопилой. Из Афгана. Оружие мне, конечно, нужно для моего проекта военно-патриотического ЧВК.
Надеюсь, Ирка, поортачится и согласится помочь. Должна, идея ведь хорошая, почти назревшая. Через год-два такие объединения начнут плодиться повсеместно, а мы предвосхитим события. Попытаемся, по крайней мере. Очень попытаемся…
Новости из дома я получаю регулярно. Печёнкин вгрызается в ЛВЗ, хотя вроде пыл поумерил, отчего Куренков немного успокоился. Заместитель Печёнкина Евстратов сейчас под следствием, что в общем-то вполне безопасно. Кого он может сдать – Каховского и бывшего начальника обл УВД Троекурова? Но их карта и так бита. От Каховского наверняка ниточки наверх тянутся, но он же не дурак их обрывать, глядишь и помогут на зоне бывшие бенефициары его служебных преступлений.
В чём заключается интерес к моей персоне со стороны Злобина я пока не понимаю. Он время от времени приходит просто со мной поговорить. То ли присматривается, то ли что-то вынюхивает, не знаю, но общаться с ним мне интересно. Вот и общаемся…
***
– Ну что, Егор, – напутствует меня сосед по палате в день выписки. – Прощай. Даст Бог, свидимся когда-нибудь. Хороший ты парень, я бы тебя ординарцем взял, честное слово, если бы тебя признали годным к строевой и с бабами бы ты остепенился. Ты машину-то водишь?
– Вожу, конечно.
– Ну, и всё. Если что, дай мне знать. Но не раньше чем через полгода, сам понимаешь.
Понимаю, конечно, как не понять…
– Ну, и вы Юрий Платоныч, – говорит он, – будьте здоровы. Всего вам доброго.
Большак приехал за мной, поскольку отпускать меня одного весьма рискованно. А он что, врач? Я не понимаю, честно говоря, но Большаку рад.
– Ну, а вы, Даниил Григорьевич, приезжайте к нам, уж мы вас встретим так, что вам обязательно понравится – охота, баня, рыбалка. Природа у нас просто невероятная.
– Жив буду приеду.
На том и расстаёмся. Мы едем в аэропорт, а генерал остаётся один. Ну, это ненадолго, сегодня же нового соседа подселят.
***
– А где Трыня? – спрашиваю я у родителей после объятий, слёз, укоров и счастливого смеха.
Раджа часто дышит, почти хрипит и не отходит от меня ни на шаг, выговаривая на своём собачьем языке за длительное отсутствие. Я не Ай-Болит, но хорошо понимаю, всё что он «говорит».
– Ну, прости, прости, Радж, больше не буду тебя оставлять надолго… Так где Андрюха?
– Ну… – мама явно не очень рада этому вопросу. – Он домой уехал…
– Почему? Отец его непутёвый объявился?
– И да, и нет… В общем, там такое дело, в ближайшее время суд будет, и…
– Да что случилось-то? Он натворил что-то?
– Андрей? Нет, он-то ничего не натворил. Отец его… В общем, его хотят прав родительских лишать. Он пьёт, ребёнком не занимается, бьёт. Там разврат и… ну, ты же сам видел, что там.
– Видел, – соглашаюсь я.
– И что, его куда? Нельзя, чтобы он до суда у нас побыл?
– Нет, там правила очень строгие… В общем…
– Его поместили в детский дом, – вступает отец, – в Берёзовском.
– В детский дом? – восклицаю я. – Зачем? Он же и так в интернате живёт.
– Затем, что интернат для тех, у кого есть родители, а если у ребёнка родителей нет, значит его надо поместить под опеку.
Да, это я всё, конечно же, хорошо знаю, да только вот хреново как-то. Нет, правда хреново…
– А ему позвонить-то хоть можно? Или съездить, навестить?
– Можно, хотя это всё очень непросто, особенно сейчас, перед судом.
– А когда суд? – спрашиваю я.
– Вроде, через месяц, – отвечает отец.
– Ну, он хоть звонил оттуда?
– Звонил один раз, – кивает мама. – Голос, конечно, не очень был, но бодрился. Сказал, что ребята нормальные вроде.
Вроде… Вот то-то и оно, что вроде…
– Надо к нему ехать. Сейчас Платоныча попрошу или дядю Гену опять.
– Да подожди ты, герой, – злится отец. – Тебе нельзя никуда ездить, ты и так после вон какой дороги. Надо к врачу скорее показываться да лежать сейчас.
– Пап, у меня уж всё затянулось давно. Ну ты что!
– Да вот то, то самое. Я-то уж знаю, о чём говорю. Опыт имеется… Затянулось у него. Скажи спасибо, что тебя вообще отпустили. И Юрию Платоновичу тоже спасибо… И потом, куда на ночь глядя?
– Какая ночь? День ещё.
– В это время к нему точно не пустит никто. Ложись в постель давай. Ужинай или обедай, не знаю, что это у тебя, и – в горизонтальное положение. Без разговоров, это приказ.
По еде домашней я, естественно, очень соскучился, несмотря на сносную больничную пищу и постоянные гостинцы с деликатесами, но сейчас кусок в горло не лезет, даже мамины голубцы… Блин, надо Трыню вызволять, попал братишка… С адвокатом попробовать перетереть? Я звоню Платонычу и он обещает подумать.
Сплю я плохо – рана беспокоит. Знаю по прошлому разу, болеть зараза долго будет. Главное, половина груди нечувствительна, а под ключицей боль кромешная. Проклятые нервы…
Утром еду в больницу. Звоню на фабрику и директор присылает машину. Можно было бы пройтись, больница находится в пятнадцати минутах, это та самая «двушка», в которой я лежал когда-то с Платонычем, но родители настаивают, чтобы я ехал только на машине. Ладно, не хочу с ними спорить, расстраивать, итак они натерпелись из-за меня.
Хирург внимательно рассматривает мои бумаги, выписки, заключения и снимки.
– Ну что же, Егор, – выдаёт он резюме. – В принципе, картина хорошая, но боли меня настораживают. Расслабляться нам пока рано. Предстоит ещё долгий путь к окончательному выздоровлению. Организм у тебя молодой, сильный, но ему надо помочь. Так что, готовься к длительной реабилитации.
Да знаю я, знаю. Не первый раз эту пулю хватаю. Лучше бы, конечно, на поле боя, чем вот так… Ну, с другой стороны, значит так надо.
Получив рецепты и кучу наставлений, выхожу из больницы и снова сажусь в машину. Если честно, чувствую себя хреново после перелёта. Всё болит, голова кружится, даже, кажется, что есть небольшая температура, хотя врач ничего не намерил.
Ладно, поговорю сейчас с Большаком про Трыню, а потом поеду к Новицкой, наводить мосты любви и дружбы. Машину я пока отпускаю и говорю водителю, когда снова приехать. Медленно и спокойно двигаюсь к дому.
На лавке у подъезда сидят двое парней лет двадцати пяти. Спортивные, на блатных не похожи. Чего здесь делают, непонятно, но ладно. Не буду же я с ними сейчас бодаться. Мне бы в коечку, полежать немного.
– Э, слышь, – явно ко мне обращается один из них.
Блин, у меня что, на лбу написано, что я приключений ищу?
– Извини, земляк, не могу сейчас с тобой говорить, – бросаю я и шагаю дальше.
– Слышь, Бро, это ведь ты Бро, правильно?
И кто это такие? Что за чудеса на виражах?
– Кто спрашивает? – отвечаю я.
– Корней.
Они встают и подходят ко мне. Сзади появляются ещё двое, постарше. Выглядят солидно, один в костюме, другой в тёмных очках, джинсах и футболке.
– Ну, допустим, – останавливаюсь я. – Но сейчас не могу уделить вам внимание. Болею.
– Да знаем мы, знаем, – кивает тот, что в джинсах. – Знаем, что ты маслину от ментов словил.
Ого, легенда уже пошла в народ. Так рождаются герои эпоса. Легенду эту, впрочем, придумал не народ и не я сам. Её придумал Злобин, кагэбэшник, похожий на Де Ниро.
– А раз знаете, что тогда? Приходите, когда здоровье поправлю.
– Ну, ты не быкуй, мы же по-человечески. Нужно поговорить.
Блин. О чём Корнею со мной говорить? О выстрелах в дачном посёлке? Ему-то что до всего этого?
– Ребят, давайте не сейчас, мне в постель надо.
– Нет, потом нельзя, – отвечает один из тех, кто помоложе, вероятно более резкий и борзый. – Надо ехать сейчас.
– Ехать? Да куда ехать-то? Вы что, русский язык не понимаете?
– Походу, это ты не понимаешь, – пожимает плечами костюм.
У парня пшеничные усы и довольно длинные волосы.
– Давай, садись.
К подъезду подъезжает «Рафик» с надписью «Маршрутное такси» на борту и новосибирскими номерами.
– Повторять не намерен, – кивает в подтверждение своих слов человек в костюме. – Давай в машину.
– Куда ехать-то?
– В Плотниково.
– Да вы чё, охренели? Какое Плотниково? Езжайте вы сами, куда хотите, мне…
Короткий тычок в почки прерывает меня на полуслове.
– Давай, залазь тебе сказали.