Kitabı oku: «Золотая хозяйка Липовой горы», sayfa 6
Он и в самом деле имитировал виденные много раз пляски шаманов во время камлания. И это не был экспромт. Прежде, ещё в ранней молодости, он, когда никого не было рядом, например, на охоте или рыбалке, повторял жесты и движения шаманов. Он скрывал своё увлечение, боясь насмешек со стороны соплеменников. Те непременно стали бы подшучивать над ним в духе: «Бодливому лосю Нга рогов не дал», – и были бы по-своему правы. Оказавшись в плену, угр стал упражняться уже в открытую. Эдитор и окружение варвара-гладиатора принимали всё за причуду, вызванную тоской по родине, своему племени и близким людям. Но были правы лишь отчасти. Будь Ратним абсолютно откровенен с самим собой, признал бы, что своими плясками всё ещё продолжает скрытое соперничество с Чекуром. Рождённый простым угром, воин не понимал, почему вождь и товарищ с малых лет, имея полное право быть шаманом и камлать, добровольно отказывался от этого. Будь Ратним на его месте… Такие думы часто уводили угра в дебри мечтаний, отравленных, словно болотным газом, дурманом зависти.
Но здесь – в гладиаторском круге – он вставал вровень с Чекуром, здесь Чемпион варваров оказался как бы под стать Молочному горну – способным покорять и удивлять. И сейчас на его пути оказался этот несчастный, выряженный, словно на потеху, римлянин. Настал недобрый для него момент.
Латинянин ринулся в решающую атаку. Ратним принял удар гладиусом на доспех, закреплённый на левом плече, и, пока противник делал замах для следующего, рванул край щита и, уворачиваясь, успел полоснуть кинжалом по плечу и спине римлянина. Взревев от полученной раны, тот развернулся в надежде нанести удар мечом в спину противника. Но тот в очередной раз уклонился, проявив чудеса ловкости.
От резкого поворота тугая коса угра, утяжелённая специальными украшениями, вылетела из-за спины и хлестнула по глазам соперника. Этот трюк уже не раз ставил в затруднительное положение его врагов. Острая, ослепляющая боль – предпоследнее, что они успевали почувствовать в этом мире. Последним оказывался смертельный удар. Телохранитель Негода не стал исключением. Зажмурившись, словно в его глаза с силой бросили горсть раскалённого песка, он непроизвольно вытянул шею. Варвар немедля полоснул по ней кинжалом, и из глубокой раны брызнул фонтан крови. Находившиеся неподалёку зрители отпрянули от латинянина как от прокажённого, боясь запачкать свои белоснежные туники.
Внутри круга лежали два тела: одно – без движения, с трезубцем в груди, второе – в конвульсиях теряющее остаток жизненных сил. А над ними возвышался улыбающийся варвар, полностью оправдавший своё прозвище – Чемпион. Его раскосые тёмно-карие глаза светились восторгом.
Зрители негодовали, так как многие из них проиграли деньги. Хозяйка палаццо и Негод не могли сдержать ликования. Они спустились со ступенек ротонды и подошли к варвару.
Женщина сняла с шеи золотое ожерелье и замерла, подняв его на руках. Ратним догадался, чего от него ждут, и склонил голову. Он думал, что эта красивая взрослая женщина закрепит золотую и явно дорогую вещицу на его шее. Но та застегнула замок и водрузила украшение на голову варвара.
– Раньше триумфаторов венчали лавровыми венками, пусть же тебе достанется золотой, – произнесла она.
Негод взял эдитора под руку, отвёл в сторону и объяснил, что лишился двух своих лучших телохранителей. Требовалось восполнить потерю, и самый приемлемый вариант – это Чемпион варваров. Хозяин угра понял, что настал именно тот момент, которого он ждал, терпя гордый нрав своего раба и не решаясь избавиться от него. Предложенная цена с лихвой покрывала все затраты.
Пока Негод говорил с эдитором, Алекса изучала варвара. Его природная смуглость не могла скрыть разлившегося по щекам румянца, в глазах не было и тени рабской робости. Так смотрят лишь абсолютно свободные люди. Такой взгляд был у льва, которого однажды привозили в город. Царь зверей даже в клетке не терял своего достоинства, взгляд его мог быть голодным, затравленным, не было в нём лишь покорности.
А ещё запах! Алекса никогда не могла подумать, что вонь, источаемую немытым, потным телом, она сможет когда-либо назвать запахом. Нет… Это был аромат! Гетера сама ежедневно принимала ванны с благовониями и приучала к этому тех мужчин, которых допускала до своего тела. К обязательным омовениям привык даже гордец Негод. Но здесь вонь тела была составляющей запаха первобытного победителя. Алексу изнутри стало прожигать желание. Варвар уловил это её состояние, и его взгляд подёрнула поволока.
– Боже, да он воняет просто невыносимо! Как ты только можешь стоять с ним рядом?! – произнёс наместник, подойдя к ним. – Я уж было приревновал тебя к этому дикарю, но теперь могу быть спокоен – такого вонючку ты не подпустишь к себе ни за какие деньги.
И тут же добавил:
– Тем более что у него их нет! Но я всё-таки прикажу, чтобы ему не давали мыться! – он рассмеялся своей шутке, потом продолжил: – Я остаюсь сегодня у тебя. Надо отметить моё приобретение. И ещё – пошли ему рабыню, пусть потешится. Кстати, эдитор сказал, что его зовут Ратним. Что за имена у этих варваров, словно собачьи клички! Смотри, как встрепенулся, услышав своё имя. Одно пока не возьму в толк – как отдавать ему приказы? Он же ни слова по-нашему не понимает. Привлеку, пожалуй, к этому делу твоего Петроса, он ведь способный к языкам.
Это был не ужин, а целый пир, словно Негод отмечал не поражение своих телохранителей, а победу Империи над полчищами Аттилы. Алекса так потчевала гостей, что многие уснули прямо на коврах в гостиной, где были накрыты столы. Задремавшего Негода она приказала отнести в свои покои.
Посылать Ратниму рабыню она и не думала. Как только в палаццо воцарилась тишина, она сама пришла к варвару…
И когда Алекса истекала кровью от раны, нанесённой чужеземцем, и медленно теряла сознание, она вспомнила ту ночь, когда впервые вошла к Ратниму. И другого варвара – голубоглазого, рыжеволосого, который насильно овладел ею буквально перед смертью. На какой-то миг он показался ей удивительно похожим на её последнюю страсть.
О последнем рассказчик знать не мог, но обо всём остальном в общих чертах поведал Чекуру на его языке. Управляющий поместьем гетеры был полиглотом – язык угров был седьмым в его лексиконе. Здесь его знали как Петроса, родители же дали ему имя Петрио…
Эх, если бы не амбиции его отца Азиния Вара… Патриций пожелал занять место магистра армии Аэция, фактически заправлявшего делами в Западной империи при императоре Валентиниане III. Амбиции… Родителя они привели на место казни у Эсквилинских ворот Рима. Глашатай во всеуслышание проорал зевакам приговор императора, утверждённый сенатом, обвиняющий патриция в государственной измене. Умолкнув, глашатай дал знак ликторам, один из них накрыл голову приговорённого куском материи, другой занёс над головой топор…
Петрио не видел казни отца, но столько раз был очевидцем этих кровавых зрелищ, что легко мог себе представить, как всё происходило. Сам он в это время уже был на пути в Грецию. Оставаться в столице, да и в стране, было небезопасно – могли отправить следом за отцом. Знание языков и образование без труда помогли Петрио, ставшему Петросом, найти место управляющего палаццо знатной гетеры…
Ратним за год не смог постичь латынь – усвоил основные глаголы и наиболее часто употребляемые существительные. Он сам по себе был довольно немногословен. Петросу всё-таки удалось кое-что узнать о его прошлом и жизни племени, обитающего далеко на востоке, на границе степей и гор, покрытых густым хвойным лесом. А ещё он проникся симпатией к вождю Чекуру, получившему от самого Аттилы прозвище Молочный горн.
Петрос был умелым рассказчиком: он овладел вниманием публики. Но в конце концов та не выдержала:
– Так где он сейчас?! Пусть сейчас же скажет! Говори, не тяни! – летело отовсюду.
– Он здесь.
Латинянин направился через сад к окружавшей его невысокой каменной ограде, и толпа варваров во главе с Чекуром проследовала за ним. Там находился небольшой песчаный холмик, на котором лежало сомкнутое краями золотое ожерелье с остроконечными подвесками.
Оказалось, Негод узнал о том, что Алекса отдаётся его телохранителю, да ещё и оплачивает его ласки. Последнее обстоятельство, очевидно, больше всего разозлило покровителя. Его принуждали к купаниям, а неряхе дикарю ещё и приплачивали за вонь!
Накануне отъезда (наместник на самом деле сбегал, зная о подходе полчищ Аттилы) Негод собрал всех приближённых в палаццо Алексы на прощальный пир. В качестве развлечения был запланирован бой Ратнима с тремя рабами, приобретёнными наместником недавно. Бойцам выдали по щиту, мечу и булаве. Но победы варвара Негод не планировал и приказал подмешать в еду телохранителя опий. Так что в круг Ратним вышел без главных своих преимуществ – молниеносной реакции, ловкости и умения предвидеть действия противников. Чемпион варваров стал лёгкой добычей – воины переломали ему булавами рёбра, руки и ноги, только после этого размозжили голову. Алекса не выдержала этого зрелища, она вскочила с места и попыталась уйти, но предупреждённые телохранители Негода не дали ей этого сделать. Они удерживали женщину на месте, не позволяя ей опустить или отвернуть голову.
– Я не знаю ваших погребальных обычаев, так что положил на могилу лишь это золотое ожерелье, подаренное ему хозяйкой при знакомстве, – окончил рассказ латинянин.
Чекур поднял с могилы украшение. На том свете Ратниму могли потребоваться утварь, кони, оружие – но не женские побрякушки. Дотронувшись до земли, под которой покоилось тело друга, Чекур почувствовал, как душа Ратнима радостно рванулась к нему, словно только и ждала этого момента. Он встретил её с не меньшей радостью и повёл за собой по длинной ледяной дороге на закат. Непрожитая часть жизни отлетела на восход, прожитая, принадлежащая погибшему, осталась среди этих диковинных деревьев. Сидя на корточках и раскачиваясь всем телом, Молочный горн затянул песню, чьи слова могла разобрать только душа покойного, остальным же слышался лишь однообразный нескончаемый мотив, издаваемый сомкнутыми связками.
Окончив пение, Чекур встал с колен и направился к палаццо, дав знак латинянину следовать за собой.
– Почему ты сразу не сказал обо всём и позволил аварцу увести тебя? – заговорил вождь, когда они уже подходили к ротонде.
– Много ли стоят слова человека со связанными руками и стоящего на коленях? – ответил тот вопросом на вопрос. – Я вернулся, чтобы сказать, что хочу остаться в твоём войске. Воин из меня, может, и никудышный, а вот знания могут пригодиться. Ты тот, под началом кого я хотел бы служить. Ты честный. А моя Империя прогнила, она скоро рухнет, кругом корысть и лицемерие, ставшие основой основ успешного существования на всех уровнях – начиная с плебса, а заканчивая сенатом и очередным императором, которого приводят к власти его деньги и коварство.
– Как тебя зовут?
– Петрио Вар, – назвался латинянин своим настоящим именем.
– Вар… Оставь уж нам быть варварами. Быть тебе Петро, – с этими словами вождь приобнял угра и указал на статую за своей спиной:
– Как её звали?
– Почему звали? – немного недоуменно ответил Петро. – По-разному: Афродита, Венера… Всё это имена богини красоты и плотской любви. Но почиталась она язычниками, ещё до принятия нашими народами христианства. Когда её величали Афродитой, статую вывезли с одного из островов, разграбленного греками лет сорок назад. Поклонник хозяйки палаццо купил для неё изваяние, потому что уловил сходство с Алексой. Даже её полное имя – Александра – повелел выбить на постаменте. Действительно, что-то есть – особенно, как говорят, это было заметно в молодые годы гетеры…
– Её зовут Вальга, – прервал Чекур Петро, привстал на цыпочки и надел на шею статуи золотое ожерелье с могилы Ратнима. – Ей суждено стать невестой Нга.
15 августа 2017 года
Записи Петро на двое суток погрузили в читательский запой. Перед тем как пойти на второй круг, я решил сделать перерыв. И занять не голову, а руки.
Дом у меня хороший – центр посёлка, тихая улица Старателей, которая делает несколько поворотов и заканчивается тупиком. Из окна виднеются соседские палисадники, а за крышами домов – зелёные с просинью гребни уральской тайги.
Этот дом мне достался от жены при разводе в обмен на квартиру. А ей – в наследство от дальней родственницы. С семьёй мы долгое время использовали его как летнюю резиденцию. Когда пару лет назад я предложил разойтись, сразу перебрался в этот дом на постоянное место жительства.
Тогда это была вынужденная мера: после брака, продлившегося полжизни, мне остро требовалось одиночество. Со временем быт наособицу пришёлся мне по душе. Дом я перестроил под себя, облагородил – установил электрический котёл, нормальный человеческий санузел. И наметил массу дел на тёплое время года. Первым пунктом в списке хозяйственных дел на отпуск числилась починка забора – или, правильнее сказать, палисадника.
С самого утра я приступил к делу: взялся отрывать пролёт.
– Помогай Бог, Георгий Петрович!
– Бог-то Бог, да и сам не будь плох, – ответил на слова женщины в платке. Я сразу её узнал: – Ольга…
– Павловна я, – поняла причину паузы гостья, улыбнулась и сразу перешла к сути дела: – Знаю, вы в отпуске, но тем не менее, может, уделите нам время. Я всё по вопросу трезвления.
– Да вроде как не злоупотребляю, – попробовал я отшутиться.
– Завтра в Мотином рву у нас состоится семинар попечительства о народной трезвости, со всей епархии народ будет, – гостья сделала вид, что не заметила шутку. – В епархии требуют, чтобы в прессе освещались все события на эту тему. Отец Симеон сам не сможет поехать, просил вас поприсутствовать на семинаре, написать в газете…
– Вот оно что! Давайте так: вы съездите, потом мне расскажете, а я уж с ваших слов напишу, фото какое-нибудь дадите.
– Нам очень бы хотелось, чтобы вы сами и сфотографировали, и написали хорошо. Вы ведь всё равно в отпуске. Мы вас свозим в монастырь, проведём особую расширенную экскурсию. Соглашайтесь!
– Я бы с радостью – да вот ремонт затеял, – я ещё не терял надежды выскользнуть и предъявил последний и, как мне казалось, весьма серьёзный аргумент.
– Нашли о чём тужить, – словно ждала этого прихожанка и с лёгкостью покрыла моего козырного короля припасённым на этот случай тузом: – Я вам сейчас троих помощников пришлю, к вечеру управитесь. Нанялись тут к нам в храм трое бомжей. Батюшка взял их – а работы толком нет. Только уговор: денег им не давайте, а то запьют.
Вскоре после визита Ольги Павловны явилась и подмога. Двое из них, лет под сорок, были похожи на классических «джентльменов удачи» – выдавал их взгляд, рыщущий вокруг в поисках дармовой наживы. Третий был мужчиной немногим за шестьдесят, с крупными чертами лица и выраженным чувством собственного достоинства. Про себя я мгновенно окрестил его Морганом Фрименом – как есть он, только белый. По повадкам – бывший зек. Наколок на пальцах и запястьях не видно – выходит, сидел, скорее всего, на общем режиме мужиком, к уголовникам не прибился, но и не опустился. Держался уверенно – как определивший сам себе место в этом мире.
– Меня Голым можешь звать, а нет, так отзовусь и на мужика, – представился старший и указал на обоих своих спутников сразу: – А это Коля-Вася.
Я так и не понял, кто из них Коля, а кто Вася, да и не очень-то пригодилось: Голый, как опытный бригадир, сразу же оценил фронт работ и раздал им чёткие указания. Одного Колю-Васю отрядил мне в напарники прибивать штакетины, сам же с другим взялся отрывать старые прясла и налаживать новые. Сразу было видно, что Голый и топор, и молоток в руках держал не в первый раз: гвозди вгонял с двух ударов, не забывая отпускать колкости-шутки Коле-Васе.
И владел хорошо не только рабочим инструментом. Во время одного из перекуров «бригадир» всё вертел в руках нож. Перед этим попросил подковырнуть что-то, я ему и передал Марлина. Да, нож с именем собственным. Прошёл со мной через всю жизнь. Пацан в Визю без своего ножа считался вроде как неполноценным. Заиметь его было сродни инициации. Перочинные – не в счёт. Настоящие ладили в леспромхозовской кузне. Батя замолвил перед кузнецом слово – и тот за рубль, сэкономленный на школьных завтраках, выковал мне лезвие из КрАЗовской рессоры.
Когда в руках у меня оказался заветный, ещё влажный и почерневший от закалки в машинном масле клинок, он мне сразу напомнил рыбину. И не из тех, что водились в нашей Сильве или Вогуле, о таких мог писать лишь Хемингуэй. Так и всплыл в памяти марлин. Уже позже узнал, что название этой хищной рыбины с длинным и прочным носом-копьём происходит от латинского «machaera» – «кинжал» и «nigricans» – «становящийся чёрным». На рукоятку пошёл отросток лосиного рога, а на гарду – увесистый десятикопеечный медяк 1836 года чеканки.
Голому нож пришёлся и по руке, и по душе: он то пробовал пальцем остриё клинка, то изучал надписи на царском гривеннике. А перед тем как подняться, метнул Марлина в стену бани – лезвие вошло чётко перпендикулярно стене и вонзилось глубоко. Пришлось раскачивать нож за рукоять, чтобы извлечь его.
Интересно, что привело Голого в шаринский храм? Явно не нужда. Такой себе всегда сможет копейку добыть. Раскаяние? Вряд ли. Грехи за ним, несомненно, водятся, но вот на кающегося грешника похож меньше всего.
– Спасибо большое за помощь, мужики! – обозначил я самую щекотливую, исходя из пожеланий Тортовой, тему благодарности. – Я обещал Ольге Павловне денег вам на руки не давать. Боится, что забухаете. Так что не знаю, чем и отблагодарить вас.
– А деньжат всё-таки подкинь, много не надо: на чай да сигареты, – озвучил свой расклад Голый. – Насчёт бухалова не дрейфь, пока при храме – ни-ни. Слово.
Я положил на стол тысячу, Голый небрежно сгрёб купюру, утопив её в кармане брюк, и встал. Коля-Вася последовали его примеру.
– На железнодорожном вокзале в Ебурге оторвал их от кодлы бомжей, – заговорил Голый, когда парочка пошла вперёд, а мы задержались у ворот. – Не совсем пропащие.
– Выходит, под опеку взял?
– Да кто я такой, чтобы опекать их? Вот Господь, тот, пожалуй, может. Я лишь подтолкнул, а там уж как пойдёт.
Несколько секунд помолчали.
– Хороший ты, вроде как, человек, – вдруг неожиданно сказал Голый. – И чего только твоей жене надо было?
– Это ты к чему?
Голый немного замешкался с ответом, но потом нашёлся:
– Да так, бабы в храме лясы точили. Ладно, бывай. Очень надеюсь, что больше не свидимся.
Не протянув руки, человек, напоминающий белого Моргана Фримена, направился к поджидающим его на дороге под фонарём Коле-Васе.
– Я же просила вас не давать им денег, – утром высказала мне Тортова, когда я сел в машину одного из прихожан храма.
– Голый мне слово дал, что пить они не будут. Соврал?
– Да нет. С этим-то всё в порядке. Вот только сам Евгений Николаевич пропал. Утром мне церковный сторож передал записку от него и тысячу рублей. Сообщил, что появились срочные дела, а деньги просил позже, если что, отдать Коле-Васе, как он называл своих товарищей.
Значит, Евгений Николаевич… Так-так… Голый. Выходит, всё-таки не бабы лясы в храме точили про мою бывшую. Звали её Елена Евгеньевна, в девичестве – Голопятова. Вот, значит, и свиделись, тестюшка. Случайно ли вот только заглянул или по какой надобности? В последнее время мне вообще в случайные стечения обстоятельств верилось всё с меньшей и меньшей охотой. Я даже слегка тосковать стал по славным дням простоты и наивности.
Явление Золотой Богини Вальги
Реку, по которой подымались угры, местные племена называли Сельвуна – «вода дождей», а себя – сельвины. Этот водный путь извивался самым замысловатым образом, словно огромная змея ползла меж камней предгорья.
– Не пускает нас река домой, водит кругами, как злой дух, – говорили меж собой воины, ещё недавно заставлявшие содрогаться от ужаса города и государства, а теперь приходящие в уныние от нескончаемой дороги.
Сам Чекур был уверен в правильности выбранного пути, но его волновало собственное здоровье. Не одну сотню людей он поставил на ноги после тяжёлых ранений. А перед своей болезнью он оказался бессилен. Тело покрылось сыпью – пятна розового цвета то рассыпались беспорядочно, то группировались в полукольца и кольца по всему туловищу. Следом стали проступать воспаления – они выпирали, словно россыпь гороха, укрытая тонкой тканью.
Высыпания на лице скрывала густая рыжая борода, руки – перчатки. Начали выпадать волосы. Пополз слух о телесной слабости вождя. Он начал подтачивать глыбу авторитета Молочного горна.
– Что ты всё время царапаешь на пергаменте, Петро? – однажды спросил Чекур. – Описываешь чудеса?
– Просто описываю всё, что происходит с нами, – отмахнулся Петро. – Если начнут происходить чудеса – напишу и о них. Хотя главный творец чудес – это ты. Вон что задумал – явить северянам-дикарям новое божество… Не каждому такое подвластно. Лишь бы болезнь не подточила тебя…
Чекур гневно сверкнул глазами в полутьме.
– Я же не слепой, Чекур, – мягко продолжал Петро. – И имя твоей болезни мне известно – в наших краях считалось, что её Господь посылает тем мужьям, что изменяют своим жёнам.
Петро немного помолчал, как бы раздумывая – продолжить тему или нет, но снова заговорил, кивнув за спину вождя, где покоилась укрытая шкурами каменная статуя:
– Может, это Вальга наказывает тебя за то, что прямо у её ног ты овладел Алексой?
На Чекура эта новость произвела впечатление.
– Вальга простит меня, когда я возвышу её над всем миром! – рявкнул он.
– У нас ходили разговоры, что последний любовник Алексы, наместник Негод, привёз сифилу из Александрии. Ох, и дурная болезнь. Слышал, что её лечат с помощью ртути. Надо добыть её у торговцев, что, слышал, заходят в эти края с востока.
– Может, болезнь уйдёт сама?
– Не уйдёт, – покачал головой Петро. – Симптомы могут пропасть, но потом вернутся с утроенной силой. Язвы проступят не только на коже, но поразят кости и нутро, ослабнет разум, голос пропадёт, нос провалится…
– Потом – это когда?
– Точно не скажу. Года два, три… Может, пять.
– Значит, время у меня есть.
Сказав это и видя, что Петро ещё что-то хочет добавить, Чекур подал ладонью не терпящий возражений знак: разговор окончен! И приказал собирать воинов на кличе, чтобы держать слово. Многие из них, утомлённые долгим путешествием, которому, казалось, не будет конца, стали терять присутствие духа. Были и первые дезертиры. Исчез замыкающий струг, главенство которым Чекур доверил, казалось, одному из самых опытных и надёжных своих людей – Куча был воином ещё из первого призыва угров, возглавляемого Савалом.
Войско собралось у разведённого рядом с шатром вождя костра. Чекур хоть и испытывал приступ слабости– весь день полулежал, с головы до ног закутанный в покрывало из соболиных шкур, но не мог предстать в таком виде на кличе. Собрался, говорил хоть и неспешно, но внятно и отчётливо, как любой повелитель:
– Братья! – обратился Чекур к воинам. – Мы провели много боёв, захватили богатства. С этой добычей мы могли остаться в тёплых краях – но это сгубило бы нас, как богатство и леность сгубили те города, которые мы покорили.
Я повёл вас обратно в холодные края по приказу духов. Они указали мне на то, что ваша жизнь нужна не для праздности. Всех нас ждёт великая задача: явить миру Золотую Богиню, которая дарует процветание и поможет нам подчинить себе другие племена, не прибегая к оружию. Я знаю, что вы ослабли духом. Вот и Куча сбежал луну назад. Направил свой струг в один из притоков этой реки, ища лучшей доли. Но вот что с ним стало…
Чекур бросил что-то в руки юноши, стоящего неподалёку. Воцарилась гробовая тишина: воины передавали друг другу скальп. Не было сомнений в том, что это смоляные волосы Куча: все узнали косу с седой прядью и вплетённую в неё золотую цепочку. Больше всего поражало, что скальпу было несколько лун: кожа успела высохнуть почти до заскорузлости. И когда над войском повис гул недоумения, трофей вдруг обернулся зверьком – водяной крысой, тяпнул за палец державшего «скальп» угра и, отброшенный, скрылся в темноте.
– Не ищите! – ровно сказал Чекур. – Я смог взять скальп Куча лишь на время – оттуда, где он окажется через три луны. Он будет висеть в жилище одного из вождей племени, что обитает в верховьях реки Вогумы.
Знаю, вы судачили, что воде нужно принести жертву, чтобы она пустила нас в родные края. Так вот, пусть Куча со своим стругом и людьми станет той самой жертвой.
По толпе пронёсся гул всеобщего одобрения, воины славили Чекура и склонялись перед его величием.
Вождь кивал, источая уверенность и спокойствие. Ни у кого не возникло бы и мысли о том, что он потрясён случившимся. Чекуру и раньше доводилось прорываться сквозь время и пространство, но никогда не получалось захватить оттуда материальный предмет. Это был иной уровень общения с потусторонним миром. Сам Чекур догадывался, что к помощи духа покойной бабки теперь присовокупилась ещё и сила Вальги, что лишь усилило его потомственный дар.
Водный путь угров извивался самым замысловатым образом, так, словно это не вода текла, протискиваясь через предгорья, а огромная змея – меж камней: порой образовывались петли в основании, которых от русла до русла было пару часов ходьбы, тогда как путь по воде занимал день, а то и два. На одной из таких петель разведка обнаружила городище. Это давало возможность подобраться к стану сельвинов незаметно с тыла. Чекур сам отправился познакомиться с обстановкой.
Вид, открывшийся с крутого берега, впечатлял: невысокие горы, поросшие ельником, уплывали в горизонт штормовыми тёмно-зелёными волнами, взбивая пену облаков. Гора, на вершине которой стояли угры, одной отвесной скалой обрывалась к воде, другой – нисходила сначала крутым, а ближе к берегу – пологим спуском. Там-то, на взъёме, и располагалось городище – до пяти десятков бревенчатых построек с отверстием в крыше для отвода дыма. В верховьях Сельвуны, в отличие от низовий и берегов Кемьи и Ра, где люди в основном обитали в шатрах из шкур или землянках, всё чаще стал попадаться этот тип жилищ. Они чем-то напоминали угрские хоромы, сельвины же называли их хизбами. Со стороны реки селение ограждала стена из камня, с остальных трёх его обнесли частоколом в два человеческих роста.
Чуть поодаль, на вершине горы, за молодыми деревцами виделось изваяние местного божества. Вблизи это оказался большой камень, которому пытались придать человеческий облик. Получился то ли заплывший жиром мужик, то ли беременная баба. Вокруг лежали кости животных и куски разлагающегося мяса – жертвоприношения.
Неожиданно в городище забил бубен, стали раздаваться протяжные голоса, похожие на песни, было видно, как за частоколом всё пришло в движение. Поначалу Чекур подумал, что их заметили и дали знак тревоги, но это оказалось не так.
Сельвины – мужчины, женщины и дети – собрались на небольшой, свободной от построек площадке в центре городища. Толпа кольцом обступила камлающего шамана и время от времени хором подхватывала его песнь. По окончании действа открылись ворота, ведущие на гору, в них появился сам жрец, но уже без кама, в сопровождении девочки. Он вышагивал, опираясь на длинный посох, она несла, крепко прижав к груди, небольшого дикого гуся, то и дело уворачиваясь от ударов клювом.
Взобравшись на гору, шаман присел на камень, весь чёрный от засохшей крови. Болезненно поморщившись от гусиного гоготания, не вставая, одной рукой свернул птице шею. Положив птицу на камень, полоснул ножом по горлу, потом отхватил птичьи лапы, сунул их девочке в руки, пробурчал что-то и подтолкнул её в спину. Та помчалась под гору радостно, что-то крича и размахивая перепончатыми розовыми лапками.
Завидев её, городище вновь ожило. Народ, теперь уже через центральные ворота, повалил к реке. Здесь мужчины переправили на лёгких берестяных лодках часть женщин и детей на другой берег, потом всем скопом – кто по берегам пешком, кто по воде – направились вниз по течению, сгоняя птицу, которую угораздило гнездиться неподалёку от людского жилья.
Угры сразу догадались, в чём дело.
– Гирий птома, – произнёс с неожиданным для него волнением одноглазый гигант Хомча, и вождь молча кивнул.
– Грядёт облава на гуся, – пояснил латинянину Чекур. – В наших краях есть подобный обычай. В конце лета в птичьем мире происходит линька, птицы меняют крылья и не могут высоко взлетать. Этот период у водоплавающих птиц длится до двух лун, в это время и происходит облава. В ней принимают участие даже женщины и дети. Дело нехитрое: не способную взлететь стаю на лодках загоняют к берегу, где с птицей расправляются не только оружием, но и всем, что попадёт под руку.
С высоченного обрыва угры наблюдали, как сельвины загнали гусей в заводь, где и устроили бойню. Она закончилась довольно быстро. Паническое гоготание птиц, возбуждённые крики людей оборвались едва ли не разом.
– Эх, сейчас бы варёными лапками полакомиться или жаренным на вертеле гусем, – размечтался телохранитель Чекура. – Местные закатят пир горой, станут беспечными. Я с небольшим отрядом могу застать их врасплох и заставить поделиться добычей.
– Нет, – отрезал Чекур. – Мы явимся перед ними иначе.
На рассвете обитателей городища разбудили неслыханные ими прежде медные песни. Необычайно звонкие, словно вырывающиеся из металлической глотки, они неслись с горы и перетекали из протяжных в череду коротких, и обратно. Сельвины высыпали на улицу. То, что предстало их взорам, позже превратилось в легенду: каменный идол Старика Края Гор, возвышавшийся на святилище над городищем, за ночь обернулся прекрасным, невиданным доселе по красоте женским изваянием. Мало того – золотым, как солнце! Чтобы разглядеть это чудо получше, люди потянулись к воротам, ведущим к горе. А с неё к ним навстречу уже спускался посланник Богини – воин, облачённый в так же отливающие золотом доспехи на теле и шлем с маской на голове. Из оружия у него в руках был лишь позолоченный посох.
По призыву шамана, враз почуявшего угрозу своему верховенству, сельвины пустили в золотого воина целый рой стрел из своих луков. Посох в его руках посланника Богини словно ожил, завертелся с необычайной скоростью – и все стрелы отскочили, не причинив ему вреда. Защитники городища, вооружённые кто мечом, кто копьём наперевес, двинулись навстречу пришельцу. Тот не сбавил шаг, а лишь взмахнул посохом – и с горы, описывая большую дугу и издавая протяжный свист, полетели золотые стрелы. Они воткнулись в землю у сельвинов перед самым носом, преградив путь.
