Kitabı oku: «Весна сменяет зиму», sayfa 41

Yazı tipi:

В этом мире не произошло ничего нового, это был лишь очередной цикл, колесо истории сделало свой оборот, зима кончилась, наступала весна.

Глава 31

Первый месяц весны уже подходил к концу. Солнце всё сильнее прогревала землю, с южных стран прилетели перелётные птицы и начали свои ежегодные ритуалы песнопений. Снег уже почти повсеместно растаял, оставшись лишь в лощинах и оврагах. Не смотря на ночные заморозки, всё ярче и прекрасней становилась природа, пережившая очередной цикл зимы. Каждый год наступала весна и каждый год её приход был праздником для всего живого мира.

Ликовала природа, ликовали и люди. Война была окончена, люди пережили свою зиму, свой цикл и вновь настала в их сердцах, оттаявших от лютой ненависти, весна.

Приморский город Вилат, что затерялся среди бескрайних лугов восточной Гетерии, радовался новому тёплому дню, на потрепанных войной стенах домов, играли солнечные лучи, на крышах таяла ночная изморозь и стекала звонкими каплями на тротуары. На улицы вновь вернулась жизнь, люди, выбравшись из своей спячки, стали латать свои берлоги, и пытаться жить вновь, будто ничего и не было.

Маленькое кафе, с открытой верандой, встречало первого, утреннего посетителя. Худой мужчина с обросшим лицом стоял у прилавка и без интереса смотрел на скудный выбор. Пироги с капустой да картошкой, супы и похлёбки, и практически ни в одном блюде не встретить было мяса, что стало жутким дефицитом в местных обнищавших краях. Молодая девушка с длинными до пояса волосами, сплетёнными в косу, смотрела сонным взглядом на мужчину, ожидая когда тот, наконец-то, заговорит.

– Вы будите брать, что-нибудь? – не дождавшись, спросила она.

– Да. У вас есть кофе?

– Есть кофейный напиток, армейский.

– А кофе?

– Кофе нет, дефицит, – сухо ответила девушка, растирая кулачками сонные глаза.

– Жаль. Давайте тогда бокал кофейного напитка и две пачки сигарет. Вы принимаете муринские лееры?

– Принимаем. Кофейный напиток три леера, а сигареты по двадцать пачка.

– А дешевле сигарет нет? – расстроено спросил мужчина.

– Сигареты дефицит, муринские «Товарищ» по двадцать, фавийский «Монарх» по сорок. Брать будите?

– Давайте пачку муринских. Ну и кофейный напиток ваш.

Мужчина отсчитал потрепанные банкноты и протянул их девушке, та молча пересчитала их и убрала в кассу.

– Держите сигареты, напиток ваш я принесу вам позже, через пару минут, пока присядьте за столик. Где будете в зале или на веранде?

– А курить в зале можно?

– Только на веранде.

– Ну тогда на веранде.

– Возьмите пепельницу.

Мужчина взял закопчённую, стеклянную пепельницу и с угрюмым лицом вышел на веранду. Было свежо, пахло весной и дымом печей. Он уселся в деревянный стул и тут же закурил, спустя минуты сонная девушка принесла ему бокал с кофейным напитком, который лишь отдалённо напоминал кофе, да и цвет у него был слегка коричневатым.

По сырой, брусчатке, шаркая сотней сапог, шла колонна медивов. Они были в серой, полосатой робе с номерными нашивками на рукавах. Лица их были худые и заросшие, взгляд уставший, но счастливый. Они громко болтали и смеялись, из толпы доносился смех и ругань. Это шли бывшие военнопленные рабочего лагеря, что располагался на окраине города. Их уже как пару недель освободили, но пока не могли отправить по домам и от того каждое утро они ходили в заводскую столовую на завтрак, ожидая когда же наконец приедет долгожданный эшелон, что отвезёт их обратно в Фавию.

Мужчина смотрел на них без интереса, попивая горячий напиток, предварительно плеснув в него из фляжки водки. Фавийцы также обратили на него внимание, кто-то просто с любопытством смотрел на его муринский мундир, а кто-то и со злобой, но ни кто не позволял себе выходок, как-никак, настал мир и теперь они должны были перестать быть врагами. Хотя многим это было очень трудно.

Напротив мужчины присел муринский солдат в наглаженном пехотном мундире, правый его рукав болтался пустым, ниже плеча.

– Доброе утро, товарищ капитан. Меня зовут Ард, Ард Пилл. Будем знакомы, – бодрым голосом сказал паренёк и протянул ему левую руку.

– Доброе. А меня Чак Зит.

– С какого батальона, капитан? Не со второго случайно?

– Нет, ни с какого. Я комиссованный.

– Хм, а так и не скажешь, я вот тоже комиссованный.

– По тебе сразу видно. Где руку потерял?

– Да не поверишь, гранату кидал и случайно в рукав закатилась. Вот же глупость. Ниже плеча всё в фарш, одни лоскуты висели. Короче сам дурак. А как в госпитале ампутировали, на следующий день война окончилась. Короче, не очень удачливый я человек.

– Давно воюешь?

– Да какой там, месяц в тренировочном лагере, месяц к фронту следовал, неделю, как на передовой был, первый же бой и такая напасть.

– Ну да, удача точно не твоя подруга, – отхлебнув из кружки сказал Чак и проводил взором уходящую колону медивов.

– Вот время-то наступило, капитан, медивы толпой идут и ничего к ним не испытываю. Ни ненависти, ни злости. А ведь с ранних лет меня учили их ненавидеть, считать их неполноценными, а теперь говорят, что пришло время мириться. А для чего тогда всё это было? Вот, вы капитан, сколько воюете?

– Всю войну, от первых дней и до последнего.

– И для чего всё это было? Я вот не пойму, я конечно же и не должен понимать, но вот правда, зачем мы столько лет враждовали, воевали. У меня с класса все парни ушли на фронт, никого не осталось, да, что там говорить, мамка писала, что в деревне мужиков не осталось, одни дети, да старики с бабами. Зачем всё это было? Ведь победителей-то нет? Одни гетерцы проигравшие с разорённой страной, а победители?

– Думаешь, только гетерцы проиграли эту войну?

– Ну им то больше всех досталось!

– Все мы проиграли эту войну, каждый по-своему. Никто не победил, все проиграли и все теперь за это будем расплачиваться десятками лет.

Чак допил напиток и вновь закурил.

– И как же, вы, проиграли свою войну, капитан?

– Я потерял всё, всё во, что я верил, умерло, всё, что я любил, исчезло, а все кто был мне дорог погибли. Нет ничего в моей жизни такого, что держало бы меня на плаву. Только вот смерть вечно ходит рядом, да дразнит меня, так и не забрав ни разу. Всех забрала, всё забрала. Меня оставила. Знает наверное, что я трус и не смогу пустить себе пулю в голову.

– А вы пытались? – удивлённо спросил парень, смотря в тусклое подобие глаз капитана.

– Пробовал, ни разу не хватило воли. Трус я. Всех похоронил, себя только никак не могу.

– А может и не надо? Может для вас есть в этой жизни какое-то предназначение? Может вы ещё не выполнили всё возложенное на вас судьбой. От того она и хранит вас?

– Что ты несёшь, Арт? Какое предназначение? Мы лишь безвольные букашки в этом бессмысленном мире. Живём, как сволочи и дохнем также, на всё лишь воля случая, я видел, как умирают достойные и выживают подонки. Нет в жизни ни у кого предназначения, нет никакой судьбы, есть только мы. Глупые, и жестокие люди.

– Я бы с вами не согласился, у каждого есть в жизни своё предназначение и судьба, она тоже есть и мы её творцы. Лично я собираюсь вернуться к себе домой, найти жену, а теперь думаю с этим проблем не будет даже у однорукого калеки. Построю дом и нарожаем детей, сколько сможем прокормить. Нужно же как-то пополнять население, я хоть никого не убил, но чувствую, что обязан.

– Нарожайте там за меня, я убил предостаточно.

– Так найдите себе жену.

– Не хочу.

– Ладно, капитан. Не вешайте нос, всё у вас в жизни ещё будет. Главное захотеть. Я вообще у вас сигарету хотел стрельнуть, вот и подсел. Не угостите?

– Да бери. – Чак достал пачку и бросил на стол.

– Спасибо, мой поезд отправляется через два часа, вы случайно не на нём следуете?

– Нет, я на вечернем.

– Ну всех благ вам, капитан Зит.

Парень поднялся из-за стола и отправился по тротуару прочь. Видимо, ему просто не хватило денег на сигареты и он решил стрельнуть у земляка, что сидел в кафе. А Зит же, допив и докурив, сидел ещё около часа, оглядывая округу и размышляя о том, что говорил рядовой. Последние месяцы он жил, как в тумане, очень много пил и терзал себя мыслями. Китти осталась лежать в братской могиле, в одном из парков Генгага. Он сам положил её тело в огромную яму, в которой, волей случая должен был оказаться сам. С тех пор Чак несколько раз пытался покончить с собой, но так ни разу и не смог. Никак не хватало воли и силы для спуска курка. И каждый раз свою боль и страх капитан заливал алкоголем, и чем больше его было, тем лучше ему спалось. Ведь только во сне ему удавалось быть рядом с ней. Погружаясь в пьяный бред, он вновь мог слышать её голос, держать её руку и целовать её губы, но каждый раз наступало утро и похмелье. Мерзкий ему мир был громким, противным и бессмысленным.

После Генгага он около месяца просидел в распределителе, где его допрашивали и устанавливали личность. Лишь после свидетельств нескольких, бывших сослуживцев по горохране ему вернули звание и имя, а после отправили на временное место службы в госпиталь, где он подносил и относил бинты и медикаменты, периодически поворовывая обезболивающее, от которого был зависим. После окончательного перемирия его демобилизовали и, выплатив скудное жалование, отправили домой, как военного пенсионера, более непригодного для воинской службы, в связи с травмами.

Так он и следовал попутными поездами, да машинами обратно в Муринию в надежде найти там хоть кого-нибудь из знакомых, кто смог бы его приютить. К тому же он считал своим долгом, навестить родителей Орена, ведь тогда, в горящем Брелиме, он пообещал, что расскажет им, каким прекрасным человеком был их сын.

К вечеру у вокзала собралась огромная толпа. Было шумно, все галдели и кричали, торопились и ворчали. На путях стояли три поезда с десятком вагонов каждый, у привокзальной площади активно торговали местные жители, пытаясь продать солдатам, уезжающим домой всё, что могло стоить хоть сколько-нибудь. Чак отбивался от надоедливых торгашей, утверждая, что не нуждается ни в носках, ни в радиоприёмниках, ни в постельном белье. До отправки было ещё пару часов. И вот, наконец, отбившись от последнего, что со слезами умолял капитана купить хоть, что-нибудь, он прошёл к зданию вокзала и присел отдохнуть на ступеньках. Как откуда-то из-за плеча раздался тихий, писклявый голосок.

– Дяденька, дяденька, а у вас покушать есть? Я уже неделю ничего не ела!

Обернувшись, Зит увидел маленькую девочку лет семи. Она стояла в оборванной куртке с засаленными рукавами, на ногах были чёрные от грязи колготки и военные сапоги, вдвое больше её ножки. Девочка смотрела на Чака большими голубыми глазами с длинными ресницами, её щеки были красны от прохлады, а губы обветрены, грязные волосы свисали сосульками до плеч.

– На, возьми пару кусков хлеба, он не очень свежий, я и сам свежего сто лет не ел, бери девочка.

Он достал из кармана два куска чёрствого хлеба и протянул девчонке, та с жадностью накинулась на них, но ела так, что даже крошки не упало. Чак смотрел на неё и улыбался, впервые со смерти Китти.

– Родителям оставь! – сказал он ей.

– А у меня нет, дяденька, родителей. Я бродяжка, меня так называют.

– А где родители-то? Где мама с папой?

– Солдаты убили, а меня не поймали, я маленькая, поэтому и не поймали. Спасибо вам, дяденька.

– Кушай.

– А куда вы идёте? – с набитым ртом спросила девочка.

– Домой.

– А у меня дома нет.

– И где же ты живёшь, деточка?

– Где придётся, то в подвале, то на чердак заберусь, а ещё у меня есть целый танк, дядя! Я там тоже ночую, а ещё там есть бомбы, я их боюсь, они людей убивают, но пока они спят и я могу рядом поспать.

– Танк – это плохое место для сна. Да и ты совсем маленькая, чтобы играть в танке, это плохая вещь, танки людей убивают.

– Танки убивают людей, если в них есть солдаты, а в этом нету, там только бомбы, а они спят без солдат.

– Тоже верно. Но всё равно у тебя должен быть дом, ну хотя бы приют сиротский. Неужели у вас тут нет приюта для таких, как ты?

– Нет дяденька, нас много, мы живём где придётся, ходим побираемся, иногда нам дают еду добрые люди, вроде вас. Спасибо вам ещё раз.

Чак смотрел на невинное дитя, что стало сиротой. Ему стало очень жаль девочку, но в кармане были только сигареты, а во фляжке водка. Дать было совсем нечего, а малышка та была такой худой и грязной, что едва ли протянет ещё пару месяцев. И тогда он спросил её.

– Я еду поездом в город Грета, а оттуда в Муринию. Мне в вагоне выдадут паёк. Поехали вместе, я поделюсь едой. Мне много не надо. А в Грете я могу попробовать отдать тебя в какой-нибудь приют. Раз уж здесь нет дома для тебя.

– Правда, правда? Вы меня не обманываете? – удивилась девочка.

– Правда. Я совсем один, мне скучно. Поехали вместе, раз уж здесь у тебя нет дома.

– Спасибо! Спасибо! – девочка радостно кинулась ему на шею и обхватила её своими слабенькими, тощими ручками. Чак обнял её в ответ. – Я буду мало есть и не буду вас отвлекать. А в том городе точно есть дом для меня? Правда? Вы мне поможете?

– Я постараюсь.

– Меня зовут Миа! А вас?

– Чак Зит.

Так и отправились они в Грет, вдвоём, на солдатском поезде. Чак поделился с ней пайком, что был выдан при входе, девочка с удовольствием его слопала, но всё равно осталась голодной. Он не был уверен, что сможет помочь бедняжке, но теперь у него появилась хоть какая-то цель, помогающая ему двигаться вперёд. Путь занимал двое суток и всё это время Миа безостановочно болтала, задавая самые разные вопросы. Как оказалась она почти не помнила своих родителей, лишь только образы остались в её памяти. Мама была высокой и красивой, а папа толстым и добрым, даже имён не осталось в её голове. Когда-то давно, когда муринцы с боем проходили по этому городку, несколько солдат ворвались к ним в дом и то ли наживы ради, а может и просто от злости и безнаказанности убили всю семью, кроме Мии, которая гуляла во дворе. Девочка запомнила лишь мёртвых родителей, лежавших в крови на полу. А потом она стала одной из сотни беспризорниц, что шатались из дома в дом, воруя и попрошайничая. Чак пытался с ней разговаривать, но не умел найти контакта с маленьким ребёнком, ведь не имел ни малейшего опыта с ними. Хотя ему нравилось отвечать на её глупые и наивные вопросы, пока один из них не поставил его в тупик.

– Дядя Чак, а зачем люди воюют?

– Зачем?

«И вправду, зачем, зачем мы воюем?» – подумал Чак и замешкался.

– Зачем? Ну не знаю…

– Как же вы, дядя, не знаете? Вы же столько воевали? – удивилась девочка, смотря своими огромными глазами, на растерявшегося Зита.

– Как бы тебе объяснить, люди воюют, наверное, от злости. От глупости. Вот я наверное воевал потому, что глупый был. Обманутый более умными людьми. Которые всё это придумали.

– Что придумали?

– Войну. Способ решения конфликтов между странами. Только вот я думаю, эта самая плохая людская придумка.

– А зачем тогда люди её придумали, дядя?

Детский вопрос вновь поставил его в тупик, он не знал ответа, и даже задумываясь и углубляясь в него, все равно не мог объяснить, что заставляет простых людей брать в руки оружие и убивать себе подобных, сжигая и уничтожая то, что создано другими. Злость? Глупость? Нажива либо месть, все это людские пороки, но не один из них не оправдывает того, что произошло на этой планете. Нет оправдания, ни тиранам, ни людям, все в равной степени несли за эту войну ответственность.

– Я не знаю, деточка, зачем люди это придумали и зачем люди это делают, наверно просто от того, что человечество несовершенно и есть ещё, что исправлять в нас. Вот вырастишь ты и твоё поколение, может и тогда, что-то измениться, хотя не знаю, все в ваших руках, свой шанс наше поколение с треском провалила.

– Я не хочу, чтобы люди воевали, война это плохо, – грустно сказала девочка.

– Это очень плохо.

Так и следовали они по железной дороге вдоль побережья два дня. Чак рассказывал ей истории, среди которых едва ли набирались две-три более мене сносных для детского восприятия. Девочка же учила его сказкам и играм, которые никогда не слышал он, а если и слышал, то давно забыл. Зрелая женщина из полка связи подкармливала девочку сахаром и сладким чаем из термоса, да и многие солдаты питали любовь и заботу к чумазой малышке.

К концу пути Чак сильно привязался к ней и даже стал улыбаться и смеяться. Девочка ему сильно понравилась, а общение с ней вносила в его угрюмую жизнь, что-то новое и интересное.

Город Грет, встретил путников ясным, тёплым деньком и серыми, обгоревшими фасадами домов. На первый взгляд город был практически пуст, но тут же из всех щелей полезли надоедливые торгаши, в надежде выменять хоть немного денег и еды у солдат. Кому-то это даже удалось. Чак подошёл к одному из местных и спросил.

– У вас тут есть приют для детей сирот?

– Да, – ответил худой мужичок в оборванной гетерской форме. – Дом у комендатуры, на краю города. Там красное здание, бывшей школы. Там живут дети сироты и старики.

Местный объяснил им, как туда добраться и предложил Чаку купить рубаху, но тот отказался.

С каждым шагом ему всё меньше хотелось расставаться с Миой, ведь благодаря ей, он вновь начал чувствовать тягу к жизни. Но как сказать об этом девочке, не знал. Они были знакомы лишь пару дней и страх не справиться с её воспитанием всё-таки брал верх над жалостью.

На краю города они увидели огромную толпу Медивских пленных, что шли со стороны границы. Больше тысячи человек шлёпали сапогами по раскисшей, просёлочной дороге. Знакомые серые робы выдавали их из далека.

– Дядя Чак, а кто это? – смотря на колонну, спросила Миа.

– Это медивские солдаты.

– Они нас не обидят?

– Не должны, ведь они идут домой.

Чак на всякий случай снял свой табельный пистолет с предохранителя и убрал его за пояс, хотя сам прекрасно понимал, что он не защитит от тысячной толпы, если те решат его разорвать. Вскоре колонна поравнялась с ним и, как пару дней назад, угрюмые лица уставились на него в молчаливой злобе. Капитан взял Миу за руку и старался не оборачиваться на вчерашних пленников. Как вдруг, кто-то окликнул его по имени. Он не обратил внимания, и тогда голос вновь крикнул из толпы.

– Капитан, Чак Зит! Капитан, ты ли это?

Зит присмотрелся и увидел в толпе коренастого медива в лагерной робе, что махал ему рукой. Вглядевшись в лицо, он узнал в нём капитана фавийской армии, что непродолжительно держал его в плену в Генгаге, но вот имени вспомнить не мог.

– Это я! Касер! Помнишь ли ты меня, сукин ты сын? – с неудержимой радостью, кричал фавиец, пробираясь сквозь тела идущих.

Наконец, выбравшись из людского моря, он кинулся к Чаку и крепко сжал его ладонь.

– Не думал, что свидимся с тобой.

Касер изменился за это время, постарел и похудел, лицо было покрыто множеством мелких шрамов, а борода стала растрёпанной и грязной, но Чак всё равно на мгновение вспомнил аромат того чая, что пил фавиец.

– Это уж точно! Я смотрю ты с лагеря возвращаешься. – осмотрев лагерный тулуп медива и нашивки с номером, сказал Чак.

– С него самого. Вот и мне довелось познать все прелести плена.

– А где боец твой пухлощёкий?

– Ван? Ван не пережил плена, не смог сдержать свой нрав в лагерных стенах и был убит на моих глазах. Бедняга, совсем немного не дожил до конца, мне его очень жаль. Дал в морду одному из надзирателей, дубина деревенская. Там же его сразу и пристрелили.

– Сочувствую.

– Да не парься, Чак. Не ты же его убил. Ты не причём. Я уверен ты бы такого не сделал, хоть и котив. Ты-то как? Смотрю выбор я сделал правильный и ты остался жив. Где подруга твоя?

– Китти. Её убили, – с грустью ответил Чак.

– Сочувствую, как это произошло?

– Свои же, изнасиловали и убили. Меня тоже хотели убить, но случай помог мне. А ей нет. Я хотел её спасти, но не успел. В жизнь не забуду, тот проклятый город Генгаг.

Касер обнял Чака, как старого друга, забыв все обиды и вражду. А колонна тем временем всё шла и шла, чавкая сапогами по раскисшей дороге.

– Не расстраивайся, капитан. Война забрала слишком многих, кто был дорог. Но она кончилась и теперь пришла пора жить дальше, не смотря ни на что, у нас с тобой ещё вся жизнь впереди. Что за девочка с тобой?

– Сирота, Миа. Прибилась ко мне в Вилате, вот хочу отвезти её в дом для сирот. – Чак сделал паузу и посмотрел на девочку, потом вновь обернулся к Касеру. – А ведь они вырастут, и будут ненавидеть наше поколение.

– Почему ты так думаешь?

– Мы отняли у них детство, родителей. Что мы оставим им? Мир полный руин, ненависти и злости? Что они будут думать о нас, когда научаться понимать и разбираться? Что мы скажем в своё оправдание? Что нас заставили? Что мы были глупыми? Вот она спросила меня, для чего мы воевали? И вправду, Касер, для чего?

– Всё в жизни происходит для чего-то. Не бывает всё просто так. Возможно, и воевали мы для того, чтобы понять свои ошибки и не совершать их впредь. Мы подошли к краю пропасти и с ужасом отскочили от неё. Теперь у нас есть время всё исправить.

– Как?

– Что разрушили, то будем строить, сколько убили, столько родим, кого оставили сиротами – воспитаем. А главное, чему мы должны научиться, так это жить в мире и тогда их поколение не узнает на себе такой войны. Все в наших руках, Зит. Возьми и воспитай эту девочку, стань её отцом. Все в твоих руках, не опускай их. Наступило время жить, а не умирать, творить, а не разрушать. Все в наших руках, мы были так близко к тому, чтобы уничтожить этот мир, но всё же, мы его сохранили. И когда мне говорят, что нет победителей в этой войне, я не соглашаюсь, потому, что в войне победил разум, разум истинный триумфатор этой войны. Так, что живи, Чак, не сдавайся, ты нужен этой сиротке, без тебя она умрёт.

– Думаешь мы сможем отстроить этот мир снова?

– Не сомневаюсь. Всё в наших руках.

– А знаешь, Касер, ты умный мужик, хотел бы я быть таким как ты. Оптимистом.

– Я реалист. Ладно, друг мой котивский. Пора прощаться, а то колонна уйдёт без меня, а я этих мест не знаю совсем, заблужусь.

– Прощай друг, хотя, до встречи, я буду рад тебя увидеть вновь. Смешно признаться, но ты единственный мой знакомый, что пережил эту войну. Приезжай в гости, если найдёшь меня.

– Постараюсь. Береги себя.

– И ты. Передавай привет капитану Лагеру, если встретишь.

– Обязательно, Чак.

Касер вновь сжал его ладонь в крепком рукопожатии и обнял напоследок, после чего хромой походкой убежал к своим и затерялся среди серой массы.

Колонна медивов уходила вдаль, а Чак все смотрел и смотрел им в след. Чёрную пелену отчаянья пробил луч света, и в душе снова заиграла жизнь. "Пришло время жить", повторял про себя он, всё больше понимая эти слова.

– Дядя Чак, а кто это был? – раздался тонкий девичий голосок за спиной.

– Мой друг.

– А куда он пошёл?

– Домой, они все очень хотят домой.

– Хорошо им, а у меня дома нет.

– А хочешь будет?

– Хочу, хочу, хочу! А как, дядя Чак?

– Я стану твоим папой, а ты моей дочерью, и мой дом станет твоим. Хочешь, Миа?

– Очень хочу, папа Чак, но только я хочу, чтобы вы выполнили одно моё желание.

– И какое же, Миа?

– Раз вы теперь мой папа, то я хочу, чтобы вы придумали мне новое имя. Не хочу быть Миой, папа Чак.

– Но я не знаю, какое имя придумать, деточка.