Kitabı oku: «Комендесса Баянова», sayfa 3
– Миша Козырев! Выдь-ка к ожидающей тебя даме, милое солнышко! Ты на этое дежурство забить решил, что ли?
За дверью слышится слабое шевеление.
– Северина Марковна! – вяло протестует ленивый и хитрый Козырев. – Это же атавизм – дежурство по сортиру! В цивилизованном мире и других общагах давно так не делается!
– Зайчик, мне по фиг твой цивилизованный мир! – говорит Северина. – Я не буду читать тебе морали, но когда детки сами убираются в ванной, они потом меньше в ней гадят. Проверено клиническими испытаниями. Не хочешь мыть – закинь мне на карту три тысчонки, я вызову нам клининговую компанию. Вот этие… «Мастер Блеск» в городе неплохо моет…
– Три косаря? – притворно ахает Козырев. – Откуда у студента такие бабки, Северина Марковна? Отродясь в руках столько не держал.
– Не держал? А с кейсом пива я не тебя в субботу видела?
– Мы же не в общаге пили, Северина Марковна! – слегка пугается Мишка. – Суббота – законный выходной, банно-стаканный.
– Если бы ты принёс пивас в общагу, тебя бы тут уже не было, Козырев. А теперь марш на влажную уборку! Нюховые качества утратил, Миша? Не мучувай старую женщину, а не то согрешу!
– Да, отшлёпайте меня, Северина Марковна! – томно ёрничает Миша. Но Северина уже проходит дальше – никуда Козырев не денется, поворчит и вымоет, филон чёртов. С комендессой ссориться нельзя.
Бардака в своих владениях Северина терпеть не может – он «мучувает» её до глубины души. В «женских же мучениях» комендесса страшна как пророк Илия, об этом знают все, и её побаиваются даже двадцатипятилетние лоси-заочники. Младшекурсников обижать не даёт, «дедовщины» не выносит. Своё общежитие политехнического колледжа Северина именует Канатчиковой дачей, намекая, что здесь творится перманентный сумасшедший дом. Манит сдобным пальцем отирающегося со смартфоном Лёху Молочковского:
– И что у нас тут делает этая прелесть? Иди ко мне. Почему не на занятиях, цыган?
– Первой пары сегодня нет, Северина Марковна!
– Не гони мне, Лёша. Ваши Хохлов с Янтуровым на уроки вовремя ушли! Я их на вахте видела.
– Дак они со второй подгруппы, а я с первой. У нас Нина Алексеевна на семинар уехала.
Северина Марковна вмиг оценивает искренность студента по признакам, известным только ей, и, видимо, приходит к выводу, что первокурсник не врёт.
– Ладно, проверю. Кстати, со здоровьем у тебя как, дружок мой?
– Да ничо-о-о, – осторожно тянет Лёха. – А чо?
– Нужен ты мне как мушшчина, мил-друг. Вот чо. Пошли-ка в мой будуар.
Первокурсник Лёха сомнамбулой плетётся за Севериной, взирая на крепкий крейсерский зад в чёрной микроплёнке тугих лосин, на сладкий зигзаг проступающих трусиков, на мелированный затылок, на пышущие жаром и прелестью плечи комендессы.
По пути у него в мозгу проносится рой мыслей: зачем Северина его к себе зазывает, да ещё подмигивает, да задом своим обтянутым водит как турецкая наложница? Почти все ушли на занятия, общежитие и коридоры пусты. Неужели совращает, глаз на него положила? А вдруг и правда?… Старшаки говорят – у Баяновой прозвище БДСМ! Зря, небось, не скажут.
С Лёхой на прицепе комендесса входит в её каптёрку, где в соседнем закутке дремлет её ложе – предмет мечтаний многих парней-студентов. Северина Марковна знает силу своего грозного обаяния и беззастенчиво ею пользуется. Интересно, что там у неё под кроватью? Любовные письма со всех комнат? Наручники и плети? Кандалы и кляпы? Кто знает?
Развернув свой бюст как аккордеонные меха, Баянова оценивающе смотрит на Лёху, потом кивает на тумбочку:
– Будь мушшчиной, челик? Снеси, пожалста, этую мебель к двести шестнадцатой комнате и оставь у дверей? У девчонок там тумбочки не хватает.
– А-а-а… – сбивчиво откликается Лёха. – Конечно, Северина Марковна. Спасибо за оказанное высокое доверие. Но смогу ли я? Достоин ли?
– Сможь! – ласково гудит Северина. – Считай это частью любовной игры. Да стукни там по дороге в двести первую, скажи Гришке Лобунцову, пусть сюда подойдёт, он мне тоже нужен.
– Как мужчина нужен? – Лёха прижимает к себе тумбочку, словно самовар без ручек. Если представить, что обнимаешь сдобный стан комендессы, то можно тащить «этую мебель» не только на второй этаж, но и гораздо выше.
– Естественно, сын мой, – Северина гладит руками бескрайний бюст, поправляет что-то там в недрах невидимого лифчика. Будто невзначай добавляет. – Кстати, как вам живётся, Лёша? На молодых по ночам не буреют? Про четвёртый курс я не говорю – те уже спокойные, к диплому готовятся, им бузить незачем. А вот третий… есть там проблемные личности, которым подвиг братьев Мухляновых спать не даёт.
– Что вы, что вы! – протестует Молочковский. Бедный малый вообразил, будто соблазнительная комендесса вербует его в стукачи. – Со всеми старшаками нормально живём, образцовое у вас общежитие! Никто и пальцем не трогает.
– Но наш почтовый ящик «ВКонтакте» ты знаешь? Он анонимный, напоминаю.
– Знаю ваш ящик. Чуть что – скину инфу сразу! – салага Молочковский мечтает поскорее убраться из апартаментов Северины, от её искушающего взгляда и томных сверкающих лосин.
– Давай не спи, – разрешает комендесса Баянова. – Тащи этую мумбу-тумбу и покличь Лобунцова.
В течение дня все, кто есть в общаге, поневоле вовлечены в благоустройство и бурную деятельность под управлением Северины Марковны. Только что на улице она указывала дворнику, куда складировать палую листву, а вот её неутомимый зад уже опять возносится вверх по лестнице, конвоируя слесаря Затухаева, несущего стремянку. Вот комендесса учиняет кастелянше Ларке разнос за неразбериху с бельём, а вот уже руководит разгрузкой продуктов в буфет и заодно уносит себе в каптёрку контейнер с рассольником. На второе предлагается гуляш с пюре, но Северина Марковна целомудренно берёт паровую рыбную котлетку: наказание самой себе за утренний тортик.
– Норд-фройляйн, норд-фройляйн,
Спать лентяям не давайн!
Норд-фройляйн, норд-фройляйн,
Планов куча у тебяйн.
***
Вместо послеобеденного сна Северина накидывает куртку и уходит в салон «на брови». Попутно описывает круг по периметру общежития, проверяет целость стёкол, ковыряет пальцем цоколь, относит в урну завалявшуюся под окнами винную бутылку. Затем некоторое время стоит задрав голову: вычисляет, из какой комнаты эта бутылка могла прилететь. Облепленные спандексом ноги переливаются как две нефтяных реки, осенний ветер ласкает мелированные волосы.
– С триста восьмой швырнули, больше некому! – бормочет про себя комендесса, скрываясь между липами.
После сеанса красоты Северина Марковна возвращается «на новых бровях», помолодевшей и похорошевшей настолько, насколько можно помолодеть, когда тебе сорок четыре года, а на шее у тебя висит Канатчикова дача, где какая-то зараза опять сломала смеситель в душевой третьего этажа и отбила на кухне две кафельных плитки.
Шум, истерики, нытьё. Разборки, дрязги, объяснительные. Карусель продолжается, Северина с новыми бровями вертится как белка в колесе, щедро раздаёт втыки, ЦУ и распоряжения. У вахты на скамеечке сидит второкурсник Лёва Пичкин со взрослым мужчиной. Судя по внешнему сходству, это Лёвкин отец из деревни. Между ног у отца стоит большая хозяйственная сумка – посылка сыну из крестьянской семьи.
– Здравствуйте, – запаренная, но всевидящая комендесса улыбается незнакомцу, грозит пальцем сыну. – Лёва, не стыдно тебе отца родного на пороге держать? Проводи к себе в комнату, напои чаем, я печенья дам.
Лёвка уже привык к яркой внешности Северины Марковны, зато у Пичкина-старшего при виде обильной зрелой комендессы, её «задоса и сисяндр» отвисает челюсть. Он не может отвести глаз от женщины с губами-эклерами, в рискованно коротком свитере и с ногами, затянутыми в жгучий, чёрный, наэлектризованный цвет. Икры Баяновой пузатые и гладкие как трёхлитровые банки, коленки сверкают как утюги. Тончайший спандекс сопротивляется напору бёдер, натужно скрипит, шкворчит, сыплет бликами, обжимает бомбы-ляжки, стискивает пах, обхватывает женскую мясистую поясницу.
– Папка без документов, – шмыгает носом Лёвка. – Через вахту не пустят.
Северина всплёскивает руками перед смущённым папой, она здесь единовластная и радушная хозяйка.
– Зачем нам документы, этое ж не милиция? Тут по лицу сразу видно – отец и сын! Как вас величать? Где-то работаете? Сына на смену себе готовите?
Провинциальный папа вспыхивает от внимания со стороны величественной и блистательной городской начальницы. Комкает поношенную кепку.
– Благодарствуем, Фёдор Ильич меня звать. У себя в селе работаю, в энергосбыте…
Северина тотчас вносит запись в свой мысленный гроссбух: «Отец у Пичкина – электрик! Нужный чел. Не терять из виду».
– Некогда чай распивать, – договаривает Фёдор Ильич. – Я ж на минутку… картохи Лёвке завёз… автобус скоро…
– Ну смотрите, а то мы хорошим гостям всегда рады!
Северина уверена, что Пичкины будут смотреть на её аппетитную «корму», но не знает, что в хлопотах не до конца одёрнула сзади свой бордово-сиреневый свитер. Взгляды действительно так и прикипают ей вслед: лосины гладко и хватко облегают махину женских бёдер, играют вспышками, из-под задравшегося подола лоснится чёрная обтянутая громада ягодицы, пробитая наискосок руслом трусиков. Блескучий шелковистый флажок впивается в сладкое полушарие прожилками-резинками, на упругом славном крупе от жуткой натяжки хрипят лосиновые швы.
– Ты, Лёвка, учися как следует… – бормочет сзади сельский папа. – Кто это у вас, такая ладная, видная? Директорша ваша?
– Да ты чо, пап? Скажи ещё – министр образования. Просто комендант общаги, Баянова Северина Марковна. Тащер нашей тимы.
– Имя-то какое – Северина… – вздыхает Фёдор Ильич. – Всё равно учися, неслух! Етишкино горе, где мои семнадцать лет? Я б из-за одной комендантки сюда поступил!
– Тогда я бы у вас с мамкой не родился! – резонно возражает сын.
Возле подсобки на подоконнике притулилась влюблённая парочка: Элька Цырбеева из операторов централизации и электромонтажник Данька Калинин. Они неразлучно загуливают ещё с прошлого года и все к ним привыкли, как привыкают к неотъемлемой части интерьера – люстре или вешалке. Цырбеева откровенно недолюбливает комендессу. Тайком она отзывается о Баяновой, как о «жирдяйке» и «барже», вечно щеголяющей по общежитию в обтягивающей одежде.
– Наша Бабайка-жирдяйка шлёпает, – Эльку бесит, что возлюбленный Данька тоже по-кобелиному смотрит на проступающие под спандексом плавки Северины. – Одевается как тамблер-гёрлз из деревни «Синий лапоть». Чего вы сохнете по ней, дураки? Прёт от неё, как… от телятницы! Духами-палью, хлоркой и тухлыми трусами!
Цырбеева притворно зажимает носик. Её Даньке, напротив, кажется, что от Баяновой исходит богатая палитра совсем иных ароматов. Не хлорка и не пот, это точно. Скорее, от Северины пахнет горячим молоком, полевыми цветами, ванильным печеньем и таинственной сладостью взрослой женщины, которая с самого утра крепко стянута шелковистыми трусиками и лосинами из спандекса. Все эти запахи очень в тему, но Данька мудро молчит, дабы не злить ревнивую Эльку.
