Kitabı oku: «500 лет назад – 3.1, или Кавалеры ордена», sayfa 4
А во дворе усадьбы, до которого Николай Федорович добрался одним из последних, князь заканчивал говорить что-то собранной в одну кучу усадебной обслуге. В куче было человек пять девок, считая вчерашнюю кухарку, да четверо мужиков, точнее, два мужика и два пацана, скорее всего, помощники конюхов. Отдельно стояли два.... подростка или уже парня, у Седова все еще были проблемы с определением возраста местных, они были одеты несколько иначе остальных – получше (а у других старье или даже рванье было, если честно).
–…Так что повторю еще раз – держать мы никого не держим. Кто решит остаться, скажите Гриде или вот Петру, с вами еще раз обговорят, как мы будем жить дальше. Кто решит уйти – тоже предупредите, чтоб они знали – и князь пошел на крыльцо.
Остановившиеся рядом Петр и Гридя внимательно оглядели всю прислугу на дневном свету («ну да, вчера-то все в потемках да при светильниках» – подумал Седов) и тоже пошли в дом. Остальные, бывшие на дворе, тоже туда потянулись. Николай Федорович хотел было пойти со всеми, но решил, пока там толчея, заглянуть в башню. Обойдя усадьбу (сзади оказалась еще одна дверь, с совсем небольшим крылечком), он остановился, чтобы посмотреть на башню вблизи. Стояла она метрах в семи-восьми от второго крыльца, и вблизи все-таки внушала уважение. Невысокая (действительно, три этажа), сложенная как из валунов, так и из тесаного камня, с небольшими (только голову просунуть) оконцами на втором и третьем уровнях, она выглядела так, как и должна была выглядеть крепостная башня из средневековья по представлениям человека из 21 века, только что небольшая.
Пока Седов разглядывал башню, сверху высунулась чья-то голова. Признав старца, один из дневальных, поставленных на дозор, махнул ему рукой и спросил:
–Посмотреть хочешь, старче? Поднимайся, там незаперто.
Николай Федорович прошел к двери. Открывалась она наружу и была глубоко вделана в камни стены, так что выбить ее было бы достаточно трудно. Три железные полосы, которыми она была окована, и доски не меньше пятидесятки – говорили о том, что строили эту башню люди знающие, и не их вина, что потомки проспали штурм. Засов, который был изнутри на двери, представлял из себя толстую железную пластину и двигался в здоровых железных же накладках, в общем, все было сделано солидно. На нижнем этаже башни обнаружился очаг типа небольшого камина, с уходящей вверх через перекрытие трубой, запас дров, деревянная лестница наверх, закрепленная в специальных пазах, а часть комнаты была отгорожена дощатой перегородкой. Люк ничем закрыт не был, а высота этажа была чуть больше двух метров. Седов, прикрыв за собой дверь, поднялся на второй этаж. Там было светло и пусто – оконца, сделанные как бойницы (изнутри шире), давали достаточно света, чтобы все увидеть, но как раз видеть-то было и нечего. Поднявшись еще выше, Седов застал такую же картину, только этот этаж был пониже, а окна – побольше. Ну, а на самой крыше, куда вела практически вертикально поставленная лесенка, обнаружился дозорный, который стоял на площадке, упакованный в тулуп и со свистулькой на веревочке, висевшей на груди. Площадку огораживал невысокий, по пояс примерно, парапет, лаз на крышу закрывался плотной крышкой, тоже сбитой из толстых досок.
–Глянь, старче, как они тут устроились. Место хорошее, и вид какой! – дозорному было скучновато, а до устава караульной службы было еще далеко, поэтому он с удовольствием встретил гостя. Седов стал не спеша осматриваться. Действительно, с башни стало видно, что для ближайших окрестностей – это самый удобный наблюдательный пункт. Чуть поднятая над основным зданием церкви небольшая башенка, с крутой крышей и крестом на ней, были даже ниже площадки башни. Через легкую морозную дымку было видно, что примерно с юга на север проходила полоска дороги, от нее в деревне уходило ответвление, по которому пришел отряд. На востоке, куда оно шло, за небольшим леском виднелись дымки от печей деревни, которую они вчера проходили. На западе и северо-западе местность становилась заметно выше и холмистей, но не сразу, а километров через восемь-десять. Выделялся северо-восток – там довольно близко начиналось обширное пространство, на котором среди кустов и островков травы кое-где до сих пор можно было разглядеть открытые участки с поднимающимися над ними паром. Туда тянулась большая полоса заболоченной местности, на которой иногда встречались открытые болота и озера. В 21 веке эта часть земель была серьезно окультурена, а пока – почти совершенно непроходима, разве что в конце зимы, когда часть болот промерзнет, а часть – засыплет снегом. Может, местные охотники и знали какие тропы, но для крупных отрядов этот путь был непроходим, что было еще одним аргументом, когда решался вопрос захода отряда на территорию ливонцев.
Солнце, хоть и через дымку, просвечивало хорошо, и Николай Федорович с удовольствием осматривался – немного отвык в последнее время от хороших видов.
–А что, других укреплений орденских отсюда точно не видно? – спросил он у дозорного – а то там, внизу, дрова, да и я слышал, что с таких башен огнем знак подать можно.
–Нет, старче – охотно ответил тот – тут нигде следов огня нет, мы смотрели. А дрова там для того очага, что внизу. Там, в загородке, припасы сложены еще, видать, на тот случай, если тут запереться и сидеть от осады. Да только наши раньше успели.
–А как тут было, не знаешь? – поинтересовался Седов, решивший уточнить подробности захвата башни.
–Сказывали, что тут у них тоже дозор стоял, ну, оно и видно – прибрано все, лесенки тоже в порядке все. Так, когда началось, дозорный отсюда самую нижнюю лестницу поднять-то успел, да наши ему дымовушку закинули. Она его и оглушила, ну, и надышался он (весь отряд проходил обкатку дымом, чтобы бойцы точно знали, как воспринимается близкий взрыв бомбы и дым от нее). Так, пока он пытался откашляться да глаза протереть, наши его и выдернули! Ну, и лесенку вернули.
Николай Федорович кивнул, благодаря за рассказ, еще раз глянул на село (народ на центральной площади остался, но совсем немного), постоял еще с пару минут и полез вниз. Действительно, на втором уровне, если принюхаться, еще чувствовался кисловатый запах от пороха, но тяга в башне давно все выветрила. Он сунулся было с заднего крыльца, но дверь оказалась закрыта, и пришлось обходить. А в холле, пока он отряхивал снег с обуви, его перехватил Ефим.
–Сперва бумаги, старче, или церковь глянем?..
Князь просил сегодня Седова с Ефимом посмотреть все записи, что найдутся в усадьбе, а еще – глянуть, что там есть в церкви. Заодно надо было осмотреть, что вообще было в домике священника, и поговорить с теми двумя пареньками, которые были при нем. Николай Федорович прислушался к себе. Снова на мороз (ну ладно, морозец) прямо сейчас ему идти не хотелось, так что…
–Давай сперва бумаги посмотрим, Ефим. Заскочу, куртку только скину.
Минутное дело – и они с Ефимом и Михайлой прошли в комнату, которая была чем-то вроде кабинета для того орденца, который тут был главным. Сама комната была небольшой, но в ней было большое окно, приличная мебель (два шкафа, стол, бюро для письма, что-то типа диванов, точнее, скамьи, у которых и сиденья, и спинка были обшиты тканью), все с красивой отделкой – признаки если и не богатства по нынешним временам, так уж точно хорошего достатка. Сейчас на столе было свалено довольно много бумаг и… пергаментов?… (Седов впервые видел кожаные свитки). Точно, они. Здесь же стояли и несколько подсвечников – один аж на пять свечей, два – на три, и малый светильник с ручкой, видно, переносной. Но пока света зажигать было не нужно – окно, похоже, выходящее на юг, давало его достаточно.
После долгого разбора документов (и вообще бумаг) они поделили все на три части: официальные документы, к которым относился, например, пергамент, назначающий Питера фон Грюнвальда фогтом Везенбергской комтурии Ордена. Сюда же относились отчеты (точнее, их копии), которые фон Грюнвальд слал в неизвестный Седову Везенберг. Особой системы там не было, но по два отчета в год минимум (весной и осенью) отсылались. С трудом, но можно было разобрать угловатый почерк. В осеннем отчете давался перечень собранного урожая, в весеннем – приводились результаты зимовки. Там же иногда указывалась численность крестьян либо что-то из этой области, так, попалось два сообщения о постройке новых хуторов на каких-то ручьях. Написано все было, естественно, на немецком. Вторая часть бумаг составляла переписку с Орденом же, но, скажем так, частную. «Вилли, с обратным обозом пришли нормального пива, а то от местной браги меня уже тошнит! И рыбки к нему соленой» и на обороте «Посылаю пива. Подними там кружечку за нас» – записки примерно такого содержания составляли приличную стопку. Читать их было ничуть не легче официальщины, поскольку тут было много ошибок (да и вообще, и Николай Федорович не знал средневековых немецких правил грамматики, и Ефим ему помочь не мог). Но разобрались. И последняя часть представляла из себя всякие записки рабочего характера, в основном по хозяйству: сколько собрали того-то, направить кузнеца туда-то, не забыть то-то. Эта часть была написана, как правило, на всяких клочках и обрывках, и представляла собой скорее напоминалки, заставив Седова вспомнить стикеры 21 века.
Разложив на всякий случай документы в три кучки в одном из шкафов, они пошли пообедать, поскольку эта муторная работа заняла достаточно много времени. В столовой сидела часть десятка Гриди и он сам. Мужики выглядели сильно уставшими и работали ложками вовсю (на обед была похлебка с чем-то типа клецек).
–Твои где так замотались-то? – негромко спросил Седов.
–Оббегали на лыжах соседние деревни – так же тихо ответил ему Гридя – довели, что власть переменилась, рассказали кое-что.
–Много деревень?
–Кроме той, где мы вчера проходили, еще три. Две на большой дороге, на полдень и на полночь, верстах в пяти обе, а одна прямо на закат, тоже верст четыре-пять.
После небольшой паузы, пока подавальщица приносила Николаю Федоровичу миску с исходящей паром похлебкой, он (еще тише) задал Гриде еще один вопрос:
–А вчера, когда бумаги и документы по усадьбе собирали, из ценностей что-нибудь нашли?
Лицо Гриди, перешедшего к этому времени на взвар с лепешками, несколько прояснилось и даже приняло довольное выражение.
–Нашли, а как же. Они и так особо не прятали, да и мы потом… пока расспрашивали… уточнили, что где. Люди Петра навыки имеют, ты же знаешь… По мелочи, но нашлось. Но самое главное – у рыцаря этого оказался один сундучок – Гридя даже улыбнулся – так в том сундучке, навскидку, как бы не пятая часть того, что у нас на сбор отряда ушло…
–О-о – Седов обрадовался – а вообще, что выяснили? Ну, про Орден?
Совсем развеселившийся Гридя, допивший к тому времени взвар, глянул, что еще не все его люди закончили обед, и откинулся на лавке, прислонившись к обшитой деревом стенке.
–Многое выяснили, старче – так же негромко сказал он – и все больше хорошее… Сегодня к вечеру, как стемнеет, наверное, князь хотел собрать всех, рассказать, что вызнали, да обсудить, что делать будем. Вы-то сейчас чем занимаетесь?
–Документы смотрели, ну, бумаги, которые в усадьбе нашлись. Сейчас то же самое у священника глянем, да что там в церкви, посмотрим. И с парнишками этими, что при нем были, поговорить надо.
–Ага – Гридя кивнул, поднимаясь – церковь у них, конечно… амбар какой-то, я глянул. А остальное давай вечером – и он пошел на выход, подгоняя своих, закончивших к тому времени обед.
Ефим с Михайлой, сидевшие рядом, внимательно слушали этот разговор, но больше работали ложками. Только за взваром, когда в столовой никого, кроме них, уже не осталось, Ефим спросил старца:
–Пора, получается, Федора и остальных сюда… подтягивать? И машину твою?
–Получается, так – подумав, ответил Седов – еще с недельку если так снег посыплет, да даже одна метель сильная, и уже не проехать будет. Мы-то, как шли, хорошую дорогу натоптали. Да и так-то, думаю, лопату взять придется, да и помахать ей… А место, сам видишь, удобное, крепкое. Послушаем князя, что скажет…
Посидев еще пару минут, пока жирок после обеда завяжется да испарина после взвара высохнет, они пошли наверх. Девка с поварни только успела собрать миски с ложками да протереть стол (сидели без скатертей, ясное дело), как сверху навстречу им спустились румяные с морозца и голодные – по глазам видно было – мужики из десятка Степана.
«Кухня, видимо, весь день подряд работать будет, пока мы тут – подумал Николай Федорович, поднимаясь – что, интересно, местная обслуга решит – останется или уйдет?». Пока ему казалось, что условия жизни у взятых в обслугу орденских холопов были не очень. Что в той небольшой усадьбе Ордена, которую они захватили первой, что здесь – народ выглядел зашуганно, кое-кто светил синяками, да и не то что толстых, нормального-то телосложения ни у кого не было, кроме той аппетитной бабенки, что их вчера вечером кормила…
Откинув эти мысли, принявшие какое-то не то направление, Седов накинул куртку и вышел во двор. День перевалил на вторую половину, солнце таки разогнало дымку, и, хотя морозец еще ощущался, температура с утра явно поднялась. Они постояли пару минут на освещенном пятачке, продышались (в усадьбе из-за большого количества народу и постоянно топящихся на кухне печей все же было душновато) и пошли в сторону особняком (хотя и рядом с основным домом) стоящей церкви, небольшого домика возле нее и каких-то сарайчиков при нем. Летом, наверное, все пространство от усадьбы до церкви представляло собой один удлиненный двор, сейчас же была расчищена только неширокая дорожка к основному входу в церковь и ответвление от нее к дому священника. Двойные двери в церковь были закрыты (над ними на фронтоне был приделан небольшой крест), а сам дом вблизи оказался не таким уж маленьким – крепкая изба на низком, но каменном фундаменте, с крыльцом и небольшими сенями. И печка там была сложена с трубой через крышу, то есть и топился он по белому. От расчищенного пятачка возле крыльца тянулась совсем небольшая тропинка к боковой стене церкви, в которой виднелась маленькая дверь второго входа.
Николай Федорович задержался на секунду, оглядывая длинную стену церкви, на которой было три небольших оконца, прикрытых сейчас ставнями, и вошел в избу последним, после Ефима и Михайлы. Там, в просторной комнате, за небольшим столом сидели (точнее, сейчас медленно поднимались) оба паренька. Одному, белобрысому, Седов дал бы лет 15 по меркам 21 века, другой, темноволосый и вихрастый, был на пару лет помладше. На столе стояли две миски, в которых было налито что-то белесое, в отдельной чашке лежали два куска хлеба. В избе было тепло, но запаха еды почему-то не ощущалось. Секунду молчания разбавила звонкая рулада из живота одного из пацанов.
–Вас что, не кормили сегодня? – как-то сразу сообразил Николай Федорович – а чего ж вы не подошли? – и только после этого он подумал, что они его и не понимают, наверное. Однако мелкий живо ответил:
–Да мы это, забоялись. Как патера Бенедикта вчера того… а у нас тут было муки немного…
–О, ты по нашему говоришь – обрадованно сообразил и Ефим.
–Чего это по вашему? – даже с какой-то обидой ответил пацан – у меня мамка псковская… была!
–Умерла? – тоном ниже поинтересовался Ефим.
–Чего это?! – пацан попытался возмутиться – в селе живет! Пригнали их оттуда просто.
–А отец?
–Отца привезли по морю… из Любека. Ну, он так сказывал. От него у меня и германский говор. Меня патер Бенедикт потому к себе и взял, что я могу на двух других языках говорить, вот!
–Как звать-то тебя, полиглот? – спросил Седов, успевший оглядеть избу. Собственно, она вся была на виду, кроме небольшой отгородки возле печки. Широкий топчан, претендующий на право называться кроватью, с небольшим распятием в изголовье, штуки три полки, на которых виднелась посуда и какие-то бумаги, наклонная подставка для письма возле окна, сундук под топчаном да стол с короткими лавками – вот и вся обстановка. «Кровать явно священника, в закутке пацаны ночуют – подумал Николай Федорович – не сказать, чтоб особо богато».
–И ничего я пыль не глотаю – теперь вихрастый набычился – а зовут меня Петькой. Это мои так решили. Чтоб, стало быть, и Петром, и Питером можно называть, одно и то же выходит.
–Полиглот – это, по гречески, человек, который на нескольких языках говорить может – пояснил Седов, которого эта ситуация несколько забавляла – а товарищ твой что же молчит?… Он русского не понимает?…
Блондин покраснел и негромко выдавил из себя:
–Плохо…
–Как тебя зовут? – Седов перешел на немецкий – чем вы вообще занимались у вашего… патера Бенедикта?
–Отто – Олав! – одновременно сказали оба парня. Мелкий при этом заржал.
–Тихо! – Николаю Федоровичу пришлось повысить голос, и он тихим незлым словом вспомнил время, когда его сын был в подростковом возрасте. Давно это было, и ладно, хоть дочь тогда выносила мозг в основном матери, а парня бывшая на время вообще отправляла к нему, мол, мужское дело, одна не смогу его правильно воспитать. Было нелегко, кто понимает, но Седов тогда справился. И даже обходился без рукоприкладства. А кстати…
–Тебе, Петр, наверное, от патера часто попадало, да?
На этот провокационный вопрос Петька насупился и замолчал. Что, собственно, и требовалось.
–Так Отто или Олав? – переспросил старче, с любопытством глядя на блондина.
–Мать звала Олавом… мне говорили, что я из данов… здесь стали звать Отто. Я был помощником у патера, ну, во время служб. А так мы с Питером по хозяйству больше…
–В церкви прибираться, по дому тоже – пояснил оттаявший Петька, бывший, по ходу, тем еще электровеником – и потом, патер других языков не знал, а у нас тут кто с Руси, кто только на местном…
–А вы и местное наречие знаете? – заинтересовался Ефим – и язык данов? – он посмотрел на Отто-Олава. Тот снова покраснел:
–Нет… Мать, она… в замке… на кухне работала… отца я не знаю… местное знаем оба.
–Конечно – снова встрял Петька – по деревням-то, считай, половина на нем балакает, из старых. А кто новые, так те или с Руси, или литвины, или из купленных немцев.
Тут живот у кого-то из парней снова выдал руладу, и Седов принял решение:
–Михайла, будь добр, сходи с ними на поварню, пусть накормят. Скажите только, у вашего патера бумаги какие были ли, и церковь как открыть?
–Все бумаги на полке, а церковь открыта. Малый вход – теперь первым успел Олав.
–А ларец ваши вчера забрали – снова влез под руку Петька.
–Идите уже – Николай Федорович вздохнул.
Парни, прихватив хлеб, накинули верхнюю одежду (стало видно, что у Петьки она неоднократно была перешита и имела разнообразные заплатки, а у Олава – тоже с чужого плеча, но все-таки получше) и ушли с Михайлой в усадьбу. Ефим с Седовым, аккуратно сняв с полок пергаменты и бумаги, стали разбирать их под окном, на свету. Бумаги покойного патера можно было разделить на две части: касающиеся церковной службы – списки молитв на отдельных листах, и даже что-то вроде тетрадки, листов на двадцать, сшитых вручную, а также парочка описаний порядка богослужений, выходов, рукоположений и тому подобное, и переписка, как понял Седов, с кем-то из церковной ветви Ордена, в которой (сохранились черновики) патер докладывал о количестве вновь крещенных в истинную веру и о численности паствы вообще. Мелких заметок хозяйственного типа, по понятным причинам, не было, как не было и никакой личной переписки. Хотя, надо было поинтересоваться, что за ларец забрали вчера наши…
Отдельно хранилось то, что Николай Федорович, после прочтения нескольких листов, признал прообразом будущих приходских книг. Или, может, они уже были в виде книг в более богатых местах?… Здесь же это был небольшой деревянный ящик, в котором без всякой подшивки хранились отдельные листы (бумага была разного качества, а в начале были даже куски пергамента) с записями о рождениях, крещениях и смертях. Стопка их была совсем небольшой, пара десятков листов от силы, а вот почерк у патера оказался разборчивым. Последний лист содержал записи о смертях и рождениях примерно один к одному, а вот на предыдущем сразу несколько строк подряд были записями о крещениях. «Видимо, пригнали партию православных или каких-нибудь язычников – сообразил Седов – вот их и оформили сразу, оптом».
Разложив бумаги, опять же, на две кучки, Ефим с Седовым пошли в церковь. Маленькая дверь в боковом притворе оказалась незапертой, на ней и засова-то не было, и они легко прошли внутрь. Света от открытой двери и от четырех небольших окошек в башенке было немного, но достаточно для того, чтобы разглядеть ставни – простые деревянные щитки, которые они и пошли снимать, один по одной стене, второй по противоположной. Солнце, хотя и склонялось на запад, светило еще хорошо, так что, когда они сняли засов с основных дверей (как раз на запад и выходивших) и распахнули их, света оказалось более чем достаточно, чтобы разглядеть все внутренности церкви. Правда, разглядывать-то оказалось и нечего – она была… пуста. Ну, почти. Четыре скамьи, стоящие сейчас под стенами, два подпорных столба под возвышением (где была башенка) с местами для икон, видимо, и подставками для свечей (все пустое), простой алтарь, сбитый из досок, с небольшим крестом на передней стенке, и деревянная же конструкция типа ширмы, сейчас сдвинутая к одной стенке. Да, еще большое, больше полуметра в высоту, деревянное же распятие на торцевой восточной стене, над алтарем, но вырезанное грубо, где контуры тела Христа едва угадывались. «А чего я хотел, собственно – подумал Седов – церковь для завоеванных дикарей, в глуши, одна на несколько деревень, ладно, что священник свой. Это не богатый пригород Пскова, к примеру. По сути, убери сейчас распятие, ширму эту и алтарь, и можно здесь устроить… что?…». Тут он задумался, Ефим тем временем ходил и что-то рассматривал в алтарной части, прикидывая что-то свое. Так прошло минут пять, и через открытые главные двери в церковь влетел… конечно, Петька, поевший, и, значит, зарядившейся энергией. За ним более спокойным шагом шли Олав и Михайла.
–Здорово тут, да?… А у нас еще есть покровы для алтаря, и для перегородки, вышитые, и чаша для святой воды, и распятие, и свечи, и… – Петька был, похоже, намерен выложить все, что знал.
–Петр!… – Николай Федорович все-таки был отцом. А еще он долго был начальником в молодежном коллективе. Не всегда, но в большей части случаев это помогает выработать то, что называется «командным голосом», после включения которого даже до самых отмороженных молодых людей доходит, что дело может кончиться поротой жопой. В обоих случая, причем. Но до такого доводить не пришлось, Петька заткнулся и притих, а Седов сказал уже обычным голосом:
–Давайте закроем тут все и пойдем, покажешь ваши… сокровища.
Вместе они справились быстро, а потом Олав (Петька больше мешался) достал хранившиеся в сундуке вещи. Несколько покрывал, действительно, с цветной вышивкой (кресты, в основном), медная широкая чаша, похожая на маленький тазик, небольшое распятие – меньше десяти сантиметров в длину, из плохого, потемневшего серебра. Фигура Христа на нем тоже была оформлена (отлита, видимо) очень грубо, так что Ефим, хмыкнув, сказал:
–Да уж, старче, с твоим не сравнить.
Тот только кивнул, но проныра Петька успел, пока они все складывали обратно, выспросить, что за такое распятие у них, и Ефим сдал старца с потрохами. Михайла просто ухмылялся, глядя на весь этот цирк. Вообще, похоже было, что Петьку из дома сплавили специально, ибо он в больших дозах утомлял. Но… он все же выпросил, и Седов достал из-под свитера свой крестик и показал ребятам из своих рук. Петька просто раскрыл рот, а Олав, хоть и был сдержаннее, но тоже, по виду, на время выпал из реальности.
–Видал, какое красивое?… А ты говорил, враки, про будущие времена – сдал Олава громким шепотом отмерший через пару минут Петька.
Тот снова начал краснеть. Тем временем все церковные принадлежности были сложены, а хранившееся отдельно церковное облачение патера они и смотреть не стали. У Николая Федоровича появилась пара идей на тему использования здания церкви, но для этого нужно было посоветоваться с князем. Правда, оставалось еще одно дело…
–Вы вот что скажите. Вам, если что, есть куда пойти? Твои родители здесь живут, я так понял, Петь, а у тебя, Олав?
Ребята оба поскучнели. Петька уже без своей кипучей энергии пояснил, что, как отца в ополчение забрали по осени, так вестей от него и не было, а мамка с мелкими тут, конечно, но живет бедно и вообще… Олав снова мялся, но прямо сказал, что патер Бенедикт забрал его сюда уже после смерти матери, а так он такой же холоп Ордена, как все.
–Понятно. Сделаем тогда так: пару дней еще живите тут. И не забывайте за едой ходить! А мы пока решим, куда вас пристроить.
И здесь варианты у Седова были, но снова надо было решать с князем и десятниками. Оставив ребят хозяйничать, они уже собрались было уходить, но Олав, видимо, все же пересилил себя и спросил:
–Можно ли будет нам попрощаться… с патером?
Николай Федорович не знал, куда вообще дели тела, и замешкался, но, оказывается, в курсе был Михайла:
–Завтра похороны, сегодня на погосте могилы копают. Проститесь, будет время.
Олав кивнул, и они распрощались. На улице уже темнело, и на коротком пути к основной усадьбе Седов замедлил шаг, вспомнив, что там опять будет душно.
–Вы, смотрите, Петьке про мой телефон не проговоритесь – с усмешкой сказал он идущим рядом Михайле и Ефиму – он же с меня не слезет, живые картинки!
Все посмеялись, и Ефим продолжил тему:
–Он тебе и машину твою разберет. Не знаю, как они его не прибили, правда. То, что мелкий, может…
–И среди орденцев могут быть разные люди – уже без смешков отозвался Николай Федорович – детей, там, любят, или вот веру свою несут диким племенам, ну, как считают правильным. Но вот все вместе эти орденцы – захватчики и убийцы здесь три сотни лет уже…
Тут уже смешков не было. И историю они знали, и его рассказы, во что это выльется дальше, помнили. Так что до усадьбы дошли в молчании и решили сразу зайти выпить взвару. Им повезло – ужинать еще никто не начал (хотя пахло с поварни вроде как пирогами), а взвар, как оказалось, был. Подала им его та самая фигуристая хозяйка кухни, Магда, как выяснилось, которая сама решила вынести им взвар и какое-то печенье. Похоже, что беспроволочный телеграф уже довел до всей обслуги, кто теперь новые хозяева, или как их считать. Так что она на довольно приличном и понятном немецком сообщила, что взвар они постоянно держат, как велено, чистоту блюдут, сменную посуду кипятком обдают – все, как сказал господин «Симеон», и вообще рады услужить. «Похоже, что обслуга решила остаться, кухня, по крайней мере – подумал Седов – да и то, и место хлебное, и столько мужиков. Было-то тут них не то шестеро, не то семеро, да и среди них – рыцарь и священник Ордена, а у них, вроде, обет безбрачия. Хотя, сейчас на такие вещи смотрят проще» – вспомнил он рассказы, как тут семьи у холопов создаются.
4
После взвара Николай Федорович пошел искать князя, спросив прежде у дневального – в усадьбе ли он вообще. Оказалось, здесь, в том самом каминном зале. Он сидел с Семеном и Степаном, Семен что-то рассказывал, а Степан довольно улыбался. Седов молча пристроился у стола, мотнув головой на вопросительный взгляд князя, мол, ничего срочного, и стал слушать. Речь шла про деревенских.
–Вуйка-то они выбрали? – спрашивал князь.
–Вроде, да – ответил Семен – то ли кузнец, то ли был кузнецом, я не понял. Ну, я поговорил кое с кем, кто по нашему знает. У них оружие под строгим запретом было, так что – только топоры, да и то, не у всех.
–Луки? Рогатины?…
–Говорят, ничего нет. Если, мол, зверь был, так орденцы сами его брали. У них, оказывается, охота по уставу разрешена.
Услышав про устав, Седов встрепенулся, но был остановлен жестом князя, мол, не сейчас.
–Ну, а сами они как тебе показались?
–Да мнутся пока – подумав, ответил Семен – мы только, считай, пришли… хотя парочка прямо рвалась посчитаться с орденцами, из наших мест не так давно угнанные. А вообще – Семен продолжил после небольшой паузы – я прошелся, спокойно глянул… они тут гораздо хуже живут, чем наши. Последнюю шкуру с них сдирали. И домишки хуже, и вообще… да вы сами видели.
–Значит, оружия у них нет… – теперь после паузы сказал князь – ладно. А что в усадьбе нашли?
–Семь наборов брони – Семен оживился – три кожаных, четыре кольчужных, даже укрепленные есть. Оружие… разное. Копья есть, самострела два, эти их короткие тесаки… Шлемы, щиты… еще небольшой запас наконечников для стрел и копий в оружейке нашелся. Она тут, внизу – он ткнул рукой в пол – в порядке содержали.
«Но это им не помогло» – подумал Седов.
–Надо было нам и с той усадьбы, что первую взяли, забрать, что там было. Тоже ведь две-три кольчужки, да из оружия что, набралось бы – продолжил Семен – но это уж, если Ефим, или кто там, поедет, заберет.
Как раз зашедший Ефим хотел было уточнить, куда и зачем он поедет, но князь остановил его, как Седова, жестом, а Семену покивал, мол, продолжай.
–В конюшнях у них, княже, пять коней верховых. Так что с тем, что мы там забрали, шесть получается. Вон, Степан готов хоть сейчас в седло – Семен кивнул на десятника, тот, и так сидевший с довольной рожей, улыбнулся еще шире и сказал:
–Добрые кони. Порода не пойму какая, видать, что-то от немцев есть, не для долгой гонки, конечно, но под седлом ученые. Нам бы, правда, пересесть?…
–Можно – князь явно имел на этот счет мысли – тогда вам к гридиным разведчикам надо добавляться, в дозоры. Конных рубок у нас пока не предвидится, а вот земли под рукой помаленьку увеличиваются… Давай вечером, что ли, и это обсудим.
Степан с удовольствием согласился, но тут Семен, добавив, что седла и вся сбруя, конечно, есть, вспомнил еще кое-что:
–Да, и отдельно доспех этого… рыцаря. Я глянул, ничего так, средне. Поножи с наручами пойдут Черному, на усиление первой линии. Верх… может, себе посмотришь, княже?
Князь махнул рукой, мол, не стоит.
–И еще меч его – добавил Семен – вот тут я даже не знаю. У нас под меч никого не готовили, а так все со своим уже…
Мозг Николая Федоровича отреагировал мгновенно:
–Семен, а можно посмотреть? И это, я слышал, у них такая форма… ну, специальная одежда, с символами орденскими должна быть?
–Сейчас принесу – Семен поднялся – и накидку эту я видел, белая такая, с красным мечом. Только… тебе-то зачем меч?…
–Идея одна есть – сказал Седов – я сейчас как раз из церкви их, ты принеси, я расскажу.
