Друзья и недруги в Скалистых горах

Глава I
Питаки

Летом 1875 года сравнялось уже пять лет с тех пор, как мы с отцом начали торговать с племенем пикуни, входившем в конфедерацию черноногих. Все это время мы, вместе с нашей упряжкой из восьми лошадей и крепкими фургонами сопровождали племя во всех его путешествиях, снабжая его нашими товарами, которые обменивали на бизоньи шкуры и меха. А теперь, сопровождаемые несколькими вигвамами, обитатели которых хотели навестить своих родственников в городе, мой отец направился в форт Бентон с выручкой от последней зимней торговли – тремя сотнями бизоньих шкур и примерно таким же количеством волчьих и бобровых, оставив меня проводить время в свое удовольствие в большом лагере на берегах реки Срезанных Берегов, всего в нескольких милях от подножия Скалистых гор. Мой отец согласился с тем, что я заслужил право на то, чтобы отдохнуть и развлечься, поскольку зимой мне пришлось немало поработать, ставя капканы на волков и бобров, пока сам он торговал в большом, удобном вигваме Одинокого Вождя, в котором мы всегда жили. К тому же он сказал, что эта возможность отдохнуть – его подарок мне на день рождения, поскольку в день его отъезда мне исполнилось девятнадцать лет. Я не стал называть ему истинную причину, по которой я хотел остаться в лагере: я просто потерял голову, влюбившись в Питаки, дочь Хромого Бизона, сестры моего близкого друга Сайи (Бешеного Волка), который был на одну зиму старше меня.

Питаки была самой красивой молодой женщиной во всем племени. Она была моей ровесницей, полным совершенством в том, что касалось лица и фигуры, с высокой грудью, энергичной, и служила объектом желания как для бесчисленных гостей племени пикуни, так и союзных ему племен. Но одно совершенно отличало её от других женщин конфедерации: она обладала бесстрашием и независимостью в суждениях, что свойственно было скорее опытным воинам. Было довольно странно, и к тому же вразрез с мольбами ее матери, что отец её к подобному поощрял; и на все предложения прославленных и богатых воинов и вождей, которые приходили к нему и предлагали за неё целые табуны лошадей, всем он давал один ответ:

– Моя дочь сама себе вождь; идите к ней и говорите сами.

Некоторые из первых женихов, смирив свою гордыню, так и сделали, и ушли, разочарованные и рассерженные её решительным отказом на свои предложения; после этого другие посылали к ней своих родственниц, чтобы те её уговорили, но с тем же результатом; после этого всего несколько молодых людей осмеливались, с малой на то надеждой, искать её руки. Все, кроме одного, Маленькой Выдры, благородного, гордого, сына богатого Трех Бизонов, который и сам владел большим табуном лошадей. Услышав её отказ, он воскликнул:

– Ты лжешь! Ты хочешь стать моей женщиной! Как Солнце видит меня и слышит меня, я говорю тебе, что ты хочешь поставить вигвам вместе со мной!

С этими словами он ударил ее по лицу и оттолкнул со своего пути. Тогда девушка побежала к своему отцу и потребовала, чтобы он покончил с Маленькой Выдрой за то, что он с ней сделал.

Но вождь с улыбкой ответил:

– Как много раз говорил я, что моя дочь сама себе вождь. Я вновь говорю это тебе, дочь: ты должна сама мстить за причиненные тебе обиды.

И её мать добавила:

– Быть может, у тебя каменное сердце, раз уж ты раз за разом отказываешь этим добрым, богатым, храбрым воинам? Или ты собираешься никогда не стать настоящей женщиной, замужней женщиной?

– Я выйду замуж. Но я молода. У меня ещё много времени для того, чтобы стать хозяйкой вигвама и удовлетворять все желания мужчины.

На это, с удивлением хлопнув в ладоши, её отец воскликнул:

– Хорошо сказано, дочь. Оставайся свободной, сколько захочешь. Ты хорошо знаешь, что дождаться своего мужчину – задача не из легких.

Я сидел на своей лежанке в вигваме Одинокого Вождя, слушал это все и думал. Я часто слышал, что женщины отворачиваются от мужчин с добрым, мягким характером, предпочитая людей грубых, порой распускающих руки, и впадают в зависимость от них. Тогда может быть, это почти неслыханное оскорбление, которое нанес Маленькая Выдра Питаки, было тем самым, что могло бы заставить её предпочесть его всем остальным. Долго хотел я просить её поставить вигвам вместе со мной, много раз была у меня возможность с ней поговорить, но из-за своей трусливой стеснительности я так и не дал ей ни малейшего намека о своем желании. Но теперь, тем самым вечером, когда она была так рассержена на Маленькую Выдру, а щека её горела от удара его ладони, я должен был сказать ей о том, что хочу сделать её своей женщиной.

Дождавшись случая, я остановил её, когда она, с ведром в руке, шла по тропинке за водой.

– Ох! Ты испугал меня, – сказала она. – И твои глаза, они такие большие и блестящие – что с тобой такое?

– Потому что они видят тебя, девушку, которую я хочу; – я сам удивился, как быстро и смело я ей ответил. – Женщина-Орел, я давно люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женщиной, моей единственной женщиной. Моей женщиной, но не моей рабыней. Ты не будешь носить воду и дрова в мой вигвам, не будешь выделывать бизоньи шкуры и кожу для мокасин, потому что белые мужчины не требуют этого от своих женщин.

– Что? Ты тоже меня хочешь? – сердито спросила она. – Я даже за водой не могу сходить без того, чтобы кто-то не захотел сделать меня своей женщиной? Нет. Я говорю нет, я не стану твоей женщиной. Я собираюсь оставаться со своим отцом и делать для него все, что нужно; только так я могу оставаться свободной и счастливой.

Я ничего на это не ответил, просто стоял и смотрел на нее, и это продолжалось, несомненно, довольно долго, потому что она продолжила, уже более мягким тоном:

– Не смотри на меня так, но смотри, как если бы я была твоей сестрой. Я твоя почти-сестра, как Бешеный Волк – твой почти-брат. Как ты любишь его, так я хотела бы, чтобы ты любил и меня; это будет самая тесная дружба, и это всем нам пойдет на пользу.

– Ах! Киньяйи! Матсики пикси отокан! (Ах! Все кончено! Это не стоит птичьей головы!) – воскликнул я; это выражение означало, что мне теперь неважно, что со мною будет дальше.

С этими словами я резко отвернулся от нее. Но она схватила меня, развернула, крепко обняла и подарила мне долгий страстный поцелуй, а затем убежала, но не к реке, а обратно к лагерю, оставив меня в таком состоянии, что я едва мог дышать. Никогда меня не целовали так, как сейчас. И что ещё могло это означать, как не то, что, хоть она и отказала мне в том, чтобы стать моей женщиной, она действительно меня любила, и совсем не как сестра. Я отправился обратно к своей лежанке в вигваме Одинокого Вождя, и весь тот долгий вечер вспоминал встречу с ней, то загораясь надеждой, то снова впадая в отчаяние. Ладно, утром я должен был найти ещё одну возможность встретиться с ней наедине, и тогда…

Я поднялся на рассвете и сидел снаружи у самого вигвама, ожидая, когда она появится. Я мог слышать, как она в своём вигваме, всего в сорока футах от меня, разговаривала со своей матерью, и называла брата сонной головой, заставляя его подняться. Она вышла за дровами, сложенными сбоку от входа, и я знаком предложил ей пройти со мной к реке; она тряхнула головой и поторопилась назад с несколькими ветками.

– Нам нужна вода; принеси немного, – сказала её мать.

– Сходи со мной; я не хочу ходить одна по этой тропинке, – ответила она. – Там страшные густые кусты, через которые она проходит. Пойдем же; дай мне другой котелок.

Они вышли и прошли мимо меня – мать с улыбкой и словами приветствия, дочь так, словно не замечала меня, и я понял, что мне не удастся поговорить с ней наедине, если она захочет этого избежать.

Вышел её брат.

– Ха! Ранняя пташка, давно меня ждешь? Ну пошли, – сказал он, и мы пошли к реке для утреннего купания.

В тот день у меня не было возможности остаться с Питаки наедине; она все время была то с матерью, то с двумя другими женами Хромого Бизона, тщательно избегая меня, как я явно видел. Но почему? Не потому ли, что она любила меня, но боялась об этом сказать? Или потому, как она сказала, что я был её почти-братом, и не более того.

Последовавший второй день подобной тактики с её стороны привел меня в прекрасное настроение – я был рассержен, в отчаянии, и готов был спросить её, даже в присутствии её семейства, будет ли она моей. Но тут прибыл один из наших друзей из форта Бентон и передал мне записку от отца, короткую и говорящую:

«Дорогой Джерри; богаты е россыпи открыты на Лососиной реке, и я присоединился к старателям. Заехать за тобой нет времени. Поместил 500 долларов на твой счет у И.Г. Бейкера и С^о. лучше оставайся там до моего возвращения. Будь умным и хорошим.

Твой отец Джон Талбот.»

Лососиная река? Река на западе Айдахо, до нее далеко. Там россыпи. Мой отец был человеком крупным и сильным; когда он вооружится киркой и лопатой, галька просто полетит! Он добудет свою долю золотого песка, если только он там действительно есть. Но я все же жалел, что он туда отправился, ведь наши дела шли отлично: у нас было товаров примерно на десять тысяч долларов, и торговля с индейцами шла хорошо. А работа на приисках зависела от удачи, и шансов у старателей было один против сотни, как я однажды слышал от благоразумного Джорджа Стила.

Я расспросил принесшего записку. Он сказал, что отец купил вьючные седла для семи лошадей из нашей упряжки, нагрузил их ящиками и свертками с едой, инструментами и прочими вещами, и, оставив фургоны и упряжь под присмотром Пятнистой Меховой Шляпы – Чарльза Конрада из компании Бейкера – отправился на юг с большой толпой всадников и вьючных лошадей. Они покинули форт, будучи в прекрасном настроении, крича и стреляя из ружей, и вели себя, словно пьяные.

Сидя на своей лежанке и размышляя над всем этим, я решил, что, раз уж отец не вернется к тому времени, когда шкуры и меха вновь станут ценными, мне придется самому заняться нашей торговлей. Но сейчас, пока впереди у меня долгие летние месяцы ожидания, я первым делом сделаю все возможное для того, чтобы Питаки стала моей, а затем вволю поохочусь вместе с Сайи и приму участие в многочисленных развлечениях в лагере.

Тут, едва я принял такое решение, к нам пришёл добрый старый Три Медведя и спросил нас, на пойдем ли мы с ним на некоторое время к Большим Внутренним озерам (озерам Святой Марии). Его сын, Оперение Стрелы, хочет поститься, чтобы получить видение, и он хочет, чтобы он вынес его на том же месте, где сам он получил такое видение, своего священного помощника, а это было на острове на нижнем из озёр. Солнечная Ласка, Росомаха и Хромой Бизона обещали пойти со своими семействами, и он очень хочет, чтобы мы присоединились к ним.

– Когда мы должны отправиться? – спросил Одинокий Вождь.

– Утром.

– Хорошо. Выйдем пораньше. Вы, женщины, слушайте меня: сегодня вечером вы должны сделать всё, чтобы снять лагерь.

– Конечно, ты пойдешь с нами, – сказал мне Одинокий Вождь.

Пойду ли я! В этом маленьком лагере у меня наверняка будет возможность касательно Питаки.

– Да, я пойду, – ответил я.

Мы поставили лагерь на нижнем озере

Перед закатом следующего дня мы поставили лагерь на нижнем озере, прямо напротив острова. На рассвете следующим утром женщины поставили хижину для потения, и Солнечная Ласка, могучий жрец Солнца, владелец трубки магии Воды, собрал в ней мужчин, и мы присоединились к его молитвам об Оперённой Стреле, чтобы его поиски видения увенчались успехом. Закончив, мы построили для юноши грубый плот, и он мелкими шагами вышел из вигвама, с распущенными волосами, лицом и руками, выкрашенными красной краской, неся только накидку и ружье, и мы смотрели на то, как он пересек поверхность озера и скрылся в маленькой сосновой рощице, росшей на озере. После этого мы с Сайи оседлали наших лошадей и отправились на поиски мяса. Скоро мы убили большого лося и принесли в лагерь лучшие его части.

И вновь Питаки вела себя так, что у меня не было шансов остаться с ней наедине; она вела себя робко и старалась держаться подальше от меня, когда я с её братом сидел в их вигваме. На второй день нашего пребывания там мы с Сайи обеспечили четыре вигвама жирным мясом толсторога – это были два прекрасных барана, которых мы убили на горе Плоской Вершины, на северном берегу озера. Потом, вечером, Три Медведя попросил нас добыть пару бизонов, потому что ему нужны были языки для церемониального курения и пира, которые должны были произойти, чтобы помочь Оперённой Стреле, который сейчас в одиночестве постился на своем острове; наши совместные молитвы и приношения Солнцу, полагал он, должны были сильно помочь ему.

Мы знали, что в долине рядом с озерами бизонов не было; их не было ближе, чем на равнинах и в оврагах у северного притока Маленькой реки (Молочной реки), а возможно, их и там не было. Но бизонья языки были нужны, и неважно, как далеко нам пришлось бы отправиться за ними, и после небольшой беседы Одинокий Вождь решил, что мы двое должны отправиться на восток, пока не сможем добыть животных, и что Питаки и её мать отправятся с нами и помочь привезти побольше мяса. Действительно, толстороги и лоси, которых мы добыли, были вполне съедобными, но все же все обитатели четырех вигвамов хотели мяса бизонов, настоящего мяса.

– Ха! Теперь у меня будет возможность поговорить с Питаки, – сказал я себе и настоял на том, чтобы отправиться на охоту с утра пораньше.

Насколько иначе могло бы все получиться – и мне пришлось бы рассказывать совсем другую историю – если бы мы так и сделали! Но многие из наших лошадей тем утром пропали, и среди них вьючные, которые нам были нужны, и отыскали мы их только после полудня в густых кустах рядом с бобровым болотом, выше по хребту позади лагеря. Но наконец мы все же вышли – Сайи и я на наших быстрых охотничьих лошадях, женщины на тех, что тянули травуа, и еще с нами было семь вьючных лошадей. Мы спустились к нижней части озера, затем повернули на восток к длинному высокому хребту и вышли к большому озеру, которое годы спустя и вполне заслуженно получило название Утиного озера; поскольку бесчисленные нырки и утки кормились там, и осенью оно было любимым местом отдыха для разных направляющихся на юг водоплавающих птиц.

Мы увидели на противоположной стороне озера семь бизонов, и Сайи предложил обогнуть его и убить их, и на этом закончить нашу охоту. Но его мать имела на это сильные возражения; бизоны явно были старыми и худыми, мясо их было жестким. То, что они тут были, говорило о том. что рядом должно было быть стадо из жирных коров и двухлеток, и мы должны были его найти. Она на этом настояла, и это стало другой причиной для моего рассказа.

Немного восточнее озера я остановил наш отряд и спросил:

– Куда течет вода из этого озера?

– Ты хорошо это знаешь; в воды Больших Внутренних озер, – ответил Сайи.

– А дальше куда?

– В Большую Северную реку (Саскачеван).

Повернувшись и указав на маленький ручеек сбоку от нас, текущий на восток, я спросил:

– А он куда течет?

Питаки нетерпеливо ответила:

– К чему все эти глупые вопросы? Ты сам хорошо знаешь, что он течет в Маленькую реку, и что, далеко на востоке, она впадает в Южную Большую реку (Миссури).

– Да. И куда впадают эти две большие реки?

– Ха! Это так далеко, что мы этого не знаем, – воскликнул Сайи.

– Северная Большая реку течет на восток и север в соленую Бескрайнюю Воду, и это южная граница страны, где не бывает лета, страны Вечной Зимы. Люди там живут в маленьких хижинах, которые делают из снега и льда. Они носят только меховую одежду. Они питаются только рыбой и странными плавающими животными, живущими в Бескрайней Воде. У них нет лесов; огнем они пользуются, сжигая в маленьких плошках жир из рыб.

– Ха! Какими же бедными должны они быть! – воскликнула Питаки, невольно вздрогнув.

– Да. Нам бы не понравилось так жить. Но послушай. Южная Большая река другая. Она течет на восток, впадая в еще большую реку, а та в еще большую, которая течет на юг в страну Вечного Лета, где никогда не выпадает снег, где трава и деревья все время зелены, где много-много разных ягод, которые можно есть, пока мы кочуем или ставим свои вигвамы в снегу и сжигаем очень много дров, чтобы в наших вигвамах было тепло.

– А бизоны там есть? – спросил Сайи.

– Нет. Но много оленей.

– Как счастливы должны быть люди, которые там живут! – сказала Синопаки. – Подумать только: они сидят на теплом солнце и едят ягоды, пока Творец Холода заставляет нас страдать в течение долгих лун от ветров и буранов.

– Я хотел бы провести там одну из наших зим, даже если в этой стране нет бизонов; хватит нам оленей и множества ягод, – сказал Сайи.

– Да, я собираюсь это сделать, – сказал я. – Когда я женюсь, то возьму свою женщину в Много Домов (форт Бентон), и там мы сядем на огненную лодку и поплывем в страну Вечного Лета, и там останемся, пока лето вновь не вернется к нам.

Говоря это, я многозначительно посмотрел на Питаки. Вот те на! Глядя мне в глаза, она улыбнулась, слегка кивнула и посмотрела в другую сторону. Не говоря больше ни слова, я пятками ударил свою лошадь, чтобы заставить её идти, испытывая большую радость, чем за много последних дней. Поцелуй Питаки был не случайным. Она любит меня; она будет моей, чувствовал я.

Солнце садилось, когда мы добрались до северного притока Молочной реки, или, как мы её называли, Маленькой реки, и спустились по её южному берегу, откуда могли видеть её долину и равнину по ту сторону. Двигая так, мы уже в сумерках заметили на южной равнине большое стадо бизонов, примерно в трех милях от нас, которые вытянулись в длинную колонну и направлялись к реке на водопой. Было уже слишком поздно, чтобы гнаться за ними, но они должны были прийти сюда утром, так что мы свернули вниз в долину и остановились в роще из ив и хлопковых деревьев, росшей вдоль берега. Сайи и я стреножили лошадей и пустили их пастись; женщины развели маленький костер, и мы перекусили пемиканом и чаем, ещё немного поговорили о стране Вечного Лета – мои слушатели хотели знать о ней все, что я мог рассказать. Потом мы легли спать.

Сайи разбудил меня на рассвете.

– Пойдем, мы должны отправиться за добычей; несомненно, стадо ещё должно быть в долине, и к нему легко будет подобраться, – сказал он.

– Нет. Не будем торопиться; давай сперва позавтракаем, – ответил я.

– Орлиная Голова, твой почти-брат прав, – сказала мне Синопаки.– Стадо ещё может быть в долине, где, под прикрытием леса, вы можете подобраться к нему и убить много бизонов. Идите сейчас. Мы с дочерью пойдем позже, и будем с вами, когда придет время свежевать вашу добычу. Здесь в парфлеше у меня пемикан; поешьте по пути.

И это был последний повод для моего рассказа. Если бы мы остались с женщинами, помогли им оседлать лошадей и пойти с нами, насколько иначе все бы сложилось!

Глава

II

Убийство и похищение

Лошади, кормившиеся на густой траве долины, отдыхали рядом с лагерем. Сайи и я взяли наших быстрых скакунов, оседлали их и отправились вниз по долине, но скоро поднялись на её южный гребень, откуда открывался хороший вид на равнину. На ней видно было только несколько маленьких стад антилоп, так что мы были уверены в том, что стадо бизонов до сих пор находится в долине. Мы спустились туда быстрой рысью, пересекая реку туда-сюда, стараясь по возможности оставаться под укрытием деревьев. Тут и там чернохвостые олени разбегались при нашем приближении, высоко вскидывая все четыре ноги – это были самые медленные бегуны среди всех оленей; и маленькие группы антилоп на равнине, самые быстрые и сразу нас замечавшие, казались бело-желтыми вспышками света, когда убегали. Тут и там волки и койоты трусили сбоку от нас, с интересом поглядывая на нас с безопасного расстояния, хорошо зная, что там, где пройдут охотники, обязательно найдется, чем им поживиться.

Бизоны оказались там, где мы и ожидали их найти – примерно в трех милях ниже лагеря. Они паслись в длинной, широкой, поросшей густой травой долине на северном берегу реки, и уже собирались, чтобы вслед за несколькими старыми коровами, которые были вожаками этого стада, подниматься на равнину. Наши лошади учуяли их, когда мы переправлялись через реку и входили в узкую полосу окаймлявших её деревьев, и начали беспокойно себя вести, пытаясь освободиться от своих удил – так велико было их стремление бежать туда, куда мы направлялись. В прежние времена наши охотничьи лошади были действительно кровожадными – такого трудно было ожидать от травоядных животных. Они любили гнаться за стадом и догонять жирных животных, которых мы выбирали. Казалось, их возбуждал грохот тысяч копыт, треск выстрелов и запах крови от падающих и умирающих косматых животных.

Выбравшись из леса, мы оказались прямо позади стада прежде, чем животные осознали наше присутствие, и при первых выстрелах они разбежались, только для того, чтобы снова собраться для мощного рывка на равнину. Мы выбрали себе добычу по округлым ляжкам – чем они круглее, тем больше там было жира. Наши лошади подносили нас ближе к ним с правого бока, и при выстреле – всегда в легкие – кровь текла у них изо рта и носа, и, более не глядя на них, зная, что скоро они упадут, мы уже высматривали другое жирное животное. Поскольку много животных нам было не нужно, не больше, чем могли увезти наши вьючные лошади, я старался выбирать только самых жирных коров, и у подножия склона, убив трёх, я остановил свою лошадь, и Сайи тоже.

Выбравшись из леса, мы оказались прямо позади стада

– Сколько? – спросил он.

– Три жирные, – ответил я.

– Я убил пять.

Мы оглянулись назад по своим следам и увидели восемь темно-коричневых холмиков на зеленой траве долины.

– Достаточно; более чем достаточно для нас, – сказал я.

Мы вернулись к ближайшей корове, спешились, наточили свои ножи и скоро сняли с неё шкуру и разделили мясо на удобные для перевозки куски, не забыв про языки – самую лучшую их часть, которые варили, жарили, коптили или вялили, и которые были очень нужны жрецам Солнца для проведения церемоний.

Мы свежевали вторую корову, и, высматривая, не приближаются ли женщины, недоумевали, почему они так задерживаются. Потом, приступив уже к третьей корове, мы начали волноваться, боясь, что сними могло случиться что-то плохое, поэтому сели на лошадей и поскакали вверх по долине быстро, как только могли. Мы добрались до долины, где разбили лагерь, и Сайи воскликнул:

– Наши вьючные лошади, и лошади женщин для травуа! Их не видно!

– Может быть, поднялись на равнину, где мух меньше – ответил я.

Небольшая струйка дыма поднималась над нашим лагерем в маленькой роще, и, указав на неё, Сайи сказал:

– Скорее всего, мать и сестра там, и с ним все в порядке; может быть, они ищут лошадей и не могут отправиться к нам.

– Ну, ведь они были стреножены и далеко уйти не могли; мы скоро их найдем.

Мы приблизились к лагерю, и Сайи крикнул:

– Эй, лентяйки, мы проголодались; дайте нам поесть.

Ответа не было. Было странно, что они не ответили и не выбежали нам навстречу.

Мы вошли на маленькую полянку среди рощи, остановили своих лошадей и широко открытыми глазами уставились на то, что предстало перед нами: мертвую Синопаки! Она лежала на спине рядом с дымящимся костром, в который были брошены наши вьючные седла. Питаки нигде не было видно. Пропали наши накидки и одеяла, ведро для воды, котелок и небольшой запас еды. Мы громко крикнули: «Питаки! Иди к нам!», – но никто не откликнулся. Мы тщательно осмотрели маленькую рощу, но не нашли никаких её следов ни в ней, ни в соседней роще и зарослях шиповника и ив, и наконец Сайи сказал:

– Моя сестра не мертва! Один из врагов забрал её. Я не успокоюсь, пока не найду его, убью его и спасу её.

Слезы текли из его глаз. Он поднял руки к небу и воскликнул:

– О Солнце! О могучее, что наверху! Будь милостиво ко мне! Помоги мне найти и убить похитителя моей сестры! Помоги мне найти и убить убийцу моей матери!

Я тоже горевал по Синопаки. С легким характером, добрая, неутомимая женщина, которая практически стала мне матерью и всегда что-то делала для моего удобства. И вот она лежала здесь, жестоко убитая ударом боевой дубинки. Но более горя была моя ненависть к неизвестным врагам, которые убили её и пленили Питаки. Меня пронзил холод, когда я подумал о том, какая судьба её ожидает; я горел желанием спасти её и медленно и мучительно убить их всех.

– Сайи, почти-брат, послушай! – крикнул я. – Как Солнце видит нас, так и мы никогда не успокоимся, пока не заставим этих убийц и воров отплатить за то, что они сделали здесь и сегодня.

И, снова подняв руки к небу, Сайи пообещал:

– Ты слышало его, о Святое Наверху. Что сказал он, сказал и я!

Мы направились к выходу из долины, где в последний раз видели наших лошадей, и оттуда их след был хорошо виден; враги погнали их на северный склон долины, поднимавшийся к равнине, а оттуда на запад, примерно в сторону северного склона Нина Истаки (горы Вождь), выдающейся вершине Скалистых гор, которая является священной горой для племен черноногих. Мы не могли определить численность отряда, разве что были уверены в том, что в нем имеется семь вьючных лошадей и две для травуа, которых они забрали у нас. Проследовав по их следу пару миль, мы нашли ярко раскрашенную сплетенную из травы сумку, которую кто-то из них потерял, и в ней обнаружили маленькие сверточки из оленьей кожи, в которых была красная, желтая и синяя краска; шило, иголки и нити из жил; женское платье из оленьей кожи, с длинной бахромой, красиво расшитое цветными иглами дикобраза; пару маленьких узких мокасин из толстой кожи, подошва и верх которых были сделаны из одного куска; и, наконец, сверток, в котором было два или три фунта жареного камаса. Было вполне понятно, что сумку эту потеряла женщина, и принадлежала она к одному из племен Западной стороны – то есть живущих к западу от Скалистых гор; ведь мокасины разных равнинных племен имеют подошву из полусыромятной кожи, а жареный камас – пища исключительно западных племен. То, что в отряде была женщина, ничего не значило; женщины всех племен, и западных, и равнинных, иногда сопровождали своих мужчин на тропе войны.

Изучив свою находку, мы проехали ещё милю или две, пока окончательно не убедились в том, что военный отряд направляется к Малым Внутренним¹ озерам, откуда идут несколько троп, которые поднимаются на перевалы Хребта – вершины Скалистых гор – и спускаются в страну калиспелсов, кутенаи, спокенов, пенд’ореллей и других племен, со всеми которыми все три племени черноногих в то время были в мире. К чему тогда этот жестокий набег на нас? Быть может, военный отряд одного из наших племен нарушил мирный договор и совершил набег на лагерь одного из племен Западной стороны, убил нескольких из них и ушел с табуном их лошадей? – предположил Сайи.

– Может и так, – ответил я. – Во всяком случае, на своих усталых охотничьих лошадях мы вряд ли догоним этот отряд, а если и догоним, то их слишком много, чтобы нам с ними сражаться.

– Верно! Верно! – согласился он. – Нам остается только вернуться и сделать то, что нам остаётся сделать. Но о, они буду т плакать! Плакать! Плакать за то, что они нам сделали!

Мы вернулись в наш разграбленный лагерь, и я прицепил к своей лошади травуа бедной Синопакии сам погрузил на неё её тело, поскольку мужчины-черноногие редко прикасаются к телам своих покойников; это исключительно женское дело. Сайи сидел спиной ко мне, пока я выполнял эту скорбную работу, и, когда я закончил и мы сели в сёдла, он двинулся первым, примеряясь в шагу моей несущей двойную ношу лошади.

Уже после полуночи мы приблизились к нашему лагерю, и когда мы увидели четыре вигвама, смутно освещенных светом луны, Сайи сказал мне:

– Голова Орла, почти-брат, пожалей меня! Я не могу надеяться на свой голос; он срывается; сообщи печальную весть, которую мы принесли, тем, кто находится в наших вигвамах.

Хромой Бизон спал чутко и услышал наше приближение, когда мы приблизились к его вигваму, он отбросил входной полог и вышел – настоящий человек-гора, шести футов и шести дюймов ростом, мускулистый и пропорционально сложенный, приятного облика и всегда державшийся с большим достоинством. Он сразу увидел сверток на нашей травуа и спросил:

– Голова Орла, Бешеный Волк, что случилось?

– Там, где мы охотились на бизонов, военный отряд с Западной стороны напал на наш лагерь, они убили твою женщину и убежали с твоей дочерью и нашими лошадьми, – ответил я.

Три его жены, бывшие в вигваме, проснулись и услышали мою новость и, вскочив со своих лежанок и завернувшись в одеяла, они выскочили наружу, причитая о покойной и повторяя, что она ушла, ушла, ушла в Песчаные Холмы. Ведь их было четыре сестры, дочерей могучего в прежние времена вождя, Черной Ласки, и Синопаки была из них младшей. Эти трое всегда любили её, баловали, поручали ей самую легкую домашнюю работу, и так же сильно любили её дочь, Питаки, которая, что достаточно странно, была единственной девочкой среди всех их детей.

Поторопились к нам и обитатели других вигвамов, некоторые и женщин сразу присоединились к причитаниям, мужчины старались понять, что случилось с нашим маленьким охотничьим отрядом. Но своим могучим голосом Хромой Бизон потребовал тишины, и я во всех деталях рассказал ему о том, что мы делали, и о том, что случилось с нами по другую сторону водораздела; после этого мужчины собрались на совет в вигваме Солнечной Ласки, оставив женщин готовить тело к похоронам.

Женщины раздули огонь в вигваме, и мы молча смотрели, как он разгорается.

Потом Три Медведя сказал:

– Хромой Бизон, друг наш, сердца наши опечалены; твоя большая потеря, твоё горе – это и наша потеря, и наше горе. И в том моя вина, я причина тому; только по моей просьбе ты пришел сюда со мной, иначе ты сейчас был бы в большом лагере нашего народа, и твоя женщина и твоя дочь были бы в безопасности в твоём вигваме.

Другие высказали, какую печаль они испытывают, и Росомаха сказал:

– А теперь, друзья мои, что, как вы думаете, мы должны сделать?

– Что до меня, то я вернусь на реку Срезанных Берегов, к нашему народу, и приготовлюсь искать убийц моей женщины и похитителей моей дочери! – с яростью воскликнул Хромой Бизон.

– И мы пойдем с тобой, – сказал Солнечная Ласка.

– Да. Бесполезно оставаться здесь, потому что, даже хотя мой сын, который сейчас на острове, получит своё видение, оно не будет иметь никакой силы, раз уж такое большое несчастье постигло нас здесь, – сказал старый Три Медведя.

– Ах! Тогда мы должны собраться и уйти, как только женщины уложат бедную покойницу на её последнем ложе, – сказал Росомаха.