Kitabı oku: «Когда не горят костры», sayfa 3
Придёт серенький волчок
Под сапогом хрустнула ветка, и Старший дёрнулся, глянул на землю. Белое пятно налобного фонаря выхватило из темноты жухлые листья, выступающие из земли корни и мелкий мусор. Охотник чертыхнулся и дальше пошёл медленнее, освещая только несколько метров перед собой. Ружьё до поры было опущено в расслабленных руках, но он готовился вскинуть его при малейшей опасности.
Младший вертел головой во все стороны, свет от его фонаря метался по лесу, высвечивая кривые ветки, паутинки между ними, вспугнутых ночных птиц. Он легкомысленно насвистывал под нос песенку о диких зверях, заглушая треск рации.
– Заткнись, – отрывисто бросил Старший, не оборачиваясь. Конечно, лес, который они прочёсывали, лесом нельзя было назвать даже с большой натяжкой – так, перелесок рядом с посёлком. Но тут уже нашли пару растерзанных тел местных пьяниц, а совсем недавно начали пропадать и дети.
Младший послушно замолчал, но ненадолго:
– Темень, хоть глаза выколи. Новолуние же! Кого мы тут надеемся поймать? Все оборотни ещё две недели будут дрыхнуть в своих кроватях, совсем как добропорядочные граждане!
Старший остановился. Вдалеке мелькали отблески фонарей других охотников, рация изредка выплёвывала обрывки чужих переговоров. Ни гражданских, ни полицию в лес не пустили – слишком непонятным, а потому и опасным оказался зверь, с одинаковой лёегкостью задравший и мальчишку, и взрослого мужчину.
– Это может оказаться и человек, – нехотя предположил охотник, разминая плечи. – Дикий зверь обглодал бы ребёнка, и дело с концом, а не гнал бы по лесу и не потрошил бы заживо.
– А ты тела видел? – В голосе Младшего сквозило нездоровое любопытство. В егерском подразделении не было высших и низших чинов; все, кто выходил лицом к лицу со смертью, считались равными. Но Младший только недавно закончил обучение и заступил на службу, и многое ему ещё не рассказали – не дорос, мол.
– Только ребёнка. Хотя в том, что от него осталось, вообще с трудом угадывалось что-то человеческое. Признаюсь, даже мне к горлу подкатило. Не представляю, каково пришлось его родителям – нашли-то мальца местные, днём, ни у кого ума не хватило родню не подпускать.
Младший передёрнулся, отгоняя кровавые картины, подсунутые воображением. С неба ему подмигивали колючие августовские звёзды.
* * *
В кабинет участкового ведьма вломилась, даже не обратив внимания на доносящиеся из-за двери голоса.
– Рыдайте-рыдайте, не отвлекайтесь, – бросила она замолкнувшей на полувсхлипе женщине и, сняв с полки тяжёлую папку-скоросшиватель, на весу начала листать её в поисках нужного документа.
Полицейский недовольно на неё покосился, поморщился, но смолчал. Если уж довёл дела в своём участке до того, что на ночь глядя заявился спецотдел с егерским подразделением, то лучше молчать и не привлекать внимания. Или попытаться наконец унять рыдающую женщину, вклинившись в удачно образовавшуюся паузу.
– Успокойтесь и идите домой. Лес прочёсывается, уверен, вашу дочь быстро найдут. Она ведь пропала всего несколько часов назад? Шансы на то…
– Эта малолетняя засранка не пропала, а сбежала! – недовольно рявкнул набычившийся мужик из угла кабинета.
Участковый недовольно на него покосился, но замечания делать не стал, продолжив утешать женщину, и та, заворожённая спокойным голосом, словно ребёнок – колыбельной, быстро дописала заявление, тихо и изредка всхлипывая.
Ведьма, привлечённая разговором, скосила на пару глаза, продолжая делать вид, что изучает документы. Сухая, измождённая женщина показалась ей похожей на помойную кошку – такая же жалкая и нездоровая. Даже в душную августовскую ночь она надела кофту с длинными рукавами, скрывающими руки до самых пальцев. И не жарко ей?
Ее спутник – муж, наверное, – производил ещё более неприятное впечатление. Покрасневшие глаза – но не от слёз, а от злобы, – внимательно следили за каждым движением женщины. Он хмурился и морщился, когда она начинала всхлипывать, прижимая ко рту тонкую ладонь. Не похож на безутешного отца.
Громко захлопнув скоросшиватель, ведьма подошла к столу, ощущая на себе чуть ли не враждебный взгляд мужика и исполненный страха – матери.
– Когда она пропала?
Женщина молча пялилась на неё и не спешила отвечать. Пришлось щёлкнуть по жетону спецотдела и повторить вопрос.
– Да часа два назад, наверное, – запинаясь, пробормотала женщина, постоянно оглядываясь на недовольного мужа, словно в поисках одобрения. – Или три. Мы забрать её приехали, да. Сказали ей собираться, сами чай попили с бабушкой…
– Вашей мамой?
– Нет, нет… Моего мужа покойного… Так вот. Чай попили, даже машину завели, а её нет нигде. Мы и в её комнате искали, по улицам ещё, соседей расспросили…
– А потом уже пришли сюда, – в ответ своим мыслям кивнула ведьма. – Значит, часа три. Почему решили, что девочка пропала именно в лесу?
– Да где ж ещё этой поганке быть? – снова рявкнул мужик, даже приподнимаясь на стуле. – Вожжа под хвост попала, вот и понеслась куда подальше! И чего вы тут рассиживаетесь! Ищите её наконец, дармоеды хреновы! За что я государству налоги плачу, чтоб вы тут по кабинетам сидели?!
Ведьма безмятежно выслушала ругань мужика, не отводя от него внимательного, испытующего взгляда. Когда он замолк и откинулся на стул, тот скрипнул под его весом. С трудом удержав на лице вежливую улыбку, она кивнула:
– Конечно, егеря её найдут, – и, обернувшись к участковому: – Им уже сообщили её описание? Нет? Ну так сообщите. И наведите, наконец, порядок в документах, ничего найти невозможно.
Ведьма поспешила покинуть кабинет, всё отчётливее и отчётливее ей мерещился перегар, исходящий от мужика, хотя она ясно осознавала, что в прокуренной комнате различить какой-либо запах не под силу и охотничьей собаке. Она не могла избавиться от уверенности, что под длинными рукавами женщина прячет тёмные, почти чёрные синяки.
В коридоре сидела сгорбившаяся старушка, сложившая ладони на навершии трости. В холодном свете электрических ламп седые волосы, стянутые в аккуратный гладкий узел, отсвечивали неестественной белизной. Ведьма едва не прошла мимо, но сбилась с шага, потопталась и несмело присела рядом. Кончиками пальцев коснулась плеча над сползшей вязаной кофтой:
– Вам нужна помощь? Может, воды?
Старушка едва заметно качнула головой, не поднимая взгляда от пола. Ведьма замерла, сжалась и прикусила губу. Молчаливую, застывшую бабушку было жальче, чем мать, рыдающую суматошно, но тихо, чтобы не разозлить мужа. Старушка не изображала безутешную скорбь, ничего не требовала, лишь смиренно ждала хоть каких-либо вестей, как приговора. Её хотелось утешить и ободрить, обнять и проводить домой, и чтобы там непременно уже ждала потерянная девочка: «Бабушка, где ты ходила так долго?»
– Не переживайте, её найдут, вот увидите.
Старушка вздрогнула, подняла на ведьму сухие выцветшие глаза.
– Наверное, я плохая бабушка, – сказала она тихо. – Я не хочу, чтобы она вернулась.
От удивления ведьма застыла соляным столбом, ладонь так и замерла над плечом старушки. Та поспешила отвести взгляд, пробормотала, глотая слова:
– Ох, извините. Совсем старая стала, не соображаю, что несу.
И, прежде чем ведьма её остановила, она побрела к выходу.
* * *
Младший внимательно выслушал сообщение по общей волне, одними губами повторяя описание девочки, и, выключив передачу, в сердцах бросил:
– Да им тут мёдом, что ли, намазано? Только утром мальчишка пропал, так и девчонка теперь! Других мест для игр не нашли?!
Старший сплюнул. Хотелось курить, но сейчас даже за кубинские сигары охотник не согласился бы выпустить ружьё из рук. Летний лес, тёплый и пропахший грибами, уже давно перестал казаться приятным местом для пикника.
– Или их что-то заманивает. Странно только, что на детей переключилось.
– А до них?
– Точно был пьяница местный, но его никто не хватился, а когда завонялся – списали, что умер от палёнки, а звери падаль обглодали. Хотя какие звери тут? Метра не пройдёшь, чтоб бутылка или фантик под ноги не попались!
Младший поудобнее перехватил ружьё, на поясе тихо постукивали костяные ведьмины амулеты. Им он не доверял – чёрт знает, как и отчего защищают, пуля и верный нож как-то надёжнее. Но всем егерям перед облавой выдали гроздь подвесок, а ведьма, отправленная в эту глушь вместе с ними, собрала их кровь. Тонкий порез на запястье всё ещё ныл под повязкой, словно напоминание – не на прогулку вышел.
Чем дальше они уходили от дачного посёлка, тем сильнее и гуще становился запах прелых листьев и тухлой воды – в полукилометре начиналось болото, почти высохшее за лето, но всё ещё вонючее. Чем ближе к нему, тем сильнее земля проминалась под ногами, тем чаще на тёмных стволах светлели проплешины мха.
Свет от маленьких, но мощных налобников не столько разгонял темноту, сколько выхватывал из мягкой тьмы нестерпимо яркие пятна, и казалось, что осталось только два цвета – чёрный и белый.
Треск из рации доносился всё реже – охотники спустились в низину. Деревья здесь росли гуще, но были какими-то хилыми, почти голыми, с тонкими слабыми веточками и лохмотьями отходящей корой. Зато на каждом шагу виднелись шляпки грибов, выглядывающих из-под палой листвы. Но охотники не обращали на них внимания, если попадались под ноги – равнодушно давили. Не до них.
От густого спёртого воздуха неприятно свербело в носу, Старший умело задерживал дыхание, Младший сопел и шмыгал носом, тёр его о плечо. Нехорошее место, местные сюда даже за богатым грибным уловом не ходили. Здесь и раньше пропадали люди, но чаще приезжие, ещё не знавшие леса, его законов и правил.
Старший недовольно покосился на небо. Меньше чем за час его затянули полупрозрачные серые облака, словно густым слоем пыли присыпали. Ни одна звезда не мелькала в редких прорехах. Теперь, если заблудятся, то ждать утра придётся, чтоб по солнцу выходить – стрелка компаса уже давно вертелась как угорелая, о GPS-навигаторе и говорить нечего. Здесь даже мощные рации онемели.
Младшему егерь ничего не сказал. Может, обойдётся ещё, нечего раньше времени нервы трепать. И, хотя интуиция и твердила, что отсюда ноги надо бы унести, опыт и чутьё бывалого охотника не давали свернуть, требовали обыскать каждый куст, поднять каждый листик, осмотреть каждый пень и каждую кочку.
И не терять бдительности.
Именно в таких местах, уже чуя запах близкой добычи, охотник и превращается в жертву.
Старший остановился, втянул кисловатый воздух. К вони болота примешивался ещё один запашок, резкий и неприятный, но откуда пахло и чем, охотник понять не мог. Младший за спиной медленно оглядывался, белое пятно света неторопливо переползало с дерева на дерево. Но вскидывать ружьё он не спешил, берёг силы.
– Кровью пахнет, – уверенно заявил он, продолжая внимательно осматриваться и как бы невзначай удобнее перехватывая ружьё. – И блевотиной.
– Бойней, – веско уронил Старший и аккуратно, шаг за шагом двинулся вперёд, разводя дулом ружья ветки кустов перед собой.
Запах усиливался, накатывал волнами вместе со слабым движением воздуха. Охотники переглянулись и пошли ещё медленнее, неосознанно оттягивая неизбежный и жуткий момент.
Смерть – это всегда гадко, отвратительно и грязно, особенно если смерть насильственная. Особенно если это смерть ребенка.
Кровавые пятна на земле казались почти чёрными, вязкими, словно дёготь, лишь слегка поблескивали красным, отражая свет. Старший присел, растёр между пальцами тёмный сгусток. Впрочем, пятен вокруг было столько, что сразу становилось ясно: спешить здесь уже некуда.
Верхняя половина тела почти не пострадала, только на сморщенном, перепачканном личике застыла нечеловеческая гримаса, да распахнутый рот оказался забит травой и мхом. От живота и ног осталось одно кровавое месиво, растянутая на несколько метров требуха и белеющие в страшной ране обломки кости.
Младший дышал сквозь зубы, редко, тяжело, с присвистом, сдерживая рвоту. Старший до побелевших костяшек сжимал ружьё, но смотрел только на маленькие ладони, всё ещё судорожно стиснутые на обломанных ветках и с корнем вырванной траве.
Наконец он нашёл в себе силы хрипло и отрывисто бросить напарнику:
– Вызывай следаков. Поднимись выше. Где сеть ловит.
Он не сомневался: тварь, кем бы она ни была – человеком ли, зверем ли, – уже отправилась за следующей жертвой.
* * *
Ведьма зачем-то заявилась вместе со следственной группой, ведомая то ли женским любопытством, то ли колдовским чутьём. Сунулась к телу, не слушая заполошных окриков, словно не понимая, что там увидит. Замерла над трупом, больше похожим на сломанную игрушку, чем на ребенка, и с утробным стоном бросилась в кусты.
– Теперь точно блевотиной, – хмыкнул Младший, и тут же схлопотал от напарника подзатыльник.
Ведьма вернулась побелевшая, серьёзная и взволнованная. Уже спокойно присела рядом с телом, шумно втянула воздух, ощупала каждую пядь земли вокруг трупа.
– Это не человек и не зверь, – наконец медленно произнесла она, словно сама сомневалась в своих словах. – И оно не разумно.
Кто-то из следаков недоверчиво хмыкнул, кого, мол, предлагает искать эта странная женщина, но егеря помрачнели, понимая, кого может бояться ведьма. Она подошла к ним, бесцеремонно проверила костяные амулеты, пристально вгляделась в глаза. Старший стойко вытерпел взгляд колючих зрачков, Младший поёжился, чувствуя, как по хребту ползут мурашки.
– Ищите девочку, – тихо посоветовала ведьма, прежде чем отойти, – тварь всё равно окажется рядом с нею.
Ей было неспокойно, словно что-то важное лежало у неё под носом, а она не замечала. Молча и тревожно ведьма следила, как грузят ребёнка – вернее то, что от него осталось, – на носилки. Родителей позовут на опознание, но господи, куда милосерднее было бы не показывать им останки сына!
Ей настолько сильно не хотелось присутствовать на опознании, что едва машина въехала в посёлок, ведьма выскочила из неё и нервно зашагала к полицейскому участку по главной улице. Духота ночи только туманила и путала мысли, подкидывая новые и новые предположения в топку тревоги. Ведьма очень хотела верить, что во всём виноват маньяк, обычный сумасшедший с ножом, человек из плоти и крови, которого можно остановить метким выстрелом или ударом по голове. Но рядом с растерзанным телом не было ни следа мыслей, только густая злоба, ненависть, настолько сильная, что обрела форму, когти и зубы.
Что привело эту тварь сюда, в ленивый и сонный посёлок, где люди удивительно нелюбопытны, пока что-то не покушается на их жизнь? Почему она охотится именно здесь? Как выбирает жертвы? И почему…
Ведьма настолько глубоко погрузилась в раздумья, что едва не налетела на старушку, бабушку пропавшей девочки. Они застыли друг напротив друга, смущённо и неуверенно, желая что-то сказать и не смея этого сделать.
– Она… – старушка подняла заплаканные глаза, – она нашлась?
Ведьма молча покачала головой, остро чувствуя чужое горе, как своё собственное.
– Если вы мне дадите её вещь, – неожиданно выпалила ведьма, – я попробую поискать её. Ну… магией поискать.
Она договорила и похолодела от ужаса, сообразив, что предложила. Магический поиск запретили не просто так, не было чар коварнее и страшнее, чем эти, дарящие сладостную надежду и выпивающие душу. Ведь прежде, чем что-то найдётся, что-то другое должно пропасть. Бывало не раз – и глупая ведьма во время ритуала исчезала, и вместо потерянного возвращалась одна личина. Потому не ведьмы творили ритуалы для поиска детей, а егеря прочёсывали лес.
Но предложение прозвучало, и лицо старухи озарила призрачная зыбкая надежда.
– А вы правда можете?..
«Отказать сейчас – разбить ей сердце, – горько обдумывала ведьма, проклиная свой длинный язык и мягкое сердце. – Я всегда успею сказать, что ничего не вышло».
– Могу.
В доме было темно, тихо и тревожно, словно посреди комнаты уже стоял открытый гроб. Старуха медленно прошлась по дому, зажигая свет, но ведьма не последовала за ней, осталась на веранде. Ей казалось, что если она зайдёт внутрь, произойдёт что-то страшное и необратимое. Стоит ей увидеть простенький деревенский быт, свидетельства семейной теплоты, детской радости, тихого летнего счастья, и она не сможет соврать про поиск.
И в глупой жертве потеряет себя.
– Проходите, – прошелестела старушка, провела гостью в тесную уютную кухню, где тихо бормотало радио и за цветастыми занавесками на подоконнике в низких горшочках зеленели ростки душистых трав. На углу стола стояла маленькая кружка, эмалевая, с голубыми цветочками. От неё ещё пахло ягодным компотом.
– Она ведь сбежала, когда родители приехали? – ведьма припомнила жалобы матери в участке. – Так не хотела возвращаться, что даже компот не допила?
Бабушка молча кивнула, тяжело опустилась на табуретку напротив. В обессиленно опустившихся плечах читалось смирение и такое глубокое горе, что ведьма подумала, может, и врать-то не придётся и искать не придётся тоже. Может, старухе нужно просто выговориться, рассказать, какой чудесной девочкой была внучка, что любила, как смеялась, как хитро щурила глаза и озорничала. Ведьма не помнила примет девочки, переданных егерям, но увидела её образ, словно всю жизнь прожила по соседству – острые коленки, содранные локти, светлая чёлка над тёмными, почти чёрными глазами, по-кроличьи крупные передние зубы.
«Ася, – похолодев, поняла ведьма, – ее зовут Ася».
Поиск уже начался, хотела она того или нет.
– Вы сказали, что ей лучше не возвращаться, – медленно, запинаясь от неловкости, спросила ведьма. Ох, плохое начало разговора! Сейчас старушка расплачется, и как ее утешать?
Но бабушка только вздохнула и тихо заговорила, глядя в пол, словно и не было никакой ведьмы рядом, а исповедь предназначалась вовсе не ей, и не незримому священнику в церквушке, и не Господу Богу, слепому и безучастному, а полу, старому рассохшемуся полу, прикрытому цветастым половичком.
Ведьма слушала, беспомощно ощущая, как разгорается в груди алое пламя гнева, как леденеют руки, словно в ладони ей вложили шар из нетающего льда, как в ушах нарастает ровный гул разворачивающейся магии.
Чужая откровенность парализует вернее самых страшных травм, самых тёмных заклятий, самых жутких тайн.
Только и остаётся, что слушать да складывать головоломку, как обыденный бытовой ужас, маленький и незаметный, породил ужас, убивающий людей.
* * *
Ветки под ногами разъехались, и Младший едва не сорвался вниз, в незаметный в ночной черноте овраг. Старший едва успел придержать его за шиворот, посветил фонариком вниз. Вздутые, вырвавшиеся из песчаных склонов корни походили на щупальца чудовищ, неподвижно замерших в ожидании жертвы. Песок, сухие листья и мелкий сор с тихим шелестом стекали на дно оврага, и в этом звуке егерям чудился тихое язвительное хехеканье.
Мужчины простояли в тишине ещё пару минут, когда все звуки стихли, и не стало слышно ни сонного скрипа леса, ни потрескивания рации, ни отзвуков не такого уж и далёкого шоссе. Мир затих, словно поставленный на паузу. Наконец Старший пошёл вперёд. Опытного егеря почти невозможно услышать, но в неестественной тишине даже лёгкий шорох казался оглушительным.
Младший ещё пытался шагать осторожнее, дышать тише, пока не понял, что это всё не имеет значения. Тварь, кем бы она ни была, знает, что они здесь. И не боится.
Размеренный шорох шагов давил на уши и заглушал мысли, только и оставалось, что прислушиваться к каждому звуку, к каждому треску веток под подошвой, как к единственному доказательству твоего существования. Это отупляло и усыпляло, и потому Младший не сразу заметил, что напарник остановился и встревоженно вертит головой.
К шороху их шагов примешивалось ещё что-то – чужое, постороннее, как тяжёлое и хриплое дыхание в спину в пустом доме.
Егерь замер, так и не опустив ногу, затаил дыхание, но слышал только собственный пульс.
Тишина.
Старший поднял ладонь, особым образом сложил пальцы. Шутки кончились. Дальше – молча, один в один повторяя действия друг друга, замирая одновременно, как отражения, и пускаясь вперёд – быстрее и синхроннее отражений.
Снова странные неестественные шорохи примешивались к их шагам, снова все звуки замирали вместе с ними. Тени сгустились до чернильной черноты, обрели объём и плоть. Младший нервно облизывал губы, стараясь не оглядываться судорожно, вырывая пляшущим пятном света из плена темноты силуэты кустов и абрисы деревьев, в дрожащем свете фонаря больше похожие на монстра, чем сам монстр.
Он не сомневался – теперь охота идёт на них, и всё крепче сжимал вспотевшими ладонями ружьё. Он знал – без боя не сдастся.
Наконец Старший подал знак расслабиться. Кажется, никого здесь не было, кроме самих егерей, их усталости и монстров, порождённых измученным разумом. Младший шумно выдохнул, размял шею, улыбнулся довольно, словно охота уже кончилась, девчонка нашлась, а премию перечислили. Осталось только вернуться в посёлок. Осталось только…
Не успел он неуклюже пошутить про их странную и жуткую охоту, как что-то прыгнуло к ним из темноты, чёрное, тяжёлое, невообразимое, воплощённый кошмар из предрассветного сна. Оно приземлилось между егерями, мотнуло лобастой головой, из распахнутой пасти донеслось густое ворчание. Младший оцепенел, словно в землю врос, пальцы на спусковом крючке застыли. Глупая шутка так и осталась клокотать в горле, не давая вдохнуть.
Тварь разделила напарников вернее самой высокой стены, самой глубокой реки. По ту сторона кошмара застыл Старший, побелевший, как призрак, как мел. Он тоже не вскинул ружьё, не прицелился в тварь, хоть она и была близко, на расстоянии вытянутой руки – только протяни ладонь и схватишь за холку.
Но как бы близко она ни была, как бы ни рычала, мотая крупной, тяжёлой головой, Старший не мог её рассмотреть. Ни контура тела, ни шерсти, ни клыков в распахнутой пасти. Словно огромный костяк растворялся в окружающей темноте, переходил в завихрения дыма и тьмы, не имея ни плоти, ни веса. Стреляй, не стреляй, всё равно пуля насквозь пройдёт.
Тварь словно услышала его мысли, медленно повернула к нему башку. Свет фонаря поблек, заблудился в черноте кошмара, только на мгновение выхватив очертания вытянутой морды, лишь отдалённо похожей на волчью.
У твари не было глаз.
Узкая пасть, тяжёлый череп, мощная шея. Тусклая чернота призрачной плоти. Оно не могло видеть, просто нечем ему было видеть, но оно смотрело, и от его взгляда терновые колючки из зеленоватого льда подбирались к сердцу.
«Если выстрелю – попаду в Младшего», – с ужасом успел понять Старший, пытаясь совладать со страхом, но непослушные, словно онемевшие руки всё равно медленно поднимали ружьё. Опасность! – кричал инстинкт. Опасность! – вторило натренированное тело. Бей или беги, бей или беги, бей или…
– Ложись! – хрипло каркнул Старший за миг до того, как судорожно дернулись пальцы на спусковом крючке.
Он успел. Выстрел прошил тварь насквозь, взрыхлил палые листья, выбил фонтанчик пыли и комьев из земли, но Младшего не задел. Тварь коротко рявкнула и длинным прыжком бросилась прочь. Словно явилась только себя показать.
Только после этого в ноздри ударил тяжёлый звериный дух, вонь мокрой шерсти и несвежей спекшейся крови.
Старший обессиленно прислонился к дереву, чувствуя, что ноги его не держат. Бешено колотилось сердце, отсчитывая вдохи и выдохи, он наблюдал, как поднимается Младший, проверяет ружьё и фонарь и только потом отряхивается.
Он всё-таки улыбнулся во все зубы, голос подрагивал, но почти незаметно, только лихорадочный блеск глаз выдавал его да побелевшие костяшки пальцев.
– А неплохая вышла охота! Знатная добыча будет!
– Если сами добычей не станем.
Старший хотел одёрнуть напарника, напомнить об опасности, о серьёзности, о долге, а вышло – продолжение шутки, дурной каламбур, отчаянный смех в лицо неименуемой жути.
На многих зверей охотились егеря, одинаково спокойно выходили и против бешеного волка, и против безумного волколака; и неживых тварей, порчей и злом из могилы вырванных, обратно в могилу укладывали. Если у твари была плоть, была кость и была кровь, они могли её убить или изловить, накинуть намордник или удавку.
Но они не знали, как бороться с кошмаром, который не брали пули, а клыки и когти одинаково легко рвали как листья на земле, так и плоть на костях.
Но охота ещё не закончилась.
Они успели пройти не больше полусотни шагов, колени ещё подгибались, а пальцы болели от напряжения, когда откуда-то раздался тонкий детский крик.
И он не обрывался.
* * *
Вокруг участка было шумно и людно, даже слишком, пожалуй. Кто-то координировал егерей, кто-то в очередной раз допрашивал местных, пытаясь выжать ещё хоть капельку наблюдений или слухов. Откуда-то доносился тихий нечеловечий вой, едва слышимый, словно приглушённый толстыми стенами, но от него воздух вибрировал, горло пережимало, а позвоночник болезненно выпрямлялся.
Ведьма медленно выдохнула сквозь зубы. Чужое горе било наотмашь, грубым узлом оставалось в груди, мешало дышать, путало мысли.
Спасти девочку. Нужно спасти девочку. Чтобы по ней так отчаянно, так горестно не скулила мать.
«Вот только, – мелькнула острая циничная мысль, отрезвляющая лучше снега за шиворот, – убиваться по девочке будет не мать, а бабушка».
Ведьму не замечали. Она шла мимо людей, рядом с ними, слышала их голоса, чувствовала чужое дыхание и запах пота, смешанный с химической вонью энергетиков. Так пахнет усталость и ответственность, отчаянная непримиримость, готовность идти до конца, каким бы ужасным он ни был.
От неё не пахло никак. Её не замечали, когда она проскальзывала между собеседниками, успевая вставить свои пять копеек в их спор, когда расталкивала сонных и раздражительных дачников, когда отпирала кабинет участкового.
Её поиск разворачивался, красной ниточкой тянулся из пальцев, и мир уже начал её терять.
Захлопнув хлипкую дверь, ведьма прислонилась к ней лбом, позволив себе поверить, что отгородилась от ужасов длинного дня. Но эта иллюзия была настолько же зыбкой, как и тишина вокруг – стоило успокоить дыхание и расслабиться, как сквозь стены донеслись неразборчивые голоса, шаги, скрипы, приглушённые, но близкие.
На какой-то миг ведьме захотелось запереться изнутри, никуда не идти, никого не искать. В конце концов, её долг не так уж и велик – снабдить егерей амулетами от злых чар, от чужой воли, от мороков и колдовской гнили, да собрать немного крови, чтоб отследить пропавшего, чтоб знать, жив ли, цел ли, не утекла ли из него кровь, унося последние капли тепла. Вот что должна была делать ведьма – сидеть в участке, смотреть на свои серебряные фляжки с бирками-именами, перебирать костяные амулеты, а не бросаться в лес, выискивая, вынюхивая хищную тварь, как гончая.
Но стоило ей себя в этом убедить, как тут же перед глазами возникал образ вихрастой девчонки, Аси, да едва слышимый материнский вой особенно больно ввинчивался под рёбра.
Она ещё колебалась, когда теребила жетон спецотдела, криво приколотый к футболке, но слишком жуткая, слишком отвратительная догадка терзала её и не позволяла закрыть глаза и умыть руки.
Первым пропал шумный и грубый дачник, сказала старуха. С соседней улицы. Да, вы же не знаете. Головная боль наша. Как начнёт приезжать с мая, так каждые выходные музыка, дым, пьянка, чуть себя не спалил однажды. Тогда он особенно громко с участковым ругался, весь посёлок слышал. Совсем озверел – красный от водки, глаза навыкате, слюной брызжет, словно пену в бешенстве роняет. Я, говорит, таких людей знаю, что всех вас к ногтю прижмут! Хоть весь посёлок сожгу, и ничего мне не сделают! Сильно Асеньку тогда напугал. Ей потом кошмары снились, хныкала, маму звала, да кричала иногда «папа, не надо!».
Жетон лёг на стол, прямо поверх распахнутого журнала. Треснуть бы им так, чтоб стол развалился, да и долг вместе с ним!
Соседа недолго искали. Решили – утоп спьяну, как раз на берегу речки-гнилушки майку его нашли. Каюсь, вздыхала старуха, не поднимая глаз, не горевали мы по нему, больше даже радовались, дух переводили.
Про студентов никто так толком и не знает. То ли пропали, то ли побузили и к себе вернулись. Эти не пили, нет. Шутковали да хулиганили между собой. Девицы визжали, то на помощь звали, то с хохотом от парней отбивались. Наши-то, кто из крепких, старой закалки, сначала на каждый крик прибегали, думали, спасать девчонок надо. А потом рукой махнули. Пусть сами между собой разбираются. Ну вот… и разобрались. А может, всё-таки в город вернулись.
Участковый хранил табельное в сейфе, она точно знала. Не видела, как он его прятал, даже сам пистолет не видела, но её знание было чем-то большим, чем просто осведомлённость. Магия поиска прорастала сквозь её грудь, тонким побегом тянулась к девочке и тянула ведьму за собой, не позволяя остановиться и перевести дыхание.
А потом уже нашего пьяницу нашли. Он тихий был, пил себе в своей хатке на отшибе, только изредка за новой бутылкой выбирался. Вот никто и не заметил его пропажи. Вспомнили, только когда опознать пытались. Жутко было. Пахло жутко, а что осталось и представить страшно. Хорошо, что Асенька не видела, я и не говорила ей ничего, уберечь от ужаса постаралась. Кошмары-то ей так и снились.
Следующим был Васька, как его нашли, так вы и нагрянули. А толку-то, если к тому часу он уже пару дней как пролежал? Я тогда Асю перестала к лесу за ягодами пускать, перепугалась жутко – а вдруг и моя девочка сгинет? А вот Асенька тогда радовалась, говорила – поделом Ваське, не будет её дразнить! Она не злая у меня, не подумайте, просто не понимает, что смерть – это навсегда.
Пароль даже подбирать не пришлось. Пальцы быстро отщёлкали комбинацию, будто ведьма набирала её каждое утро не задумываясь. Дверца распахнулась легко, словно сама того ждала, словно ей не терпелось обнажить перед ведьмой своё сокровенное нутро.
Про Андрюшу вы и так знаете. Ужас, кромешный ужас, и представить не могу, как Наденька по нему убивается. Она ж приехала перед осенью последние тёплые деньки с сыном провести, на озёра с ним купаться бегала… Так сладко и радостно смотреть на них было, ох, как она сына холила, ни в чём ему не отказывала! А Андрюша, мир его праху, как матушка приехала, так и забыл про Асеньку. Они ведь всё лето вместе бегали – и в лес, и на поле, и по чужим дворам. От Асеньки по вечерам только и слышно было – Андрюша то, Андрюша это. А вот матушка приехала – и всё, прощай дружба. Вчера весь день Ася хмурая просидела, не ела почти, кажется, даже плакала. А потом и её мать приехала, с этим своим… Ну, вы видели его уже.
Над пистолетом тонкие пальцы замерли, словно не решаясь прикоснуться к холодному металлу. Было страшно, очень страшно, но раз уже нырнула в полынью с головой, то греби, а не иди камнем на дно. Ведьма выдохнула, зажмурилась и вцепилась в пистолет, как за спасительную соломинку.