Kitabı oku: «Футбол с улыбкой», sayfa 3

Потом из Москвы на поезде ехали в Баку. И мне приснилось, что я буду лучшим бомбардиром Советского Союза! То ли по молодости, то ли по глупости. Но через несколько лет так и произошло. В руку был тот сон.

На подъезде к Армавиру в вагон зашли двое ребят и сказали, что мне надо сойти. В этом городе тогда было две команды – «Торпедо», игравшее в классе «Б», и «Зерносовхоз», выступавший в первенстве края. Вот отец и стал в «Зерносовхозе» старшим тренером, а я только там об этом и узнал. И на два года туда перешел.

«Торпедо» это мы регулярно обыгрывали.

* * *

Папа меня в состав ставил всегда. У нас играл парень метра под два ростом, его отец ставил впереди, а меня – с краю. И когда шла длинная передача ему на голову, я уже начинал рывок. Никто не мог у меня в скорости выиграть – партнер скидывал, а я на скорости врывался в штрафную и забивал. Ни один человек не бурчал, что отец меня по блату ставит. О каком блате можно говорить, если я забивал постоянно?!

Как и дома, папа, работая тренером, никогда не кричал. Просто подсказывал, чтобы в следующий раз не повторялись те же ошибки. Все его уважали. Ему дали отдельную квартиру, где мы жили всей семьей, а еще одну очень большую квартиру – точнее, даже двухэтажный дом, – дали на всю команду. Как-то все там уместились!

При этом никогда не помню, чтобы отец меня хвалил. Ни разу! Наоборот, все время находил какие-то ошибки. И, что самое интересное, мама – то же самое. Забиваю-забиваю – не то делаешь, не туда бежишь! Даже в том сезоне 1962 года, когда уже лучшим бомбардиром чемпионата СССР стал. После каждой игры что-то находили! Строгости особой не было, но я и не давал повода думать, что зазнаюсь. И сейчас никогда ни к кому не подойду и не скажу, кто я такой…

Я не чувствовал, что отцу тяжело дался переход в тренеры, хоть он и закончил играть в пятьдесят. Он сразу все взял в свои руки, и ребята хорошие у него в «Зерносовхозе» были, как и раньше в бакинском «Локомотиве». Проживи он подольше – может, со временем и «Нефтяник» бы возглавил…

Мне в Армавире скучно не было. А нашим взрослым ребятам – да. Телевизора нет, заняться после тренировки нечем. А в центре города – танцплощадка. Они туда и ехали. Но всегда знали меру – что в напитках, что в танцах и другом. Потому что хотели играть в футбол, а в этом Зерносовхозе было полно народу, который болел за команду, и портить людям настроение не хотелось. Сын директора совхоза играл в ростовском СКА. Правый защитник, немножко тяжеловатый, но умел многое. Продержался в армейском клубе, правда, всего год.

Хоть Армавир и периферия, но меня никто не пытался спаивать, да я и сам бы на это не пошел. А дома спиртного не было – папа же не пил. Мне уже было восемнадцать, я играл на первенство Краснодарского края и о том, что через год буду уже выходить на большие стадионы высшей лиги чемпионата СССР, даже подумать не мог. Просто получал удовольствие от футбола.

А в начале 1961 года в Армавир на два товарищеских матча прибыл бакинский «Нефтяник» во главе с великим Борисом Аркадьевым. Они решили сначала сыграть с нами, потому что подумали, что наша команда послабее.

Когда Борис Андреевич приехал в Армавир, мне даже в голову не приходило, что он может меня в Баку позвать. Мы выиграли в один мяч, я забил. А потом разозлившийся «Нефтяник» более сильное, как казалось, «Торпедо» в клочья разнес.

Но даже после того матча и гола я не мог вообразить, что меня ждет дальше.

Глава III. «Бакинский Пеле»

Иногда задумываюсь – а что было бы, произойди события в жизни чуть-чуть по-другому? Допустим, если бы тогда на предсезонке 1961 года бакинский «Нефтяник» во главе с Борисом Аркадьевым не приехал на товарищеские матчи в Армавир? Это же совпадение, что футбольные пути привели его именно туда. И что сыграли они не только с местным «Торпедо», командой более высокого уровня, но и с нашим «Зерносовхозом». И что они нам проиграли. И что я забил.

Аркадьев спросил:

– А кто этот парень?

– Наш, бакинец, – отвечают ему.

– Вы что, балбесы? Как можно такого пацана непонятно где держать! Сделайте, чтобы он домой вернулся и у нас играл!

Меня ведь до того еще хотел ереванский «Спартак» из Армавира забрать. Эта команда приехала на календарную игру в Ростов с местным СКА, а отец приехал туда же повидать друзей-армян – и забрал всю команду в свой совхоз цыплятами кормить. И не только цыплятами – там всегда угощение было хорошее. Они приехали, увидели, как я играю, и захотели забрать. Но папа категорически воспротивился – и, наверное, в том случае был прав. Рано мне еще было куда-то уезжать. И логику его я понять могу. Если его в Ереване обещаниями два года кормили и так ничего и не дали, он мог подумать, что и меня так же кинут.

Так семья и вернулась в Баку. Отец поехал с нами тоже, но потом уехал в Майкоп на два года тренировать.

На первые тренировки в «Нефтянике» выходил спокойным, меня не трясло. Делал то же, что и остальные. Аркадьев позже говорил: «Эдика я взял еще мальчиком. Маленький был, но боевой». Он оценил мой дриблинг, но и характер, выходит, тоже. Я не тушевался, от мяча не закрывался.

Очень благодарен Аркадьеву, что поначалу, в том 1961-м, он меня, восемнадцатилетнего пацана, на пять-десять минут выпускал. Я вслух не говорил, но внутри себя не понимал, злился – мы проигрываем, меня выпускают в самой концовке, что я там за пять минут успею сделать?! Но выходил, отдавался полностью и иногда забивал. Борис Андреевич сделал из меня футболиста в том числе и тем, что не сразу бросил в пекло.

Иногда я даже по неопытности рот открывал, но тренер и это терпел. Как-то играем в Ростове, проигрываем то ли 0:2, толи 0:3. Остается пять минут, он говорит:

– Эдик, раздевайся и выходи.

– Ну пять минут осталось, что я буду там делать? – отнекивался я.

– Раздевайся без разговоров!

Вышел, забил, 1:3 проиграли. И вместо того чтобы напихать мне за то, что я в свои годы еще и пререкаться начал, Борис Андреевич сказал:

– Вот видишь – вышел и забил. Ты это запомнишь и будешь увереннее. И я запомню. В следующей игре, может, на десять минут выпущу.

Сейчас понимаю, что, если бы Аркадьев тогда выпускал с первых минут, меня бы просто сминали. Так что выходить поначалу на несколько минут очень полезно. Постепенно привыкал к атмосфере большой арены – ведь до Бориса Андреевича на центральном поле Республиканского стадиона в Баку я никогда не играл. Он тогда уже именем Сталина не назывался – после XX съезда КПСС и развенчания культа личности переименовали в стадион имени Ленина. Первый мяч на нем забил в 1951 году мой будущий партнер и тренер по «Нефтянику» Алекпер Мамедов, Алик, хороший нападающий.

А уже в девяностые, когда не стало арбитра Тофика Бахрамова, засчитавшего знаменитый гол Джеффа Херста в финале чемпионата мира 1966 года Англия – ФРГ, стадион переименовали в его честь. Мне довелось быть с Бахрамовым хорошо знакомым, но об этом расскажу позже.

Потихоньку стал выходить уже минут на пятнадцать. А однажды центральный нападающий по ходу матча голеностоп подвернул, и я вышел на тридцатой минуте. Тот матч выиграли, я забил.

Мне очень повезло, что в самом начале пути в футболе встретил Аркадьева. Человек, который после войны создал легендарную «команду лейтенантов», ЦДКА, стал для меня образцом. Я увидел, каким должен быть настоящий тренер. И как теоретик, и как практик.

Во-первых, он очень грамотно тактически все продумывал и расставлял нас. Во-вторых, знал, как с кем говорить. Часто бывало, что наказывал игрока, но не при всех, а поговорив с ним отдельно, а эффект от такого совершенно другой. В-третьих, многие его коллеги в то время ругались почем зря, а Борис Андреевич ни одного слова матом за все время в «Нефтянике» не произнес! Ни разу голос не повысил! И его при этом все слушали – такой авторитет. Самое грубое слово у Аркадьева было «дурачок». Другой великий тренер, Михаил Якушин, был пожестче, иногда что-то нецензурное у него проскакивало.

Еще Аркадьев произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь, поскольку был молодым и впитывал все, как губка.

– В футбол, Эдик, нужно играть с улыбкой, – сказал он как-то. – Выходишь на игру, улыбаясь, – пугаешь противника…

Советовал он и книги читать, но на это времени вечно не хватало. Вообще, сказать, что я или многие другие футболисты, получили хорошее образование, будет большим преувеличением. В школе учился сначала нормально, потом стал прогуливать. Приходил на школьную площадку и играл там в футбол.

Когда попал в «Зерносовхоз», мне в Азербайджане написали справку об окончании восьми классов. Когда возвращался из Армавира – бумажку о том, что я окончил школу с отличием. Все почему? Потому что в Баку надо было в институт поступать. А там я уже был на таком уровне, что ко мне лояльно относились. Приходил на экзамен, меня преподаватели спрашивали:

– Ну, как будем играть в эту субботу?

– Нормально будем играть, постараемся выиграть.

– Молодец, пять!

Так и проучился. В какой-то момент сказали, что вообще могу не приходить. Все болельщиками были. Совершенно не собираюсь бахвалиться этим, говорить, что все это хорошо. Просто рассказываю, как происходило в действительности. Сказали, что ходить не надо, – я и не приходил. Все делали за меня.

И в армию тоже не забрали. Явился я по повестке в бакинское общество «Динамо», а меня спрашивают:

– Эдик, ты чего тут?

– В армию…

– Иди отсюда! Иначе нас всех поснимают!

В итоге с армией вопрос решился просто. Написали: «Не годен в мирное время». Это сохранило меня для «Нефтяника», поскольку московские «Динамо» с ЦСКА и киевское «Динамо» меня хотели заполучить. Но в Баку решили, что мне лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе, и мои родители думали так же.

* * *

Свой первый матч в стартовом составе за «Нефтяник», в Москве на стадионе «Динамо» против «Торпедо», помню смутно. Попадаются мемуары разных людей, и только по ним восстанавливаю в памяти, что Адамаса Голодца с Алекпером Мамедовым по каким-то причинам не было, и Аркадьев поставил меня. Проиграли 2:3, но при этом я при 1:0 в нашу пользу забил второй мяч. Скажу так: хорошо, что дебютировал с гола, но, будь на поле Адамас и Алик, точно не проиграли бы.

Отношение ко мне со стороны ветеранов команды было очень хорошим, грех жаловаться. Какая там дедовщина! Наоборот, на руках носили. Хотя, теряя мяч на чужой половине, ловил себя на мысли, что нам обязательно забьют. Но даже если это и происходило, никаких упреков в свой адрес не слышал. Никаких запретов со стороны Аркадьева не было – он объяснял, что импровизация должна быть, просто нужно знать, в каких точках поля ею нельзя злоупотреблять.

Вскоре после того, как попал в первую команду «Нефтяника», Алексей Парамонов вызвал меня в юношескую сборную СССР, с которой я начал ездить за границу – дело для тех времен уникальное. И ладно еще Польша или, например, Чехословакия, в которой я сверстникам победный мяч забил, – потом еще и в итальянский Сан-Ремо на международный юношеский турнир поехали, и там нас принимали лучше, чем где-либо!

Из-за границы, конечно, привозил родным подарки – кто в чем нуждался. Мы уже знали, откуда что лучше было везти. В Германии, например, были отличные туфли. В одном месте все подряд не брали – со временем обретали опыт и в этом смысле. Испания просто больше всего понравилась как страна. Запомнилась и поездка на товарищеский матч аж в Австралию. Настоящих кенгуру увидели!

На перепродажу из-за границы я ничего не возил – не мой профиль. А некоторые игроки по десять итальянских болониевых плащей брали. Ребята из «Нефтяника» первыми этим занялись – такие плащи тогда только появились. Думали потом – почему двадцать не взяли? Не успели чемоданы открыть – все уже разобрали! Почему я не перепродавал? Да мне больше подарки нужны были для родственников. Я как лидер команды получал хорошие деньги и ни в чем не нуждался.

А из той юношеской поездки в Сан-Ремо больше всего запомнился эпизод с Жорой Сичинавой. У него, пардон за подробность, был огромный… детородный орган. Как-то стоим разговариваем, подходит метрдотель. Гена Логофет знал иностранные языки и говорит ему:

– Хочешь фокус увидеть?

– Хочу!

Гена расписывает суть фокуса, предлагает сумму спора и говорит:

– Принеси две тарелки – и он это сделает! Согласен?

– Согласен!

Мы отправляем Сичинаву в комнату – готовиться. Метрдотель приносит тарелки. Выходит Жора со вставшим органом. Кладет на него тарелки и – хр-рясь по ним рукой! Тарелки пополам, а ему хоть бы хны!

Метрдотель хохотал как сумасшедший, тут же рассчитался. Мы сразу все прогуляли.

Хорошие в той команде ребята были: один за всех – и все за одного! С грузинами у меня всегда были прекрасные отношения – с тем же Сичинавой, с Муртазом Хурцилавой. Минимум два игрока из Грузии всегда играли за сборную. И хорошо играли!

В той команде было еще много спартаковцев – как я уже говорил, Логофет, Сергей Рожков, Валерий Рейнгольд. В Сан-Ремо Валера, «электричка», убегал от всех даже с десятиметровой форой. Поле заканчивалось, а он все бежал с мячом! Потом, когда я в Москву на выезды приезжал, всегда встречались со знакомыми ребятами из разных команд. Отлично время проводили!

Все летали через Москву – прямых рейсов между другими городами почти не было. Ехали в баню, в Сандуны, и, поскольку это были выходные, там встречалась вся высшая лига. Или, допустим, сыграем в столице с московской командой, на следующий день должны улетать. Всегда просили руководство брать билеты на вечер. И – в баню! Там нам маникюр, педикюр сделают, попарят.

Ну, и без пива и чуть-чуть водочки не обходилось. А потом попарились, все опять вышло… Те, у кого была голова на плечах, знали, когда, с кем и сколько. Стол уже накрыт, бах-бах по рюмочке – и в парную. После бани где-нибудь в кабаке собирались, а вечером – на самолет. Все, кто туда ходил, дружили, и потом в матчах на поле никогда умышленно не грубили друг другу.

Там мы и с Юрой Сёминым, например, познакомились, когда мой «Нефтяник» то ли с его «Спартаком», то ли с «Динамо» встречался. Дружба сохранилась на годы. Приезжал недавно на матч Армения – Турция, а на следующий день мы с ним сначала в академию к Джевану Челоянцу поехали, а потом на озеро Севан. Кабаков пять там проехали – все забито! Еле-еле место нашли. Винца выпили, водочки, но без перебора. Палыч – красавец, а то, как с ним поступили, не продлив контракт в «Локомотиве», когда он занял второе место и вышел в Лигу чемпионов, – просто катастрофа. Мне бы хотелось, чтобы он тренировал сборную Армении. Но не мне решать.

* * *

Языком общения в «Нефтянике» был русский. По-азербайджански я не говорил, знал только отдельные слова, а сейчас и те уже забыл. Но для Баку того времени это было нормой. Тот же «Нефтяник» был командой совершенно интернациональной – русский Кузнецов, еврей Голодец, осетин Туаев, азербайджанец Мамедов…

Алик вспоминал, как играл мой отец, говорил, что он был «эталоном классического полузащитника». И его самого, Мамедова, вся команда уважала. Он был игроком высшего класса, играл в «Динамо» и в сборной. Почему-то так вышло, что в «Нефтянике» все время появлялись футболисты с опытом игры за «Динамо». Мамедов, Голодец, Кузнецов… К нам приходили уже игроки в возрасте. Был еще левый защитник, «убийца», как же его фамилия-то была… Вылетело из головы. С огромными шипами играл!

Голодец, который впоследствии хорошо проявил себя как тренер московского «Динамо», приехал в Баку после выступлений за этот клуб и за Киев. Мы с ним вдвоем в середине оставались, когда наши ворота атаковали. Перехват мяча – и мы уже готовы убежать. В полузащите играл Ахмед Алескеров, с которым в роли старшего тренера мы потом завоевали бронзу. Тихоход, но голова работала. Толик Грязев, тоже полузащитник – рабочая машина, мог хоть четыре тайма подряд отбегать.

На правом фланге играл быстрый осетин Казбек Туаев, который был для меня человеком очень близким. Ведь его нашел совсем еще пацаном мой отец, взял в бакинский «Локомотив», который тогда тренировал. И приютили мы его, жил он какое-то время у нас дома. Он на два года старше меня, дай Бог ему здоровья!

Туаев как-то вспоминал в интервью, что однажды мы играли в Ташкенте с «Пахтакором», и лидер соперника Геннадий Красницкий со штрафного мячом Голодцу в грудь засадил. Тот аж сознание на несколько секунд потерял. В перерыве смотрят – мяч отпечатался на груди Адамаса! Казбек вспоминал, что от такого зрелища мы все засмеялись, а особенно я, молодой. Вскоре мы поехали в Куйбышев, ныне Самару, опять в наши ворота назначили штрафной, и теперь мяч уже мне в челюсть попал, и я зуб оттуда вынул.

Вот этого припомнить не могу, но удар Красницкого с отпечатанным на груди Голодца мячом – да, помню. Красницкий вообще бил страшно – так что не только до больницы, до кладбища недалеко. У него был самый сильный удар тогда в Советском Союзе, да он и в принципе играл отлично. И в каждой команде хотя бы по одному такому мастеру было!

Но ключевой фигурой того аркадьевского «Нефтяника» был, безусловно, Юрий Кузнецов. К нему, Мамедову, другим ветеранам команды я, молодой, обращался на «ты», но по отчеству. Кузнецов, у которого я многому научился, всегда говорил:

– На меня не смотри. Играй как хочешь. Я сам увижу, что ты собираешься сделать, и отдам тебе мяч туда.

Отдавал. И как отдавал!

Не могу сказать, что нюансы взаимодействия мы отрабатывали на тренировках. Все было по наитию. Мы уже знали и понимали друг друга, говорили на одном футбольном языке. Юра отдавал такие пасы, что мне оставалось бить одним касанием, максимум – вторым.

Я знал еще его отца, который тренировал нас в детской спортивной школе. Он, как и мой папа, был одним из основоположников бакинского футбола. С ним мы и ездили на Спартакиаду школьников в Москву. Хороший был тренер. Кстати, вскоре после Спартакиады я познакомился с Константином Бесковым – он собрал на два-три матча за границей юношескую сборную футболистов того возраста. О Константине Ивановиче отзывались по-разному, а мне он показался человеком строгим, но справедливым. У нас сложились нормальные отношения. Если ты не даешь повода себя ругать, то все хорошо.

О лучшем же распасовщике, чем Кузнецов, и мечтать невозможно было. Спустя года два после того, как Юра закончил и в команду пришел Толя Банишевский, я сам отошел чуть назад и стал играть для него ту же роль, которую Кузнецов играл для меня.

* * *

В 1962 году первые пять матчей я не играл, и «Нефтяник» – так совпало! – не мог забить. Но потом Аркадьев поставил меня с первых минут в Ташкенте, в конце мая, на страшной жарище. Но и в Баку жара – привычное дело, мы часто на солнце играли. Я сделал дубль, еще один мяч забил Кузнецов, и мы выиграли 3:1. С этого момента играл постоянно – и забивал тоже.

Никогда не любил рассуждать о самых красивых мячах. Для меня все они одинаково дороги. Самое главное, чтобы мяч пересек линию ворот. Хоть носом забивай! Так я, правда, никогда не делал. А вот головой забил много. В «Динамо», помню, играл высоченный защитник, на две головы выше меня. Идет верховой пас, чувствую, что мяч не достаю. Соперник глядит на меня с высоты своего роста, стоит, хихикает. А мяч скользнул, и я со своей высоты его поймал и в ворота перевел.

А то, что кому-то запомнились, например, мои удары через себя, – это уже вкус болельщиков. В армянском клубе «Мика», где я тогда работал, мне даже установили прижизненный памятник – и на нем я как раз бью «ножницами». Там бизнесмен Михаил Багдасаров был хозяином, и он с людьми из клуба задумал это, но мне ничего не говорил.

А потом как-то прихожу на тренировку, смотрю – статуя стоит! Пришел к Мише в кабинет, спрашиваю:

– Когда успели?!

Он был очень горд:

– Нужно иметь голову, чтобы такое поставить!

Небольшая статуя, аккуратно сделанная. Для меня ее появление стало полным сюрпризом – ничто об этом не говорило.

Честно говоря, я много через себя бил – и забивал порой. Защитники мешают, мяч между линиями штрафной и площадью ворот, головой не достать, а через себя нога идет выше. Не хвалюсь, но координация у меня была отличная. Поймать и сбить меня было тяжело. И «ножницами» по мячу попадал.

Но вернусь в Баку, в 1962 год. Телевизора тогда у нас еще не было, так что видеть мои матчи родные и друзья могли только на домашнем стадионе. Мой двоюродный брат был капитаном корабля, получал хорошие деньги, плавал на своем судне по всему миру. В один прекрасный день он пришел к нам и говорит:

– Что же это вы без телевизора?

– У нас нет столько денег.

Пошел, купил и подарил нам черно-белый телевизор. Пришел мастер, все настроил. И вдруг спрашивает:

– Не хотите, чтобы цветной был?

А мы тогда о таких и не слышали.

– Конечно, хотим!

Оказалось, есть такая специальная приставка с водой, которая дает цвет на экран. И у нас единственных в округе был «цветной» телевизор – притом что у большинства других не было и черно-белого! Я выставлял его в окно, и все смотрели.

Когда показывали футбол, я и тогда, и потом старался подсматривать для себя что-то интересное у больших игроков – так же, как делал это пацаном, перелезая через забор, чтобы увидеть матчи «Нефтяника». Что-то взял и у Пеле, и у Эдуарда Стрельцова. Короля футбола впервые увидел, когда он приезжал в 1965 году играть товарищеский матч со сборной СССР в Москве. В сборной меня тогда не было, смотрел по телевизору.

Правильная остановка мяча в зависимости от того, где находится противник! Меня это поразило в игре Пеле, я постарался это перенять. Если он справа – я убираю вправо же корпус и играю левой ногой. Если он сзади меня, то просто руки расставляю, чтобы он не подобрался. И так далее. Пеле все это умел делать как никто другой. И когда с ним сравнивали того же Диего Марадону, я отвечал:

– Да, Марадона очень хороший игрок. Но он – не Пеле.

Когда известный журналист Юрий Ваньят, который освещал все до единого чемпионаты СССР, назвал меня в прессе «бакинским Пеле» – мне было очень приятно, но я не запижонил. И никогда этого пижонства в моей карьере не было. Привык, чтобы другие меня хвалили, если я этого достоин. А сам себя права хвалить не имел. И никогда не говорил, кто я такой, если меня не узнавали.

А еще Пеле никогда не обводил ради обводки. По крайней мере, по тем матчам, которые я видел, у меня создалось именно такое впечатление. Есть категория футболистов, которые обладают хорошим дриблингом и хотят обязательно обвести всех в одну сторону, а потом обратно. Я так никогда не мыслил, хотя у меня с техникой был порядок. Человек двух мог обвести почти в любой ситуации, но только чтобы это привело к острой ситуации и к нашему голу. Меня никто и никогда не обвинил бы в индивидуализме!

И Льву Яшину забивал. Делал это не раз, но запомнился один гол. Вышел на ворота «Динамо», защитника на замахе убрал, а Яшин руки вширь расставил. Думаю – куда бить, тут все перекрыто! Подрабатываю мяч, делаю еще один замах, показываю корпусом, что целю в дальний, а сам качу в ближний. Лева говорит:

– Эдик, ну тебе не стыдно? Я взрослый человек, а ты тут у всех на глазах так издеваешься.

По-доброму, естественно, не всерьез. Это было в Баку, уже в конце его карьеры. Но мне и в Москве доводилось ему, великому вратарю и чудесному человеку, забивать.

Перенимать что-либо у Стрельцова было сложнее: у нас были совершенно разные комплекции. Он – мощный, ни один защитник его остановить не мог. Но и техника была прекрасная. Когда ему давали пас, он на замахе убирал соперника, пробрасывал мяч себе на ход и бил. А мне приходилось искать другие козыри, и много мячей я забил просто с носка. Кстати, культура удара «пыром», как это тогда называли, вообще пропала. Не вижу таких ударов! Казалось бы, вратарь на тебя выходит – бей с носка! А нападающий хочет его еще обвести – и упускает момент.

В 1962-м, когда мне было двадцать лет, я разделил звание лучшего бомбардира чемпионата СССР с Юрой Севидовым из «Спартака», хорошим парнем, которому, к сожалению, позже пришлось пройти через заключение, и его прекрасно начинавшуюся карьеру это сломало. Но в том году он был в полном порядке. Да там вообще такая конкуренция была! В каждой команде – супернападающие, звезды. Не понимаю, как мне удалось их обогнать. Вернее, мы с Севидовым забили по шестнадцать, а у Михаила Мустыгина из минского «Динамо» было семнадцать, но приз газеты «Труд» разделили между мной и Севидовым, поскольку тогда после половины сезона команды делились на два турнира: двенадцать сильнейших команд играли за первое место, другие – за то, чтобы не вылететь. Мустыгин был во втором соревновании, и соперники у него, выходит, были слабее. Поэтому в «Труде» и решили приз вручать тем, кто по той формуле чемпионата играл против лучших.

Причем мы как раз у Минска выиграли решающий матч за выход в финальную пульку. Читал, что на том матче в Баку было сумасшествие, народ даже на фонарях сидел, чуть ли не на табло. Много лет прошло, уверенно подтвердить не могу. Но в Баку, как и в Ереване, народ всегда хорошо ходил на футбол. Так что меня этот факт не сильно удивляет.

Отец меня тогда единственный раз похвалил – я на всю жизнь запомнил. Игроки часто к нам домой приходили. В тот раз команда была не вся, только те, кто оставался в Баку. И после окончания того сезона папа накрыл стол и сказал:

– Можно мне один раз похвалить своего сына?

Никто не представляет себе, какая это для меня была сказка – услышать от него похвалу. Для меня папа был великим игроком, пусть в Советском Союзе его не узнали так, как он того заслуживал. Доиграл до пятидесяти лет, соблюдал режим…

Вручал мне приз «Труда», кстати, как раз Юрий Ваньят. Сказал:

– Продолжай в том же духе.

Я поблагодарил. И продолжил в том же духе.

Никакой дополнительной материальной награды за то, что стал лучшим бомбардиром, я не получил – да тогда, совсем молодой, об этом еще и не думал. А объяснить это достижение, к которому я пришел в двадцать лет, могу только тем, что все, видимо, думали так: у «Нефтяника» впереди бегает какой-то молодой парень – зачем его держать? Я этой недооценкой и пользовался. Поражался даже, что защитники так против меня играют. Но теперь понимаю, что в тех голах была больше заслуга Юры Кузнецова, который такие пасы отдавал, что мячу, кроме ворот, деваться было ну просто некуда.

Важнее, что мне удалось не стать бомбардиром одного сезона – таких много выстреливает. Дальше я держал тот же уровень. Потому что развивался и придумывал что-то новое, не довольствовался достигнутым. Не запижонил, как Кокорин с Мамаевым! Благами надо уметь пользоваться!

Хотя в 1963-м свой первый гол я забил только в шестом туре. Защитники стали уже внимательнее играть. Знали, где прихватить, когда сзади стукнуть. Били, но не всегда попадали. Я чувствовал, что сзади игрок пытается по ногам ударить, и не позволял это сделать. А сзади бить – это идиотизм. Добежал до игрока с мячом, оказался на одной линии с ним – тогда и делай подкат. И все будет чисто!

Немного позже ко мне персональщиков стали приставлять. Сам не играет и мне не дает. В «Динамо» один такой все время за мной тенью следовал… А у Валеры Маслова, жесткого, но не грубого футболиста, веселого парня, а по совместительству – одного из лучших в мире игроков в хоккей с мячом, другие методы были.

Играем с ними дома, он ко мне на поле подходит:

– Анекдот рассказать?

– Ну, давай, – улыбаюсь я.

А он их сотнями знал и сутками мог излагать. Игра вовсю идет уже. Вот рассказал Валера анекдот, потом я делаю движение – он за мной. Я ему:

– Ты куда?

А Валера:

– Мне сказали, чтобы я с тобой играл. Я не буду играть, но и ты не будешь.

– Ну, молодец. Есть еще анекдоты?

– Полным-полно!

Он стал рассказывать, в какой-то момент отвлекся, чуть отвернулся, а я в этот момент мяч получил и к воротам убежал.

– Эдик, куда ты?! – кричит он вслед.

А я уже гол забиваю…

* * *

После того бомбардирского для меня сезона-62 Аркадьев из Баку уехал. Его точно не убирали. Видимо, в «Локомотиве» лучшие условия предложили, да и семья жила в Москве. Конечно, меня его уход очень расстроил – он ведь мой крестный отец в большом футболе и навсегда останется лучшим тренером. Но что делать?

На меня тоже сразу положили глаз в Москве – в том числе и ЦСКА с «Динамо», которые могли забрать футболистов к себе служить. Однако хотел меня и «Спартак», который тренировал Никита Симонян и в том же 1962-м, когда мы с Севидовым получили приз «Труда», сделал красно-белых чемпионом.

Стелла:

Никита Палыч приехал за ним, когда мы только начали встречаться… Нет, Эдик, никаких своих людей он не посылал, сам же приехал! К твоей маме! Я приходила и слышала:

– Берта, вы не спешите, подумайте. Решим все вопросы…

– Нет, он не поедет!

Она же еще объясняла: «Пусть он лучше будет первым парнем на деревне, чем последним в городе», ты же сам говорил!

Словом, это очень его обидело. Но тогда он это не обсуждал. Потом только обмолвился:

– Почему мама это сказала? Почему я не мог уехать?

Берта со всеми на «ты» говорила, ее все знали – как жену и мать известных футболистов. В общем, она была против переезда, а Эдик ее слушался. Вот она Симоняну все это сказала и поставила точку:

– Ты понял меня, Никита?

– Да, все понял, – ответил Симонян.

Ира, его сестра, встречалась с Рафиком. И Берта тогда думала: если Эдик переедет в Москву, то и мне придется переезжать. А как же здесь будет моя Ирочка? У Рафика мама была армянка, а папа – азербайджанец, который украл маму, знаменитого педагога в Кировобаде. Ризван Гасанович был одним из первых цеховиков в Азербайджане и никаких преград не знал: «Она будет моей!» Привез ее в центр Баку в армянский дом, где они и поселились. Рафик был прекрасным человеком!

Честно говоря, я Никиту Павловича у нас дома не помню. Но, может, и было. А касательно перехода в «Спартак» – на одном из выездов в Москву кто-то мне дал записку с телефоном Николая Петровича Старостина, который ждал моего звонка. Я свое руководство об этом предупредил, но не набрать номер такого уважаемого человека не мог. Он сказал то, что говорили все:

– Эдик, хватит на периферии играть. Пора показать себя в столице. Да и Симонян хочет, чтобы ты перешел.

Но я отказался. Дома – папа, мама, а они ни о каком переезде не хотели и слышать.

Начался 1964 год. Пошла третья декада февраля, мы готовились к новому сезону. Я спал в соседней с родителями комнате – у нас было две квартиры, но нередко ночевал у них. Вдруг посреди ночи началась какая-то плохая суета. В первый момент подумал: что-то случилось с мамой. Она ведь часто болела, а папа – нет. Он ведь и за ветеранов до последнего времени играл, и очень прилично.