Kitabı oku: «Как это – видеть тебя каждый день», sayfa 3

Однако за чёлку, отрезанную по диагонали через весь лоб, мама почему-то меня отругала. Получилось действительно так себе, но я всё же чувствовала себя сногсшибательной. Поэтому для похода в магазин, куда, успокоившись, отправила меня мама, я принарядилась. И, конечно же, не в китайское платье с бантиками и пёсиками – мечту всех советских женщин, ведь у нас не шили таких, и приходилось гоняться за импортом. Ах, эти термосы, платья и полотенца – прошло 30 лет, а некоторые из них ещё живы и радуют глаз красками! Это не сегодняшний ширпотреб с «АлиЭкспресс». Но все эти платья я считала слишком девчачьим, нарядным и абсолютно не модными, пусть они сто раз нравятся маме. Поэтому надела короткую юбку, сшитую из старых папиных джинс. Кто помнит 90-й год, понимает, что это было прям огонь. Венчала комплект причёска «мальвинка». Она и загубила мой триумфальный выход за продуктами. Дело в том, что я не знала, как добиться каскада по длине волос. Парикмахерскому делу обучена не была. Хотя не уверена, что знания прибавили бы способностей постричь себя саму. Но нашла я решение, на мой взгляд, верное: отрезала волосы, заплетённые в косу.

Мама выдала мне деньги и пакет. Уходя, я развернулась к ней спиной. Как сейчас помню свою красную рубашку, на которой отлетели все пуговицы, – настолько резко она дёрнула меня назад. Обычно спокойная ругалась так, что барак, в котором мы жили, имел все шансы развалиться до того, как построят ему замену. Но любая мать закричала бы, увидев этот ужас. Мои волосы представляли собой две длинные полосы по краям, а посередине – обрезок, сантиметров на 10–15 короче.

Этот случай не стал для меня травмой. После первого шока мама пришла в себя и позвонила крёстной, чтоб та приехала и нормально меня постригла. Смены образа в итоге я добилась, пусть и без каскада.

И так во всём. Я прятала дневник, крала деньги, убегала к бабушке в другой микрорайон, выкидывала еду в окно, падала с дерева, плохо училась, ругалась с сестрой, разбрасывала игрушки. В ответ я получала длинные воспитательные беседы от отца или эмоциональные всплески от матери, которые не давили. Меня никогда не били и не наказывали. Метод отца заключался в том, чтобы объяснить, почему так делать не надо или надо. Он кричал крайне редко. Помню, как боялась, что отец наругает, что у меня гости, и поэтому, когда он приходил, бежала к нему навстречу скорее рассказать о них. Я уже тогда понимала: если ты первый в чём-то признался, да с воодушевлением, невозможно было отругать.

Хотя не скрою, что сильно ему ругаться и не надо было. Достаточно просто серьёзного лица. А если уж он сказал что-то повышенным тоном – это было невыносимо страшно. Все мои подруги считали его строгим.

Отец был предпринимателем, я думаю, он бы многого добился, потому что уже в начале перестройки владел мастерской по ремонту телевизоров, видеопрокатом и даже небольшим залом, в котором проходили показы. Мы ездили на иномарке и строили большой дом. Папа оформлял документы на американскую визу, был явным лидером среди своих друзей, любил животных, никогда не истерил, не ругался без повода. А ещё был большим и сильным.

Я помню, как мама разрешала мне не ложиться спать вовремя. Я тогда спала на кухне. Она там копошилась по хозяйству и понимала, что мне всё равно не заснуть. Но когда папа приезжал, надо было делать вид, что сплю. Я ныряла под одеяло с головой и тихо лежала. Он, конечно бы, не ругался, но строго бы отчитал маму за то, что она не контролирует мой режим.

Однажды он приехал, я ушла «в подполье». Папа ужинал, они разговаривали вполголоса. А потом я почувствовала, как потихоньку под одеяло мне положили мандарин. Мама знала, что я не сплю, и понимала, что, если я почувствую запах мандаринов, мне будет нестерпимо лежать под одеялом и глотать слюни. В те минуты меня наполнило какое-то странное чувство единения, как будто «шалость удалась».

***

В детстве родители подарили мне кота. Дымок стал первым моим домашним питомцем, и на нём я оттачивала ранние навыки любви. Русский голубой. Мне тогда казалось, что это самые красивые коты в мире, и была какая-то гордость за то, что я тоже русская, как этот грациозный зверь.

Он был свободным и ходил, где ему вздумается. Спал на антресолях, чтоб никто не достал. Покидал дом через форточку, а обратно просился, царапая по стеклу.

В свою первую взрослую весну кот пропал. Через три недели, когда я уже успела его оплакать, Дымок пришёл с надорванным ухом, но несломленным в бою. Мы радовались всей семьёй. Недолго: у некастрированных несколько раз в год наступает эта пора – уходят из дома, и ты не знаешь, вернётся он или нет, потому что там собаки, другие коты, машины и люди.

Мы играли с девчонками в деревьях у железной дороги. Там, в ветках, я нашла его, пробитого несколькими ударами палки. Он лежал, прикрытый газетой, уже не первый день, судя по червям, которые суетились в ранах. Я никогда не видела мёртвых вот так по-настоящему. В шоке побежала от него и встретила маму, которая шла из магазина.

Помню, как она уронила пакет с сушками, и они валялись на земле, а она не подбирала их и плакала. Меня это удивило, я тогда ещё не знала, что взрослые могут так горевать. Выходит, мама тоже человек, такой же, как и я.

Оказалось, что полноту жизни мы чувствуем не только в счастливые моменты, но и через уход наших близких.

***

В своих родителях я не замечала самодурства, не видела, чтобы они принимали несправедливые решения. Обидно было только, когда из-за баловства младшей сестры Насти наказывали не только её, но ещё и меня. Помню, как-то меня оставили за ней приглядывать, она куда-то исчезла, и в итоге получила от родителей я. Когда сестра вернулась, все ей обрадовались, не о каком наказании даже и речи не было, её отправили к бабушке. Мне показалось это нечестным, ведь наказать должны были того, кто ослушался и сбежал. И я не считала, что должна была пасти её, как телёнка. Но родители поступили, как обычно поступают все родители: виноват старший, а маленький – ещё маленький.

Я не думала, что так сложно будет вспоминать почти 20 лет спустя, как резко закончилось моё детство.

Помню тот день удивительно точно. Накануне, в субботу, мы играли около Маринкиного подъезда. Что нас развеселило, непонятно, но я смеялась как сумасшедшая. Заливалась, ещё не зная, что мне осталось всего несколько часов моей жизни. Жизни обычного ребёнка с родителями.

Потом я долго верила, что нельзя так веселиться. В минуты безудержного смеха боялась, что скоро наступит расплата за то, что мне сейчас так необъяснимо хорошо.

В воскресенье дома у подружки в большой комнате мы смотрели «Богатые тоже плачут». Когда я приезжала к бабушке на выходные, я приезжала на самом деле к Маринке. Мне нравилась её квартира. Сложно поверить, но двухкомнатная малогабаритная хрущёвка казалась мне хоромами после нашего барака – без ванной и горячей воды, зато с тараканами и сумасшедшей слепой соседкой.

Я была в туалете, когда подруга сказала, что звонила бабушка и велела мне скорее бежать домой – у нас случилось несчастье. Я тогда не понимала, что это значит. Отчего-то подумала, что-то случилось с Настей. Может, она сломала ногу? Почему именно сломать ногу? Видимо, в 12 лет для меня несчастье было именно таким.

Я выбежала из крайнего подъезда белой пятиэтажки и по диагональной тропинке понеслась к бабушкиному дому. Когда двери открылись, я застыла. Однокомнатная квартира была полностью набита родственниками из Редкино и Москвы. Все собрались. Все в чёрном. Все ревут.

– Саша с Ларисой погибли, разбились на машине по дороге домой, – кинулась в слезах ко мне моя всегда грозная и непоколебимая бабушка.

Я развернулась и пошла из квартиры. Папин брат догнал меня на улице. Я постаралась выглядеть вменяемой и попросила посидеть чуть-чуть у Маринки. У него хватило сил отпустить меня.

Я пришла к подруге, коротко рассказала, и мы сели досматривать сериал. Я пялилась в телевизор, как будто мне хотелось обмануть судьбу и сделать вид, что ничего не произошло. Я не могла поверить, что там, в 500 метрах, в бабушкиной квартире, и правда собрались все эти люди в чёрном. Их стоны, рёвы, всё это по-настоящему, на самом деле происходит со мной.

В голове билась мысль: «Я должна как-то теперь жить дальше. Как же я теперь буду жить дальше?» Меня накрывало ужасом. Теперь всё будет по-другому.

Я не думала о том, как мало времени проводила с родителями или о какой-то сентиментальной ерунде. Я думала только, что это кошмар. И теперь это – моя жизнь. То, что боятся люди даже представить, происходит, и не с кем-то, а со мной.

В нашем классе было два мальчика, у которых умерли мамы. Они получали гуманитарную помощь, как дети-сироты. И я иногда размышляла: надо же, каково это – получать гуманитарную помощь? Я тогда не подозревала, что у меня не за горами перспектива узнать это на собственной шкуре.

Нам с Настей разрешили не ходить на похороны и остаться у тёти дома. Мне всегда нравилось приходить к ним в гости. Я старалась отвлечься. Представить, что всё как раньше. Но надо было не оставлять нас, как ни хотелось бы уберечь. Люди должны видеть и точно зафиксировать смерть. Как бы это ни было трудно. То, что я пережила в последующие годы, гораздо хуже, чем если ты, убитая горем, стоишь у могилы. Я пишу это, и ко мне снова приходит тот страх, с которым мы с сестрой прожили столько лет. Страх, что кто-то умрёт. Из близких или просто знакомых. Мы все смертны, но здоровая психика человека устроена так, что мы не думаем об этом каждую минуту. У меня больше 20 лет была нездоровая психика. Я не виню её. Она защищала меня, как умела. Ей как-то надо было жить дальше.

Для начала задвинуть в самый дальний угол сознания все воспоминания. Сложнее всего было забыть улыбающееся мамино лицо, торчащее из форточки нашей квартиры и кричащее:

– Люлёк, иди обедать!

Стоя на стуле рядом с окном в футболке и трениках, молодая (что сейчас для меня 33? Салага. Правда, родившая троих дочерей и пережившая смерть одной из них), белокурая и зеленоглазая, она звонко пыталась оторвать меня от игры в резиночки с моими дворовыми подружками.

Когда мы вернулись домой после похорон, я больше всего боялась, что вся моя компания во дворе будет «приносить мне соболезнования». Нацепят на себя скорбный вид и будут грустить вместе со мной. А мне всё это было не нужно. Я изо всех сил пыталась склеить обломки своей жизни. Ещё я боялась, что от меня могут отвернуться, – люди не любят горе. Мои подруги не подкачали – подбодрили меня. Я держалась и делала вид, что ничего не произошло.

Так я держалась 20 лет. Плакала иногда по ночам. Они приходили ко мне во сне, но по большей части психика обо мне позаботилась. Я забыла всё детство. И долгие годы знала подробности своей жизни только по рассказам подруг и родственников.

Чья-то смерть выбивала меня из колеи. Вот уж тут я могла дать себе волю. Равно как просмотр фильмов-катастроф. Я всегда забывала, что это не по-настоящему. Что эти люди – актёры. После одного из фильмов я плакала так, что не могла остановиться до утра.

Я боюсь смерти близких. Боюсь и сама уйти с этого пути раньше, чем сделаю всё, что задумала. Боюсь, что жизненные обстоятельства дадут мне испытания вместо созерцания жизни с наслаждением. Боюсь, что моя прекрасная счастливая жизнь разлетится на кусочки одномоментно, и мне придётся вернуться в страдания, которые я переживала много лет. Когда кто-то говорит, что боится смерти, это совсем не то, что было со мной. Ведь каждый день в течение 20 лет, когда я оставалась одна, я думала о ней. Вот представляю, как звоню подруге и слышу разбитый от горя голос её матери и слова «она умерла». Или прихожу на работу утром и узнаю о смерти коллеги. Родить ребёнка или выйти замуж – это самое глупое, что ты можешь совершить в жизни, потому что они не спросят у тебя разрешения умирать, когда придёт их черёд. От тебя ничего не зависит, но твоей долбанутой психике кажется, что, если ты будешь думать об этом, ты хоть как-то подготовишься. Как будто ты знала. Как будто это под контролем. Предполагая все ужасы мира, что могут случиться с нашими близкими, которые вышли из дома и не отвечают на звонки, мы впадаем в истерические состояния. Какая мать не переживает за своего ребёнка? Но есть ли от этого хоть какая-то польза? Для неё или него? Или мать только гробит остатки собственной нервной системы?

Я знаю, что порой по-другому мы просто не можем. Подчинить свои мысли сложно. Кажется, что они, как табун диких косуль, несутся по прерии, и со всех сторон на них нападают то огонь, то гепарды. Но это только кажется. Я почти 20 лет прожила с ежедневными мыслями о том, что, возможно, кто-то скоро умрёт. И этим довела себя до параноидального и депрессивного состояний.

***

Я прожила с ними недолго, всего 12 лет, но мне кажется, именно родители заложили основы моего характера.

Я совсем не помню свою мать в горе, несмотря на то, что она потеряла ребёнка. Именно от неё я взяла нелюбовь ходить на кладбище. Это у нас было как-то не принято. Меня совсем туда не возили. При том, что оно было не так далеко от города. И там были похоронены мамин дед и наша сестра. Ни историй, ни слёз. Горе матери в полном объёме я увидела в глазах моих бабушек. Я всегда сочувствую, когда в какой-то трагедии гибнут дети, но при этом мне хочется сказать:

– А взрослых вам не жалко? Вы думаете, мать, потерявшая 30-летнюю дочь или сына, страдает меньше?

Сама я терять больше не хотела, поэтому, несмотря на то, что я росла в атмосфере любви и заботы, у меня больше не было семьи.

Когда я вспоминаю отца, то испытываю теплоту и гордость. Думаю о жизни, которая могла бы быть. Возможно, я бы с детства учила английский, выросла бы в своём большом доме. Ещё полгода, и мы бы переехали.

Мои родители погибли в прекрасный день, в который ничто не предвещало беды. Тогда я впервые узнала, что мир может развалиться независимо от моих действий. Ни знаков, ни предчувствий.

Сейчас, когда я стала взрослой и мне даже иногда кажется, что я вижу людей насквозь, а событиями меня не удивить, на самом деле ничего не изменилось. Если мир рушится, то заранее предупреждать не станет.

Глава 3. Любопытство сгубило кошку

Если люди плохо знают друг друга, они предпочитают защищаться, выстраивая броню вокруг себя. Они не открываются партнёру, потому что велик страх, что тебя не примут, не полюбят, отвергнут, как-то используют. В результате отношения напоминают либо игру «убегаю – догоняй», либо бой по правилам и без.

К 34 годам я научилась жить по-другому. Открыто и прямо говорить о своих желаниях: если мне чего-то хочется – я прошу, если что-то чувствую – заявляю. Но это не значит, что я не испытываю всех страхов, свойственных людям. Просто стараюсь не замечать ссадины и порезы, которые получаю в поисках зрелых отношений, стараюсь не прятаться за бронёй, которая у меня тоже есть (и потолще, чем у других), не вести двойную игру. Однако и это не уменьшает чувства тревоги… Я, как и все, не знаю, что будет, не умею читать чужие мысли и, как все, расстраиваюсь.

То, что я решилась переступить через честь девичью и спросить, какого лешего он меня не хочет, спасло меня от мучительных догадок и непонятных па, которые я могла бы долго выделывать вокруг. А ещё я получила в награду перевернувшийся на моей улице грузовик с пряниками: близость была непохожа на всё, что было раньше. Тогда я поняла, что может быть вот так – и нежно, и страстно, и в атмосфере доверия и уважения. Мне даже не верится, что это я сейчас секс описываю.

И, конечно же, я не могла не захотеть, чтобы он принадлежал мне теперь полностью и безраздельно. Мне казалось, я смогу дать ему радость, нежность, уют. Тем не менее у махровых интровертов на этот счёт всегда своё мнение.

Наши встречи были невероятными, но короткими и строго лимитированными. Егор не оговаривал расписание, но на деле получалось, что чаще раза в неделю мы не встречались. «Я соскучилась по тебе уже, хочу увидеть живьём» или «Ты как? Давай увидимся сегодня?» – самые частые сообщения от меня.

Нет, мы, конечно, переписывались каждый день и вели длинные диалоги, но он мог, не прощаясь, пропасть и появиться только на следующий день. Я была словно ТВ-канал, который смотрели, смотрели, а потом щелчок пульта, и – хоп: ты со всей своей жизнью, со всем, что чувствуешь, вдруг попадаешь в некий вакуум. И вынужденно замираешь до того момента, пока про тебя не вспомнят и не случится «пэньк» по нужной клавише. Чувствовала себя именно так.

Я истерила и писала длинные сообщения, ругалась. Не могла понять, что так можно. Вот он только что был таким приятным, обходительным и вдруг поступает со мной, как сволочь. Молчит. Не отвечает. Пропадает. Игнорирует.

Самый страшный страх – это когда ты не можешь связаться с человеком. Возникает ощущение, как будто его больше нет. Но есть ещё ужаснее состояние: когда ты видишь, что сообщения перешли в статус прочитанных, а ответа нет. Двадцать сообщений подряд. Ты применяешь все способы вывести из себя оппонента, хитришь, лишь бы он отреагировал, а он молчит, словно ты не существуешь.

21 сентября 2014, 20:35, Юлия: Тебе всё равно, как я провела день, добралась ли я домой или где-то болтаюсь… Жива ли я ещё вообще. Ты проводишь будние дни на работе и очень устаёшь… А в выходные тебе есть чем заняться и без меня. В этой системе твоей жизни для Юли существует место? Оно строго раз в неделю на несколько часов и не больше?

Люди могут поступать по-разному. Ты будешь предполагать, что человек намеренно взялся извести тебя и испортить твою жизнь, а он просто делает так, как ему хочется, без умысла навредить тебе, но при этом эгоистично и по-детски. Это, конечно, ведёт к разрушению отношений. Но если партнёры уважают друг друга и принимают, что каждый из них неповторим и ценен, то они переходят на совсем другой уровень.

Например, если один человек не парится из-за бардака, а другой – педант и чистюля, – конфликт неизбежен. Но они могут попробовать понять друг друга, каждый может заметить те шаги, которые делает навстречу вторая половина. И тогда аккуратист увидит не то, как разбросаны вещи, а как партнёр попытался положить их на место. А неаккуратист постарается сделать всё, что в его силах, чтобы не считать замечания любителя порядка глупыми придирками.

Непонятно, перед кем я тут распинаюсь. Да ответишь ты мне или нет, гад?!

Он просто издевается.

Всё, я не могу больше сидеть тут, всё равно у меня уже чесотка начинается на нервной почве.

Я впрыгнула в джинсы, натянула свитер и выскочила из дома. Пока шла по ночной улице, клокотавшее внутри успокаивалось, начинали появляться разумные мысли: «Он ведь подумает, что я истеричная дура, и пошлёт меня. И будет прав. Особенно после того, что я написала». Или: «А вдруг у него там девушка, и он поэтому не отвечает?» Или: «А если он вообще не откроет? Что толку в моей вылазке?»

Идти – три минуты быстрым шагом, поэтому я не успела прийти к мнению «погуляли и хватит». Звоню в домофон. Его-то он должен услышать. Но нет, не отвечает. На мою удачу в подъезд заходят парень с девушкой, и я прошмыгнула вместе с ними. Звоню в дверь. Тишина. Настойчиво звоню ещё и ещё. Блин, ну не может же он уйти! Писал, что пришёл домой. Время – одиннадцать вечера. Идиотка.

Ладно, пойду, пока не вышли соседи. И без того уже чувствую себя полной дурой.

Дома я на какое-то время успокаиваюсь. А потом внутри снова завертелся этот вихрь. Слёзы начали душить. Мне стало страшно. Ну почему он не отвечает, а? Так не должно быть! Я должна до него достучаться… А вдруг с ним что-то случилось? Блин, хватит уже! Похоже, я достала саму себя… Заснуть не могу. Верчусь, как будто во мне копошится Чужой. Это невозможно. Невозможно описать смерч, который закручивается во время таких переживаний. Моя реакция не соответствует величине трагедии? А я согласна, я сама это знаю, но всё – как навязчивая идея.

Час ночи. Я выхожу из подъезда. Самая глупая ситуация, если мне сейчас кто-нибудь по башке даст.

Снова звоню в его домофон. Тишина. В это время уже не стоит рассчитывать на случайных прохожих. Звоню ещё раз. Щелчок.

– Кто там?

Офигительное чувство радости оттого, что абонент доступен. Теперь, даже если пошлёт, уже не так страшно.

– Это Юля.

Открывает без вопросов.

Сонный в дверном проёме с недоумением на лице.

– Ты чего? Я вообще обычно не поднимаю домофон, но подумал, что, если звонят в час ночи по второму кругу, значит, точно ко мне.

– Ты читал сообщения?

– Да нет… Я заснул сегодня рано, что-то убился так на работе.

На очередной сессии с психоаналитиком я задалась вопросом: а что это было вообще? Почему такая реакция просто из-за того, что человек вечером, придя домой, не отвечает на мои сообщения? Почему я не подумала, что он лёг спать?

Секрет прост. Моя психика считает, что все, кто вдруг резко становятся для меня недосягаемы, возможно, умерли. Так когда-то родители ушли и не вернулись и уже не ответят никогда. Поэтому, стоит только потерять контакт, внутри поднимается неконтролируемая волна страха, что это навсегда.

***

Чего я никогда не могла подумать, так это насколько приятным в общении может быть интроверт. Когда мы только познакомились, его нелюдимость и немногословность пугала меня. Он казался угрюмым, и невозможно было понять его настроение. Но при «ближайшем рассмотрении» он оказался очень остроумным, заботливым. Прекрасным собеседником, причём как я люблю: достаточно начитанным.

При всей разности наших профессий нам всегда было о чём поговорить. А учитывая то, как он слушал, я могла рассказывать и рассказывать без остановки. Лучше пары не найти, чем флегматик-интроверт и холерик-экстраверт. Самое главное – не тащить его постоянно к друзьям и не заставлять делать то, что он не любит. Тогда в ответ он раз в году сходит с тобой на день рождения к подруге и даже сводит в ресторан.

За многие годы жизни в своём внутреннем мире я привыкла, что на внешний можно повлиять только серьёзным напором. Ждать милостей от природы не стоит. Поэтому форсировала события и старалась делать так, как мне казалось верным по ходу пьесы. Ведь в моих фантазиях герои поступали так, как мне хотелось. Думалось, что и в жизни так будет. И даже неудачный предыдущий опыт отношений и работа с психоаналитиком не смогли одномоментно выкорчевать из меня этот способ жить. Поэтому, встретив человека, с которым у меня случилась НАСТОЯЩАЯ близость, отличная от всех предыдущих и даже немного пугающая, я не собиралась сдаваться.

***

Мы встречались два месяца. Он планировал ехать куда-то в отпуск, а я намеревалась провести этот отпуск вместе с ним. Он был несговорчив, нерешителен. Я – настойчива и убедительна. Он порой пропадал где-то и говорил, что ещё не может решить, куда потратить неделю отпуска. Я же замутила отличный вариант: корпоративный проект, над которым я работала в Москве, имел такой успех, что сотрудники филиалов нашей компании потребовали проведения фотосессий у них тоже (айтишники любят не только компы, но и творческие активности). Поэтому меня не могли не отправить по работе в Минск. Можно было бы поехать вместе на несколько дней раньше и совместить командировку и отдых. Он неожиданно легко согласился. Сказал, правда, что на всю командировку не останется, так как уже договорился встретиться с другом в Питере, куда он собирается на несколько дней, разбив свой отпуск на две части.

Ну, это уже победа – почти три дня вместе! Такого у нас ещё не было. Мы договорились встретиться у моей работы, так как я ехала на съёмки с большим чемоданом.

Я переживала, что что-нибудь случится, и он в последний момент не приедет. Пока я не увидела его у выхода метро, меня всю колотило изнутри. Прошло уже несколько лет после жизни с Глебом, но я так и не разучилась бояться того, что тебя могут обмануть на пустом месте. Без всякой логики и оправданий. А может, я всё ещё внутренне помнила уход родителей, и каждый раз, когда происходило что-то значительное для меня, я волновалась, что всё вдруг резко закончится и пойдёт не так, как думаешь.

На перроне он дёргался, нервничал и жутко тормозил, роясь в сумке в поисках документов. Я уже поняла, что неторопливость и нерешительность – его обычные состояния. Со своим холерическим темпераментом я смотрела на его флегматичные движения, как на кадры замедленной съёмки. Но была так счастлива, что без раздражения, весело заскочила в вагон. Оглянувшись, увидела, что он наконец нашёл паспорт, с билетом всё окей. Ура! Мы едем!

Путешествие в плацкарте нельзя назвать самым романтичным способом передвижения. Мой угрюмый попутчик не собирался меня развлекать и уткнулся в книжку. Можно было бы надуться, но я радовалась – уж из поезда он никуда не денется. Да и в Минске от меня сбегать странно. А значит, три дня только мы вдвоём.

Город-герой встретил ласково и воздушно, раскинувшись широкими проспектами и монументальными высотками советской эпохи. Солнце терялось в кленовых листьях – золотая осень в самом расцвете. В отель заселяться было рано, и мы просто пошли гулять.

Сидели на лавочке, я лежала у него на коленях. Он читал книжку. Идиллическая картинка. Сложно было осознать, что это на самом деле происходит со мной и это действительно мой мужчина. Над нами проплывали облака и, казалось, подмигивали мне: «Не дрейфь, Юля, у тебя всё получится. Куда он от тебя денется теперь».

Периодически он переписывался с кем-то. Я не подглядывала, конечно же. Но спросила, кому он отправляет фото.

– Коллеге, мы всегда обмениваемся фотками и часто переписываемся.

– А она не спрашивала, с кем ты поехал?

– Она достаточно умна, чтоб понимать, что я поехал не один, но выпытывать что-то не станет, так как по природе своей тактична.

После этой фразы мне стало ясно, что вышеупомянутым качеством я-то точно не обладаю, и мне только что это дали понять. Поэтому расспросы я решила не продолжать, хоть меня и напрягало наличие у него такой замечательной подруги.

Изо всех сил я старалась отсечь мысли об идеальной третьей. Моя «любимая» схема отношений – Я, Он и Идеальная Она (бывшая, или просто подруга, или неразделенная любовь, или любая баба, которая подвернулась и которую я поставила на этот пьедестал). Я всю жизнь была очень ревнива. Даже если повода не было, я его находила и переживала очень остро. Естественно, не вынося мозг, так как прав ни на что не имела. Но в тот период я уже находилась на стадии выздоровления от этого недуга. Проработала с психоаналитиком, откуда всё это взялось, на мне применили все самые проверенные техники дядюшки Фрейда, и поэтому легче стало не истязать себя мыслями о возможной сопернице. Ибо светило солнце, а Минск был приветлив и по-осеннему спокоен. Мы слушали аудиогида, поведавшего нам решительно обо всех достопримечательностях, я сфотографировалась с каждым памятником, намотали не один десяток километров в беседах и взявшись за руки. Я была абсолютно счастлива. Казалось, что он тоже.

Я находилась на стадии очаровывания объекта. И помогало мне то, что играть совсем не нужно было. Мне нравилось быть милой и спокойной. Вдохновляла эта близость. То, что мы могли говорить на одном языке. Поначалу выглядевший угрюмым Егор оказался прекрасным собеседником. Полный юмора и даже не лишенный романтизма. И в то же время не сложный, не пытающийся выпендриться и что-то мне доказать. Мне очень нравилось, что я могу с кем-то вот так лежать на лавке в парке в незнакомом городе, а он будет просто читать книгу и не станет от меня ничего требовать.

Отель «Минск» удивил красотой и роскошью. Так как это была командировка, я смогла позволить себе 4* в самом центре города, доплатив лишь за дополнительные дни. Я уже поняла по аскетичному образу жизни моего партнёра, что иначе такой отель нам не достался бы. И вообще, решающую роль в том, что он собрался поехать, играла невысокая стоимость билетов и проживания. И каждый, естественно, платил за себя сам. Правда, я приучила себя не хвататься за кошелёк, когда была с ним в кафе и продуктовых магазинах, вдолбив в голову мысль, что мужчина тебе ничего не должен – только накормить. Я не была мучительницей и понимала, что таскать по ресторанам человека, который любит сидеть в своей квартире один в темноте, – это издевательство, и оно неизбежно приведёт к разрыву. Меня тоже устраивал вариант накупить вкусняшек, запереться в номере с вином и есть в постели. Тем более что там можно было не только есть.

Мы много гуляли по городу, фоткались и болтали. Он рассказывал о своих предыдущих поездках, приводил случаи из жизни. Мы узнавали друг друга, и я была счастлива. Единственное, он как-то без энтузиазма отнёсся к тому, что я выставлю в «Инстаграме» совместное фото. Для меня это выглядело, словно он хочет, но не может сказать следующее: «Да, ты хорошая, красивая девочка, очень милая и добрая, но я не чувствую, что из этого может получиться что-то серьёзное. И так как я продолжаю искать настоящую девушку, тебя демонстрировать нежелательно. Понятное дело, что обидеть тебя не хочется, так как даже в качестве временного варианта ты хороша: длинноногая, не достаёшь, не ругаешься, не требуешь… Поэтому я всё это проворачиваю потихоньку и молча».

– Юль, ну что ты начинаешь? Я стараюсь не показывать личную жизнь в соцсетях. У меня много коллег, пациентов. Они все рано или поздно находят тебя в интернете, и я не хочу, чтоб они знали, с кем я ем и сплю.

– Да, это, конечно, аргумент, но в последний раз, когда мужчина так скрывал фотки со мной, он переписывался с другими девушками.

Он не стал развивать эту тему, мне тоже не хотелось обвинять его, так как в чём-то его право на скрытую личную жизнь оправдано. Да и не было желания портить мини-отпуск воспоминаниями о бывших.

В понедельник я уехала на работу, а он гулял без меня. После обеда мы встретились и решили пойти в кино – в аутентичный кинотеатр в ретро-стиле, что ещё больше добавило романтики. А потом я проводила его на поезд, и мы трогательно прощались. Мне казалось, что внутри меня поселилось настоящее. Не фантазия, а чувство, которое имеет ответ. Я видела в голубых глазах искренность, честность и близость.

Возвращаясь в отель, я думала о нём и улыбалась. Вспоминала слова, прикосновения, взгляд, запах. Столько нежности, столько неги! А когда вспоминала воскресный вечер, то в животе всё переворачивалось, и это была уже не нежность, а страсть… И перехватывало дух, по-видимому, гормоны…

Как мне хотелось, чтоб он не менялся подольше. И чтоб я не менялась, чтоб продолжала видеть всё в таком волшебном романтическом свете. Чтоб наши отношения стали ещё ближе, чтоб мы всегда были рядом, но остались бы романтиками, связанными общей страстью. Хотелось, правда, чтоб он перестал сидеть на работе до ночи и проходить мимо моего дома в свою берлогу. Стоп, нужно контролировать желания, а то сейчас как загадаю, потом расхлёбывай. Всему своё время.