Kitabı oku: «Я», sayfa 7
Я против Самого
Я встал с колен и встряхнул головой. Наваждение, насланное ежедневной молитвой, потихоньку отходило, растворялось в будничных заботах, в обычных планах на сегодняшний день, аккуратно выписанных в ежедневник еще в начале этой недели.
Через час мне предстояла ответственная работа: нужно выбрать трех карпов для неформального обеда Самого и какого-то из заграничных Самих в нашей загородной резиденции. Естественно, что карпы должны были быть живыми, красивыми и относительно бодрыми, учитывая, что их выловили ранним утром. Я нажал на кнопку возле динамика селекторной связи и распорядился, чтобы Джордж вымыл и подготовил аквариум для перевозки живой рыбы к одиннадцати часам. Потом сверился с пухлым растрепанным фолиантом в переплете из натуральной кожи, куда я имел обыкновение записывать шифром скорописи все, что касается нашего распорядка дня. Новомодным планшетам и смартфонам такие важные сведения я не доверял. После обеда Сам выезжал в Бруклин на бизнес-встречу газового консорциума, объединяющего северных держателей акций, где должен был выступить с коротким докладом, в четыре – встреча с президентом и тренерским штабом нашего футбольного клуба, с пяти до семи вечера он будет находиться в своем офисе на Манхэттене, а на 20.30 была заказана ложа в Метрополитан Опера. Я поморщился. Под последней записью стояло: «Дженни, забрать из дому, машина в 19:40». Опять. Сам был довольно неравнодушен к увядающей приме бродвейских мюзиклов, и пригласить ее в свою ложу на гастроли русского балета в нашей стране, дающего единственное представление, было делом обычным.
Я прошептал заученные с детства слова молитвы и откусил кусочек яблока. «А после балета», – промелькнуло в голове, – «я – уже Сам!» Пришлось отогнать непрошенные мысли, потому что до часа, помеченного скромной галочкой в моем ежедневнике, от меня требовалась полная концентрация мыслей, чувств, и ни один мускул на моем лице не должен был выдать, что…
…Подготовка велась почти три года. С того дня, как я стал серым кардиналом в окружении Самого, пройдя долгий путь от серой мыши по шею в бумагах в самом низу пирамиды офисов и компаний до его правой руки. Ни для кого уже не было секретом, что ни одно мало-мальски важное решение Сам не принимает, не посоветовавшись со мной. Или хотя бы не подумав, что сказал бы я в данной ситуации. Это было очень трудно – стать тем, кем я стал. Личный секретарь Самого, выполняющий, кроме того, еще кучу функций, не навлекающий на себя подозрений ни со стороны Оливии, старой карги, блюдущей наши финансы, ни со стороны начальника внутренней службы безопасности и охраны Шимона, израильтянина, прошедшего не семь, а двадцать семь кругов ада спецподготовки, который даже родную мать не подпустил бы на десять метров к Самому без соответствующих разрешения и пропуска. И мне удалось это. Ни на секунду не сбиваясь с установленного еще в самом начале пути курса, не давая чувствам алчности и гордости захлестнуть меня своими тяжелыми волнами, утягивавшими на дно не одного карьериста, я, выходец из небогатой еврейской семьи, добрался до предпоследней ступеньки этой непомерно растянувшейся лестницы. На последней стоял Сам, стоял прочно, чувствуя уверенную опору в широко раздвинутых ногах, стоял, и не догадывался, что вскоре скатится ниже первой ступеньки, в глубокий котлован, вырытый мной собственноручно.
Правда, крепкий бетон его пьедестала начал крошиться еще год назад. Когда я поднял давние документы на покупку одной из его гостиниц в Майами, узнал через третьих людей все подробности сделки и убедился, что немаленькая скидка была получена вовсе не из-за очередных праздничных мероприятий и снижения цен в агентстве недвижимости. На свою беду, Сам тогда занимал официальный пост – был мэром своего родного городка в Пенсильвании, самым молодым в его истории. Взятка должностному лицу – вы понимаете, куда я клоню? Особенно порадовал меня тот факт, что огромный кусок земли на окраине того самого городка была вскоре выкуплена тем самым агентством по смехотворно низкой цене. Самому быстро надоела политика, и он покинул свой пост, перебравшись в Нью-Йорк, но бумажный след остался. Все сопутствующие данному делу документы были аккуратно подшиты в папку под буквой «φ», хранившиеся в очень крепком стенном сейфе в неприметном доме на авеню Генри в Филадельфии. То, что в соседнем доме располагалось районное полицейское управление, меня только успокаивало. А с φ начинается слово «филладио», «лестница» по-гречески. Я люблю изящные полунамеки.
Однако я опоздал. Через несколько дней после моего открытия сотрудники Налогового управления также заинтересовались этой сделкой. То ли мои люди перестарались с вопросами, то ли это была просто плановая проверка, но так или иначе, официальные власти своими руками вынули несколько камней из стен камеры, которую я упорно воздвигал для Самого. Что ж, я философски отнес «φ» к числу неудач и уничтожил все документы, за которые заплатил немало – среднестатический американец живет на эти деньги года два. Процесс, начавшийся после опубликования некоторых данных, завершился ничем – агентство успело подтасовать все данные, да и мы с Самим постарались, в итоге прокурор с финансовым контролером заявили, что «факта дачи взятки должностному лицу зафиксировано не было». Доброе имя Самого было неизбежно подпорчено – как бывает всегда, когда в прессе муссируется тема предъявленных тому или иному публичному лицу обвинений. Пусть даже его оправдали – все равно, согласно классической фразе «либо он убил, либо его убили, но что-то там все равно нечисто». Сам в общественном мнении стал «неблагонадежным» или «бывшим под подозрением». Излишне говорить, как это повредило и моему сбору материалов – ведь сейчас каждый, кому не лень, копался в прошлом Самого, надеясь уличить его еще в какой-нибудь неблаговидной деятельности и урвать свой кусочек славы. Всеми правдами и неправдами добывались финансовые и прочие документы, отслеживались встречи, анализировались доклады и публичные выступления, проверялись все люди, состоящие в окружении Самого. С нашей стороны Оливия с Шимоном произвели чистку бумаг и персонала так сурово, будто были воплощениями господина Торквемады в двух лицах. Количество уволенных сотрудников возросло по сравнению с прошлым годом в семь раз, а аппараты по измельчению бумаги работали днем и ночью. Огромные мешки с тонкими полосками копий и оригиналов разных документов вывозились по ночам и сжигались. Нас лихорадило около месяца, а потом все вроде бы вошло в свою колею.
Кроме одного – я сократил свой план на два года. Мне вовсе не улыбалось выкинуть псу под хвост огромные деньги и собственные многолетние усилия из-за какого-нибудь умника, который прижмет Самого к ногтю, накопав то же, что и я, и просто опубликовав это немного раньше. Итак, я оборвал две довольно перспективные цепочки, которые начал раскручивать по направлению к Оливии и Шимону, зарыл уже глубокий подкоп, который вел к президенту компании, находившейся в предсостоянии слияния с нашей и начал готовиться к завершению своего труда.
Копии документов, поделенных на три части, должны лечь на столы трех самых влиятельных людей в системе судопроизводства страны сегодня к вечеру. Принесут их три молодых сотрудника этих аппаратов, проявившие служебное рвение и щедро награжденные мной через подставных агентов, предвкушающие скорое повышение и стремящиеся к вершинам их лестниц – так же как я стремился к вершине своей. К концу балета закончится и карьера Самого, а моя достигнет своего пика. Я не буду столь глуп и самонадеян и навсегда уйду из частного сектора, устроив небольшой тендер и сделав так, чтоб его выиграло государство. После этого под меня уже будет не подкопаться, и к дому в Филадельфии прибавятся симпатичное бунгало в Лос-Анджелесе и довольно симпатичный особняк с видом на минесоттское озеро
…Я спустил воду в туалете, и, бормоча слова молитвы, взял двуручную чашу и принялся за омовение рук. Потом вытерся мягким полотенцем, вышел из туалета, встроенного прямо в офис. «Сегодня», – проговорил я вслух, – «я…» Раздался стук в дверь моего офиса, она приоткрылась, явив Джорджа, доложившего, что все готово. «…выберу замечательных карпов!» – закончил я и улыбнулся, заметив неестественную бледность и напускную оживленность своего помощника. Металлический лязг и шиканье в коридоре объяснили мне все остальное. Что ж, я предусмотрел и этот вариант.
И еще до того, как в комнату ворвались крепкие ребята в шлемах и с прозрачными щитами, я быстро прошептал молитву прощения и куснул лацкан своего пиджака с вшитой капсулой. Я взлетал над собственным телом, уронившим голову на стол, и видел, как командир отряда, тронув вену на шее, отрицательно покачал головой, и все опустили оружие и щиты. Джордж упал в обморок. Сам выиграл и эту партию.
По комнате плыл запах горького миндаля.
Я пишу
Открываю крышку ноутбука, отвинчиваю крышку чернильницы, листаю блокнот, проверяю, наточено ли перо. Меня ждут белый прямоугольник на жидкокристаллическом дисплее, тетрадь в косую линейку, желтоватая писчая бумага, лист, заправленный в печатную машинку. Пальцы сжимают шариковую ручку, пачкаются о грифель, барабанят по клавишам, скользят по сенсорному экрану, скрипят пером. Просто я пишу.
Каждый из нас – тех, кто пишет, – знает об этом ни с чем несравнимом ощущении, когда слова, мечущиеся в мозгу на невероятной скорости, вдруг начинают оформляться в отдельные фразы, строиться в предложения, укладываться в строки как кирпичи в идеально ровную стену. В этот момент надо схватить перо, ручку, карандаш, телефон, ноутбук, диктофон – и срочно записать, вбить, надиктовать хотя бы первые несколько рядов этой стены. Иначе фразы, предложения, строки снова рассыплются, как плохо построенный карточный домик, и опять в бещеном танце закружатся в голове слова, не желая остановиться ни на секунду. Полцарства за блокнот! За карандаш! За зарядку!
Моя стена растет на глазах, ровно ложится раствор, кирпичи выстраиваются красивыми бордово-оранжевыми рядами, с одинаковыми промежутками между ними. Я ритмично нагибаюсь, орудую мастерком, натягиваю нить, сверяюсь с отвесом. Руки делают свою работу быстро и привычно, но вдруг один из кирпичей падает и раскалывается на несколько обломков. Пытаюсь собрать их воедино, скрепить раствором, уложить в ряд с остальными. Не получается. Отшвыриваю обломки в сторону, беру новый кирпич – а он красно-фиолетовый. Стоп, но у меня же бордово-оранжевая стена с аккуратными ровнехонькими темно-серыми полосами раствора! Вон, и обломки разбитого кирпича того же цвета, я же не мог ошибиться. Нагибаюсь к штабелю, из которого только что взял сотню камней. Черт, да он весь другого оттенка! Отхожу на несколько шагов назад, прищуриваюсь, перевожу взгляд с полуготовой стены на штабель, обратно, снова на штабель. Нет, они определенно разных цветов. Что же делать? Достраивать стену, не обращая внимания на разницу оттеноков? А что, двухцветная стена – это даже красиво, и логичное объяснение для прораба и жильцов можно подготовить. В конце концов, кирпичи пожно закрыть штукатуркой, краской, обоями, старыми газетами.
Нет, не могу. Моя стена должна быть ровной, одноцветной, симметричной, ИДЕАЛЬНОЙ. Беру кувалду и пробиваюсь к цементному полу сквозь дождь из бордово-оранжевых и темно-серых брызг. Я начну сначала. Я построю свою идеальную стену. Быстро убираю осколки и строительный мусор, готовлю новый раствор и поворачиваюсь к штабелю.
На неструганных досках, где только что высилась груда красно-фиолетовых кирпичей, сейчас пусто. Нет, такими темпами, товарищи, дом нам не построить, раздраженно думаю я. Оглядываюсь по сторонам, ищу хоть какие-то стройматериалы – но нахожу только голый цементный пол, пустые деревянный поддоны и корыто с застывающим раствором. Что ж, шабаш. Строителю надо перекурить. Или вообще закончить на сегодня, а завтра прийти на стройку пораньше, и в ударном темпе сделать двойную смену. Успокоившись таким образом, я ухожу, и до конца дня стараюсь не думать о кирпичах, стене, сроках сдачи объекта и простоях. Мне очень хочется сбегать и проверить, не подвезли ли камень, но я сдерживаюсь. Завтра, так завтра.
Просыпаюсь среди ночи. Электронный циферблат на прикроватной тумбочке издевательски показывает 2:33. Закрываю глаза, поворачиваюсь на другой бок – и вдруг подскакиваю на упругом матрасе. Не знаю откуда, но я точно уверен, что кирпичи уже привезли. Целый воз, вагон, море кирпичей, одинаково ровных, с выбитым клеймом на шершавом боку, аккуратно уложенных в ряды штабелей, ждущих, зовущих меня, просящихся в руки. Мало того, рядом стоит кем-то приготовленный раствор – наверное, водители, сгружавшие для меня кирпичи, замешали заодно. Я пытаюсь осадить себя, напомнить, что через несколько часов я отправлюсь на двойную смену и тогда… Нет, странный, иррациональный страх, что кирпичи снова пропадут, исчезнут, растворятся, оставив мне невыносимо голый цемент пола и пустые занозистые доски поддонов выбрасывает мое тело из кровати. Что-то шепчет во сне потревоженная жена, но я уже выскочил на цыпочках из спальни, пронесся к двери, одеваясь на ходу, и в мгновение ока очутился на стройке.
Мои кирпичи здесь. Их действительно очень много, они самого что ни на есть кипичного цвета обожженной глины, и заботливо приготовленный кем-то раствор как раз дошел до необходимой консистенции. Я принимаюсь за работу. Вновь ритмично сгибаюсь, работая как заведенный, и стена растет еще быстрее, чем в прошлый раз. Она получается ровной, я это вижу даже без отвеса, в скупом свете наших двух фонарей, освещающих стройку в ночное время. Не чувствуя усталости, кладу ряд за рядом, уже приподнимаясь на цыпочки, не доставая до верха. Пододвигаю к стене козлы, переношу на них часть кирпичей из штабеля, ставлю раствор, забираюсь на свою шаткую подставку и продолжаю. Шлеп-шлеп, шмяк, тук-тук, шлеп-шлеп, шмяк, тук-тук. Моя стена получается ИДЕАЛЬНОЙ.
Уработавшись до полного изнеможения, оставляю записку прорабу и возвращаюсь домой, чтобы поспать хотя бы пару часов. Проснувшись, не торопясь завтракаю (время, правда, уже обеденное), и неторопливо возвращаюсь на стройку, хоть норма на сегодня и выполнена. Посмотрю на свою стену при свете дня, подышу вкусным дымом от прорабовой сигаретки, удостоверюсь, что кирпичей на завтра хватит – и можно ехать домой. На стройке меня ждет неприятный сюрприз.
Стена, которую я с такой гордостью возвел несколько часов назад, никуда не годится. Мрачный прораб безжалостно тычет пальцем в слишком большие промежутки между кирпичами в том ряду и в этом, натягивает нить и прикладывает отвес, но я уже и сам вижу, что несколько верхних рядов придется снимать. Несмотря на усталость, приходится исправлять собственные ночные ошибки тут же, благо кирпичей более, чем достаточно. Ряду на втором радость строительства снова возвращается, я аккуратно привожу стену в потребный вид и даже, увлекшись, перевыполняю поставленную самому себе задачу. Такими темпами уже послезавтра можно будет приступить к следующей стене, более сложной в работе из-за оконных проемов. Отступаю назад, критически осматриваю построенное. Хорошо, черт возьми!
Так проходит несколько недель. Пару раз кирпичи вновь меняют цвет, пропадают, а однажды из-за очередного ночного аврала я снес чуть ли не целую стену. Я матерюсь, плююсь, переделываю, увлекаюсь, забываю поесть, просыпаюсь посреди ночи и снова влюбляюсь в свою работу. Мне хочется строить еще и еще, я обожаю тяжесть кирпича в руке, наслаждаюсь сочным звуком, с которым раствор ложится на очередной ряд, восхищаюсь стройностью и симметрией, но все хорошее заканчивается, чтобы дать место чему-то лучшему. Так я думаю в один прекрасный день, когда прихожу на стройку и вижу, что дом готов. На мой немой вопрос прораб кивает головой. Можно сдавать.
Я выхожу со стройки и возвращаюсь домой. Я снова становлюсь обычным человеком, ем, гуляю и сплю, провожу время с женой и детьми, посещаю театры и музеи, читаю, смотрю и слушаю новости. Я терпеливо жду, пока однажды не чувствую, что слова, мечущиеся в мозгу, вдруг начинают оформляться в отдельные фразы и строиться в предложения. И я со всех ног бегу на свою новую стройку, к моим кирпичам, моему раствору, моему будущему дому.
Я снова пишу.
