Kitabı oku: «Театр тающих теней. Под знаком волка», sayfa 4
– На приступочек он влез!
Шипит ее Герцогиня. И Лора уже знает, что это шипение страшнее кавалерийского ора ее супруга.
– Забыл, как был отлучен от двора! За не-пре-данность! За подозрение в преданности врагу! Небезосновательные подозрения! Не-без-ос-нова-тельные! Это я вам говорю!
Герцогиня всегда знает, что говорит! И намного больше, чем говорит, знает!
– Как только его тогда не казнили! Сбежал! И как после такого он смог ко двору вернуться? Уму непостижимо! Другого давно уже бы запытали в подвалах Инквизиции. А с этого как с гуся вода!
На десятилетие имя Тощего Маркиза было вычеркнуто из всех упоминаний при дворе. В залах и будуарах никто не рисковал произносить имя презренного отступника вслух. И только сам Король время от времени яростно разражался отборной бранью в адрес предателя, чтобы всем возможным предателям неповадно было. И неистовствовал так бурно, что даже грубо льстящий Второй Министр поддакивать не рисковал.
Пока в одночасье Тощий Маркиз вдруг не возник из небытия. И даже приблизился на несколько шагов к изголовью.
Позже под другими фижмами, под другими креслами и диванами Лора узнает, что все было не совсем так, как рассказывает ее обожаемая Герцогиня. Никто, даже такой проныра, как Тощий Маркиз, не в силах настолько неподобающе нарушить субординацию в королевской зале и встать куда ему хочется.
Узнает Лора, что ее обожаемая Герцогиня кипятилась зря.
Узнает Лора, что, конечно же, всё было сделано «с ведома Его Величества и по его воле», но «так и неизвестно, за какие заслуги»!
Просто в один странный день перед церемонией пробуждения Его Величества в королевской опочивальне появился Главный Церемониймейстер двора с двумя рослыми караульными. Махнул платком, и караульные, упершись друг в друга, сдвинули всех стоящих с левой стороны от королевской опочивальни ровно на один шаг. А самый дальний из стоящих idalgo вывалился из опочивальни в приемную. Бедный, только-только дослужился до «места у печки», втиснулся рядом с brasero – жаровней с углями, и такое несчастье! А следом за караульными из приемной в опочивальню стучащими шажками проследовал Тощий Маркиз и занял место на приступочке почти около самого Королевского балдахина. Сразу за Первым Первым.
Все присутствующие бы ахнули, если бы до пробуждения Короля можно было издавать звуки. Но звуки издавать нельзя. Поэтому все стоявшие ахнули молча. С открытыми ртами.
Толстый Кардинал, как у него водится, в то утро почти опоздал. Отчего и выталкивал Тощего Маркиза со своего законного места. Да так и не вытолкал. Теперь они стоят на одной приступочке вдвоем. Выталкивая друг друга.
Секрет возвращения Тощего Маркиза не знает никто. Ходят слухи, что в качестве индульгенции Птица-Маркиз в клювике принес важные секретные сведения из стана врага.
Говорят, что свое изгнание Тощий Маркиз с пользой провел в Европе. И принес своему суверену немало информации, новых союзников и… как добавляют недоброжелатели: «С ними и новых врагов, и новые поражения!»
Но про новые поражения отрывисто шепчутся в будуарах, точно зная, что в парадных залах речь может идти исключительно о победах.
О великих победах Его Величества!
Об остальном нужно молчать. Всё остальное можно причислять только к проискам врагов.
На той же приступочке рядом с Тощим Маркизом в пол-оборота завис Толстый Кардинал. Служитель церкви и изощренный интриган.
Под тяжестью собственного веса в ожидании пробуждения монарха ему стоять непросто. Потеет, краснеет. Сопел бы, да нельзя, поэтому снова потеет – мокрые круги и пятна пота проступают сквозь кардинальскую мантию. Выходя после церемонии из опочивальни, немедленно падает в кресло, подставляемое церковными служками.
Герцогиня говорит, что после возвращения Тощего Маркиза двор с напряженной радостью и возбуждением ждал поединка между ними. Потирали руки. Запасались новомодными очками, чтобы наблюдать. Кто же пропустит такое развлечение – битву за целый шаг навстречу Королевскому балдахину!
Но то ли Тощий Маркиз за годы отсутствия наплел таких интриг, что распутать их оказалось не под силу даже такому искусному мастеру, как Толстый Кардинал, то ли верховный служитель церкви быстро просчитал, что воевать с Тощим Маркизом себе дороже и выгоднее до поры отступить, дабы ударить потом, но, к огромному разочарованию всего двора, они вдруг спелись. Или умело делают вид, что спелись. Прощупывая слабые места в обороне друг друга. А до той поры на людях везде и во всем поддакивали друг другу.
За Тощим Маркизом и Толстым Кардиналом место Герцогини. Ну и Герцога за ее плечом.
Следом за ними долго стоял Дряхлый Старик. Точнее, стоять сам он уже не мог. И если бы не плотность утренней шеренги, давно упал бы. В опочивальню его под руки вводили пажи и встраивали между Герцогом и другими грандами.
Дряхлый Старик считался при дворе «по армейской части», но когда он последний раз воевал, не знал никто. Даже Герцог, сам давно не мальчик и сам бравый вояка, не мог вспомнить военных подвигов Дряхлого Старика. Зато весь двор отлично помнил подвиги другие – несмотря на ветхость и возраст, Дряхлый Старик любил щупать молоденьких. Камеристок, служанок, низкородных дам и низкородных дворянских дочек – без разницы.
Старик дряхлел. Дамочки, дочки, служанки менялись, но их юный возраст никогда!
Пока Старик щупал, дела по армейской части яростно делили Второй Первый Министр и… ее обожаемая Герцогиня, выступавшая в этом деле впереди собственного мужа. Сводя и разводя союзников и врагов. Сражаясь и побеждая. И проигрывая. Второму Первому. Чтобы после перегруппировать свои ряды и снова побеждать.
И всех всё устраивало. Пока в один из дней взгляд Лоры из-под фижм ни уткнулся не в тощий зад старика (про запах от стариковского гульфика лучше умолчать!), а совсем в иной зад.
Издох ли Дряхлый Старик или окончательно из ума выжил и на какой-то из церемоний принялся щупать тех, кого щупать не по чину, а до Его Величества это «в нужном свете» донесли, Лора не знает. Слухи по двору ходят разные. Но в одночасье на его месте возник невзрачный мужчинка. С женой гренадерского вида.
Как они вдвоем умещаются на месте Дряхлого Старика? Тем более что жена Нового Военного – дама недюжинного роста. Заметных габаритов. И больше него для военного командования подходит голосом, способным заменить полковую трубу.
Говорят, сия Воинствующая Дама вместо мужа прибирает армейские дела к своим рукам. И – к ужасу всего двора! – делить армейские дела с Вторым Первым не желает!
Здесь уже даже симпатии ее Герцогини на стороне Второго Первого. Такое нарушение субординации! Все же знают, что Первый Первый – тайная полиция, Второй Первый – армия и война.
– Лучше со знакомыми врагами, чем с неизвестными друзьями! – говорит ее обожаемая Герцогиня. – А с новыми друзьями нужно быть начеку.
Воинствующая Дама сама как полковая труба – шпаги к бою! …товьсь! Ее бы обрядить в кавалерийский костюм, а не в эти фижмы, в которых она не знает, как повернуться. Лора единожды забралась под ее юбку и больше не рисковала. Воинствующая Дама шагает так быстро, что Лоре на ее коротеньких ножках за гренадерским шагом не поспеть. Еще и запах тошнотворный под юбками – того и гляди Лору вырвет прямо ей под ноги.
Чем Воинствующая Дама и ее супруг дороги сердцу Его Величества, не знает никто. Ее обожаемая Герцогиня в лепешку разбилась, чтобы это узнать, но даже ее связи и умение не помогли.
Но, как учит Вечный Второй, налила елея своему извечному противнику в армейских делах Второму Первому.
– Его Величество всегда полностью доверяет вам!
– И статус! Ваш Статус! По статусу вы много выше этой выскочки! – умело лелеет больное самолюбие крошечного Второго Первого ее Герцогиня. Полководица чинов не понимает! Мозги в своей Африке расплавила от жары.
«Лучше со знакомыми врагами, чем с неизвестными друзьями!» – еще раз мысленно повторяет Лора. И запоминает. Раз и навсегда.
Пока Герцогиня льет елей, Второй Первый раскисает, пускает слюни, поддакивает: «Его Величество никогда Африкой не интересовался, и на тебе!» Но наутро ее обожаемая Герцогиня расплачивается. За то, что видела сильного в его слабости. Герцогиню и Герцога не приглашают к Королю на положенную им по чину партию в карты. Партию, которую все при дворе ждут, считая дни и часы до своей очереди.
У Второго Первого в тот день находятся резоны втолковать Его Величеству, что для дел государственной важности требуется, чтобы вечером с ним играл английский посол. Герцогиня истово злится. Но всё равно улыбается. Сегодня ты не в игре, но кто знает, где и в союзе с кем ты будешь играть завтра!
Еще один усвоенный урок остается у Лоры в голове. Даже два урока.
Тех, кто видел их слабость, сильные мира сего предпочитают затаптывать. Дабы прочие об их слабости не узнали.
И проиграть игру в карты сегодня – не значит проиграть Большую игру завтра!
Поражение – не всегда поражение. Иногда это лишь начало победы!
Так выглядит диспозиция в опочивальне Его Величества. Дальше за спиной Герцогини и Герцога те, кто в этой иерархии пониже. Кого в расчет можно не брать. До поры до времени не брать. Изредка поглядывая, дабы не просмотреть излишне высунувшегося, дабы вовремя его обратно с треском вколотить. Ибо каждый из них дышит в спину. И в любой момент готов тебя с твоего места вытолкнуть и ТВОЕ место занять.
Так и стоят они.
Каждое утро.
Молча.
В бесконечном томительном ожидании малейшего шевеления под Королевским балдахином.
Его Величество изволит просыпаться в разное время. Могут и час, и два так стоять, потом не разогнуться.
Стоят в ожидании мига, когда Главному Церемониймейстеру, зависшему с вытянутой навстречу балдахину рукой, можно будет отдернуть бархатный полог, всем и каждому склониться в глубоком, сверхглубоком, самом глубоком, на какой способны, поклоне и, подняв сияющие счастьем Присутствия и Допущенности глаза, исторгнуть из себя:
– Доброе утро, Ваше Королевское Величество!
– Доброе! Утро!!!
– Свет вошел в наш день с пробуждением Вашего Величества!
– Пусть день будет столь же ясен, как глаза Вашего Величества!
И услышать в ответ:
– Утро как утро.
Или:
– Вам всем того же!
Смотря с какой ноги Его Величество встает.
Дальше…
Оправление королевских надобностей. Кто подает ночную вазу, кто ночную вазу выносит – для каждого действия свой ритуал! Главный Горшковой – статус из самых высоких в придворной иерархии.
Умывание. Немного теплой воды и много горячей лести. Столь горячей – не обжегся бы, Nuestro Sol – Солнце наше!
И сплетни. Последние сплетни. Много сплетен!
И поиски врагов! Без внешнего врага никакая Великая Империя жить не может.
Высмеять императора Священной Римской империи Фердинанда, даром, что союзник и родня – покойной сестры муж, но в этих покоях таких союзников не любят. Такие союзники здесь хуже врагов. Все беды от них.
Высмеять! Перебивая друг друга, упиваясь подробностями, рассказать Его Величеству, как еще опростоволосился Фердинанд там, в своей затхлой Вене! И как смеются над ним в других столицах! Сами не видели. Но слышали. Тех, кто слышал. От тех, кто видел.
Немедленно первыми все насмешки над нашими врагами Его Величеству на серебряном блюде поднести! Чтобы получить в ответ благосклонное хихиканье Его Величества, обзывающего бывшего родственника безмозглым ослом. Но тут же повелевающего Первому Первому или Второму Первому (опять же передерутся!) составить от его имени письмо Фердинанду со словами всяческой поддержки и родственной приязни.
– Пусть, тупица, думает, что его здесь кто-то ценит!
И снова волны хохота по опочивальне. Стоящие в дальнем ряду не слышат, о чем речь, около жаровни-брасеро ничего не слышно, но реагируют мгновенно. Хохот, как и ропот, подхватывают как по команде.
И-хи-хи-хи или ох-ох-ох висит в спертом воздухе опочивальни.
Но это в хорошие дни.
Вскоре Лора узнает, что бывают и другие. С рыком из-под балдахина.
– Вон!!!
На всех сразу. Или на кого-то одного. Тогда несчастный краснеет, синеет, белеет, теряет дар речи, почти падает в обморок, даром что в плотности утренних рядов упасть невозможно.
Несчастный обруганный сходит с ума. Остальные, потупив головы, мысленно возносят благодарности богу. И испытывают нечеловеческую радость, что Высочайшее Негодование сегодня их миновало! Сегодня козел отпущения другой. Завтра они сами могут стать теми несчастными, которым проще в обморок, чем такое из королевских уст слышать. Но сегодня их минует чаша сия. И нет ничего слаще, чем видеть, как стрелы королевского негодования летят в другого!
Дана же Его Величеству такая сила и мощь раздавить одним взглядом, одним криком по пояс вогнать в землю! И каждый, кто за мгновение до пробуждения расталкивал соседей коленями и локтями, чтобы предстать пред ясны очи Его Величества, теперь за тех же соседей спрятаться норовит. А соседи и сами стали вдвое меньше ростом и втрое ýже. И сами не знают, как стать невидимыми.
Окрик Его Величества парализует здесь каждого!
Всех. И каждого.
Кроме случайных фавориток-дур, временно попавших в Королевскую постель. И не успевших понять, что это временно.
Такие дуры весело хихикают в момент королевского ора – им, глупышкам, кажется, что это для всех остальных Его Величество – негодующий монарх, а для нее же «мой милый козлик», игравший с ней всю ночь, и ее высочайший окрик не касается. Она же особенная. И невдомёк, что таких особенных, и до нее, и после, не один и не два десятка!
Такие дуры не боятся. Поэтому надолго и не задерживаются. Запоминать их смысла никакого. Даже про ту, что сегодня просыпается рядом с Королем, ее обожаемая Герцогиня еще с вечера сказала, что эту толстожопую газель в расчет брать не стоит. Не того полета птица. В большой игре вокруг Королевского ложа в расчет не принимается. Максимум, родит еще одного бастарда, и с ним, снабженная тугим кошельком, отбудет восвояси. Держать при дворе и при законной инфанте своих бастардов Король не намерен. Сицилиец – исключение. Опасное исключение.
Знатные и умные дамы, в свое время испытавшие на себе все прелести и все сложности Королевского Особого Внимания, потому в этой почетной расстановке подле королевского ложа и остались, что вовремя успели понять – мужское внимание Короля уйдет. На смену тебе придет та, кто моложе, ярче, забавнее. Но грамотно и вовремя созданные из Королевской постели союзы и коалиции, будут держать тебя и твой род в строю еще долгие годы!
Такие дамы понимают, что любовные игры быстротечны, но придворные игры навсегда. И грамотно перейдя из разряда Королевских любовниц в разряд Королевских придворных, остаются на своих местах пожизненно – учит «свою мартышку» ее обожаемая Герцогиня. И Лора догадывается, о какой знатной и умной даме идет речь. Иных вариантов быть не может.
В то первое утро ее присутствия на Церемонии Пробуждения Его Величество не в духе. Гонит всех.
– Вон! Все пошли вон!
И все пятятся вон. Дабы, не приведи господь, не повернуться задом к помазаннику божьему!
Задом!
Все пятятся. Даже не представляя себе, как неудобно пятиться под фижмами, когда со всех сторон напирают.
Но все пятятся.
И Лора движется задом в такт с ними! И ощущает мощный прилив счастья!
Она! Здесь! Была!
Она Избранная!
Допущенная!
Пусть и тайком под фижмами, но она ЗДЕСЬ!
Теперь она сделает всё, чтобы здесь остаться. Будет подслушивать, вынюхивать – кто заметит ее в покоях?! Кто обращает внимание на мебель?! Она станет мебелью. Часами будет лежать под креслами и диванами, лишь бы выведать всё, что ее обожаемой Герцогине нужно!
Кто обращает внимание на таких, как она!
Кто обращает внимание на карликов!
Такие как она – предмет интерьера.
И на нее никто не обращает внимания.
А вскоре все забывают, что ее имя Лора.
И зовут ее просто Карлица.
Аморий
Художник
Севастополь. 1919 год. Ноябрь
Жизнь такая странная.
Живет Савва в воровской малине. Делает для Лёньки Серого, что тот скажет – клише для деникинских денег, документы, печати.
Работа несложная – нынешние документы все плохо составлены. А уж шрифты! Как можно настолько чудовищно пошлыми шрифтами серьёзные документы составлять?
Савва такое несовершенство мира переносит мучительно. Если даже у Родченко в плакатах, какие видел весной в Ревсовете, не всегда идеально соотношение высоты и толщины шрифта и это уже повод для дискомфорта, то теперь…
Но рисует, и не обращает внимания на несовершенство. А дальше пусть Ленька Серый сам с подкупленными типографскими разбирается.
Рисует и не обращает внимания ни на что. Его будто нет.
С того дня, как пьяный Николай Константиниди расстрелял воровского подельника Амория, одетого в Саввино синее пальто, и самого Саввы будто не стало. Закончилась жизнь, в которой было место Савве Иннокентьеву, пухлому розовощекому гимназисту, недорослю, племяннику, «обузе».
И началась жизнь другая. В которой есть место только… Вот только кому?
Кто теперь тот похудевший юноша с начавшей пробиваться редкой бороденкой – честный фраер Лёнька Серый сказал «отращивать», «ежели не приведи чё» на глаза Константиниди попадется, чтобы тот не сразу признал.
Да и признать юношу из княжеского имения теперь сложно – кепка с козырьком, армяк, штаны с отстрочкой – Савва в жизни бы такие не надел! И на жаргоне, на котором все на малине говорят, не разговаривал бы. И самогонку не пил бы. И ночи со срамными женщинами не проводил.
Савва бы никогда…
А этот, новый, носит, пьет, по фене ботает и вступает в половые связи… Лёнька Серый, в качестве поощрения, что ли, приводит с набережной девок. Савва бы замотал головой, сказал бы нет – без чувств, без страсти никакое половое сношение ему не надобно! А этот, новый, не отказывается.
В первый раз, в ту же ночь, как Ленька Серый спас его от расстрела, ничего не получилось. Грязная комнатенка, грязное лоскутное одеяло, накинутое на скрипучую койку, дешевая икона-новодел с горящей лампадкой под рушником в углу. Проститутка – рябая баба без двух передних зубов – с ним долго провозилась, рукой махнула, взяла деньги и намекнула Лёньке:
– Мальца сводить к срамному дохтуру надобно, раз у твого орёлика не стоить! Дохтура – не дохтура, но сестру медицинскую привесть могу. С опытом. Дорой Абрамовной звать. В одном полуподвале живем.
Но Серый на срамную рябую бабу махнул рукой, за дверь спровадил вместе с другой шлюхой, с которой у него самого всё получилось, и, налив в два стакана самогонки, положил руку юноше на плечо.
– Не пужайся, орёлик! Дело житейское! С того свету да в бабью койку, тут у кого хошь не встанеть!
Прежний Савва тоже решил, что расстраиваться не стоит. Влияние стресса на высшую нервную деятельность, безусловно связанную с половой и эректильной функцией половозрелого мужчины, до сих пор не изучено, но даже по отдельным прочитанным исследованиям очевидно, что после того, как он стал свидетелем собственного расстрела, некоторые функции организма у него могут быть какое-то время нарушены. Желательно проследить завтра за утренней эрекцией и тогда уж решать, расстраиваться ему по поводу собственной импотенции или подождать до следующего раза.
Наутро, как водится, всё в норме. И на следующее утро, и далее. А часто случающиеся эротические сны разбавляют те ночные кошмары, которые стали случаться с ним после расстрела.
Снится, что не расстрелянный Аморий, а он сам в разбитых очках и синем драповом пальто спиной ловит пулю, выпущенную из револьвера Николая Константиниди.
…что он, недостреленный, падает в ледяную воду. И опускается всё ниже и ниже, пока ни замирает рядом с другими убиенными – привязанные к ногам камни не дают им всплыть – страшный театр китайских воинов под водой с открытыми глазами.
…что это он мучительно пытается сохранить в легких воздух, пока пузырьки от последнего выдоха не смешиваются с просачивающейся из раны на спине кровью и не устремляются наверх, а он сам навсегда остается внизу.
…что уже не Антип Второй, а он сам клыками впивается в руку Николая с револьвером, прокусывает кожу до мяса, пачкает рот густой кровью, не разжимая зубов висит на руке Константиниди, пока тот, крича от боли, левой рукой выхватывает кортик и несколько раз с яростной силой бьет его в живот. И он, смертельно раненный, падает на каменную пристань, уже не замечая выпущенных в него пуль, а офицерский ботинок Николая, краем мыска, чтобы не испачкать волчьей кровью кожу, сбрасывает его в воду.
…что уже не Николай, а он сам стреляет сначала во фраера Амория, а затем в волка… Он сам с искаженным злобой лицом стреляет в самого себя, в Савву, стоящего в синем пальто на самом краю пристани. И в Антипа. И во фраера в том же самом синем пальто. И в женщину с белой проседью в волосах. И во всех, кто стоит на этой пристани. Стреляет. И орет. И снова стреляет. И снова орет…
Пока Лёнька Серый не расталкивает его, трясет за плечи и хлещет по щекам, чтобы разбудить.
– Хватит-хватит! Живой-живой! Наорался! Раз орешь, живой значит!
Зачерпывает воды из стоящего около входа в комнату ведра, плещет ему в лицо и протягивает в черпаке остатки.
– Хлебай и не ори больше! Соседи сдадут в камдатуру. А мы фраера честные, нам властей туточки не надобно.
Забирает черпак, чтоб напиться самому, и добавляет, глядя на вздыбившиеся штаны парня.
– Хер стояком стоит, не боись! Прорвемси.
Куда рваться намерен Серый, этот новый человек, оказавшийся в бывшем теле Саввы, не знает. И кто он сам, не знает. И что ему делать, как дальше жить, чего хотеть, к чему стремиться, тоже не знает. Но знает, что всё, что сейчас внутри него, он должен успеть зарисовать. И волка. И пристань. И пьяного офицера, стреляющего в волка. И женщину с проседью. И каждого, упавшего в ледяную воду. И свой ночной кошмар. И тот дневной кошмар, который каждый день какой уж год уже творится вокруг.
Весь тот театр теней, в который превратилась их старая жизнь. И сквозь который, если посмотреть на свет, можно увидеть, как проступает жизнь новая. Только где найти этот свет.
Честный фраер Лёнька Серый приносит отпечатанные по Саввиным клише деньги и документы. Денег Савве не дает.
– Раздавать другим будем! Самим фальшивками платить опасно. Легавым тепереча не до нас, им красное подполье ловить надо, но береженого бог бережет. Так чё чистой деньгой платить тебе буду апосля. Как нам за фальшивые докýменты нефальшивыми заплотют.
Закончив очередную философскую сентенцию, Серый выдает парню пустые бланки документов и печать Городского управления Севастополя, которую Савва сам на клише и переводил.
– Рисуй себе новую жизть, Художник!
Бланков много. В рисовании новой жизни можно поупражняться.
Пишет почерком, какой был на его подлинном удостоверении личности, выданном на имя Саввы Иннокентьева с очередным приходом белых.
Савелий Волков
Савелий Антипов
Иннокентий Саввин
Иннокентий Волков
Антип Савельев
Антип Саввин
Антип Волков
Ant. Wolf.
На российском документе имя латиницей ему не нужно. Но у Серого есть заказ и на бланки удостоверений на выезд. Нужно и такое себе нарисовать. Мало ли что! И кто знает, по каким улицам протрезвевший Николай Константиниди в этом городе ходит. И что, если труп Амория в Саввином пальто лицом вверх всплывет до того, как его обглодают рыбы, и Константиниди поймет, что застрелил не того? Что как опять охоту начнет, мало что на него, а если на Анну и девочек?
С Анной и девочками сложно. Просил Серого им денег подкинуть, знает же, что камень в ожерелье графини остался последний, но Серый говорит, что никак нельзя.
Единственное, на что соглашается, пробраться в имение. Под честное воровское слово – тут божится – ничего из этого имения не брать, кроме…
– Шо хошь делай! Бабочек твоих всех притаранил. И записулечки. А художеств твоих, как ты живописал, не нашел.
Честный фраер возвращается с дела. В главный дом имения графини Софьи Георгиевны по нарисованной Саввой детальной схеме незамеченный, «как Лёнька Серий могёт», пробрался, коллекцию бабочек и нужные тетради забрал. Но его рисунков не нашел. Теперь кипятится, доказывает, что нет рисунков на том месте, где хранил их Савва.
Куда же могли они деться? Никому его рисунки не нужны, никто их не ценил и не понимал, разве что Анна честно спрашивала, в чем смысл, пытаясь разобрать задумку автора, и так же честно говорила, что она «человек-слово», а не «человек-линия», мыслит не изображениями, а словами.
Разве что весть о его гибели до имения уже дошла и рисунки на растопку пустили, раз никому теперь не нужны. Или приехавший очередной раз Константиниди нашел их на столике в кабинете и уничтожил, чтобы ни о чем не напоминали.
Так или иначе, рисунков нет. Может, к лучшему?
Рисунков Саввы Иннокентьева в этой новой жизни нет. Как и самого его нет.
Новым рисункам, как и новому человеку, только предстоит появиться.
Или новым людям? Разным людям и разным художникам.
Продолженную серию «Театр тающих теней» он теперь подписывает SavIn, а начатый новый цикл «Под знаком волка» – когда – Ан. Волков, а когда и Ant. Wolf, смотрит, какое имя теперь точнее на его жизнь ложится. И, всматриваясь в написанные в фальшивых документах имена-фамилии, бывший Савелий выбирает новое имя. Или это новое имя выбирает его.
Антипом Волковым становиться в этой жизни рискованно – что как документ попадет на глаза Константиниди и Николай догадается, о каком Антипе и о каком волке речь?
Так в своей севастопольской бандитской реальности он становится Иннокентием. Иннокентием Саввиным. Удобно – блатные привыкли здесь звать друг друга по кликухам, часто происходящим от фамилий. Так ему от «Саввы» отвыкать и не приходится, хотя чаще все здесь зовут его Художник.
С девственностью распрощаться доводится вскоре.
Лёнька Серый своих попыток ввести Художника в «красивую жизть» не оставляет. Через несколько дней вместо рябой тетки без двух передних зубов выписывает «чисто кралю Мэри» – молоденькую, едва ли старше самого Саввы девицу, которая девицей в медицинском и моральном смысле, конечно же, не является. Но Серый горделиво добавляет, что кому надо доплатил, потому что «краля малопорчена, первый год в деле».
Девушка оказывается некрупной, но по-крестьянски крепко сбитой, с широкими лодыжками и крепкими руками. Что не слишком-то вяжется с представлениями юноши о плотской любви. О которой он прочел всё, что только можно было найти в библиотеке графини Софьи Георгиевны – как выяснилось по подбору книг и брошюр, запрятанных во второй ряд на полках, владелица библиотеки и сама этой темой весьма увлекалась. Или кто другой в доме увлекался.
Среди книг во втором ряду была найдена брошюра «Рукоблудие у подростков», в которой в назидательной форме требовалось от родителей всячески выявлять и пресекать у детей любые попытки мастурбации, которая пагубна как для здоровья, так и для нравственности духовно не окрепших отроков.
Как человек, увлекающийся науками, в том числе и биологией, Савва никак не может понять, по какой причине самоудовлетворение половых инстинктов столь пагубно и чем же оно трагически отличается от парных экзерсисов?
Но научный ум остается научным умом, а привычка верить написанному в книгах более действенна, и заниматься рукоблудием 17-летний Савва не решался и не решается. Утреннюю эрекцию переносил и переносит стоически и тяжело переживал, когда с началом холодов Анна намеревалась переселить его в одну комнату с Олей, чтобы меньше спален отапливать, – с ужасом представлял себе, что девочка, проснувшись раньше его, увидит встопорщенное одеяло. А что, если одеяло сползет на пол? Но до переселения в одну комнату дело не дошло – бульдожьего вида прапорщики по приказу Константиниди похитили его раньше.
Савва вычитал всё, что можно было вычитать и про дурные болезни из брошюр «Венерические заболевания у мужчин» проф. Лурье и «Сифилисъ» докт. Израильсона. И теперь он велит стоящей перед ним Мэри снять нижнее белье и показать ему половые органы. Мэри презрительно хмыкает, но белье снимает. И только не найдя никаких из изображенных в брошюрах признаков венерических заболеваний, Савва решает, что потерять девственность вполне можно.
При виде раздетой проститутки, лежащей на стеганом лоскутном одеяле, которым прикрыта его не первой свежести постель, художник и ученый ведут отчаянную борьбу в сознании юноши.
Ученая часть его достает из памяти всё прочитанное на предмет соития – позы, фазы, научные термины «эрекция», «эякуляция», означающие то, что Лёнька Серый на арго называет «стояк» и «кончить». А часть творческая гонит от себя мысль, что всё может случиться так рационально и пошло – без чувств, без любви, без всего того, что занимает второе место во всей мировой культуре, после религиозной тематики, разумеется. Суммарно Иисус Христос, пророк Мухаммед, Будда и другие боги рангом ниже, по его подсчетам, в напряженном поединке пока одолевают любовь, но исключительно за счет Средневековья, когда плотское в человеке было полностью под запретом, и резкое снижение внимания к божественному в нынешнее революционное время дает надежду, что в этом веке данное неравенство всё же будет нарушено. И любовь возьмет свое.
А пока любовь должна взять свое в теле одного отдельно взятого юноши. И он стоит перед полураздетой девушкой с кудрями цвета спелой пшеницы, замотанными на голове в какой-то невообразимый причесон: «Краля с причесоном дороже!» – горделиво, что не жадный, объяснил Серый. Стоит перед девицей с блеклым, будто стертым личиком, на котором ядовитым пятном проступают нарисованные красной помадой губы, и мучительно решает дилемму, можно ли вот так вступить в соитие с той, которую видишь впервые и к которой ничего не испытываешь?
Так бы и стоял, не откликаясь даже на доносящиеся из-за двери подстегивания Серого – тот время от времени кричит, чтобы Художник не дрейфил, чтобы Художник поторопился, потому как «за такой товар по времени плочено». Но юноша на крики не реагирует, тем более, знает, что «плочено» напечатанными по его клише фальшивыми деньгами, которых не жалко.
Так и стоял бы, но раздетая девушка сама выводит его из морального тупика.
– Вы, ВашБлагородь, ебать меня будете, аль мне так идтить?
Оставив сложный моральный выбор Савве, которого в новой жизни больше нет, юноша спускает штаны и, стремительно прокрутив в голове всё прочитанное в «срамных книженциях», нерешительно подходит к девушке.
Рисунки и описания в тех книжках для практики оказываются малоприменимы. Не понятно, с какой стороны к «крале» пристраиваться? Как собаки и лошади, сзади, но она лежит на спине так, что не понятно, куда свой орган девать?
Так и стоял бы, но девушка сама с постели поднимается. Подходит вплотную, замерзшими руками – с улицы так и не согрелись, хотя на малине всегда жарко натоплено – берет его эрегированный орган и… засовывает куда нужно. Он даже не успевает понять, куда именно. И какое отношение всё написанное в тех книгах имеет к происходящему, понять тоже не успевает.
