Kitabı oku: «Театр тающих теней. Под знаком волка», sayfa 5

Понимает только, что попал в неведомое ему измерение.

В котором нет и не может быть начала и конца, хорошего и плохого, правды и неправды, истины и лжи и прочих противоположностей.

В котором не может быть ничего, кроме этой волны, которая зародилась где-то там, у него между ног, и все прошлые разы он мучительно ждал, когда волна отступит, а теперь сам оказывается на ее гребне. И вместе с волной взлетает вверх и опускается вниз, «от наслаждения к стыду», определил бы тот, бывший Савва, которого больше нет. А этот, Художник, «ВашБлагородь», взлетает, пока не достигает самого пика, и всё неведомое, только что пережитое, не вырывается из его горла гортанным криком.

– Разговелся, Художник! – кричит из-за двери честный фраер Лёнька Серый, заплативший за его первый раз фальшивыми деньгами.

Дверь приоткрывается, и полоска света от лампы в большой комнате падает теперь на лицо девушки.

– Идтить мне надобно, – бормочет она, выбираясь из-под Саввы.

Теперь, в этой полоске света, проститутка кажется ему совсем другой, не той, какую он несколькими минутами ранее заставил снять все белье и показать свои половые органы. Ядовитая помада на губах стерлась, «причесон» развалился, и тяжелые растрепавшиеся косы обрамляют тонкие черты юного, почти детского личика.

– Зовут тебя как? – спрашивает он.

– Таки Маруська ж, – отвечает девушка, натягивая пошлые, с колючими дешевыми кружевами панталоны. – Маруся я! С Верхнего селения. Вы ж с хозяйвами до нас приезжали. Игната, брата, с механизмой работать учили…

Светлая девочка Маруся, которая пасла теленка в тот раз, два года назад, когда они в октябре семнадцатого года со станции в имение ехали. Которая годом позже подогнала корову Лушку и привязывала ее к повозке, в которую была запряжена старая лошадь Маркиза, обмененная в Ялте на бриллиант княгини.

– И как? Работает «механизма»? – спрашивает он, чтобы спросить хоть что-то.

– Кады я в город подалася, ищо работала, а таперича хтож знаить.

Смотрит, прищурившись.

– А вы ж меня и не признали, ВашБлагородь!

К удивлению Лёньки Серого, поздравляющего Художника с «крещением», бывший Савва настойчиво требует заплатить крале другими деньгами.

– Других на всех не напасёсси! – сплёвывает сквозь зубы на грязный пол Серый. Но настоящие деньги Мэри-Маруське всё же отдает, и та исчезает.

Лежа на кровати с несвежим бельем, укрывшись не менее грязным лоскутным одеялом, юноша всё пытается проанализировать свои ощущения с научной точки зрения. Всё произошедшее на этом давно не стиранном белье, согласно им прочитанному, вполне соответствует нормам. Всё в рамках изученной теории. Всё. Кроме последней фазы соития.

К последней фазе и финалу он оказался не готов. Ни теоретически. Ни практически.

Сколько ни читал про оргазм у мужчин, ничего подобного не ожидал. Что, по его твердому убеждению, требует немедленного научного анализа. И творческого воплощения.

Литературы для научного анализа под рукой нет. Для творческого воплощения идут в ход краски, предоставленные Серым для работы над фальшивыми ассигнациями и документами. Равно как и обратные стороны этих самых фальшивок, забракованные автором.

Нарисовать поток чувств и ощущений, испытанных им в момент, который в научной литературе называется «оргазмом», не получается. Оборотки фальшивок одна за другой летят в помойное ведро.

В итоге, изведя немало красок и бумаги, Савва приходит к выводу, что единственного опыта для художественной реализации недостаточно. И требует у Серого вызвать «чисто кралю» к нему еще раз.

– Пошла плясать губерния! Расплямкался! – присвистывает Серый. Но проститутку выписывает.

Савва решает, что правильно будет повторить научный эксперимент с иным объектом. На рябую Вальку эрекции у него не случилось. С Марусей всё сложилось. Теперь следует проверить, является ли Маруся важной составляющей подобного рода экспериментов или любая девица на этом месте будет давать тот же результат.

На следующий день на кровати в его комнате сидит Изольда – черноволосая, мадьярского вида девица, совсем не похожая на Марусю.

Второй опыт Савва признает вполне результативным.

По итогам его научный ум делает два вывода, записанных им на обороте тестового оттиска двухсотрублевой купюры.

1. Эрекция в его собственном организме не зависит от объекта совокупления, а ее отсутствие скорее зависит от внешних обстоятельств, в частности, от последствий нервного переутомления.

2. Оргазм в его организме зависит от объекта совокупления.

Всё, повторенное с черноглазой и черноволосой Изольдой, почти не отличается от впервые проделанного со светленькой зеленоглазой Мэри-Марусей. Кроме одного – чуда не случается. Почти автоматически выполнив положенные телодвижения над новой проституткой, юноша быстро завершает акт, не испытав при этом ничего похожего на его ощущения в первый раз.

И не просит Серого расплатиться с Изольдой «другими деньгами» – просто не думает ни о плате, ни о фальшивках. В этот момент его занимает другое. Его научному сознанию предстоит сделать вывод – зависит ли не испытанное с Изольдой сверхудовлетворение от того, что это для него уже не первый опыт, или от того, что одна из составляющих эксперимента заменена.

Савва собирается было потребовать от Серого вызвать к нему определенную «кралю» Мэри-Марусю, но для чистоты эксперимента решает проверить еще раз. Усложнив исходные данные. Просит позвать ту самую рябую Валентину, с которой у него не сложилось в ночь после расстрела Амория.

Результат третьего вполне научного опыта его предварительные выводы подтверждает. И на рябую Вальку, как это называют Лёнька Серый и сама Валька, «у него встает». Эрекция присутствует. Но ничего подобного первому разу с Мэри-Марусей снова не случается.

Далее юноша решает, что самое время эксперимент разделить на чисто научную и художественную части и повторно вызвать «чисто кралю Маруську-Мэри», чтобы убедиться, что именно эта «шалава», как Лёнька Серый называет дамочек такого сорта, является неотъемлемой составляющей испытанного им невиданного ощущения.

Но прежде чем очередь доходит до четвертого раза, в финале третьего рябая Валентина, пряча свои уже обвисшие груди под застиранный бюстгальтер, начинает разговор.

– Из бывших наших бар, заначить, будете?

На просьбу Саввы уточнить, что женщина имеет в виду, та добавляет:

– Маруська, опосля как вас обслуживала, грила, что вы из наших бывших бар. Я ж сама с села Верхнего. Маруське тетка я рóдная. Отца ее, Семена, сеструха. В Севастополе давно уж промышляю, а Маруську ко мне недавночко прислали. Кормиться в селе совсем нонча нечем. Ее на заработки и спровадили, работать на конфектной фабрике. Дык какие тепереча конфекты! Пришлося к своему делу пристраивать. Спаси Христоси, ишо взяли, брать не хотели, да кабы не выгнали. Негожая Маруська до нашего дела, клиенты говорят.

– Почему «негожая»? – переспрашивает Савва. «Негожая» в отношении Маруськи – единственное из всего бубнёжа Вальки, на что он обращает внимание.

– Клиенты жалуютси. Не стонет как надобно. Не шавелится. Лёгла и лёжит. А много ли налёжишь в нашем промысле. Заменють. Голодных девок пруд пруди. За такое место держаться надобно.

После фразы про «негожую» Савва снова углубляется в анализ, на этот раз анализ поведения своих половых партнерш.

Отсеивает собственные эмоции, записывает сухие факты. Изольда во время сношения ведет себя чрезмерно театрально – двигается, кричит, даже норовит укусить за шею. Валька суетится, в финале громко кричит, но всё тоже как в дешевом театре, где одну и ту же пьесу играют который год.

Мэри-Маруся… Что делает она?

Кроме первого момента, когда он не мог понять, как же начать, и она помогла, направив всё куда следует, дальше он не помнит. Ни ее, ни себя. Будто его естественно-научный наблюдатель отключился и осталось только ощущение, которое он ни проанализировать, ни в картине запечатлеть пока не способен.

Четвертый раз вообще и второй с Марусей, по его твердому убеждению, должен дать ответы на многие вопросы, которые Савва заранее записывает на обороте еще неразрезанных двухсотрублевок, свернутых в рулон.

1. Является ли конкретная шлю… (зачеркнуто), девица… (зачеркнуто) особа женского пола важным фактором состояния, испытанного в первый раз, которое повторно на данный момент времени не проявлялось?

2. Является ли это состояние чем-то исключительным или, напротив, совершенно нормальным и должно повторяться при каждом совокуплении?

3. Если определенная дев… (зачеркнуто) особа женского пола является составляющей достижения подобного состояния, значит ли это, что далее дóлжно совокупляться исключитель… (зачеркнуто) преимущественно с оной?

4. Если постулат, изложенный в п. 3, является подтвержденным, как следует относиться к виду деятельности данной особи, включающей в себя совокупления с другими особями мужк. пола?

Маруся во второй раз кажется совсем другой.

В первый раз до совокупления он видел перед собой размалеванные яркой помадой губы, накрученный «причесон» с буклями на макушке, чувствовал запах дешевого одеколона. Пред ним была опытная жрица разврата, которая знала, что делать и куда «сувать». Теперь же Савва никак не может избавиться от видения девочки с теленком на залитом солнцем поле осенью семнадцатого.

Сколько ей тогда было? На вид лет двенадцать – тринадцать. Прошло два года. Получается, ей и пятнадцати еще нет? Что это, как не сексуальная эксплуатация малолетних?

Тогда, получается, он страшный развратник, принуждающий юную деву заниматься грязным промыслом. И чем он лучше Свидригайлова, одного из самых отвратительных персонажей Достоевского и всей мировой литературы? Противнее только Урия Гипп у Диккенса.

Не он, так другие… Или это и есть самое мерзкое оправдание собственной порочности?!

На этот раз в полутемной комнатенке воровской «малины» сидит совсем юная девочка, которой он сразу велел стереть помаду и распустить косы.

Маруся берет лист бумаги с неудавшимся рисунком червонца, складывает пополам чистой стороной вверх, прикладывает к губам. Два кровавых полукруга остаются на листе. Девушка комкает лист, чтобы выкинуть в помойное ведро, но Савва ловит на лету.

– Стой!

Отбирает, расправляет, хватается за карандаш. И вокруг этих ядовито красных полукругов, этого горящего солнца, резкими штрихами начинает наносить всё, что палит ту старую жизнь, в которой остался тот, прежний Савва. Уже не свет, проступающий сквозь бумагу, а пожар в театре тающих теней – логическое завершение не найденного Лёнькой Серым в имении цикла рисунков. Остается добавить в центре этого распятого солнца тонкий профиль «крали», отразившийся теперь на серой стене.

– Мне, ВашБлагородь, скоро идтить… – тихо начинает оставшаяся без дела Маруся, но Савва ее обрывает.

– Тс-с-с. Тихо сиди!

Так вместо четвертого раза вообще и второго с Марусей, призванного дать ответы на его естественно-научные вопросы, случается тишина. С шорохом карандаша и вздохами Маруси, осторожно разглядывающей неудачные наброски деникинских ассигнаций и печатей.

– Воля ваша, ВашБлагородь! Тихо сиди – не тихо сиди, но ежели вы для фраерóв фальшивую деньгу рисуете, загребут вас! Как пить дать загребут!

Савва отмахивается. Не до фальшивых денег ему теперь и даже не до Маруси.

– Что скажу, ВашБлагородь, а береженого бог бережет! – строго, как гувернантка в его детстве, велит Маруся. – Сховайте нужные вещицы в какой-нибудь мешочек да где надобно припрячьте. Не ровен час, заметут, так и безо всего останетесь…

Савва поднимает на девушку глаза, не понимая, о чем это она.

– Загребут ваших фраерóв, как другую малину надысь накрыли. Валька вчерась у другого фраера, Фартового, за портом работала, так всю малину там и накрыли. Фальшивую деньгу шукали и фальшивые докýменты. Не нашли, но всё одно всех загребли. Валька еле выпуталась – легавые и знают, что мы, шлюхи, не при деле, но за бесплатно поиметь всегда рады.

До Саввы не доходит, о чем Маруся рассказывает. Смотрит будто сквозь девушку, но та упорно продолжает:

– Вещицы самые нужные в мешок, грю, сховайте и заныкайте. Хочите, я заныкаю. У меня ваша деньга и докýменты будут. Вы завсегда за Покровским собором на Большой Морской, третий дом, в полуподвале забрать могёте. А то с этим… – перебирает черновики фальшивых денег, – таки в расход пустют!

Савва машинально протягивает Марусе заплечный мешок, в котором Лёнька Серый обыкновенно деньги «куды надо!» носит, с пачками этих самых денег, из кармана потертого сюртучка, который справили ему на малине, достает немного «других» денег, бросает в мешок, с полочки над кроватью свои тетради и альбомы с коллекцией бабочек, отдает девице, лишь бы отстала, и продолжает рисовать.

– А докýменты? – не унимается деловая Маруська. – Сховать надобно докýменты. Без их ноне никуда.

Из-под плюшевой скатерти на столе он вытаскивает пустые бланки удостоверений, уже с печатью, кидает туда же, в мешок, и продолжает свой рисунок, на котором профиль Маруськи в центре горящего солнца уже дорисован, теперь Савва занят другими фигурами чуть в отдалении.

– Пойду я, ВашБлагородь, чо ль?

Савва машет – иди, не мешай!

Маруся исчезает за дверью. Но уловить в наступившей тишине и зафиксировать на бумаге нахлынувшее на него состояние до конца не удается. Теперь уже Лёнька Серый, ворвавшись в комнату, не дает рисовать – допытывается: «пошто это краля с мешком от вышла? не скрала ли чего?».

– Сам отдал! – отмахивается Савва.

Лёнька Серый начинает в голос ржать.

– Облапошили! Ободрали как липку! Обокрали тебя, Художник! Хоть фальшивую деньгу-то крале óтдал?

Савва пожимает плечами.

– Насколько мне помнится, да.

– Несколько ему помнится! – передразнивает его Серый. И ржет пуще прежнего.

Савва не обращает внимания на его хохот, рисует не отрываясь. Рисует пожар его любви, пожар войны, пожар, смешавший в один огненный всполох все его чувства – от отчаяния до невероятного счастья.

Карандаш быстр и резок. Штрих. Штрих. Штрих. Готово. Не добавить, не убавить. Только поднести к тусклой лампе и посмотреть на просвет.

Огонь пылающих губ. Тающие тени всех, расстрелянных на его глазах, от Антипки до Амория и женщины с проседью. И профиль Маруськи в центре.

Единственно возможное завершение цикла.

И в этот ли самый миг или много часов спустя – Савва счет времени потерял – дверь в воровскую малину выбивают.

Пальба. Крики.

– Нашли, легавые! Никак, краля твоя навела!

Честный фраер, выхватывая пистолет из-за иконы с лампадкой в углу, во всю глотку орет:

– Лёнька Серый не по зубам пархатым!

Ногой выбивает заклеенное на зиму окно, кидает Савве старый армяк.

– Тикай, Художник! Ты мне живым нужóн! Тикай! Опосля найду тя!

И выталкивает в выбитое окно почти раздетого Савву, зажавшего в одной руке пойманный армяк, в другой свою картину с губами-солнцем и профилем Маруси в пылающем круге.

В чужой жизни
Даля
Москва. Лет за десять ДО…

Джой… Joy… Радость…

Ничего себе радость! Один страх. Не вяжущийся с именем этого типа и с его видом. В баре захотелось за ним спрятаться, а прятаться нужно было от него.

Сама в пасть зверю и пошла? Отправилась добровольно, без всякого принуждения, неизвестно куда с совершенно незнакомым парнем, и на что рассчитывала? Хотя… Не сама ли только что себя уверяла, что существует по принципу – чем хуже, тем лучше? И какая теперь разница, насколько хуже.

Но разница есть.

Ей страшно.

Парень открывает дверь, пропускает. Конвоирует в спину? Чтобы не сбежала?

– Замерла чего?

Подталкивает вперед, в комнату.

– Белье чистое здесь. Ванная налево по коридору. Спи. Произносит и выходит на балкон.

– Что?

– Ничего, – оглядывается с балкона парень. – Ты же в клубе спать хотела, у тебя глаза слипались. Спи. – И исчезает.

Даля ждет его минуту, другую, десятую. Замерзнуть можно. Днем почти жара, ночью почти заморозки, а этот странный тип в одной майке на балкон вышел. Замерзнет.

Осторожно выглядывает на балкон – никого.

Этого только не хватало. Чтобы парень шагнул вниз, а ей отвечать?! Вроде не накурившийся, не обколотый был. И исчез. Ни на балконе его нет, ни в комнате.

– Чего не спишь?..

Появляется из балконной двери.

– Тебя ж не было?..

– А я человек-паук. Нет? Не дергайся. Жесткий диск только возьму и исчезну.

Выдергивает шнур из стационарного компа на столе и снова исчезает на балконе.

Даля выжидает минуту, выходит следом.

Никого. Балкон как балкон. Пустой.

Парня нет. Темно. Даля смотрит вниз – нет ли под балконом какой-никакой ниши, в сталинских домах случаются, может, спрыгнул туда, нежданную гостью попугать. Но ниши нет. Только поток машин. Не видные с этого балкона, но отчетливо слышные куранты Спасской башни на Красной площади бум-бумкают – сколько это? Четыре уже? Или пять утра?

Никому не нужна.

Не нужна никому.

Даже маньяк-насильник, целый день преследовавший сообщениями, посмотрев на нее поближе, испугался насиловать, растворился в воздухе.

Куда он мог деться?

Странная комната. И похожая на этого странного парня, и не похожая. Стол с ноутом, компом и всеми приметами задрота-айтишника, а над столом от руки нарисованный плакат «До бабы-ягодки осталось 1826 дней». Число много раз перечеркнуто и исправлено, а последняя исправленная цифра снова перечеркнута, но новая не вписана – кто-то устал считать. Всё перемешано.

Или он не к себе домой привел? В чужую квартиру? Привел и растворился. А хозяева проснутся, и будет радость желтой прессе – молодая жена звезды отечественного кино и театра Игоря Свиридова ознаменовала завершение медового месяца кражей со взломом одной из квартир с видом на Старую площадь и Кремль…

И не замечает, как засыпает.

Просыпается от детского крика в соседней комнате. От детских криков – детей явно больше одного. И от женского голоса:

– Джой! Джо-ой!

У странного маньяка еще и жена? С двумя детьми?! В семейный дом жертву притащил, а сам скрылся.

Куранты, которые слышны из окна, снова бумкают. Ровно девять раз.

Вчера в этот час у нее была совсем другая жизнь. В которой было всё: муж, роскошная квартира, статус жены звезды, почти не омраченная радость жизни. Почти. То единственное, что мешало ей весь этот замужний месяц наслаждаться жизнью, Даля старалась в расчет не брать. Подумаешь, месяц. И не такое бывает. В Интернете всё про подобные случаю прочитала, не только у них с мужем такое. У Шарлотты в «Сексе в большом городе» с агентом Купером, то есть с мужем Треем, то же самое было. Уговаривала себя, что всё наладится.

Вчера в это время жизнь была другая. А потом она вернулась домой в неурочный час. Посмотрела на разбросанные по гостиной штаны и рубашки – эх, избалованный славой и прислугой муж не умеет складывать вещи на место: где снимает, там и бросает. Подобрала одну рубашку, другую, удивилась, что не видела ее прежде, и вошла в спальню.

Еще через мгновение ее жизнь закончилась. Жизнь со сбывшейся сказкой полетела в болото, в грязь, в говно.

Еще через минуту она стояла на улице – в чем была, в том и стояла. Теперь у нее ни мужа, ни квартиры, ни вещей, ни дел, и проваленная курсовая до кучи.

Денег тоже нет – обнаруженная в карманах наличка ночью ушла на самбуку.

И ее самой нет. Знать бы теперь, кто она.

– Ти кто?

Девочка лет четырех заглядывает в комнату. Светловолосая, сероглазая.

– Даля.

Комментариев к ее странному имени девочка не требует.

– Я Мауся, – смешно называет себя девочка, и на всякий случай уточняет – вдруг до нее не дошло. – Маня.

Показывает на фото на стене.

– Это мама. Это Дима. Это Мауся. Это Аня, она спит. Мауся уже не спит!

И женский голос из-за двери.

– Джо-ой!

Дверь открывается.

– Ты не один? – И, заметив Далю, женщина с темноволосой девочкой на руках продолжает как ни в чем не бывало: – Предупреждать надо.

Отменная реакция. Женщина поворачивается, чтобы уйти, но останавливается на пороге. Снова оборачивается.

– А-а, и Джоя нет! Высокие отношения! Манька! Ты что здесь делаешь? Сколько раз говорила: без разрешения в эту комнату не ходить!

Если это жена странного типа, почему она так спокойно реагирует на незнакомую девушку в его постели? А если не жена, то кто?

Женщина перекидывает темненькую девочку на левую руку.

– Джой привел, ночевать было негде, – не спрашивает, утверждает женщина.

Даля кивает.

– Я Женя. Женя Жукова⁸. А ты?

– Даля, – едва выговаривает та.

– «Судьба»?

– Откуда знаете?

Она привыкла, что обычно люди не сразу понимают, что «Даля» – это имя, но жена или не жена этого Джоя реагирует мгновенно.

– Чемпионка мира по художественной гимнастике такая была. Литовка Даля Куткайте. Тебя тогда, наверное, еще на свете не было, и страна была другая, так что литовка была нашей общей чемпионкой. Мне под фотографию подпись дурацкую влепили: «Даля – это судьба».

Даля слушает, оторопев. Не рассказывать же, что месяц назад все глянцевые журналы пестрели фоторепортажами с ее свадьбы с заголовками «Даля – его судьба». И не рассказывать же, что из-за той чемпионки ее Далей и назвали. Или рассказывать?

Ее папа сюжет про чемпионку для телевидения снимал. То ли чемпионка, то ли только ее имя ему так понравилось, что, когда она родилась, Далей назвал. В ЗАГСе регистраторша твердила, что нет такого имени. Позже оказалось, что такого имени, действительно, нет. У литовок полное имя Далия, оно и переводится как «судьба», а Даля – уменьшительное, как всякие там Саши-Маши. Но папа не отступил, и ее в свидетельство о рождении записали Далей.

Сколько ж лет жене этого Джоя, если она чемпионку, которая была еще до ее рождения, вспомнила?

– Маня, на выход! – командует дочке женщина, представившаяся Женей, и добавляет, обернувшись к Дале: – А пока ты спи, спи!

И, прикрывая дверь, вздыхает.

– Говорили же мне – подумай, прежде чем рожать в твои-то годы… Спать хочется чудовищно. Вторая красавица проплакала полночи, и я просто никакая, а к трем фотографы приедут экспозицию снимать. А ты спи! Не всем же мучиться.

Даля не знает, какую экспозицию к трем приедут снимать фотографы, но на Женю смотрит не отрываясь.

Но спать не получается. Экран стоящего на столе компа оживает. Какая-то неизвестная ей программа. Не аська, а что-то местное.

Что, красавица, проснулась?!

Это явно не ей адресовано.

Головка после самбуки не бо-бо?!

Нет, все-таки ей.

Вчерашнее продолжается? Мобильный выбросила, так на чужом компьютере достали?

Не пугайся! Это снова я, Джой!

Джой. Joy. Вчерашний преследователь, который ночью вышел на балкон и не вернулся. А Женя ничего о нем и не спросила, даже не удивилась, что его в комнате нет.

Человек-невидимка, растворяющийся в пространстве последнего этажа дома и посылающий сообщения из ниоткуда. Не мог же он на таком небольшом балкончике спрятаться и просидеть всю ночь, лишь бы ее утром напугать?

Даля выглядывает на балкон, проверить, не там ли вчерашний тип.

Нет. Пусто. На балконе пусто. Растения, которым еще не время цвести, и бамбуковая изгородь, отделяющая этот балкон от соседского.

Ты разве не шагнул ночью в пустоту?

Шагнул. Только не в пустоту. Не хотел тебе мешать…

Ах, мы еще и благородные рыцари!

Зачем ты вчера весь день меня доставал?

А-а! Ты только сейчас допёрла, что это я на тебя хантил.

Что ты на меня делал?

Блюхантинг? В теме?

Троллит. Типа, 2008 год на дворе, пора бы знать, что такое блютус.

Через Bluetooth… – добавляет Джой.

Почему охота голубая? – удивляется Даля. Зря боялась, что насиловать будет? Даже в омут с головой у нее не получается, и омут ее не принимает…

Проехали. Думал, ты из хантеров, поэтому и охоту начал.

Какую охоту? Какие хантеры?

Попутно с перепиской Даля набирает в поисковике и читает: «Блюхантинг – процесс охоты на блютузеров…» Понятнее не становится. Переспрашивать у Джоя не хочется. Он и без того продолжает подкалывать.

Мобильник с блютусом завела, денег не пожалела, блютус включила, а зачем, не поняла…

Ничего она не включала. Новый телефон неслучившийся принц подарил, настраивал кто-то из его клевретов. Кто знает, что еще за программы в нем подключил, может, слежку через телефон организовал.

А где твой мобильник? Ты у меня еще с ночи с экрана пропала…

В унитазе в «Летчике».

Что в унитазе?

Мобильный мой в унитазе. С блютусом и всем прочим. Выбросила.

И денег не жалко? Крутой сотик был. RIP

Не жалко денег. Подарили. Туда ему и дорога.

Подарившему или сотику?

Даля не отвечает.

Выяснили, что Джоя, скорее всего, можно не бояться? Не понятно, куда он ночью делся и откуда теперь переписывается с ней, но не бояться можно. Он не специально выслеживал. Засек своим блютусом Далин телефон и давай заигрывать – и про самбуку, и кто за нее волнуется. Он же полночи на соседнем стуле у стойки бара сидел и мог видеть, что ее мобильный содрогается от неотвеченных входящих и от сообщений.

Стоп. Не сходится.

Послания на мобильный начали сыпаться еще на улице. И даже раньше, еще в троллейбусе, где к ней скрюченная старушка со своим рецептом пристала.

В троллейбусе этого парня не было. Точно не было. Пассажиров было мало, не час пик, она всех запомнила – скрюченная старушка, которая потом дух испустила, две пенсионерского вида тетушки-интеллектуалки обсуждали, что до спектакля хотят зайти еще и в книжный, и еще одна женщина с внуками. И всё.

Не было этого «радостного». А послания были. И в троллейбусе. И после того, как она из троллейбуса вышла и на остановке ждали «скорую».

Стоп. В троллейбусе тебя не было. Как ты меня блютусом достать мог?

Байк.

Ехал на мотоцикле рядом, в зоне ее доступа?

Когда ты в троллейбус садилась, засек. Поймал сигнал. Проверял реакцию.

То есть он через окно видел, как она первое сообщение прочла и испуганно головой по сторонам вертела? Поэтому ей и казалось, что за ней следят.

Потом на светофоре стоял прямо против твоего окна. Решил повеселить.

Да уж, повеселил. И без него тошно было, а от его сообщений совсем хреново стало. Или наоборот – клин клином? Сообщения посыпались, и она так испугалась, что всё случившееся днем забыла. И уже просто боялась.

Ладно, один камень с души упал. Ничего ирреального во вчерашней слежке не было. Джой хотел ее повеселить. Любая мистика всегда имеет вполне логичное объяснение. Вместо реальной слежки нанятых Принцем-Кеном соглядатев и померещившегося Черного человека – обычный блюхантинг.

Посмотрим теперь, как объяснится странное исчезновение этого парня с балкона последнего этажа?

Так куда ты с балкона делся? Перешел в иную реальность?

Сообщение повисает. Ответа нет.

В какой он реальности, человек-радость? И про дочек и жену или не-жену Женю спросить не успела.

Спать уже не хочется. Даля одевается, выходит на кухню.

Женя, прижав плечом к уху телефон, разбирается с какой-то подсветкой в каком-то «втором зале», одновременно держит на одной руке светленькую девочку, которая называет себя Маня, другой рукой наливает кофе и ставит перед Далей чашку, попутно жестами спрашивая, нужно ли молоко и сахар?

Даля машет, что возьмет сама. Не успевает присесть к столу, как другая девочка, темненькая, забирается к ней на колени. Теперь и светленькой Мане срочно нужно с маминых рук перебраться на Далины колени.

Дальше вопросы сыплются с двух сторон одновременно:

– Тя как зовут? Я Аня.

– Она Аня, я Маня. А Даля имя такое?

– А почему вода мокрая?

– А кто родил первого человека?

– А откуда взялась самая первая курица?

– А у меня зуб выпал – смотли! У Ани не выпал, а у меня выпал. Я сказку сочинила. Слушай: «Жил был Язык, он гулял по всем дорожкам во рту. Вдруг однажды идет по знакомой дорожке, а там прохода нет, забор – а это уже новый Зуб вырос!»

– А в Маню Никита на лисовальном клужке влюбился. А в меня не влюбился. Я за Елисея замуз выходить буду.

– А я за Никиту замуз не пойду. Зачем муз нузен, только еду ему готовить!

– А у тебя муз есть?

И что на это ответить? Есть ли у нее муж, Даля и сама не знает.

Знает, что нужно допить кофе, вежливо поблагодарить за гостеприимство, попрощаться и уйти, не злоупотребляя терпением хозяйки, но ни сил, ни желания уходить нет. И идти некуда. Хочется под непрерывный детский шум и визг полжизни так и сидеть в этой чужой квартире, куда ее так случайно привел странный парень по имени Джой, и чувствовать себя как дома.

Как бы исхитриться задержаться здесь еще хоть чуть?

– Ты не очень спешишь? – словно услышав ее мысли, прикрыв телефон рукой, спрашивает Женя. – Последишь немного за этими красавицами? Они уже скоро заснут, спозаранку сегодня встали, но бросать одних нельзя, могут проснуться и набедокурить. Мне бы хоть полчаса поспать. Няню отпустила, вот и расплачиваюсь…

– Посижу-посижу, – машет головой Даля, пока Женя не передумала. – Вы спите.

– И брось выкать. И так себя старой чувствую, а когда мне выкают, совсем хреново становится.

Женя спит, девочки спят, Даля сидит в чужой квартире, в чужой жизни, сидит и смотрит в окно… просто смотрит.

И чувствует, что в последний раз так уютно было еще в детстве, еще при папе, когда у них была семья. Мама рано утром прилетела из очередной командировки, маленькая Даля устроила такой скандал, что ее не повели в садик. Сказали, что она плохая девочка, что не понимает, что мама устала, а она просто соскучилась. Просто так соскучилась по маме, что не могла идти в какой-то там садик. А хотела просто сидеть и смотреть на маму. Просто сидеть и смотреть. Даже наказанная. Мама, наговорившись по телефону, заснула на диване. А она сидела на полу с куклами и смотрела на маму, такую родную и такую чужую маму, свою-свою, родненькую-родненькую.

Больше она маму так не чувствовала. А теперь, когда на чужом диване спит чужая мама, вдруг поймала это забытое детское чувство защищенности.

Ты можешь быть маленькой, пока тебя защищает от мира мама. Она, Даля, маленькой перестала быть в восемь лет. Вдруг поняла, что у мамы в жизни кроме нее есть еще кто-то. Новый муж, потом и новые дети. Как такое можно простить?! Ей нужна была вся мама, целиком. Делить ее Даля не хотела, не могла. И сбежала… Жила ли с маминой новой семьей или с бабушкой, папиной мамой, не важно – она сбежала. И больше никогда не чувствовала себя так просто и спокойно, как тогда на полу перед спящей на диване мамой. А теперь здесь, в чужой квартире, рядом со спящей чужой женщиной, почувствовала себя третьей сестренкой двух девочек.

Почему ей не досталось мамы?

И еще всё время все твердят одно и то же – как ты на нее похожа!

Кто бы ни увидел Далю из давних маминых знакомых, кто бы из ее знакомых ни увидел старые фото молодой мамы, и сразу – как вы похожи! Бесит!

Как можно говорить, что они похожи? Ничего общего! Вообще ничего!

Мать – да, всё больше становится похожа на бабушку, свою маму. Даля помнит ее в возрасте чуть старше, чем мама сейчас. Муж… то есть, ну в общем… сказал, что Даля в ее возрасте будет выглядеть, как она. Комплимент, типа, сделал.