Kitabı oku: «Весна прифронтовая. Frontline spring. Исторический детектив с переводом на английский язык», sayfa 2
У Афанасия взяли партбилет и паспорт, выдали приписное свидетельство, и он пошел на вокзал, чтобы успеть на проходящий в Белоруссию поезд. Когда он сел в вагон, то его проверили и разрешили занять верхнее лежачее место, он сначала отказался, но потом согласился ввиду отсутствия каких-либо других мест сидячих или лежачих.
Проводница – молодая казашка – принесла ему белье, чай и села рядом, чтобы расспросить о семейном положении. Афанасий был настолько хорошо осведомлен о женских слабостях на предмет мужской красоты, то разговорился с проводницей о погоде, ценах на рынке, узнал о продвижении военных действий в стан противника, а только она отошла от него, залез на вторую полку и уснул, чтобы больше не возвращаться к вопросу о семейном положении.
Жена его никогда не ревновала, так как знала, что он человек совершенно другого плана. Поженились они, когда им было по восемнадцать лет, ему было чуть меньше, а ей чуть больше. Разница составляла буквально в полгода, поэтому они считались ровесниками.
На станции Узловой Афанасий вышел и пошел в здание вокзала, что находилось на противоположной стороне. Он чуть не опоздал, когда догонял поезд. Наконец догнал, сел и еще долго тяжело дышал, боялся, что «выскочит сердце».
У него было отличное здоровье, крепкие нервы и он всегда предусматривал все заранее в силу своей профессиональной привычки готовиться к работе по всем правилам «бухгалтерского учета». Он работал бухгалтером и в Сибири, в Барнауле и в Саратове, в радиокомитете, откуда и был демобилизован.
Однако вся его прежняя жизнь была полностью посвящена семье и детям. Он играл хорошо на гитаре, пел, умел загадывать загадки, различал всех своих детей по способностям.
Они тоже переняли у него хорошие привычки участвовать в домашних концертах и викторинах. Его радовали их шутки и веселье во время Нового года и Рождества. Это вносило некое разнообразие в их совместную жизнь с Анной.
Любовь у них случилась на сеновале, когда они отдыхали со школой в лесу. Они забрались случайно на крышу ее дома, а оттуда перешли в окошко на чердак, где было наложено сена для просушки. Афанасий лег на сено и стал звать Анну, чтобы она помогла ему выбраться оттуда.
Но Анна совсем не собиралась его вытаскивать, а стала кричать, чтобы он ушел из их дома. Тут появился ее строгий отец, еврей по национальности, и выпорол Афанасия до крови. С этого дня они стали лучшими друзьями с Анной и постоянно лазили на тот чердак, где и занимались любовью от души и тела.
Когда Анна забеременела, то Афанасий сразу пришел в их дом и сказал, что готов жениться на Анне, чтобы отец не ругал девушку за плохое поведение. Это значит, они стали настоящими мужем и женой. Их обвенчали в церкви, она взяла фамилию мужа, Мельченко, и они поехали в свадебное путешествие по деревне на велосипеде. Афанасий любил вспоминать этот период их совместной жизни и нередко ставил в пример родителей своей жены.
Семья Анны была очень зажиточной, у них был большой дом, участок земли, и они торговали недвижимостью, которую привезли из Белоруссии, откуда переехали еще до революции семнадцатого года прошлого столетия.
У Афанасия семья тоже была обеспечена всем необходимым для жизни, но они мало уделяли внимания самостоятельному ведению хозяйства, и вскоре семья разорилась. Этот факт наложил тяжелый отпечаток на жизнь Гриши, Нины, Ивана и Шуры, которые родились у них вскоре с небольшими промежутками в два-три года. Семья пополнилась детьми, но и дом пополнился хорошими делами.
Дети стали работать по дому и помогали Анне выжить в период цинги, эпидемии брюшного тифа, которая охватила всю Дальневосточную область. Когда Гриша умер в четырнадцать лет от тифа, все полетело прахом.
Жизнь в Сибири стала настолько тяжелой, что вся семья переехала в Саратов, чтобы дальше существовать и работать в сфере «бухгалтерии и экономики», так Афанасий называл свой карьерный рост. Он окончил высшие экономические курсы и стал образованным человеком.
Анна окончила курсы бухгалтеров и медсестер. У нее было два образования, так как в еврейских семьях принято учиться, пока ты не станешь зарабатывать хорошие деньги, чтобы прожить безбедно дальнейшую жизнь. Ее краткого образования хватило, чтобы содержать семью и мужа, пока он учился в институте экономики.
Следом за Гришей умерли родители и Анны, и Афанасия.
Они были похоронены недалеко от их старого дома в Барнауле, где прошло их счастливое детство, и где они научились работать, ходили в школу, которая находилась в самом центре города. Им приходилось добираться туда на телеге, чтобы не увязнуть в грязи.
Таким образом, их желания полностью совпадали с желанием родителей уехать из этого старого, в свое время нового и красивого крова, где время летело так «быстротечно и искрометно», что вся семья никогда не вернулась туда. Итак, за это тяжелое время они заплатили жизнью родителей и старшего сына, чья могила стала для них символом страха и ужаса.
Дети были нормально воспитаны, вежливые, спокойные, симпатичные, особенно…
«Не было никаких особенностей у этих курчавых смазливых чертенят», – так постоянно говорила Анна, когда укладывала их спать, опасаясь, что кто-то из них станет или военным, или инженером, или врачом, что и получилось на самом деле в конечном итоге.
Отличие составляло лишь то, что они были разными в возрасте, но все отлично разбирались в еврейских традициях, отлично владели, кроме русского, тремя языками: украинским, английским и немецким и всегда отмечали и еврейские, и русские праздники всей семьей. Прятались, бегали по дому, искали «афикоман», то есть последний припрятанный кусок хлеба. Никогда не обращали внимания на соседей, а просто отдавали должное их еврейскому богу Варавве. В церковь ходили очень редко, а потом и совсем прекратили.
Наконец поезд подъехал к станции назначения через сутки. Все время Афанасий или спал, или играл в карты с соседями, что он часто делал дома, когда они жили в Сибири. Он научился так отменно играть, что мог проиграть все состояние, но играл не на деньги, а на интерес. Скоро его талант картежника заметила Анна и запретила им вообще брать в руки это бандитское ремесло, и они поняли ее с одного взгляда на предмет игры.
От скуки они стали учиться играть на гитаре, скрипке, барабане и пианино. У каждого был свой любимый инструмент, но этого было мало.
Дети научились танцевать и петь хором. Братское отношение между ними принесло свои плоды, дети любили семью безотчетно и легко. Прошлое пронеслось и осталось только настоящее и будущее. «Так, кое-что», – как обычно мудро говорила Анна. Ее слова врезались в память детей особенно ясно. Мысли Афанасия блуждали по всем направлениям фронта, и это было тяжело понять, где же надо выходить.
Он вышел на первой ближайшей станции к Белоруссии и отправился в санчасть, чтобы выяснить свое самочувствие в надежде, что его положат в больницу из-за коликов в животе, но ему отказали в последнем героическом желании воевать. Отправили с проходящей машиной в тыл противника, но по дороге ссадили и дали приписное свидетельство об отъезде домой и возврате в часть.
Наконец, он получил, что хотел – свободу выбора. На это он отреагировал положительно и опять пошел в военкомат, но уже с новым приписным свидетельством. Такие управленцы были бестолковые, что дали ему опять приписное свидетельство.
Он спрятал документ и отправился своим ходом на перекладных в часть, где располагался его старший сын – Иван. На этом приключения Афанасия не кончились, он принимал радиограммы вместе с сыном, воевал в окопах и получил много орденов и медалей за всю службу, но не разу не предавал себя!
Искал золотую середину. Как-то странно выходило, что его планшет, который ему вручили в самом начале войны, был настолько истерт, что вряд ли мог служить образцом для современных планшетов, ай-падов и другой компьютерной техники. Теперь он стал бы скорее экспонатом краеведческого музея. При всем своем желании работать и воевать, у Афанасия была еще одна заветная мечта – начать жить по совести, так как Анна постоянно ругала его за бессовестное поведение «с каждым днем все хуже и хуже».
Он ответил, что война расставит все точки над «и». Следовательно, у народа будут и деньги, и силы жить, как они хотят без всякой указки на другие государства. Вот теперь у нас появилась возможность рассказать об их третьем ребенке – Шуре, но у нас нет таких шансов описать его отдельно от его отца, который служил в той же пехотно-танковой роте вместе со своими детьми. Они работали постоянно втроем и научились так понимать друг друга, как никто другой, и никто не знал, что они на самом деле не однофамильцы, а родные дети Афанасия.
Нина прекрасно знала путь, но специально отделилась и постоянно переживала за их жизни, как и за всех чужих мужчин вместе взятых. Ее интерес сосредоточился на Кузнецове, встречи были настоящим праздником самопожертвования.
2. Выздоровление
И о полках победоносных,
Что в прах повергли вражью рать
Шуметь родные будут сосны
И гимны славы им слагать.
Я. Смеляков
Выписка из госпиталя
«В боях междуречье Сож и Днепр геройски отличились сержант Чемодуров Вячеслав и старший лейтенант Винниченко Петр. Им были присвоены звания Героев Советского Союза. Они доползли до вражеского тыла и обезвредили огневые точки. Приказом Верховного Главнокомандующего двести восемьдесят третья Краснознаменная стрелковая ордена Суворова дивизия в числе других соединений и частей была удостоена почетного наименования „Гомельская“», – прочитала Нина в военном листке, который им принесли в госпиталь Катя.
Она рассказала, что всех выстроили на территории части, и Коновалов разъяснил ситуацию на фронте.
Таким образом, Гомель был освобожден в ноябре сорок третьего года войсками Белорусского фронта, где служили Афанасий, Иван, Шура и Нина под командованием генерала армии Рокоссовского.
В госпитале все проснулись рано. За простыней в палате некоторые солдаты уже встали и ели хлеб со сгущенкой. Их настроение было боевое. Нина услышала диалог:
– Слушай, земляк. Мы с тобой еще в Берлин на танке приедем…
– А я и пешком. Наша пехота первой попадет.
– Давай за победу.
– Давай, – Нина услышала, как они чокнулись фляжками.
Нина опять уснула. Ждала писем из дома от мамы. Рассказывать о контузии не хотела. Часа через два к ней пришел Кузнецов и на свою ответственность забрал женщину в часть. Рана начала заживать, но идти было все еще больно, и Нина опиралась на руку Виктора. До санчасти было близко, километра два, так как госпиталь располагался в одной из освобожденных деревень. Они пришли в медсанбат, который находился в одном из заброшенных домов. Печка была уже жарко натоплена, и Катя сварила картошку, оставленную хозяевами в погребе. Таланов нарубил дров. Всех раненых положили у печки на лавку. Сами санинструктора сидели около стола и ждали Нину.
– Давайте отужинаем. Возможно, завтра выступим в поход, – предложила Серебренникова, когда Нина с Кузнецовым появились в дверях.
– Так точно, Катя, – Нина присела на самый край самодельного табурета. – Мы только чайку попьем и все.
– Отставить один чай. Картошку наварила целый котелок. Садись, есть будем, – Кузнецов сел за стол и помог Нине устроиться рядом.
Коновалов часто вызывал подполковника, чтобы тот докладывал о состоянии дел в дивизии. На этот раз Кузнецов отправился проверять состояние боевых отрядов, а женщины легли спать.
Часовые были на местах. Вернулся подполковник через час весь заледенелый. Зима сорок четвертого была крепкой и, как это обычно бывает в Приднепровье, непродолжительной. Морозы, поначалу сковавшие землю, уступили место метелям и вьюгам.
Дивизия готовилась к решительному удару и переходу государственной границы. Надо было организовать бойцов, научить новым методам войны, запастись всем необходимым для дальнего марша. Командование разрабатывало план стратегического значения.
Майоров и Заплатин вели активную работу в дивизии по ликвидации очагов возгорания при попадании зажигательных бомб. Все знали, что надо засыпать место песком или земляной пылью, поэтому всегда это занятие проходило весело и с шутками. Кто-то доставал губную гармошку и весело наигрывал, кто-то писал письма домой. До весны было далеко, но ее приближения ждали с нетерпением.
…Время от времени небо затягивалось снеговыми тучами, шел сильный, колючий снег. Видимость резко ухудшалась от снеговых хлопьев. К ночи заметно холодало. Иногда снег прекращался. Палатки начинали резко хлопать под ударами шквального ветра и жалобно скрипели опорные столбы. Как натянутые струны звенели вновь проложенные провода связи.
Пурга
Мрак опустился на зимний лагерь, когда, наконец, под вечер вернулись разведчики. Пронизывающий насквозь ветер мешал солдатам готовиться к походу и спать в окопах после тренировочной подготовки к наступлению. Часовые с усилием различали друг друга сквозь белую завесу снега. Коновалов лежал, устремив глаза в потолок палатки.
По опыту командир знал: метель продлится еще недели две, а то и три. «Шквальный ветер может сорвать палатки, вырвать с корнем деревья, разрушить временные навесы. Надо сообщить всем командирам, чтобы укрепили опоры палаток», – размышлял комдив.
Он подозвал дежурного старшего лейтенанта, комсорга Василия Кругликова, вызвал Кузнецова и приказал сообщить всем постам: «Крепче установить опоры палаток».
– Так точно, товарищ полковник, – Кузнецов ушел проверять палатки.
Он обошел весь лагерь. Все палатки раскачивались от порывов ветра, но стояли крепко. К утру, пурга разыгралась всерьез, ветер набрал полную силу и сорвал три палатки. Люди оказались на открытом воздухе.
– Старший лейтенант, – Кузнецов заметил Кругликова и обратился к нему.
– Так точно, товарищ подполковник.
– Приказываю укрепить опоры палаток. Пурга разыгралась.
– Так точно, надо позаботиться об остальных крепежах.
Они вместе стали помогать солдатам и поднимали перевернутые брезентовые палатки, но палатки продолжали падать на снег.
– Приказываю, всем у кого палатки перевернулись, разойтись по орудиям, – скомандовал Коновалов. – Командиру взвода Субочеву проследить за исполнением приказа.
– Предупредите всех, чтобы крепче укрепили опоры, – скомандовал Кругликов.
Солдаты, превозмогая сильные порывы ураганного ветра вместе с командирами, устанавливали опоры.
От ветра и снега ткань обледенела и стояла колом. Снежная крупа больно била по лицу подполковника и набивалась ему за шиворот. Он вспомнил погибших родителей и с еще большей силой стал помогать солдатам.
«Второму батальону сейчас труднее всего. Они находятся на отшибе. От них до танков метров двадцать. Если успею добежать и предупредить их, то они будут спасены от капризов погоды. Срочно туда», – решил Василий и стал на лыжах пробираться ко второму батальону.
– Всем обвязаться веревками! – крикнул Василий солдатам. – Конец – мне. Пойду впередсмотрящим!
Солдаты крепко ухватились за веревку и медленно двинулись вперед. Снежная буря была преодолима. Когда добрались до танковой бригады и бронетранспортера, разместились по машинам и выступили в поход по направлению к государственной границе.
Время было ограничено. Пехота следовала за ними на лыжах.
– Не спать, товарищи! – закричал Кругликов, зябко поеживаясь в бронетранспортере. – Ну-ка, братцы, споем нашу, походную! Запевала затягивай! А мы все вместе подпоем…
Измученные, озябшие солдаты уже начали дремать, склонив головы на грудь. Еще немного и ими овладело бы забытье. Тогда и обморожение подкралось бы случайно.
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Запевала, приложил кулак ко рту, откашлялся и хрипло затянул революционную песню. Солдаты вторили. Пропели еще русскую народную «Солдатушки, браво, ребятушки…», выпуская изо рта клубы пара. Сон как рукой сняло. Вдруг бронетранспортер остановился, увязая по смотровую щель в снегу.
– Дальше дороги нет! – сказал механик Андреенко. – Мы у развилки, всю дорогу занесло, – он с тревогой взглянул на командира батальона Кузнецова, стараясь угадать ход его мыслей, с силой открыл заледеневший люк и выпрыгнул из машины.
– Ничего не видно, – прокричал он в пустоту. – Сплошные заносы.
Солдаты напряженно притихли, дожидаясь приказа. Светало…
– Приказ: всем из машин разгребать путь. Иначе увязнем по уши, – Кузнецов взял в руки маленькую лопатку, и сам стал откапывать танк.
Все повыскакивали из машин и принялись, кто, чем мог, счищать сугробы. Механик пробовал сам нащупать путь. Они счищали снег, не покладая рук.
Кузнецов прикладывал максимум усилий. Когда бросил лопату слева от себя в грузовик, заметил, что руки у него дрожали. Он вспомнил Нину: «Как бы мне хотелось сейчас обнять и поцеловать эту замечательную женщину!» Он достал планшет и стал чертить путь.
– Поворачивай вправо. Через час езды будет населенный пункт, – сказал Кузнецов механику, вместе с кем разглядывал карту маршрута. – Мы первые, за нами следует весь дивизион.
– Так точно, – Андреенко сел за руль бронетранспортера.
Узкая колея заметно расширилась, и можно было различить следы проезжавших машин. Бронетранспортер тронулся с места медленно и лениво. Завывание бури слышно было сквозь гул мотора. Ураган длился трое суток.
Никто не получил серьезных травм кроме синяков, оставленных веревками и ушибов от падений на корку наста. Все колени покрылись запекшейся кровью. Солдатский неприкосновенный запас из продуктов питания был цел.
– Дивизия пополнилась людьми и техникой, – докладывал Кузнецов на заседании штаба. – Накануне наступления в нее влилась большая группа местных партизан. Стало известно, что в Могилевской области действовали около пятидесяти тысяч народных мстителей. Войска установили с ними связь. Партизанские отряды более четырех тысяч человек базировались в лесу около деревни Барсуки. Здесь же находилось несколько тысяч мирных жителей.
– Гитлеровцам удалось блокировать лес, – докладывал один из бригадиров разведчиков, старший лейтенант Немирчий.
– Людей необходимо спасти, – приказывал Коновалов. – Приказываю саперам прочесать местность.
Подполковник рассказывал то же самое санчасти, куда он заходил периодически и узнавал о самочувствии Нины. Санчасть последовала впереди всех.
Они помогали тем, кто падал. Раненых они оставили долечиваться в госпитале, которых переправляли на большую землю в машине.
Тех, кто попадал под автоматную очередь, поднимали на телегу, тут же перевязывали, и везли с собой до ближайшего населенного пункта хоронить.
Нину Кузнецов перевез окружным путем на машине, а потом долгое время она лежала в телеге. Когда дня через два ей стало легче, и рана перестала сочиться, она сошла с телеги и пошла пешком. Идти было очень тяжело.
– Старший лейтенант Мельченко, приказываю, не отставай, – часто повторяла Катя, хотя сама еле двигалась из-за постоянного снегопада.
– Так точно, санинструктор Серебрянникова, вперед ша-а-агом арш. Шире шаг. Левой, левой, – Нина смеялась и, кутаясь в шинель и шапку ушанку, ускоряла движение вперед, слегка прихрамывая.
В декабре сорок третьего пятеро партизанских разведчиков переправившись через Днепр, вышли в районе деревни Обидовичи. Им помогли связаться со штабом партизанского движения, который располагался под Гомелем.
– В районе Барсуков находится фашистская часть с танками и пулеметами, – доложил партизан Томашов.
– Они готовятся к наступлению, – подтвердил разведчик Чистый.
– Оставайтесь в дивизии, будете с нами воевать, – предложил командир Кувшинников.
Накануне наступления третьей армии из состава разведроты отобрали группу во главе со старшим сержантом Утукиным. В нее кроме бойцов Трусова и Мышкарева вошли также бывшие партизаны Томашов и Чистый.
Командировка домой
В конце июня по приказу командира корпуса наступавшие войска сосредоточились в двадцати километрах западнее Хомичей, продолжая преследовать врага. Жара стояла нестерпимая. Воды мало. Добытую воду ночью в родничке отдавали раненым. Сопровождать их в тыл доверили Нине. Это совпало с предоставлением ей двухнедельного отпуска.
– Пожалуйста, не волнуйся. Останусь живой, – Кузнецов провожал Нину и постоянно повторял. – Вернешься, отпразднуем победу и устроим банкет, поэтому торопись возвращаться. Приедешь домой, напиши, как доехала. Будем еще танцевать на Красной площади или поедем в Берлин на своей машине, увидим салют в честь празднования, – поцеловал Нину в губы и прижал к себе. – Вот тебе кисет на память, – он достал из кармана галифе красный кисет и вручил ей.
– Нет, товарищ подполковник, наши жизни связаны войной. Забудь обо мне, если сможешь, – Нина обняла и поцеловала Кузнецова в щеку. – За кисет спасибо, что ты меня помнишь, – она взяла кисет в руки и положила в него малую упаковку махорки из вещмешка.
– Дорогая, когда возьмешь кисет и закуришь, представь, что я живой. Моя жизнь связана только с тобой.
– Какая страшная эта война! За все прожитое в эти изнуряющие годы лишений, голода, холода, артобстрела и постоянного страха за свою жизнь мы достойны памяти потомков, – с этими словами она еще сильнее прижалась к нему, села в кабину грузовика и заплакала.
Раненых погрузили в машину, на которой Кузнецов прибыл, но остался в полку, чтобы шофер довез до ближайшей станции этот ценный груз.
Нина уже ничего не слышала, так как машина с ранеными отъехала, и она махала ему рукой, а слезы катились по ее щекам: «Больше никогда с этим человеком не встречусь. Кто отъезжал в отпуск, тех потом отправляли в совершенно другую часть, а это значит, что и я потом попаду в другой полк. Возможности встречи на фронте не предусмотрены», – рассуждала она всхлипывая.
Когда Нина и Виктор прощались, то все вежливые и, возможно, нужные слова вылетели у нее из головы. Она хотела ругаться с этим прекрасным человека от злости. Ветер собрал ее мысли и отнес их куда-то в Турцию на берег Средиземного моря, где они разлетелись по пляжам Клеопатры из ракушечника на всем южном протяжении этого государства, с его изумительной природой, трудолюбивыми местными жителями и отелями, заполненными итальянскими художниками, на пять теплых морей Италии, Кипр, Испанию, Португалию, Кубу. Затем опять в Италию.
Однако все раненые были доставлены в Саратов. За весь путь следования на поезде до дома, после перекладывания раненых из машины в плацкартный вагон, Нине едва удалось один раз поспать часа два. Весь день и всю ночь поездки поила бойцов, прикладывая к их губам кипяченую воду, заправляла постели, делала перевязки, давала некоторым спирт для облегчения страданий, чтобы они заснули.
Троих, кто скончался в поезде, в тот же день похоронили, а для остальных жизнь потеряла всякий смысл без фронта. У всех были ранения в конечность или в другие части тела. Они были в сознании, надеялись вернуться в строй.
Когда стали подъезжать, сердце так сильно билось, что чуть не выскакивало из груди. «Буду помогать маме. Отосплюсь. Встречусь с подругами», – думала Нина в поезде, когда курила в тамбуре из своих старых запасов из красного кисета, который ей подарил Кузнецов, как лучшему бойцу за проявленную доблесть и героизм во время работы в санчасти. Часть раненых, которых она сопровождала, были размещены в школе. Другие в бывшем частном особняке, там, где трудилась мама Нины. Они работали вместе посменно.
– Ну, дочка, поживешь дома, отвыкнешь от выстрелов и взрывов, – ободряла Нину Анна. – Ваня и Шура были тоже в увольнении дома не так давно в начале мая. Ваня женился на Эльзе Глюк. Она полячка германского происхождения. Они приедут домой после победы. За отца волнуюсь. Пишет очень редко. Спасибо, навестила. Я так рада, так рада!
– Не надо, мама, – просила Нина, заметив на глазах у Анны слезы. – Срочно надо сходить в военкомат и узнать. Возможно, отец ранен и еще не успел написать. Писала редко, потому что хотела сама приехать, – про ранение и контузию Нина промолчала, но Анна все поняла без слов, потому, что дети, когда спотыкались или заболевали, всегда бежали к ней со слезами и болячками, да и Афанасий любил изредка жаловаться на свое крепкое здоровье, говоря: «Опять заболел или опять простудился, сколько можно говорить, что я без тебя никак не знаю, что делать или куда идти потом, если у меня болят ноги, руки, живот, а иногда и голова», а она ему всегда отвечала: «Перестань жаловаться, а лучше займись своим здоровьем конкретно без обид на меня или детей. Они сами не знают, что творят эти малолетки. Ты совсем перестал ходить на работу из-за своих жалоб на здоровье. Да и откуда у нас будут деньги, если ты посещаешь банк, а не грузишь мешки на набережной». На что он всегда отвечал: «Вот подрастут внуки и пойдут грузить мешки с мукой на набережной, а мне и так хорошо без твоих советов».
Затем он начинал изучать язык эсперанто, который, как он говорил, выучил в Сибири за один день и переписывался со всем миром, начиная от Австралии до Новой Гвинеи, Канады и США, Нью-Йорком, надеясь узнать причину своего заболевания. Потом отставлял в сторону тетрадь, словарь и записную книжку с кропотливыми заметками, выпивал рюмку водки или сухого вина, что было в наличии в высокой горке, образца сорок пятого года, купленной, а потом привезенной кем-то из Сибири, мебели, которой торговал отец Анны, и ложился спать.
После этого на другой день его головная боль полностью проходила, и он опять шел на работу бухгалтером в банк, как раз напротив их дома, прямо через дорогу.
– Дочка, расскажи, о себе, долго ли еще придется воевать?
Анна интересовалась самочувствием дочери по дороге домой.
– Враг отбит до самой границы, – Нина вспомнила Зуша, Сож, ранение, сожженные деревни, освобожденные города, Таланова, Катю.
Дома в просторной пустой квартире Нина чувствовала себя одиноко. Соседи сразу узнали об ее приезде и собрались вечером отметить это событие.
Две недели пролетели. Пришло письмо от отца, где он писал, что их часть перебросили ближе к границе, едва нашел время для писем, был очень занят. Нина успела на улице случайно встретиться с Ирой и ее мужем, но они не разговаривали, а только посмотрели друг на друга и прошли мимо. Нине стало обидно и стыдно. Все время Нина продолжала дежурить в госпитале, куда были доставлены раненые. По ночам сидела дома, записывала в дневник события прожитого дня и смотрела на кисет, подаренный Кузнецовым в день их расставания в госпитале. Этот кисет красного цвета и дневник Нина хранила, как зеницу ока.
Возвращение на фронт
В день отъезда на вокзале было много новобранцев и таких как Нина. Возвращались солдаты из госпиталей. Когда прибыла в свою часть, Нина ощутила облегчение, даже подъем. Неужели и к войне можно привыкнуть? Просто кончились у нее дорожные тяготы. От Москвы до дивизии добиралась на попутках, несколько раз пришлось голосовать. В дивизии сразу нашлось дело: идти в разведку с батальоном. Нина кинулась в полевой госпиталь, приглаживая растрепавшиеся волосы, и, кивнув Кате, подошла к ней.
– С приездом. Как дома? – интересовалась Катя, заметив смущение подруги. – У нас разгар работы. Три дня танки расчищали путь пехоте.
– Пришло письмо от отца в середине мая. Давно это было… Они уже совсем близко к границе. А мне завтра с батальоном в разведку, – сказала Нина и улыбнулась.
Здесь в маленьком блиндаже, вырытым, видимо артиллеристами было сыро и пахло лекарствами. Всех раненых переправили на большую землю.
Остальные обходились медпомощью прямо на воздухе: вывихи, порезы, ушибы, сотрясения, укусы ос или пчел, огнестрельные ожоги от взрывов бомб или гранат доставляли санчасти много забот.
Болеть инфекционными заболеваниями было некогда, когда звуки победных маршей уже витали в головах солдат.
– Наверно, интересуются, когда войне конец? – спросила Катя и присела на край лавки.
– Еще как спрашивают!
– А с продуктами как?
– Трудно. Все по карточкам. Хлеба очень мало.
Катя задумалась и вспомнила, как она и сестра вдвоем жили до войны.
– А у вас тут как? Слышала, в наступление скоро? – резко спросила Нина, так как лично убедилась, какой колоссальный урон врагу наносят «Катюши».
– Так точно. Сосед уже пошел. На днях и мы двинемся. Вон сколько самолетов летает, – она кивком головы указала в сторону окна. – Будет кровопролитная битва. На днях мне сон приснился, что стою у реки, а она красного цвета. Попробовала воду на вкус, а это вино.
– Вот еще выдумала! – засмеялась Нина, удивляясь словам подруги. – Врага надо брать его же методами: ошеломить и сломить, как учили наши полководцы Суворов, Багратион, Кутузов.
Стояла короткая, душная, рябиновая ночь с зарницами. Небо наполнено гулом самолетов и залпами выстрелов. Где-то вдали шел бой.
– Есть сведения, что «сосед» продвинулся километров на семь, – заговорила Катя.
– Вот-вот должны двинуться и мы, – снова прошептала Катя на ухо Нине.
Снаряжение у разведбатальона было простое: каждый взял плащ-палатку, немного хлеба и банку консервов. Кто-то прихватил пачку табака. Шли долго лесом, чувствуя прикосновение еловых веток к лицу.
Под ногами хрустели сухие сучья и мухоморы. Изредка встречались кусты малины. Сладкие спелые ягоды наполняли рот живительной влагой. Фашиста видно: остались следы отступления – мины. На разминирование уходило много времени. Пленный австрияк, вернее, перебежчик, заверял, что основные силы находятся в Польше. Нина вспомнила, каким заревом вчера было окрашено небо: фашисты жгли деревни.
«Неужели опять дадим им безнаказанно разорять наши города и села?» – подумала Нина.
«Не бывать этому», – поклялась она себе. К одиннадцати дня следующих суток дошли до ближайшего райцентра – Кореличи.
– Здесь проходил передний край нашей линии обороны. Нейтральная полоса: изломанный валежник, высокая трава, где можно спрятаться. Место болотное, – предостерег комбат. – Смотрите сюда, – он указал в сторону, – среди кустов убитый фашист.
– По всем признакам минер. Был сбит с воздуха, – объяснил кто-то из батальона.
Пистолет, найденный у фрица, отдали Нине, так как предыдущий пистолет она вернула перед отправкой в Саратов.
– Вот именное оружие. Если попадем в окружение, будете отстреливаться, – сказал при этом командир батальона.
– Так точно, – ответила Нина, разглядывая еще не успевшее заржаветь оружие.
Стали попадаться вражеские окопы, вырытые очень аккуратно: глубокие, узкие, на две доски, с водой. У огневых позиций в укрытии – разбитая пушка.
– Она противотанковая, – пояснил комбат. – Да, жарко было здесь еще месяц назад. Не хочет отползать фашист. Приказываю связистам смотать кабель, – скомандовал он, когда заметил на деревьях провода. – Возвращаться будем вечером. Сейчас самое время перекурить. Остановимся вот здесь, – он указал на разбросанный валежник и кусты. – Примем маскировочную позицию.
