«Те, кто уходит, и те, кто остается» kitabından alıntılar, sayfa 2

меня в том, что якобы по моей вине, изза того что я уехала и думала только о себе, мои братья и сестра учатся из рук вон плохо, и тут же попросила, точнее, потребовала денег на приличное платье для Элизы и на то, чтобы хоть немного привести дом в порядок, раз уж они вынуждены принимать моего жениха. По поводу плохой учебы братьев и сестры я промолчала, но денег дала сразу, хотя и знала, что она не собирается ничего покупать в дом; она то и дело вытягивала из меня деньги, не брезгуя никакими предлогами. Она не говорила об этом прямо, но я понимала: ей невыносима мысль, что я держу деньги в банке, а не приношу ей, как раньше, когда водила на пляж дочек продавщицы из магазина канцтоваров или работала в книжном на виа Меццоканноне. «Возможно, – думала я, – она ведет себя так, будто мои деньги принадлежат ей, чтобы показать, что я и сама принадлежу и всегда, даже после замужества, буду ее собственностью?»

куски. Нино жил по законам своего времени. Он был органичной частью того

их души не выдержали, истерлись о несчастья, как о наждачную бумагу

Мне было необходимо принять себя без оглядки на нее. Вот в чем была вся суть. Признать свою обыкновенность. Чем заняться? Снова попробовать писать? Но что, если писательство меня вовсе не увлекало? Что, если я просто выполняла чужое задание? Значит, не писать? Найти какую-нибудь работу? Или жить барыней, как выражалась мать? Запереть себя в доме. Или вообще бросить все это? Дом. Дочерей. Мужа.

Я не собиралась публично рассказывать о своих отношениях с Пьетро и с мужчинами вообще, чтобы подтвердить, что все мужчины, несмотря на социальное положение и возраст, одинаковы. Никто из них не знал лучше меня, что значит перестраивать свое мышление под мужское, потому что иначе ты будешь отвергнута всей мужской культурой: я совершила эту перестройку и до сих пор продолжала этим заниматься.

Поэтому я ограничилась кратким: «У меня это не так», — но она, видимо, поняла мои слова по-своему: «Наверное, ты не совсем нормальная». Она с недоумением посмотрела на меня и, словно оправдываясь, сказала:

— В книге ты написала другое.

Значит, она ее все-таки прочитала.

— Я уже сама не помню, что там написано, — пробормотала я.

— Там написано про всю эту грязь. Про то, о чем мужчины не желают слышать, а женщины знают, но боятся говорить. Зачем ты теперь это скрываешь?

Примерно так она сказала; во всяком случае, она точно произнесла слово «грязь». Иначе говоря, она тоже вспоминала мои «откровенные сцены» — в точности как Джильола, рассуждавшая о «грязи». Я ждала, что она выскажется о моей книге в целом, но этого не произошло, она использовала ее как что-то вроде мостика, чтобы вернуться к своей навязчивой идее о том, что «трахаться омерзительно». «Ты же сама писала об этом в книге, значит, все понимаешь, и нечего прикидываться, говорить: „У меня это не так“!» — «Ну да, — забормотала я, — может, ты и права, не знаю».

Стать. Этот глагол мучил меня всю жизнь, но впервые я осознала это именно в тот день. Я хотела стать кем-то, хотя никогда не знала, кем именно. И я стала, это было точно, только без цели, без подлинной страсти, без ясных амбиций. Но главное заключалось в том, что кем-то стать я хотела из одного страха, что Лила станет бог знает чем, а я останусь ничем. Мое становление шло по ее следам. Теперь мне опять нужно было кем-то стать, но уже самой по себе, по-взрослому и вне зависимости от нее.

Мы с мазохистским удовольствием исследовали тупик, в который сами себя загнали, и так старательно перечисляли все препятствия и препоны, что в конце концов поссорились.

Я была погружена в себя, в свою плоть, что казалось мне не только единственно возможным способом существования, но и единственным, ради чего вообще стоило жить.

К сожалению, десятилетия спустя мне пришлось признать, что я ошибалась: бежать было некуда. Все это были звенья одной цепи, различавшиеся разве что размерами: наш квартал — наш город — Италия — Европа — наша планета. Теперь-то я понимаю, что болен был не наш квартал и не Неаполь, а весь земной шар, вся Вселенная, все вселенные, сколько ни есть их на свете. И сделать тут ничего нельзя, разве что только упрятать голову поглубже в песок.