Kitabı oku: «Смерть в большом городе: Почему мы так боимся умереть и как с этим жить», sayfa 3

Отрицание смерти

C конца XIX в. отношение к смерти меняется. Она превращается в долгое, мучительное умирание с неприятными запахами и тягостными обязанностями для родственников.

Ужасы Первой мировой войны окончательно убивают романтический образ смерти, периодически появлявшийся в более ранние времена. Искалеченные молодые люди, оторванные конечности, кое-как выкопанные братские могилы – все это невозможно воспевать.

Несмотря на догматы церкви, во все времена смерть близкого человека не была радостным событием, но правильным было сообщить о ее приближении умирающему, чтобы он мог подготовиться к переходу в иной мир. С конца XIX в. это становится настолько невыносимым для близких, что между ними и умирающим складываются особые отношения, основанные на лжи⁹⁵. Близкие не хотят причинить боль умирающему, боятся, что он придет в отчаяние, и поэтому делают вид, что его состояние не критическое, что он скоро поправится. Так же действуют и врачи. Они считают, что пациенту вредно знать о своем положении, поскольку это негативно скажется на его состоянии и помешает лечению.

Такое отношение к смертельно больным людям сохранялось и на протяжении ХХ в. Исследователь Джеффри Горер рассказывает, как ему пришлось участвовать в «заговоре» против собственного брата. Лечащий врач решительно заявил, что сообщать самому брату о его скорой смерти не будет, и вместе с коллегами они устроили мистификацию вокруг его болезни⁹⁶.

Негласное правило не сообщать смертельный диагноз было и в Советском Союзе⁹⁷. Доходило до того, что лекарства перекладывались в другие баночки, чтобы не вызывать у больного вопросов и подозрений⁹⁸. Человеку даже не давали выбора, хочет он узнать о смертельном диагнозе или нет, за него решали врачи.

В традиционном подходе хорошей считалась осознанная смерть с возможностью подготовиться. В современном все перевернулось: теперь хорошей смертью стала смерть неосознанная, лучше всего во сне или хотя бы безболезненная.

Понятное желание уберечь близкого или пациента от боли и, казалось бы, ненужных страданий приводит к атмосфере лжи и недоверия между людьми. Умирающий чувствует, что от него что-то скрывают, он ощущает неловкость окружающих. Последние его дни или месяцы омрачаются обманом, а отношения с близкими портятся.

Еще в XIX в. это отлично описал Л. Н. Толстой в рассказе «Смерть Ивана Ильича»: «Главное мучение Ивана Ильича была ложь, – та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает, и что ему надо только быть спокойным и лечиться, и тогда что-то выйдет очень хорошее»⁹⁹. Человек испытывает непонимание и ужас, но не может ни с кем поговорить, поскольку в ответ на любые его разговоры о смерти слышит заверения, что положение его совсем не такое трагическое, что он «накручивает» себя.

У того же Горера мы видим печальную статистику: больше 75 % людей умирают в одиночестве¹⁰⁰. Но одиночество их начинается еще раньше, когда они остаются один на один с приближающейся смертью.

Ложь мучает умирающего, но также и отравляет жизнь соучастникам «заговора молчания». Горер рассказывает о женщине, которая не выдержала и покончила с собой, чтобы больше не врать мужу, умирающему от рака¹⁰¹.

Все большее табуирование смерти приводит к тому, что появляются эвфемизмы, призванные смягчить, приукрасить реальность. В английском языке «гроб» (coffin) заменяют на «шкатулку» (casket)¹⁰². После Второго Ватиканского собора соборование стало «помазанием больных», а не умирающих¹⁰³. Но чаще всего эвфемизмы используются, когда родители говорят о смерти с детьми. Если при традиционном подходе дети с ранних лет сталкивались с темой смертности, то в современном их насколько можно ограждают от нее. Детей перестают брать на похороны, а о смерти близких либо не сообщают вообще, либо подают информацию завуалированно. Даже неверующие говорят, что родственник «ушел на небо», «к Иисусу», «Бог забрал» и т. п. «Мы просто сказали сыну, что бабушка уехала», – призналась школьная учительница из Шотландии¹⁰⁴.

В исследовании, проведенном Горером, почти половина респондентов ответили, что вовсе не стали обсуждать тему смерти с детьми. Одни считали, что дети слишком маленькие, чтобы говорить с ними о смерти. Другие, наоборот, думали, что дети уже достаточно взрослые и сами всё понимают. Третьи же успокаивали себя тем, что если дети не спрашивают, то и незачем им рассказывать¹⁰⁵.

Нужно добавить, что в опросе принимали участие англичане, которые, по замечанию самого автора, не любят обсуждать свои чувства. Но подобную картину (возможно, не столь впечатляющую) мы бы увидели среди любых представителей современного подхода.

Когда умерли мои родители, я лежала в реанимации, а потом долго восстанавливалась. Ко мне приходили родственники и друзья родителей, но никто не говорил, что с ними случилось, а я боялась спрашивать. Наконец, когда я спросила, живы ли мои родители, мне ответили: «Наполовину». Только спустя недели я узнала, что родители умерли в первые три дня после автокатастрофы.

Нежелание говорить с детьми о смерти связано все с тем же страхом причинить им боль, нанести травму. И так же, как в случае с умирающими, дети чувствуют скрытность и ложь, переживают свое горе, не имея возможности обсудить его с кем-то из близких.

Взрослые тоже страдают от невозможности обсуждать смерть. Траур и традиционные ритуалы позволяли осознать и пережить горе, постепенно вернуться в привычный мир. В современном подходе они исчезают, и остается растерянность и непонимание, что и как делать, как правильно выражать горе и как общаться с переживающими его. Смерть человека рационализируется и бюрократизируется. Если загуглить «что делать, если умер человек», даже на религиозном портале «Правмир» по ссылке¹⁰⁶ даются только практические советы: куда идти, какие действия выполнять, кому и за что надо платить, а кому платить не нужно.

Горер выделяет три основных типа переживания горя¹⁰⁷. Одни люди способны полностью подавить эмоции, другие не проявляют их на публике, а третьи предаются скорби публично. Второй тип – единственный правильный для современного общества, поскольку первые воспринимаются как бездушные машины, а третьи нарушают естественный ход событий и мешают своим горем другим, напоминая о смерти.

«Правильно» горюющий глубоко страдает, но внешне никак этого не показывает. По мнению тех, кто придерживается такого подхода, публичное проявление горя негативно влияет на окружающих и особенно на детей. Чтобы быстрее пережить горе, нужно постараться отвлечься, переключиться на развлечения или повседневные дела. К тому же умершие сами бы не хотели, чтобы пережившие утрату были несчастны. Слезы и другие проявления горя становятся признаком слабохарактерности, а то и психической нестабильности¹⁰⁸.

Люди перестали позволять себе публичное проявление горя, но еще более пристально они стали следить за другими. Если раньше вызывали интерес похоронные процессии, соблюдение правильного порядка, то сейчас людей интересуют чувства и как они проявляются¹⁰⁹.

Так, когда английская королева Елизавета II потеряла мужа, принца Филиппа, зарубежные и даже наши журналы принялись обсуждать, как (и правильно ли) она переживает свое горе. Целая статья The Guardian была посвящена реакции королевы на смерть мужа («Королева сказала, что смерть принца Филиппа оставила "огромную пустоту"»¹¹⁰), интернет-портал Woman.ru описывал, как Елизавета «в гордом одиночестве украдкой вытирала слезы»¹¹¹ на похоронах, а Wday.ru осуждал ее: «Не прошло и трех месяцев после похорон мужа, а королева Елизавета II цветет и пахнет»¹¹². Не понимающие, как правильно реагировать, люди жадно поглощают такую информацию, которая как бы говорит: вот эта реакция правильная, а эта – нет.

Иронично, что отрицание собственного горя, попытки его спрятать и представление о «нездоровой» природе горя появляются именно тогда, когда горе от потери близкого становится наиболее сильным.

Как пишет Сергей Мохов, горе не универсально, оно отчасти обусловлено культурно. И сила горя меняется в зависимости от объекта и времени¹¹³. Средневековые матери не были более черствыми или жестокими, но они меньше оплакивали своих детей, поскольку заранее знали, что шансы умереть у тех высоки. К тому же в большой семье всегда есть возможность перенести свою любовь на другого человека. В нуклеарной семье субъективная ценность каждого ее члена возрастает.

При современном подходе человек оказывается один на один с горем как раз тогда, когда сила этого горя возрастает максимально.

Смерть как порнография

Вы можете возразить: как же современный подход отрицает смерть, когда она повсюду, причем доступна с раннего возраста? Дети играют на улице в войнушку, убивают врагов в видеоиграх, видят в кино и по телевидению боевики и триллеры. Возможно, смерти нет в реальной жизни, но в виртуальной ее в избытке. Однако это – еще один признак отрицания смерти.

В статье, написанной в 1955 г., Горер предсказал то, что происходит в современном медиапространстве. Табуирование темы смерти привело к тому, что ее преподносят так, как изображают секс в порнографии.

В порнографии практически не показывают естественные, самые привычные и распространенные отношения, например типичный пятничный секс пары, давно состоящей в браке. Скорее там покажут нечто необычное: секс в публичном месте, групповой, инцест. С показом смерти дело обстоит так же. Ни в новостях, ни в сериале мы не увидим историю старика, умирающего в деменции от проблем с сердцем. Скорее это будет смерть в перестрелке, от взрыва, самоубийство, а если смерть в больнице, то обязательно молодого человека и от какой-то необычной болезни.

Да и сам показ смерти, как и секса в порнографии, далек от реалистичности. Все физиологические процессы в современном подходе считаются омерзительными, грязными (как раньше грязен был секс). И герои умирают чистыми и красивыми. При самоубийстве нам не покажут, как человек обмочился, при ранении он не бьется в агонии и не кричит от боли. Персонажи умирают максимум с легким вскриком, а то и успевают через силу дать напутствие главному герою.

Типичная сцена мелодрамы: еще молодая мама умирает от рака и спокойным голосом говорит сыну, как она его любит. Насколько это далеко от того, как в ужасной агонии умирают раковые больные! Когда я позвонила своей классной руководительнице, находящейся в хосписе, она непрерывно плакала в трубку и кричала, что мечтает поскорее умереть. Совсем не тот разговор, который я представляла по фильмам и книгам.

Нереалистичен не только процесс умирания, но и сама смерть: взрывы, отрубание голов, суперприемы. Как в порнографии герои способны вытворять невероятные акробатические номера, так и процесс убийства в массмедиа становится зрелищным. Герои не падают после того, как пробивают стену или получают трубой по голове. Они могут истекать кровью или даже словить пулю и продолжать бороться. А в слэшерах (отдельный подвид фильмов ужасов, от английского slash – рубить, резать) при убийствах героев кровь хлещет рекой, подобно тому как в хентае, японских порномультиках, из героя изливается нереалистично большое количество спермы.

Но, наверное, самый важный момент «порнографии смерти» – это отсутствие чувств. В порнографии вы не увидите, как люди знакомятся, смущаются, неловко заигрывают, ходят на свидания, а потом занимаются сексом, волнуются в процессе и боятся сделать что-то не так. В ней герои – мастера, ничего не боящиеся и ничего, впрочем, не испытывающие друг к другу кроме разве что страстного желания прямо здесь и сейчас.

То же самое мы видим и при показе смерти. Когда Джон Уик десятками расстреливает своих врагов, ни он сам, ни зрители не думают, какое это горе – смерти такого количества людей. Никто не думает, сколько боли принесут родным известия об их гибели, какая у детей, возможно, навсегда останется травма или что женам придется идти к психотерапевту. Для героя и зрителей враги – обычные фигурки в тире, их смерть ничего не значит, кроме крутизны героя.

Но даже когда показывается смерть значимого персонажа, после нее жизнь героев редко заканчивается. Типичный сюжет: умирает важный для героя человек, герой в небо кричит «Не-е-ет!», а потом встает и идет убивать еще с десяток врагов, чтобы восстановить справедливость. Он не оказывается сокрушен горем, не впадает в апатию, а спокойно двигается дальше по сюжету.

Для тех, кто хочет сильнее погрузиться в порнографию смерти, даже существует отдельный жанр, называемый «порнография катастроф» (disaster porn). Этот жанр существует для того, чтобы удовлетворить потребность людей видеть чужие страдания. К нему относятся фото и видео природных катастроф, войн, терактов и других разрушений, которые непрерывно демонстрируются ТВ-каналами или иными медиаресурсами, часто без каких-либо комментариев и вне контекста. В ту же категорию попадают фильмы-катастрофы, например «2012» или «Послезавтра»¹¹⁴. Порнография катастроф, как и прочее порно, призвана вызвать сильные эмоции у зрителя без сложных переживаний и рефлексии.

Порнография становилась наиболее популярной в эпоху тотального ханжества, когда тема секса находилась под максимальным запретом. Тогда естественные процессы совокупления и родов казались постыдными и отвратительными, какими сейчас кажутся процессы умирания и разложения¹¹⁵. «Ханжество определяется субъектом, – пишет Горер. – Определенные аспекты человеческого опыта рассматриваются как изначально постыдные»¹¹⁶. И настолько постыдные, что их невозможно обсуждать открыто и без чувства стеснения.

Мы переживаем новую эпоху ханжества, но теперь уже по отношению к смерти. И именно из-за невозможности свободно говорить о смерти, из-за ее отдаленности и кажущейся иллюзорности она стала настолько популярной в гипертрофированном, лишенном естественности варианте.

Интересно, что, если происходит массовое трагическое событие, если смерть прорывается в реальность людей, она перестает быть такой привлекательной и интересной. Так, после терактов 11 сентября американцы на некоторое время отказались от просмотра фильмов-катастроф и предпочитали эскапистское кино¹¹⁷. Но именно потому, что для большинства людей смерть остается далекой и запретной, она вызывает такой интерес и настолько популярна в массмедиа.

Путешествие тела

Еще в начале XVII в. в Европе врачи начинают говорить об антисанитарии на кладбищах и о вреде, который приносит их переполнение. На протяжении веков они выступают против массовых захоронений и погребений под церковью¹¹⁸. Несмотря на это, еще в XIX в. нередко хоронили в братских могилах. Так, на кладбище Клеркенвелл могильщикам приходилось кромсать тела покойников, чтобы уместить их в переполненные могилы: вместо положенной тысячи на кладбище было захоронено 80 000 человек. А в церкви Энон прихожане падали в обморок из-за миазмов, которые исходили от мертвецов, похороненных в подвалах¹¹⁹.

Иногда такое положение дел даже мешало правосудию. Антрополог Сергей Мохов приводит описанный доктором случай, когда не получилось эксгумировать труп. Его части не удалось опознать среди 26 разрубленных и утрамбованных в одну могилу тел¹²⁰.

Несмотря на подобные истории, ситуация постепенно менялась. С переходом кладбищ из ведения церкви в государственное или частное управление появлялись правила, регулирующие санитарные нормы. Запрещались братские захоронения, появлялись опознавательные знаки, позволяющие найти могилу родственника или друга¹²¹.

Сами кладбища тоже становились более ухоженными, особенно в тех странах, где они в основном были частными. Владельцы частных кладбищ начинали конкурировать друг с другом, пытались сделать кладбище максимально привлекательным для посещения родственниками и друзьями покойного. Кладбища приобретали вид приятных парков, а иногда даже становились культурными центрами. Например, мемориальный парк Форест-Лаун¹²² в Глендейле, основанный в 1917 г., представляет собой огромный, разделенный на тематические зоны парк с музеем, выставками, скульптурами. Вместо мрачных могильных плит там расположены блестящие металлические таблички прямо на земле, а мавзолей-колумбарий – настоящее произведение искусства.

В странах, где кладбища оставались в собственности государства, похоронная индустрия также развивалась. На смену частным ремесленникам – гробовщикам приходили фабрики и корпорации, появлялись похоронные бюро, снимающие с плеч родственников тягостные обязанности. А там, где вся похоронная индустрия была под контролем государства или даже церкви, как, например, в Скандинавских странах, бизнес зарабатывал на сопутствующих товарах¹²³.

Важная особенность современного периода – распространенность моргов. Становится нормой, что тело хранят в специальном помещении, а не дома или в церкви, как было раньше. Причем (примета времени!) появление в Париже публичного морга в 1864 г. вызывает у горожан и туристов невероятный ажиотаж. Чтобы ускорить процесс опознания, тела выставляются в специальных витринах, но для людей мертвое тело уже настолько необычное явление, что толпы собираются только для того, чтобы поглазеть на трупы. Парижский морг становится достопримечательностью, которую посещает по 20 000 человек ежедневно, его отмечают в путеводителях, о нем пишут близким¹²⁴.

Появление моргов, более четкое регулирование и развитие похоронной индустрии приводят к тому, что владение телом покойного переходит из рук родственников в руки государственных или частных структур. Чтобы забрать труп, нужно разрешение, сам процесс похорон контролируют другие люди – похоронные бюро. И фокус происходящего смещается с внутреннего на внешнее.

При традиционном подходе главным путешествием после смерти было путешествие души. Все ритуалы были направлены на то, чтобы покойник успешно преодолел преграды и попал в царство мертвых. В рамках современного подхода главным становится путешествие тела. Нужно проследить, чтобы тело попало в морг, а оттуда в место прощания или сразу на кладбище; важно, чтобы никто из гостей не потерялся, а сами похороны прошли по плану.

Не без давления похоронной индустрии большое значение приобретает и внешний вид: покойника, гроба, церемонии. Теперь гроб не просто ящик для захоронения, а символ статуса усопшего и даже любви к нему родственников. Так, на сайте Ritual.ru предлагают гроб за 3 млн рублей со стразами Swarovski, который «украсит любую прощальную церемонию, придаст ей респектабельности и подчеркнет достоинство покойного»¹²⁵. Важным становится выбрать правильный, статусный гроб и подходящие цветы, а не совершить необходимые молитвы и ритуалы.

Из соображений гигиены и эстетики становится популярным бальзамирование, при котором покойник может выглядеть не как мертвец, а свежим и симпатичным, будто спит. Иногда при этом используются методы, похожие на пластическую хирургию, и покойник выглядит даже лучше, чем перед смертью¹²⁶. Таким образом люди как бы отстраняются от факта смерти, они могут продолжить изображать, будто близкий не умер. К тому же это позволяет не лицезреть начинающееся отталкивающее разложение.

Распространившаяся в XX в. кремация дает возможность еще сильнее отдалиться от смерти и при этом еще больше лишает контроля родственников. Если во время захоронения они видят тело, а затем его погребение, могут бросать цветы и горсти земли, то во время кремации они физически отделены от покойника и могут только стоять и ждать.

Отсутствие ритуалов приводит к тому, что главное, что чувствуют люди, – это растерянность и непонимание, что делать. Не помогают и другие вовлеченные в процесс. Нет никого, кто бы говорил, что делать и куда идти. Каждый лишь выполняет свою работу: могильщики копают могилу, незнакомый священник отпевает покойного. Такое безразличие и формальный подход, когда служащие могут даже не помнить имени покойного, вызывают дополнительное огорчение и даже раздражение горюющих¹²⁷.

Особенная модель похорон складывается в России. В конце XIX в., когда в Европе расцветает похоронная индустрия, возникают частные кладбища и крематории, у нас только появляется первое полноценное законодательство, касающееся похорон, – Врачебный устав, который определяет глубину могилы, минимальное расстояние от жилых построек до кладбища, запрещает пахать на старых погостах¹²⁸. Несмотря на устав, кладбища остаются запущенными, переполненными, могилы роются хаотично и часто остаются без опознавательных знаков, особенно в сельских регионах.

С приходом большевиков кладбища, находившиеся в ведомстве церкви, и частные похоронные бюро национализируются. Исчезают существовавшие ранее чины погребения, похороны становятся бесплатными. Однако, несмотря на объявленные преимущества, в действительности кладбища приходят в полное запустение. Денег на похороны нет, и трупы могут ждать погребения неделями. Мертвецов просто складывают друг на друга, как в средневековых «божьих домах», пока не приходит их очередь¹²⁹.

Подобно тому как смерть исчезла в Европе, она исчезает и в Советском Союзе, о ней не принято говорить (если, конечно, это не смерть известного человека или политического деятеля). Доходит до того, что при строительстве новых городов кладбища даже не закладываются в план¹³⁰, а уже существовавшие разграбляются и закрываются в рамках борьбы с религией, а также во время войны. Например, деревянные кресты шли на растопку¹³¹.

После войны ситуация только усугубляется. У государства нет средств обеспечить гражданам похороны, и вся организация ложится на плечи самих людей. Гробы часто делают из подручных материалов, могилу копают знакомые. Кладбища возникают стихийно и неконтролируемо, откуда и идет практика установки могильных оград – способ присвоить себе часть земли¹³².

В современной России кладбища по-прежнему плохо регулируются. Несмотря на то что это обязательно¹³³, кладбища, как пишет Сергей Мохов, «специально не ставятся на кадастровый учет – следовательно, как юридические объекты они не существуют»¹³⁴. В России они по-прежнему возникают стихийно – в лесах, на окраинах небольших городов и деревень. И, несмотря на то что закон гарантирует бесплатное погребение¹³⁵, похороны зачастую обходятся дорого: многочисленные посредники требуют денег, пользуясь горем родственников и незнанием законов¹³⁶.

В России как нигде люди сталкиваются с множеством бюрократических и логистических трудностей. И само их преодоление становится новым ритуалом: как раньше души проходили сквозь препятствия на пути к загробному миру, так россияне сталкиваются со сложностями, чтобы похоронить близкого. Здесь забота о внешнем выходит на новый уровень. Так, например, наш ритуал похода на кладбище к родителям сводится к тому, чтобы приехать, отмахать полтора километра до могилы, а затем в поте лица выкапывать сорняки. В отсутствие других ритуалов это позволяет почувствовать, что ты все еще можешь что-то сделать для близких, оказавшихся по ту сторону.