«Жили-были старик со старухой» kitabından alıntılar, sayfa 12

Детьми остаются до тех пор, пока живы родители

толстая, как… как труба. Только змея Маугли не съела, она обезьян глотала.

. Трапеза была обильной и разнообразной, на это хозяйка была большой мастерицей. Варились щи со снетками или густой грибной суп с пухлой перловкой, тускло поблескивающей не  хуже настоящего жемчуга; крупная, вальяжная белая фасоль, запеченная с разноцветными овощами, а уж пирогов!.. Семья собиралась за большим квадратным столом, сработанным отцом не для одного поколения. За этим же столом, покрытым белой и сияющей, как наст, крахмальной скатертью, справляли и праздники – с молочным поросенком, с

…Все тайное, о чем взрослые шепчутся по ночам, быстро становится явным для детей, как бы тихо ни шелестели страшные слова, как бы плотно ни были закрыты двери. Шепот и слова могут быть вообще ни при чем; выдают тайны не они — или менее всего они; гораздо чаще проговаривается молчание, внезапно оборванный разговор, обмен взглядами, вопрос, повисший без ответа, не говоря уже о совершенно абсурдном поведении, вроде долгого простаивания в эркере перед окном, все еще со шляпкой на голове.

Говоря о куличах: это слово в семье почти не употребляли. То есть куличи пекли, святили, ставили на стол, а слова такого не было. Вернее, было другое: по ростовской традиции кулич называли пасхой, или ласково — пасочкой.

От ветра фонарь раскачивается, и его пересекают голые ветки лип. Свет проезжавших машин творит мелкие чудеса, и рамы тянутся за ним вслед, то послушно превращаясь в бегущие рельсы, то вновь становясь на дыбы. По этим-то рельсам мамынька и умчалась незаметно и плавно в сон.

Вернувшись домой, Иона ужинал излюбленной своей тюрей, то есть крошил в миску чёрный хлеб, крупно резал лук, наливал постного масла и, перемешав и посолив, добавлял воды.

Максимыч так глубоко вдохнул запах хвои, что закружилась голова. Ах, ты... чисто Рождество, и не скажешь, что Спас.

Из длинного коридора послышались мелкие шаги. Появилась опрятная пожилая санитарка и тщательно протёрла подоконник. Хвойный запах испуганно улетел от карболки и спрятался в соснах.

Ни души не было в квартире, однако Максимыч так и не поднял голоса, только шёпот шелестел неразборчиво. Известно ведь: чем тише и смиренней молитва, тем скорее она будет услышана.

Лелька вздохнула, и они двинулись дальше. Вдруг девочка резко дернула его за руку и потянула

вправо, к большой витрине:

– Смотри, смотри! – отчаянно закричала она, тыча в стекло. – Максимыч! Золотую рыбку поймали!..

В витрине лежали шпроты. Тусклые шайбы консервов были уложены плотными рядами, и каждую

банку украшала черная полоска с вытесненной золотом рыбиной. Ма-а-ать Честная! Сейчас заплачет.

– Посмотри хорошенько, – быстро заговорил Максимыч, – да разве это наша рыбка? Разве такая

рыбка в твоей книжке? – Хотя навряд ли она сейчас что-то увидит, подумал он; Лелькины глаза

налились огромными горестными слезами, и он вытащил из кармана платок, продолжая увещевать: –

Ну ты сама подумай: вон банок-то пропасть какая, где ж столько золотых рыбок напасешься?… А

книжка? Книжка твоя как называется?

– «Сказка о рыбаке и рыбке», – прошептала девочка и почему-то оглянулась на картину; как раз

платок и понадобился.

– Вот видишь! А тут разве так написано? Ты читай, у тебя-то глаза хорошие!

– И губа не дура, – вставил какой-то проходивший балагур.

– «Штоты»? «Широты»?… Максимыч!..

– «Шпроты», – снисходительно поправил старик. – Ну? Он стер с ожившего лица следы переживаний,

крепко взял правнучку за руку и повел к выходу.

– Дедушка Максимыч, мне очень золотая рыбка нужна, я у нее папу просить буду. Поймаешь?…