«Жили-были старик со старухой» kitabından alıntılar, sayfa 3
Разговаривали мало — Калерия была не любопытна, а Максимыч не болтлив.
И все же две семьи наладились жить, в то время как третья отчаянно билась, чтобы выжить; а это не одно и то же.
— Ты, Тайка, умная была бы девка, кабы не была дура.
Старик лежал и думал, какая Матрена счастливая. Если б он знал, где лежат мать с отцом, мог бы прийти к родным холмикам. Посидеть, никуда не торопясь, разровнять песок грабельками и расспросить, и досказать все, что не успел тогда. И что во сне не сказал. «От земли тленной взят и в землю отыдеши», а земля-то вечная. Выходит, и человек никогда не пропадает бесследно, остается крохотным бугорком… если бугорок этот не сровняли с пустой землей. Ирина, старик знал, терзалась тем же — невозможностью прийти на могилу мужа. Если больше не суждено обнять человека, припасть к родному теплу, отвести упавшие на лоб волосы, остается холм земли. Убрать осторожно сухой лист с могилы, словно пушинку снять с плеча. Еловыми ветками потеплей укутать холмик, чтобы не померзла рассада. Преломить свяченую пасху в Великое Воскресенье и оставить щедрую россыпь ярких шафранных крошек; не надо и говорить ничего, благодарные воробьи доскажут. А то простой букет поставить в банку с водой — не в изголовье, нет: в головах. Холм земли, к которому можно — припасть, как припадут когда-нибудь дети к нашим могилам.
Время от времени, так же непредсказуемо, дрейфующая запятая отклонялась вправо, старуха вставала не с левой ноги и бывала даже великодушна. Сама предлагала Максимычу еще супу, подкладывая кусочек мяса пожирней, иногда единственный; охотно делилась принесенными с базара слухами или просто подолгу сидела напротив него за самоваром, и ни напряженности, ни ожесточения в воздухе не висело. Простила? Нет; просто отдыхала.
Как они жили? Кем они были? Не всегда же звались они стариком и старухой: были ведь когда-то детьми, женихом и невестой, супругами, а затем и родителями — шутка сказать! — семерых детей, из которых двое померли во младенчестве.
Мысль материальна, если она послана от одного человека к другому, и чтобы убедиться в этом, не надо читать сочинения философов. Живущий на Аляске и напряженно думающий о своем родном и близком, который в это время пересекает пустыню Гоби, посылает ему свою любовь и тревогу: так соприкасаются души. Эта связь чиста и надежна, ибо невозможно родному человеку послать таким способом ложную мысль. Другое дело – в письмах: легче солгать в первый раз, а потом поддерживать единожды написанную неправду.
Федя все говорил, что время теперь хорошее. Коля чуть усмехнулся и спросил:
- Для кого?
- А для всех! Памятник видел? Ведь свобода!
- Кому ж при жизни памятник ставят, - усмехнулся старший. - Раз памятник, пиши пропала твоя свобода. Да и какая свобода при диктатуре?
Автор - лицо ведомое, он не сочиняет, он просто идет за ниткой разматывающегося клубка.
Необъяснима власть родного языка! Самое простое слово становится паролем. Его поизносят губы, а слышит - и отзывается - сердце. Что будет потом, окрепнет ли душевная связь между говорящими или исчезнет, как только в воздухе растает последнее слово, неважно; пароль назван.
