Kitabı oku: «Дорогая Дуся», sayfa 2

– Я молодец! Я все устроила! Вы же не хотите, чтобы Мура пошла в дворовую школу? Муре нужно идти в английскую школу на Невском, так? Вот и я говорю, там и английский, и дети из приличных семей. Но в английскую школу не попасть! Туда можно пойти по району, а мы, хоть и живем на Фонтанке, в десяти минутах пешком, относимся к другому району. Муре полагаются две районные школы, простые, дворовые… Если бы Мура была дочерью рабочего, ее могли бы взять в английскую школу в виде исключения. Но мы не рабочие, я не рабочий, и ты, папа, не рабочий… И что нам делать? Ты, папа, не стал бы просить, ты же ненавидишь что-то устраивать, просить… Я за один день сама обо всем договорилась! И ее взяли!.. Ну, папа, ты не понимаешь, что ей больше нельзя сидеть дома одной! Ты же другое поколение! Кстати, ты сам говорил, что ребенку необходима социализация!

Дед, бесспорно, сам говорил. Ребенку необходима социализация.

У Деда были очень прогрессивные взгляды, можно сказать, что он предвосхитил достижения психологии лет на пятьдесят: социализация нужна не только в своем кругу, но и среди двоечников и хулиганов. В противном случае ребенок вырастет беспомощной былинкой, не понимающей никакой социальный язык, кроме своего. Но, как часто бывает, Дед не замечал, что его прогрессивные взгляды – это одно, а конкретно Мура – совсем другое. Мура социализировалась раз в год на елке в Доме ученых, на прогулках в Летнем саду, а также в Эрмитаже, посреди мумий.

– Мура, ты ведь хочешь в школу? Это совсем не страшно, это здорово, – весело-убедительно, как продавец на рынке, сказала Лиза.

Мура уже знала: раз говорят, что не страшно, значит, будет очень страшно. Ее уже обманывали: медсестра в поликлинике сказала, что брать кровь из пальца не больно, как комарик укусит. Ничего себе комарик! Это было больно, как будто большущий комарище вцепился в ее палец! И сейчас ей было понятно: что-то не то происходит, раньше ее никогда не будили, она просыпалась сама и чувствовала запах блинчиков. Главная бабушка кормила ее блинчиками с вареньем, трогала губами лоб, говорила «давай на всякий случай померяем температуру» и только потом убегала на работу. Иногда на завтрак были макароны с сыром или бутерброд с сыром, плохо ли? Конечно, неплохо! Очень хорошо! У Муры была хорошая жизнь. Не слишком ли резко наступили иные времена?..Но Лизе нужна была ее помощь, Лиза так явно просила подыграть ей, защитить от гнева Деда, что Мура с готовностью ответила:

– Пожалуйста, можно мне в школу? Пожалуйста, пожалуйста…

– Но, моя маленькая, так не идут в школу, нужно подготовиться… – ошеломленно выдохнула Дуся.

Деду захотелось поскорей стереть с Дусиного лица жалкое недоуменное выражение, как будто кто-то выкрал ее птенца из гнезда, и он уже открыл рот, чтобы сказать Лизе суровое «вон» или презрительное «кыш» – что скажется.

– Вот форма, вот ребенок, что еще нужно? Потеплее одеться? – решив, что ей нечего терять, усмехнулась Лиза и посмотрела на отца с намеком «ты всегда на ее стороне!».

Почему человек принимает резкое решение? Зачем Наполеон вторгся в Россию зимой? Почему Дед неожиданно встал на сторону дочери, а не жены? Может быть, он боялся оказаться неправым, навредить Муре, или его сразило, что он другое поколение. Может быть, не знал, как отреагировать на Лизино поведение (как она посмела?!), но не ссориться же с ней навсегда, не выгонять из дома, и разумно рассудил: настанет день, когда они будут над этим смеяться, и лучше превратить это в смешную историю для будущего, чем в трагедию, и решил достойно отступить. А может быть, так проявилась его любовь к Дусе, и он захотел продемонстрировать Дусе свою силу, решительность и даже отчасти мужество. А возможно, подумал: «Да пусть себе идет в школу, о чем речь?» Некоторые решения трудно объяснить.

– Почему ребенок не причесан? Почему не одет? Почему не кормлен? Безобразие! Она опоздает в первый же день! – С особенным выражением Дед произнес «Бе-зо-бра-зи-е!», он ведь привык строго спрашивать со студентов и аспирантов.

В школу шли все вместе, разделившись на пары: Дед с Лизой и Дуся с Мурой. Во дворе, у входа в школу, стояла черная «Волга». Лиза, увидев «Волгу», пробормотала: «О господи, нет!».

– А вот и я, – сказала Вторая бабушка и быстрым властным движением потянула Муру к себе. – Я тут, потому что сегодня очень важный день. Сегодня Мура вступает в общество.

Вторая выразилась так пафосно не без подтекста: именно она обеспечила Муре хорошее общество, а не какую-то там дворовую школу.

– Вот и закончилось детство, теперь все – школа, институт, работа… – печально сказала Муре Вторая бабушка, сама себя одернула и бодро продолжила: – Начались трудовые будни! Школа! Институт! Работа! – И ехидно добавила, глядя на Лизу: – А кому-то предстоит всю жизнь рано вставать и провожать ребенка в школу, в институт, на работу.

– Это буду не я. – Лизе уже сейчас захотелось спать за все годы вперед.

Вторая бабушка не сдержалась и сказала, что Лиза не мать, а сплошное недоразумение. Лиза вдруг заплакала, не из-за того, конечно, что она недоразумение, а по своим личным причинам: раньше у нее были муж, свекровь и «Волга», а теперь вместо всего этого воспоминания о неудачном романе. За ней заплакала Мура, – ей хотелось спать сейчас, немедленно. За ней заплакали обе бабушки, Дуся заплакала вместе с Мурой, словно у них был один кран со слезами на двоих, а у Второй, как у Лизы, была своя личная причина плакать: например, как быстро прошла жизнь и какого черта она припёрлась сюда, после того как эта сука Лиза бросила ее сына. Плакала Дуся, плакала Вторая, плакала Лиза. Они провожали Муру в школу так, будто Мура уходила на войну.

…– Ладно, пойдем… нас ждет эта старая калоша.

Им было сказано прийти к завучу, завуч проводит их в класс, то есть Муру проводит в класс. Лиза не была знакома с завучем, ей казалось, что любой завуч – это своего рода старая калоша. Она недолюбливала учителей еще со времен своего детства.

И они повели Муру в школу. С Мурой должны были пойти только Лиза и Вторая, но Вторая великодушно пригласила Деда с Дусей проводить Муру всем вместе.

– …А-а, вот и Мария Воронцова, добро пожаловать, – ласково сказала завуч.

Не надо думать, что так торжественно встретили бы любого первоклассника, явившегося в школу второго сентября в сопровождении заплаканных родственников. Муру встречали с таким почетом, потому что она была Внучка Своей Второй бабушки. Мура, можно сказать, была принцессой двух королевств: Профессорской внучкой, ребенком из академической среды, и одновременно внучкой Начальника. Вторая была «вторым человеком в районе», начальником Управления торговли… или что-то вроде того, как говорил Дед, по его тону Мура понимала, что он не любит начальников, управление и торговлю. Лиза похвасталась, что она сама устроила Муру в английскую школу, но это было вранье, она лишь попросила бывшую свекровь. Договориться о том, чтобы Муру взяли в английскую школу, стоило бывшей свекрови одного звонка, одного крошечного звоночка.

Если кто-то скажет, что в советское время все были равны, то он просто не в курсе. В советское время все были в такой степени не равны, что только держись! Все будто жили в шкафу, и каждый находился строго на своей полочке: на полочке «младшие научные сотрудники», или «торговые работники», или «стоматологи». Дед говорил про Вторую: «Ей бы полком командовать». Из этого было ясно, что полком она не командовала. Вторая была начальником Управления торговли, а с учетом дефицита всего, что человек носил на себе, от ботинок до ушанки, понятно, почему она имела Очень Большой Вес, в смысле большие возможности, поэтому ее называли вторым человеком в районе. Мура, получалось, была сразу на двух полочках: на полочке «профессорские внучки» и на полочке «внучки начальников».

Мура Вторую не то чтобы не любила (она не знала, что такое не любить), она ее очень жалела, стыдилась того, что любит ее меньше, чем должна любить, и немного опасалась. Опасалась, потому что та все время кричала. Главная бабушка говорила: «Моя маленькая, может быть, тебе не нужна соска?», Вторая кричала: «Смотреть на меня! Слушать меня! Соску на стол!». А как Муре встать и положить соску на стол, ведь она еще и ходить не умела? Мура, конечно, этого не помнила, но ощущение, что на тебя кричат всегда, даже когда шепчут, осталось.

Ну, а жалеть Вторую Муре было за что: мало того, что ей пришлось смириться с тем, что она второй человек в районе, так она еще и вторая, неглавная бабушка. Мура хорошо понимала, что любящему человеку трудно быть вторым: если бы ей пришлось быть второй для Деда или для Дуси, она не смогла бы жить!

А Второй приходилось всегда жить второй… Мура-то с рождения жила у Дуси! Второй не так уж легко было добраться до Муры, ей нужно было звонить и спрашивать: «Вы дома? Я зайду!» Мура понимала, что у них дома Вторая чувствовала себя не вполне свободно. Ей нужно было кричать няне: «Что у ребенка на обед?!» Зачем кричать, если своими глазами видишь на плите суп и котлеты? Но Вторая принципиально не собиралась шарить по чужой кухне. В общем, Второй было трудно, а после развода пришлось совсем туго: ей было невыносимо видеть Лизу. «Не могу видеть твою мать, хоть тресни», – говорила она Муре. Мура боялась, что Вторая случайно увидит Лизу и треснет.

Вторая стояла в кабинете завуча с таким видом, будто настал ее звездный час: наконец-то она, пусть на время, стала главной бабушкой.

– Мария пойдет в первый «А», – сказала завуч, смущаясь, что в ее кабинете находится сам Начальник Управления, и покосилась на свои ноги в новых югославских туфлях. Вторая послала ей в туфли коробке, как посылают цветы, и денег не взяла. Завуч понимала, что она и так, без туфель, взяла бы эту внучку в школу, а туфли – это жест доброй воли, личной приязни. Понимала и то, что туфлями дело не ограничится, и раз уж началось с обуви, то когда придет зима, будут у нее австрийские сапоги, а весной югославские босоножки, а может быть, сапоги будут югославские, а босоножки австрийские.

– Можно задать вопрос? – вежливо спросила Мура. – У всех детей, которых мы встретили по дороге, были ранцы. Как мне отличить свой ранец от других?

В Мурином ранце лежал наспех собранный Дусей мешочек с ее родными вещами: кофточка на случай, если будет холодно, кофточка на случай, если станет жарко. Пупсик, если Муре захочется поиграть с пупсиком. И Дусин старый профсоюзный билет с фотографией на случай, если Мура очень сильно по ней соскучится.

– Возьми наклейку и приклей, зайчика там или белочку… – Завуч, порывшись в столе, протянула Муре наклейки: – Вот, есть две на выбор, зайчик и… зайчик.

– А с чертом у вас нет? – спросила Мура. – Черти хорошие бывают. – Мура объяснила, что вчера прочитала сказку про доброго и злого черта, и злой понравился ей больше.

Завуч посмотрела на нее так, будто Мура сама отчасти черт.

– Девочки – должны – любить – зайчиков, – с профессиональным нажимом отчеканила завуч.

Мура насупилась. Прежде с ней никто не говорил с профессиональным нажимом. Прежде ей ничего не навязывали. Если она хотела рисовать, Дуся давала ей карандаши и краски, если ей хотелось надеть белые носочки, на нее не надевали колючие шерстяные носки, если она любила черта, разрешали любить черта. Прежде Муру все понимали, но ведь в ее жизни не было чужих людей. Гости не могут считаться чужими, и Совсем Не То не чужая. Сегодня в ее жизнь впервые вошел чужой человек, и что же? Тут же оказалось, что ее не понимают.

– А может, все-таки можно с чертом?.. Старая калоша мне не нравится, – наклонившись к Лизе, прошептала Мура.

Ей запрещали говорить «он» или «она» в присутствии человека, вот она и сказала «старая калоша». Можно подумать, что Мура дурочка, но нет, Мура не дура: она хотела показать Лизе, что они с ней заодно, просто немного не рассчитала силу голоса. Если бы завуч расслышала сказанное Мурой полностью, она мгновенно выгнала бы из школы всех этих профессоров и начальников и кинула бы вслед югославские туфли, но она расслышала только то, что не нравится Муре.

– Ну надо же, а я всю жизнь мечтала тебе понравиться, – насмешливо ответила завуч. – Какая неорганизованная девочка…

– Простите, что я передумала. Я думала, что хочу, но оказалось, не хочу. Так бывает: думаешь, что хочешь чего-то, но, оказывается, что не хочешь. У взрослых тоже бывает, не только у детей. Разве не так?

– Так, – радостно подтвердила Дуся.

– Мурин дедушка – ученый, – сказала Вторая, как будто это все объясняло – неорганизованность, любовь к чертям. Она хотела принять участие в первом школьном дне, мчалась за Мурой, как лиса по следу зайца, а Мура ее позорит… и она теперь делала вид, что в погоне за зайцем случайно оказалась в кабинете завуча.

Завуч сказала: «Понимаю, ленинградская интеллигенция…» – и разрешила Муриным интеллигентным родственникам вместе с представителем ленинградской торговли довести Муру до двери первого класса А. И открыть ей дверь.

Муре нужно было только зайти в класс, не более того. Мура из коридора поглядела в класс: никто ее не обманул, там были дети, сидели за партами. Одно это Муре уже не понравилось. Дома расчет такой: одна Мура – одна учительница, а здесь учительница была общая. Одна учительница на каких-то там других детей!

Все присутствующие на прощанье поцеловали Муру, кроме, конечно, завуча.

– Иди, моя маленькая, – сказала Дуся и погладила Муру по спине.

– Давай-давай! Быстро! – скомандовала Вторая бабушка.

– Мне пора на лекцию, иди в класс, дорогая Мура, иди уже, мой котеночек, – сказал Дед, за свою жизнь он прочитал тысячи лекций и ни разу в жизни не опоздал.

Лиза кивнула, ей хотелось убежать по своим делам.

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Если бы Мура была такая громкая непосредственная девочка, которая орет, если ей что-то не нравится! Или бы она была такой девочкой, которая стоит на своем намертво. Нет же, Мура была избалованным, болтливым и непосредственным ребенком, с которым Всегда Можно Договориться! То, что произошло, было большой неожиданностью.

Мура вцепилась в Дусю и завыла «у-у-у». Она выла скромно, не как иерихонская труба, но все же. Дети из класса смотрели на нее с уважением, ведь это не часто встречается, что такая не слишком крупная девочка умеет так настойчиво выть на одной ноте. Наверное, они гадали, удастся ли Муре при помощи вытья избежать эгалитарного образования.

– Ну, так, – сказала завуч и поглядела на свои ноги. Вторая тоже посмотрела на ее ноги с намеком и прошептала ей на ухо: «Не выгоняйте нас».

То, что произошло дальше, было похоже на сказку «Репка», где все, уцепившись друг за друга, тянут-потянут Муру, вытянуть не могут. Завуч потянула Муру к себе, Мура вжалась в Дусю, сказала «р-р-р» и немного оскалилась: она однажды видела, как собака вцепилась в кость и хозяин пробовал эту кость у нее отобрать. Мура рычала не без задней мысли: если она будет рычать и скалиться, завуч подумает, что ей не место в первом А… Завуч тянула Муру, за завуча деловито уцепилась Вторая, которой было невыносимо стыдно за свою внучку.

– Бабка за Жучку, – на мгновение перестав орать, заметила Мура. Она не хотела обзываться и вообще ничего такого не имела в виду, просто заметила, что ситуация напоминает сказку «Репка», и опять тихо завыла на одной ноте «у-у-у».

Завуч подумала, что ее обозвали Жучкой. Как же ей хотелось избавиться от этой воющей ленинградской интеллигенции! Как же ей не нравилась Мура… На ее взгляд, единственно хорошим в этой Муре был ее Дед – красивый высокий человек в джинсах, ученый, профессор… Как же ей хотелось как следует осадить эту Муру, но ее внутренний редактор ни на секунду не выключился, и она спокойно сказала:

– Вы хотите, чтобы этот ребенок вырос настоящим человеком? Или вы хотите, чтобы он вырос эгоистом? Называл взрослых жучками? Отдайте девочку, иначе она вырастет плохим человеком.

Спокойствие было куда гибельнее для надежд Муры уйти домой, чем ярость или грубость… Когда спокойно говорят, что твой ребенок может вырасти плохим, противостоять очень трудно, а для Дуси противостоять авторитетному человеку, педагогу и завучу, было невозможно. Она вообще терялась перед заявленными авторитетами. Дуся не хотела, чтобы Мура выросла плохим человеком, эгоистом, не хотела, чтобы она орала, когда вырастет… Если бы все это происходило сейчас, в наше время, Муру забрали бы домой и по дороге накормили мороженым, чтобы замять последствия неприятного инцидента, травмирующего нежную детскую психику. Но в то время было принято считать, что ребенок не имеет права выть и рычать, ребенок должен вести себя так, как нужно взрослым. В данном случае ребенка нужно отодрать от Дуси и затолкнуть в класс. Так они и сделали. И даже испытали облегчение: Мура в надежных руках, повоет и вырастет настоящим человеком.

Через четыре часа Дуся примчалась в школу, где ее поджидали учительница и завуч. Дуся ни на минуту не подумала, что они очень сильно по ней соскучились, она подумала, что Мура заболела – насморк, кашель, температура, что-то в этом роде.

Учительница сказала:

– Мы не можем отдать вам Марию Воронцову, потому что в данный момент она стоит в углу, вон в том, в левом… Мы долго терпели, целых две перемены, никак не меньше. А на третьей перемене наше терпение лопнуло. Воронцова дерется. Налицо три драки. Точнее, две драки и один укус. Она агрессивная у вас. – Учительница на секунду задумалась. – А может, она больная?! В столовой вылила свой кисель на соседку справа. Попросила добавку. Вылила добавку на соседку слева. Да на нее киселя не напасешься!

– Она ведь внучка профессора и начальника Управления торговли. Но нам такие внучки не нужны! – едко добавила завуч. – Она у вас сама черт, просто черт какой-то…

– Лечить таких внучек надо, чтобы не кусались… – сказала учительница.

Ходульное выражение «я такого не ожидал» было как раз о Дусе: она чего угодно ожидала от первого дня в школе – насморка, кашля, температуры, но такого не ожидала!..

Есть родители-бойцы, которые бросаются в атаку: кричат ребенку «Быстро выйди из угла!» и уходят со словами «Вы сами дуры!» или «Я вам еще покажу!». Это неплохая тактика: в таких случаях учителя обычно бросаются вслед и предлагают уладить конфликт на месте, без жалоб в вышестоящие инстанции. Есть такие родители, но это не Дуся. Бывают еще родители – не бойцы, они с достоинством отступают. Дуся отступила без достоинства: просто закрыла глаза, пытаясь избежать Ужаса. Стояла с закрытыми глазами и вдруг явственно услышала голос. «Как твоя фамилия?» – спросил голос.

Это было в Одессе, в конце войны. Дуся жила у родственников. Ей исполнилось семь, и ее отправили в школу посреди года, одну. Дуся пришла в школу без банта, побритая наголо, одетая в странное одеяние: одеяние когда-то принадлежало Дусиному отцу и называлось «кальсопара». Это были кальсоны и рубашка – то, что сейчас называют «зимнее белье». Дуся выглядела в подвернутой со всех сторон кальсопаре как нищая. Она вошла в класс бочком, села за свободную парту и попыталась слиться с партой, чтобы ее не заметили.

– Новая девочка, как твоя фамилия? – спросила учительница.

– Мандельбаум, – привстав, прошелестела Дуся. Она была необыкновенно застенчивая девочка в кальсопаре, без банта, сирота.

– Мандель-что? Еще раз громко и четко! У тебя что, голоса нет?

Дуся поняла: всё погибло, всё!

– Фамилия! – требовала учительница.

Дуся молчала. В Дусиной голове, без банта и без мыслей, как пойманная птица, бился голос «фамилия, твоя фамилия!».

– Таня Львова, – сказала Дуся. Таня Львова была соседкина дочка.

Учительница записала в журнал «Таня Львова». Сколько времени Дуся прожила в Самом Страшном Кошмаре, полгода, год, вечность? Что ей будет, когда все откроется, ее посадят в тюрьму? Как все открылось и что ей за это было, Дуся не помнила.

– Нам можно идти? – спросила Дуся. Глаза у нее были побитые, как будто ее со всех сил мазнули тряпкой по лицу. Мура, ее нежный птенчик, любила весь мир, весь мир любил птенчика, а такого она не ожидала…

– Нет, нельзя. Пусть она сначала скажет, как положено.

– Можно выйти из угла? Я больше не буду, – сказала Мура. Она уже знала, как положено.

– Нет, ты будешь! – Учительница покачала головой. Она была незлая, просто чувствовала, что Мура будет. – Подумай сама, ведь ты из хорошей семьи!

– Да, я из хорошей семьи, – подтвердила Мура из угла, при Дусе она почувствовала себя почти прежней, почти свободной. – Мой дедушка – профессор, и его дедушка – профессор, и дедушка того дедушки – профессор, ну, а потом, конечно, моя прапрапрабабушка, обезьяна Мария.

– Обезьяна?..

– Люди же произошли от обезьян, так? Дед произошел от этой прапрапрабабушки. Она была царская фрейлина. У нас у Дуси нет наследства, потому что у нее нет родственников, только сестра, а многих ее родных убили за то, что они евреи, а у Лизы есть наследство, царская брошка от прапрапрабабушки обезьяны Марии, думаю, что она была дрессированная, раз служила при дворе.

Учительница посмотрела на Муру остекленевшими глазами, и Мура тут же спохватилась: воспитанный человек не только рассказывает про себя, но и интересуется, как обстоят дела у собеседника.

– А вы от кого произошли? Говорите смело, тут нечего стыдиться, – подбодрила Мура. – …Ну, если не хотите, не говорите, у всех есть секреты…

– Какая у ребенка развитая речь, – неожиданно умилилась учительница. – Вот она, ленинградская интеллигенция…

– Ленинградская интеллигенция не кусается, – сухо сказала завуч. И решила прекратить этот балаган, внеся в разговор практическую нотку: – Завтра я хочу увидеть либо Марию в приличном виде, либо вас у себя в кабинете… Заберете документы, невзирая на прекрасно развитую речь, дедушек-профессоров и бабушку-обезьяну Марию.

Дуся схватила Муру, как ястреб свою добычу, и помчалась домой. По дороге домой она перебирала все оттенки своей вины: уступила натиску Лизы, отпустила Муру в школу… отпустила, упустила, выпустила из рук!.. И, конечно, спросила Муру – почему? Почему все это – почему две драки, один укус, два киселя?.. Дуся спрашивала ее с разным выражением. И строго – почему?! И ласково – почему? И как будто невзначай: да, кстати, почему?.. Всякий раз Мура отвечала одно и то же: «Я больше не буду». Мура любила просить прощения. Многие дети ненавидят просить прощения, а Мура любила: просить прощения было как будто стереть все плохое тряпочкой, и можно начинать сначала. Сейчас был как раз подходящий случай начать сначала, впереди Муру ждала прекрасная жизнь, ведь она уже была в школе, и на этом все!