Kitabı oku: «Обратная сторона радуги», sayfa 4
Мне нравится эта жизнь без стимуляции, блокировки и коррекции. Хотя я немного боюсь бардака в голове и непривычных ощущений. По Инструкции я имею право мастурбировать раз в три дня, не чаще, в свободное время и только в своей комнате. Чем собственно периодически и занимаюсь. При Мии. Она же не Рауль, в конце концов. Миа наблюдает за моими половыми упражнениями и молчит, нет бы подбодрить, мол, давай, Боб, вперед, Боб, молодец, Боб, ого-го, Боб. Поэтому я обижаюсь и мщу, целясь в персональную помощницу. Не знаю почему, но мне это доставляет удовольствие. А еще мне нравится, когда Миа оценивает точное попадание минимум на 7 баллов. Ей же все равно, какие действия оценивать. Правда, Миа просто дает баллы моей хорошей физической форме. После я тщательно стираю генетический материал. Иногда со стены, иногда с пола. Как-то поскользнулся на миллионе хвостатых Бо́бах и больно ушиб задницу, ага. И если сперматозоиды у меня пока в избытке, то задница одна единственная и потому очень дорога мне.
Без утренних препаратов мир вокруг становится не таким. Или, скорее всего, не таким становлюсь я. Потому что остальное неизменно. Теперь я более рассеян, высшая математика, физика и шахматные задачи даются не так легко, как под препаратами, я часто отвлекаюсь и допускаю ошибки. А отвлекаюсь я на девушек и женщин. Но не на всех, ага. Например, меня не интересует мертвая Изольда, пусть и дальше расширяет границы моих биологических познаний. Но зато я часто думаю о Веронике, даже если ее нет рядом, даже если не видел несколько дней. Иногда смотрю на Мию, а представляю Веронику. И не только ее глаза, губы и родинку на щеке, а всю целиком и не очень одетую. Если уж совсем честно, то абсолютно голую. Еще я сейчас остро реагирую на запахи. Поэтому никогда не представляю Сару – ну ту, из автобуса, от ее волос с перхотью пахнет совершенно непривлекательно. Кстати, неужели среди кучи корректоров и блокаторов не нашлось чего-то устраняющего жирную себорею? Странно, эрекцию ликвидируют легко, а перхоть не могут? Тьфу, зачем я вообще отвлекся на Сару? Я же просто думал про обострившееся обоняние.
Вот у Вероники мне нравится даже запах подмышек. Если б Инструкция разрешала, честное слово, уткнулся бы в её подмышку или еще лучше между грудей. А теперь совсем откровенно признаюсь: хочу, чтобы Вероника снова меня нарисовала, только уже не глаз, а пах. В натуральную величину или в бОльшем масштабе. Пожалуй, масштабность не повредит, 2:1, ага. Смотрелось бы куда эстетичней. Но это не точно, я ведь не художник. Так вот, пусть бы Вероника изобразила мой член, а потом сильно-пресильно вспотела. Если такие мысли настигают в бассейне, то я предпочитаю не плавать на спине. По Инструкции мы не должны мешать окружающим выполнять поставленные задачи и отвлекать всякой фигней. А моя фигня, стоящая прямо-прямо, будто кукурузина под солнцем, сильно отвлекает. Очень сильно. Я разок нечаянно проверил.
Работать становится всё тяжелее – просто на износ. Во-первых, теперь я намного быстрее устаю, в полях я в последнее время хоть и пропускаю сорняки, и окучиваю не каждый куст того же картофеля, чаще через один, все равно прихожу к финишу последним – уже ненамеренно. А во-вторых, меня очень раздражают советы контролеров, раньше тоже не радовали, но сейчас хочется бросить кельму, метлу, лопату, поливочный шланг или газонокосилку и сбежать. И не в Хобби Дом, даже не туда, а далеко в горы, где нет всяких сверх Янов. Хочется удрать туда, где вообще никого. Разве только Вероника, ей можно.
И полезно питаться невыносимее с каждым днем. От утренней каши воротит, от супа-пюре из брокколи кишечник через час ревет кашалотом, а все паровое и несоленое достало донельзя. Когда попадаю на птицефабрику, к сожалению, далеко не каждый день, питаюсь сырыми яйцами, отбираю их у сонных несушек, кроманьонец какой-то и только. И вообще, очень хочется поймать самую жирную курицу или утку, оторвать ей голову голыми руками, а тушку зажарить целиком. Ах да, еще тянет съесть печень. В сыром виде. В такие моменты я сам себе противен, но ничего не могу поделать.
– В тебе проснулись самые низменные инстинкты, Боб, – по вечерам Миа объясняет мое моральное разложение, пытаясь поддержать. – Не переживай, скоро ты сдашь мужские репродуктивные клетки – в первый раз на контрольное исследование, а еще через неделю повторно – для анизогамной формы размножения в лабораторных условиях. Не переживай, Боб, к твоим XY хромосомам подберут наиболее генетически подходящие XX хромосомы, чтобы появилась новая жизнепригодная мутация, у которой будет крепкое здоровье и высокий интеллект…
Тут же успокаиваюсь. Я скоро стану бессмертным, из моей гаметы вырастет здоровый умный мутант или мутантка, или сразу несколько жизнепригодных гибридов. Достойная смена на кукурузном поле, ага. Не конкретно на нашем поле. Города должны обмениваться между собой генетическим материалом: иногда уже готовыми оплодотворенными Бо́бами, а иногда только мужскими или женскими хромосомными наборами. Чтобы в будущем избежать фатальных мутационных ошибок внутри каждого города. Мы же не овцы, в их случае подобное скрещивание даже полезно, чтобы получить еще больше шерсти и мяса. Мы ведь люди – вершина эволюции.
За эти две недели появляется масса всяких новых раздумий и вопросов. Чаще всего они приходят в темное время суток. Несмотря на большую усталость, практически постоянное ощущение голода, регулярные ручные эксперименты, непонятные и частые мысли о голой, а теперь даже и об одетой Веронике, я плохо и мало сплю по ночам. Зато хорошо сплю сидя – на занятиях в Библиотеке, и стоя – в автобусах, и зубы теперь чищу минут десять, словно они растут в пять рядов, как у белой акулы, а ближе к вечеру я начинаю частить в туалет – там тихо, можно чуть-чуть вздремнуть на унитазе. Вряд ли меня сейчас смутят даже капельные последствия. Всё-таки Аарон не человек, а сломанный кран какой-то!
Раньше я думал, что мой предел – это петь руками и прыгать на жопе, но на днях превзошел самого себя. Заснул с открытыми глазами, когда ждал очередь в столовой. Взял поднос с едой и сел за стол. Не просыпаясь. Даже не помню, что съел на завтрак. Лишь позже по диарее догадался, что нечто молочное – я же сейчас не принимаю «Корректор для усвоения лактозы». Постоянно одолевают понос и мысли, оба явления весьма внезапны и нестерпимы – лезут наружу, только разными способами. Мыслепоносие или поносомыслие какое-то. Потому что теперь я думаю о том, о чем раньше ни-ни. Например, в каком именно городе живут те самые XY и XX в серых футболках и бейсболках, которые посеяли меня? Почему я не знаю, как они выглядят? Вдруг всемирный карантин внезапно закончится, и мы выйдем за пределы городов, как же я тогда смогу узнать нужных доноров спермы и яйцеклетки? Но, главное, почему старше людей, живущих в моем доме № 2028/3, только Наставники и оздоровители, а все остальные младше? Но не более чем на пять лет. Почему дома, например, 2033/2 не существует? Миа отвечает на подобные вопросы кратко, уклончиво и иногда пессимистично.
– Дом под номером 2033/2 не был запланирован по проекту.
Или:
– Человеческие особи, из набора хромосом которых создан твой геном, не могут находиться на территории этого города по ряду причин. Как и особи, которые будут воспроизведены из твоих половых клеток. Всемирный карантин не закончится еще как минимум семьдесят два года. К тому времени, Боб, оба носителя твоих генов умрут. Скорее всего и ты тоже…
– Но по каким же именно причинам? – я перебиваю Мию на самом печальном месте и требую конкретики. – И почему карантин не закончится раньше? Вдруг оздоровители в нашем или в других городах изобретут вакцину для абсолютного иммунитета.
– По ряду причин, Боб, – равнодушно улыбается Миа. – По целому ряду. Не раньше семидесяти двух лет, не раньше.
Персональная помощница знает ответы на многие вопросы. Сложные и каверзные. Даже на вопрос про гигиенический выбор руки. Миа знает что, зачем, как и почему. Но это не значит, что персональная помощница решит любую мою дилемму, даст ответ на любой вопрос. Вероятно, Инструкция есть не только у людей. Мии-Тильды, ограничивая себя в болтливости, тоже чем-то руководствуются. Странно лишь то, почему я раньше не задумывался на подобные генетические темы, отчего много лет хватало единственного объяснения «ты вырос уже здесь, Боб», а сейчас мне стали нужны подробности? На помощь снова приходит верная Миа:
– Без стимуляторов, корректоров, блокаторов и регуляторов твои системы дают сбой. Отсюда бессонница и навязчивые состояния. Например, сильное беспокойство о собственном происхождении. Не переживай, Боб, твой геном состоит из качественного набора хромосом, все мутации были запланированы…
Спасибо. Успокоила. Тогда выдыхаю. Я Боб – плановый мутант.
И вот наступает день первой сдачи генетического материала. Я тщательно моюсь и даже бреюсь, хотя сегодня не вторник и не пятница. Просто желаю быть прекрасным перед наступлением бессмертия. Сданные сегодня сперматозоиды будут досконально и окончательно изучены, чтобы получить допуск к яйцеклетке. А вдруг я окажусь идеальным мутантом сразу для нескольких девушек?
– Сегодня будет замечательный день? – я просыпаюсь раньше будильника-прибоя и спрашиваю Мию, которая в режиме ожидания притихла в углу комнаты.
– Доброе утро, Боб. Сегодня снова будет замечательный день…
Главное, что мне нравится в Мии – это неистощимый утренний оптимизм. Жаль, что помощница не может поехать со мной в Оздоровление. За последние две недели я привык упражняться в женском, пусть и виртуальном обществе. Миа могла бы меня поддержать. Впрочем, что-то подсказывает, и так справлюсь.
До обеда у меня в расписании только завтрак и мастурбация. Все логично. Я должен наполнить стерильную баночку будучи чистым и радостным, а не грязным и злым. Уже после меня можно отправлять потрошить рыбу, драить сортир, месить бетон, вдыхать едкий запах куриного помета на птицефабрике, чтобы окончательно вымотанный я смирно сидел и внимательно слушал лекции Наставников об окислительно-восстановительных реакциях, о протуберанцах, о вредоносных мучных хрущаках, о поликристаллических горных породах и прочем нужном и интересном.
С целью до самого обеда сохранить мой половой задор Миа включает «Прелюдию до мажор» Иоганна Себастьяна Баха. Хм, слишком длинно. И.О. Бах. Еще упрощу. Иобах. Классное получилось имя! Не смогу сказать, что мелодия приводит меня в приподнятое состояние, но все же не гобой и то славно. Хотя я бы с удовольствием сейчас размялся под Вивальди.
В одиночестве спускаюсь на лифте с пятого этажа, видимо, соседи причесались быстрее меня и теперь стоят в очереди за полезной полентой – парни с челками направо, девушки с хвостами, завязанными на затылке в положении «лошадь хочет произвести навоз». Однозначно чувствую себя причастным к тому, что все мы будем есть поленту. Боб тоже вкалывал на поле с мотыгой, ага. Поэтому имею право пристроиться сразу за товарищем по сдаче спермы, сомастурбатором, так сказать, за Джо. Он третий с начала. Небольшое волнение наблюдается, но в целом, очередь психически уравновешена. Только с Аароном беда: заметно нервничает и требует восстановить справедливость. Персональную справедливость. Потому что он теперь не десятый с конца, а одиннадцатый. Но не найдя должной поддержки, обиженно сопит и оттаптывает ноги рядом стоящим.
Кукурузная каша, как и Аарон, невыносима: чуть теплая и пресная, к тому же намертво приклеивается к ложке. Я переворачиваю ложку, полента нарушает закон Ньютона о всемирном тяготении и парит в невесомости. Но, понимая важность сегодняшнего мероприятия, соскребаю «полезность» зубами и запиваю овсяным киселем, по консистенции напоминающем то, что я сегодня солью в стерильную баночку. Напоследок хлопаю Аарона по плечу, чтобы максимально поднять настроение. Себе, разумеется.
– Ничего, дружище, как только научишься поднимать сиденье, тебе тоже включат «Прелюдию до мажор» и не заставят до обеда заниматься тяжелым физическим трудом.
– Отстань, Боб! Никакого тяжелого труда у меня сегодня в расписании и близко нет. После обеда я буду поливать люпины и бархатцы в Цветариуме, а сейчас поеду в дублирующий квартал, менять стеклопакеты на седьмом этаже, со мной будут сразу два контролера – Сванте и Лоуренс, мне и делать-то ничего не придется. Буду смотреть на утренний океан, сунув руки в карманы. Зато в конце апреля, пока ты будешь стричь овец или ремонтировать лодки, настанет моя очередь расслабляться в Оздоровлении…
Нет, Аарон всё-таки такой, такой, такой… Как Генрика из «Звезды Евы», вот какой!
– Конечно, конечно, Аарон, – говорю я. – Но только сегодня мой персональный замечательный день. И апрель только начался.
А потом мы с Джо едем к генетическому бессмертию на автобусе. Скорее всего, сделав первый шаг к вечной жизни, на этом же автобусе и вернемся назад. Или пойдем пешком. Если справимся быстро. Когда нужно, я могу прибавить скорости правой руке. Я же правша.
В Оздоровлении тихо и чисто. Тишина немного угнетает, а чистота ослепляет обилием белого цвета. Пахнет озоном, здесь всегда работает система дезинфекции воздуха. Кажется, что руки недостаточно чисты. Не у меня. У Джо. Грязнуля чувствует мой взгляд и прячет их за спину:
– Я вчера работал в теплице, мы рыхлили почву на новых грядках для огурцов, – пытается оправдаться он.
– Руками? – спрашиваю я, в конце концов, Джо сам провоцирует.
Прямо на входе нас встречают дежурные оздоровители, чтобы сопроводить в нужное отделение. Без них туда не попасть. Доступ в помещение только по скану радужной оболочки. Я как-то пробовал проникнуть, закрытые двери особенно манят, но мои глаза не подошли. Нет, ну как не подошли. Кое-что ведь в итоге сработало. Сигнализация.
Оздоровители одеты не как мы. Они ходят в просторных белоснежных наволочках с прорезями для рук и горловиной. Интересно, а белье под такой просторной одеждой есть? Если я о таком думаю, значит нахожусь в идеальной репродукционной форме. Что и нужно именно сейчас.
– Я тоже хочу стать оздоровителем, – говорю я и широко улыбаюсь людям в наволочках. – Я не боюсь крови и ловко разделываю кур, и меня нисколько не тошнит при виде кишок. Кстати, вам нравится кровяная колбаса?
– В прошлом году мне вскрыли чирей на левой ягодице в «Гнойном», я целую неделю не мог сидеть, – Джо приветствует оздоровителей по-своему.
Нас ведут мимо «Стоматологии», я задерживаюсь напротив кабинета, где в кресле с испуганным видом сидит раздражитель из дома напротив. Гудбранд. Я подавлюсь его именем, если произнесу вслух. Поэтому зову этого парня просто «эй, ты».
– Эй, ты! Расслабься! Лечить зубы не так уж больно, – успокаиваю я «вид из окна». – Тебе же сначала введут в десну анестетик.
Гудбранда начинает трясти. Его руки закрепляют на подлокотниках с помощью ремней две широкоплечие оздоровительницы. Я справился без пристегивания, потому что я Боб, но «эй, ты» слишком амплитудно-частотно функционирует руками, едва увидев иглу.
– Не отставай, Боб, – окликают дежурные оздоровители.
Мы идем прямо, затем налево, после поднимаемся на лифте, снова налево, прямо, направо… Я умудряюсь несколько раз споткнуться и даже врезаюсь плечом в угол. Удивительно, две недели я нисколько не волновался и не сомневался в своих половых способностях, а сейчас чувствую, как деревенеют ноги. Да что там ноги, чем ближе подходим к тяжелому, похожему на двери лифта, нержавеющему входу в бессмертие, тем больше я превращаюсь в каури-Боба. Джо как бы незаметно чешет задницу, наверное, беспокоит иллюзорный чирей. Что ж, у каждого собственные переживания.
Дежурные передают нас Гаспару и Софье – генетикам, которым мы должны сдать баночки с эякулятом. Софья – голубоглазая, русоволосая и высокая, почти одного роста со мной, и даже под балахонистой наволочкой видно, что у нее покатые бедра и большая грудь. А какого цвета у Гаспара были когда-то волосы, не узнает уже никто в городе. Сколько себя помню, а помню с трех лет, столько оздоровитель и лыс. Он даже плешивей моих колен, на них хоть редкие волоски растут. У генетика круглое лицо с жирной кожей и темно-коричневыми пигментными пятнами, прямо какой-то пережаренный панкейк. Генетики разбирают нас и уводят в отдельные кабинеты. Увы, красивому и чистому человеку сегодня пока не везет. Мне достается панкейк по имени Гаспар.
В кабинете у правой стены стоит кушетка, возле нее шкаф безо всяких запретных дверей с сигнализацией, полный оздоровительного инвентаря, слева окно с видом на Хобби Дом, а посередине стол с двумя стульями. Гаспар садится на один из них и жестом приглашает меня сделать то же самое. Потом включает и настраивает экран напротив панкейка, отгораживаясь таким образом от меня. Но преграда условна и прозрачна: я вижу схему всего города – отзеркаленную, и одинаково круглое со всех сторон лицо генетика. Гаспар находит дом под номером 2028/3, приближает его, увеличивает и сквозь стены проникает внутрь, поднимается на пятый этаж и открывает дверь с моим именем. В виртуальной комнате нет замков, которые срабатывают после моего ухода. Впрочем, там и мебели нет. Там только подробная оздоровительная информация за все мои молодые годы.
– Итак, Боб, – говорит Гаспар. – Последнее обследование ты прошел месяц назад.
– Итак, Гаспар, – отзываюсь я.
– Еще тебе удалили четыре зуба мудрости, – читает он. – Кардиограмма в норме. Кровь тоже. Моча… Кал… Хм-м… У тебя иногда бывает расстройство кишечника?
– Я плохо перевариваю кабачки. Особенно кабачковый суп, – подтверждаю я.
– Как ты себя сейчас чувствуешь? Ничего не болит?
Гаспар встает, идет к шкафу с инструментами, освобождает от упаковки шпатель и долго рассматривает мои вполне здоровые миндалины и высунутый язык. И только добившись от меня четкого рвотного рефлекса, успокаивается и принимается за измерение температуры, а после заносит данные в оздоровительный журнал.
– Боб, как часто за последние две недели у тебя возникала эрекция? – и сам тут же подсказывает возможные ответы. – Пять, семь, десять раз?
– Последние две недели она возникала у меня … я бы сказал, что всегда. И везде.
– Очень хорошо! Просто прекрасно! – хвалит мой член Гаспар.
– Да, эрекция – это просто прекрасно, – соглашаюсь я.
– Ты мастурбировал в последние три дня?
– Нет, а можно было? – спрашиваю я.
Гаспар качает головой.
– Нет, но можно и нужно сейчас, – генетик достает из шкафа запакованный контейнер и вручает мне. – Я вернусь через полчаса. На кушетке одноразовые салфетки. Контейнер поставь на стол, я сам отнесу его в лабораторию на контрольное исследование. Постарайся не промахнуться, Боб.
– Постараюсь не огорчить тебя, Гаспар. Я тренировался каждые три дня. На персональной помощнице, – успокаиваю я спину Гаспара и остаюсь один.
Домашние упражнения не прошли даром, и первый раз я сливаюсь, довольно-таки быстро, стоя у окна, глядя на Хобби Дом и представляя голую потную Веронику. Потом жду Гаспара и от нечего делать использую фонендоскоп как микрофон и наушники одновременно. За стеной в соседнем кабинете воодушевленный беседой с Софьей громко окает Джо.
Проходит еще какое-то время, генетик, наверное, забыл про полчаса, и тут я нахожу древнему тонометру из шкафа новое применение. Ух ты! Спустить воздух, а теперь снова накачать, спустить, накачать… Я едва успеваю открыть крышку контейнера, чтобы отправить на исследование вторую порцию будущих Бо́бов. Наконец-то возвращается Гаспар.
– Ого! – удивляется он. – Ну ты даешь, Боб! А еще жалуешься на кабачковый суп, рацион тебе отлично подходит! Вот это объем!
– Просто не хотелось скучать, – честно признаюсь я.
После я жду сотоварища по эякулированию. В первый раз он промазал мимо контейнера. Через десять минут под раскатистое оканье наступает второй финал. Теперь удачный. Джо выходит из кабинета и протягивает мне правую руку, чтобы пожать, мол, какие мы молодцы. Делаю вид, что не замечаю. Не хочу обидеть человека с еще более дурацким именем, чем мое, но я брезгливый. У Джо и до мастурбации были грязные руки. К тому же он тоже правша. Прости, Джо, но нет.
Генетики сообщают дежурным, что забор генетического материала в обоих случаях произошел успешно и нас можно проводить к выходу. Хотя на самом деле забор произошел успешно трижды. Со счетом 2:1 в пользу Боба.
Из-за Джо мы не очень быстро управились, после завтрака прошло часа два. Но до обеда в расписании не назначено ничего, значит, можно просто погулять. Мы – почти бессмертные – выходим из прохладного Оздоровления под теплое солнце, продумывая пеший маршрут до дома, но тут из-за угла выезжает автобус, в котором я успеваю разглядеть испуганные лица контролеров – Сванте и Лоуренса. Я хорошо знаю их, я ведь тоже менял стеклопакеты в дублирующем квартале.
На крики контролеров выбегает, наверное, весь персонал Оздоровления. Становится очень шумно, как на птичьем базаре, на котором подрались чайки с бакланами. Через пару минут из автобуса выносят человека, одетого как мы с Джо, и кладут прямо на асфальт. Я с ужасом замечаю, что вместо головы у него кровавая каша. Джо бежит к ближайшим кустам и блюет. Я узнаю лежащего по нашивке на серой футболке.
– Что случилось? – Гаспар трясет за плечо сидящего на бордюре и громко скулящего Сванте.
– Он упал с седьмого этажа, мы меняли стеклопакеты. Не понимаю, как это произошло, мы ведь были рядом. Мы с Лоуренсом дотащили его до остановки. Но ведь транспорт ходит строго по расписанию! К тому же эти автобусы такие медленные. Я знаю, как быстро задать маршрут, но скорость изменить не смог. Может, мы успели бы довезти его живым?
– Нет, он умер сразу. Автобус тут не причем. Пойдем, и ты, Лоуренс, тоже, вам надо срочно принять двойную дозу «Блокатора стресса», – и Гаспар ведет контролеров внутрь, в оглушительную тишину и ослепительную чистоту, а потом оборачивается и показывает на кровавую слякоть на асфальте. – Да накройте же наконец это!
Я первым выхожу из ступора, снимаю футболку и кладу ее поверх бывшей головы Аарона. Внутричерепная жижа быстро проступает сквозь серую ткань, и вокруг нашивки «Боб» образуется красный круг. Оказывается, люди умирают молодыми не только внутри файла со странным названием на твердотельном накопителе. Утром я сравнил Аарона с Генрикой. Наверное, они были ровесниками.
Потом я вытаскиваю из кустов заблёванного полентой Джо, мы идем к дому и оба ревем. Может быть, я в чем-то и лучше Джо, но плачем мы одинаково горько. Крыша Цветариума сложена плотным бутоном. Конечно, ведь сегодня такой погожий и ясный день, который мог бы стать замечательным. Вот только люпины и бархатцы вместо Аарона польет уже кто-нибудь другой.
В столовой объявляют новость по общей связи. Раньше Наставники использовали ее для предупреждений о быстро надвигающемся шторме. А сейчас Тилль срывающимся голосом рассказывает о бедняге Аароне и просит
всех строго следовать Инструкции, не пренебрегать правилами безопасности, и, главное, не отвлекаться при выполнении сложных работ. Утром Аарон планировал «просто смотреть на океан». Досмотрелся! Дался ему этот океан! Хотя океан – не просто вода, а целая подводная галактика.
В конце печального объявления Тилль желает всем приятного аппетита. Его у меня как раз-таки и нет. Плевать, что дадут на обед. Остальные тоже расстроены, но им везет больше, нежели нам с Джо. Блокаторы блокируют, регуляторы регулируют, корректоры корректируют. В очереди вовсю обсуждают технику безопасности и внимательность, а не то, что Аарон никогда уже не придет в столовую. Бедняга теперь вне очереди.
В туалете сухое сиденье. Я рыдаю в полную силу, пока в дверь не начинают стучать сразу несколько пар рук. Потом, правда, становится легче. Работа и занятия в Библиотеке отвлекают. Вот только в Хобби Доме сегодня я не пою. Не хочется. Просто час сижу молча и смотрю на стену. Пялюсь на штукатурку, хотя можно на Веронику. И такие желанные прежде шестьдесят минут теперь в тягость. Потому что вокруг вышивают и лепят из глины с таким обычным видом, будто ничего и не произошло. Джо пытается то рисовать, то строгать, то выпиливать, но у него все валится из рук. От его суеты уже тошнит. Но я всё понимаю.
Вечером, чтобы не думать об Аароне, я быстренько ставлю баллы сегодняшним самым обычным событиям (кроме смерти Аарона, ее нет в списке персональной помощницы) и прошу Мию открыть второй сверху файл на устаревшей давным-давно версии накопителя памяти. Нет, не выбираю какой именно. Просто первый сверху файл я уже прочитал. Наставники учат нас быть последовательными. Вот и буду таковым.
Кихи. Рожденный на вулкане
Не будь духом твоим поспешен на гнев,
потому что гнев гнездится в сердце глупых…
Эта история случилась на островах, которые выплюнули из раскаленных глоток подводные вулканы. На одном из них родился Кихи. Тогда там не было ни дорог, ни автомобилей, ни телефонов, зато было много лодок и люди знали друг друга. Или, что еще хуже, все были дальними родственниками. Про Кихи островитяне говорили «злой ребенок». Но разве дитя виновато, что отец назвал его Огнем? Где вы видели добрый огонь? Да и разве может быть огонь добрым на острове, который и не остров, в общем-то, а просто заснувший вулкан. Но ведь вулканы не тухнут, а лишь дремлют. Сменится несколько поколений Кихи, и вулкан снова проснется. Или уже проснулся?
В детстве у Кихи было много друзей. И постарше, и помладше. Надружил силой. Огонь запомнил мудрость, которую сказал отец, доедая за сыном бурый рис: «Или ты, или тебя», и всегда бил первым – кто ж захочет, чтобы «тебя». Кихи лупил даже камни, и те передали его кулакам тяжесть и мощь. Но это осталось в прошлом.
В доме, в котором родился Кихи, была книга. Единственная. Старая, в черном кожаном переплете с тисненым золотым крестом. Книгу то ли забыл на берегу заблудший давным-давно на остров пастырь, то ли выменял ее на жемчуг еще у деда Кихи. Она стояла на верхней полке рядом с пустой жестяной банкой и служила основанием для паучьего бунгало. Кихи пару раз листал черную книгу, однако это занятие быстро наскучивало – никаких картинок, сплошная занудная мораль. Вот только не надо преждевременных выводов! Ведь Кихи закончил целых шесть классов. И тогда это было хорошо – шесть-семь. Выпускник Кихи умел быстро писать под диктовку, помнил назубок таблицу умножения и немного таблицу Менделеева, а еще что Земля не совсем плоская, звезды не совсем многоугольные, что нефть есть даже в океане, что природный газ и газы в кишечнике – разные вещи, что током может убить и прочие научности. После окончания школы мать почти задаром отдала учебники соседям, у них было много детей и еще меньше денег.
Зато куда больше Кихи нравилось учиться настоящей жизни: латать сети, чинить отцовскую лодку, кидать гарпун в акул и скатов и приносить на прибрежный рыночек полные корзины рыбы. Которую торговцы увозили на другие острова, чтобы перепродать намного дороже. По вечерам Кихи ел жареную морскую мелочь, приготовленную матерью и честно разделенную на три части, а днем солнце жарило его самого так, что желтокожая наследственность уступила место темной бронзе. Хотя какая может быть наследственность на островах, где смешалось полмира, где даже своей кухни толком нет? Но зато есть гитара, которая поет томным мяукающим голосом, и есть доски, на которых по высоким волнам катались и грациозная Калеа, и простые смертные еще два века назад.
Когда полуночный океан проглатывал пекло и свет, и вылетали полчища кровососов, Кихи спал в гамаке под балдахином из москитной сетки. И приходили сны про то, как он станет самым сильным и уедет на другой остров, а то, бери больше, на материк. Что будет поставлять рыбу в дорогие рестораны, а не ловить сам.
Но сны редко сбываются полностью, чаще наполовину. На материк Кихи не попал. Надо сказать, что и на большом-то острове очутился по чистой неслучайности. Когда Огню минуло четырнадцать, он «передружил» с одним мальчишкой: выбил дурь, а заодно и барабанную перепонку из левого уха. Родители пострадавшего требовали компенсацию в размере десятка кур и цемента – из него планировалось построить фундамент дома, чтобы пережить ураганы, нищету и поневоле не стать хиппи.
– Или куры и цемент, или кормите сами нашего полуглухого сына! – топали ногами потерпевшие. – Ему приходится всё повторять в правое ухо! А в море он вообще ничего не слышит и кричит так, что распугивает мурен. И как теперь инвалиду жениться, а ему ведь скоро пятнадцать? Отдавайте! Или на все есть закон!
Отец Кихи упорствовал. А как же иначе? Или ты, или тебя. Но потом пришел человек в форме – троюродный дядя вымогателей, пришлось откупиться, только теперь еще и от представителя закона. Самой крупной купюрой, спрятанной между ветхим и новым. Погодите с обвинениями в святотатстве! Ведь не между Заветами, а между большой стопкой ветхого барахла и новым отрезом ткани, из которой пока не решили, что лучше пошить: простыни или нарядные рубашки.
Тихо, без суда, прокуроров и адвокатов принесли в жертву барабанной перепонке и десяток несушек, и мешки с фундаментом будущей жизни. Последняя одиннадцатая курица оказалась петухом и стала бульоном, которым Кихи напоследок накормили и отправили на другой, более просторный остров, в самостоятельную жизнь, ибо накануне в сумерках под хлебным деревом названный в честь Огня подкараулил наполовину оглохшего «друга» и отомстил за семейное разорение, сделав абсолютно глухим. Не нужно ходить в сумерках под хлебным деревом – вот еще одна райская мудрость, пользуйтесь и не благодарите.
В новую жизнь Кихи взял куриные крылья, смену белья, а также кулаки и остатки родительского состояния в размере одного беззаботного месяца жизни на большом острове. Первое что он сделал – купил рубашку с пальмами, как у туристов. Почему бы и нет, если тебе целых четырнадцать лет! Молодость пролетит быстро, в пятнадцать у многих уже есть дети, когда еще будет время на глупости? А потом пришлось тяжко работать.
Рыбу Кихи ловил и продавал одновременно. Не совсем как во снах. Но дело все же было именно на рынке. Напарник, стоящий полжизни в позе краба, сортировал рыбин на больших и средних, на маленьких и совсем мелюзгу. И когда попадались белые лисицы, стремительные парусники, синие тунцы, длинноносые марлины, черноперые акулы, яркие попугаи или хуму-хуму-нуку-нуку-апуах, человек-краб кидал их в хваткие руки человека-огня. И Кихи ловил, вот такая рыночная рыбалка. Огонь ловко отрубал лисьи головы и попугайские хвосты, вырезал у тунцов мертвые глаза, вырывал печень у уже безопасных акул, очищал трюмы навсегда застывших парусников от кишок. После, взвесив товар на врущих весах и используя школьную арифметику, обсчитывал еще незагоревших людей с пальмовым раем на рубашках, торговался с поварами местных чистеньких ресторанчиков, и, распродав все, вместе с ракообразным напарником в грязной забегаловке хлебал суп из алюминиевой миски, которую невозможно разбить. Вот такое райское благолепие: выручку сдай хозяину, отмой прилавок от рыбной расчлененки, потом радуйся и ешь варево из лисьих голов, из попугайских хвостов, из грошовых плавников дорогущих гадов, а после дрыхни в комнатке с видом на рынок, в обнимку с мерзким, сладковатым, отравленным солнцем запахом протухших деликатесов. Спи сладко-пресладко в раю на кокосовой шелухе, обернутой мешковиной, спи крепко под шуршание крыс в черном заплесневелом углу, под треск раздавленных вонючих клопов и крабий храп. То ли от укусов постельных насекомых, то ли от однообразия супов стоимостью меньше чашечки крепкого кофе, а то ли просто так, но через год существования в такой райской преисподней у Кихи начался нестерпимый зуд в кулаках.
