Kitabı oku: «Охота на крылатого льва», sayfa 3
Когда добрались до четвертого этажа, один из «мальчиков» распахнул перед запыхавшейся Викой дверь.
– Бенвенута!
Цветы на подоконнике, полосатый диван, на столе газета… В кухне приветственно затрясся холодильник. За распахнутыми створками – руку протяни и, кажется, дотянешься – каменная стена соседнего дома.
Она высунулась из окна. Ого, внизу канал! Возле узенькой пристани торчали три гондольера: один курил, двое других болтали, развалившись в креслах. Вика решила, что у них здесь что-то вроде парковки.
У порога деликатно откашлялись. Синьор Раньери со своей неизменной палкой!
– Пьетро, Даниэле, попрощайтесь с нашей гостьей.
Буркнув поочередно «аддио», сыновья Доменико исчезли.
– Располагайтесь, синьора. Вечером лучше закрывать окно, с канала дует сильный ветер. Внизу всегда собираются лодочники, если они будут вам мешать своими воплями – только скажите. Я живу на третьем этаже, дверь напротив.
Доменико стоял, скособочившись, перенеся вес тела на здоровую ногу. Вика поспешно предложила ему присесть, но тот с улыбкой отказался.
– В кафе много дел. Если завтра решите пойти на выставку, советую встать пораньше. К обеду там будет толпа.
– На выставку?
– Перстень Паскуале Чиконья. Разве вы не слыхали? Сегодня был первый день, но слишком много народу, слишком! Если вы читаете по-итальянски, можете посмотреть здесь, – старик кивнул на газету, лежащую на столе. – Я сам собираюсь пойти ближе к обеду. Всего хорошего!
– Постойте, синьор Раньери! А кто был этот… Паскуале?
Хозяин кофейни усмехнулся:
– Субдоля! Гранде субдоля!
Едва дверь за ним закрылась, Вика полезла в словарь. Она совершенно не помнила, кто такой «субдоля».
Оказалось – хитрец. Великий хитрец, значит, был товарищ Паскуале.
Разбирать вещи, наспех побросанные в чемодан, не хотелось. Идти на прогулку тоже. Взяв газету, Вика на второй странице обнаружила большую статью: «Возвращение реликвии». Она придвинула к себе словарь и уселась поудобнее.
Выяснилось, что Паскуале Чиконья был дожем Венеции в конце шестнадцатого века, а стал он им, когда ему было семьдесят шесть. Несмотря на почтенный возраст, Паскуале был ясен умом и тверд в решениях. В Венеции существовала традиция: когда новый дож заступал на пост, он разбрасывал в толпу золотые монеты. Чиконья заявил, что это слишком расточительно для казны и заменил дукаты серебром.
Экономный Паскуале правил семь лет. Это при нем знаменитый мост Риальто, бывший тогда деревянным, перестроили в каменный. По слухам, дож потратил часть собственных денег на строительство, за что и был особо любим венецианцами.
Заинтересовавшись, Вика полезла в Интернет.
Синьор Чиконья оказался яркой и самобытной фигурой. Покровительствовал ученым и людям искусства, успешно интриговал и при этом неуклонно пополнял казну Венеции.
Но больше всего Вике пришлась по душе идея Паскуале с перстнем.
С двенадцатого века, читала она, в Венеции существует традиция обручения города с морем. Весной, в день Вознесения, дож появлялся на пристани в великолепной пурпурной мантии и спускался в огромную позолоченную галеру, Бучинторо. Под колокольный звон и крики толпы галера отплывала в окружении гондол и барок, украшенных со всевозможной роскошью.
Город, судьба которого зависела от моря, представал перед ним в своем самом нарядном обличье.
У входа в канал Порто сан-Николо ди Лидо галера останавливалась. Патриарх кропил поверхность моря святой водой, а затем наступала очередь дожа. «Мы обручаемся с тобой, о море, чтобы вечно владеть тобой!» – объявлял он и бросал в лагуну золотое кольцо.
Этот ритуал был освящен столетиями и никогда не прерывался.
Пока дожем не стал Паскуале Чиконья.
Собственно говоря, хитрый старик формально не нарушил традицию. Как и его предшественники, он спустился в галеру, доплыл до канала и, сняв с пальца великолепный перстень с яблочно-зеленым халцедоном, бросил его в воду.
История умалчивала о том, сам ли дож догадался привязать нить к перстню или ему подсказали. Вика, кратко ознакомившись с биографией любимца венецианцев, решила, что это, без сомнения, была затея самого Паскуале. «Великий хитрец» не считал нужным разбрасываться ценными кольцами.
В эту затею было посвящено лишь несколько приближенных к дожу людей. Проведя церемонию, Паскуале дал знак, и огромная гондола двинулась к берегу, а за ней и вся свита. Никто не обратил внимания на то, что на месте церемонии осталась маленькая лодчонка. В ней сидел доверенный человек, которому Паскуале незаметно передал кончик нити.
Благодаря этому человеку, скромному аббату Педро Россини, оставившему зашифрованные воспоминания, потомкам и стала известна загадочная история. Потому что когда Россини вытащил мокрую нить, на конце ее болталась ракушка.
Перстень пропал бесследно.
Старый дож пришел в ярость. Его перехитрили! Лишь три человека знали о том, что он собирается поднять перстень из водных глубин. В то, что морской царь решил показать ему, кто в действительности владеет и будет владеть всеми богатствами Венеции, трезвомыслящий Паскуале не верил.
Дож предпринял расследование, но ничего не добился. Один из троих посвященных был слуга, неотлучно находившийся при нем последние двадцать лет, второй – аббат, третий – его собственный брат, один из самых состоятельных людей города. Кто из них вор?
«Аббат!» – хором сказали исследователи много лет спустя.
Слуга долгие годы доказывал свою верность и неподкупность. Брат дожа был богат – к чему ему перстень? И только скромный Педро Россини, помогавший Паскуале приводить в порядок его библиотеку, был не так прост, как хотел казаться.
Об этом стало известно, когда при раскопках архивов старого монастыря обнаружились его мемуары. Их нашли и расшифровали во второй половине двадцатого века. Из воспоминаний аббата следовало, что он был соглядатаем при доже, ставленником венецианской знати, озабоченной ростом популярности старого лиса среди народа. Столько лет власть дожей ограничивали, отбирали одно право за другим, опасаясь узурпации власти, – и вдруг должность занимает Паскуале, всеобщий любимец! Толпа при каждом появлении старика взрывалась приветственными криками.
Чиконья не догадывался, что скромный аббат шпионит за ним. Как трудолюбивая пчела, несущая в улей пыльцу, аббат доносил каждое слово старика до его врагов.
Но истории с перстнем Чиконья не простил. Он рассудил, что никто другой не мог украсть кольцо. Никаких доказательств у дожа не было, и аббата просто изгнали из дворца.
Остаток жизни он провел в бедности, живя при монастыре – том самом, где позже найдут его мемуары. Весь смысл существования Россини свелся к тому, чтобы записать свои воспоминания. Аббат потратил на это шесть лет. Закончив же, умер практически в нищете.
Если перстень был у него, отчего Россини его не продал?
Отчего до конца жизни доказывал свою невиновность?
Во всем случившемся имелось еще кое-что необъяснимое.
Паскуале Чиконья бросил перстень в воду на глазах сотен человек. Кольцо видели все. Оно упало в море, в этом не было никаких сомнений.
Когда же его подменили? И кто?
«Похоже, все-таки аббат, – решила Вика, дочитав до этого места. – Только у него была возможность привязать ракушку к нити, пока он находился в лодке».
Она отложила словарь и стала разбираться дальше.
После расшифровки архивов десятки людей, увлеченных загадкой, бросились искать перстень. Предполагали, что, если вор перепродал украшение, оно неминуемо должно было появиться вновь. Искали по картинам, по описаниям драгоценностей. «Яблочно-зеленый халцедон овальной формы в окружении крупных розовых жемчужин, числом восемь, – гласило описание. – На внутренней стороне клеймо мастера в виде крылатого льва». Энтузиасты перерыли все парадные портреты той эпохи, рассматривая украшения на пальцах дам и мужчин. Перстень стоил целое состояние!
Но и тут всех ждало разочарование. Очевидно, вор решил не рисковать и продал отдельно халцедон, отдельно жемчужины.
Расследование постепенно затихло. Все признали, что восстановить правду за давностью лет немыслимо, и шумиха, поднявшаяся после расшифровки записей Россини, мало-помалу сошла на нет.
А через двадцать восемь лет после обнаружения мемуаров аббата грянул гром среди ясного неба.
Перстень нашелся.
Помогла в этом, как ни странно, старинная лодка.
Парадная галера дожа, Бучинторо, хранилась в музее истории военно-морского флота в Венеции. Вернее, не сама галера, а ее копия. «Золотых кораблей» существовало несколько, и последний был разобран в тысяча восемьсот двадцать четвертом году.
Однако копия была собрана в том числе из тех деталей, которые по чистой случайности уцелели после разрушения последнего экземпляра. По словам сотрудников музея, выставочный образец на двадцать процентов состоял из «настоящего» Бучинторо.
Ночью две тысячи двенадцатого года сторож музея услышал в одном из залов какой-то треск. Он бросился туда, но вместо грабителей увидел, к своему изумлению, как праздничное судно рассыпается на его глазах. Отвалились весла, рухнула и сломалась мачта, с жутким треском обрушился крылатый золотой лев, украшавший нос галеры. Позже выяснилось, что жучки-древоточцы буквально выели несчастный корабль изнутри. Осталась одна оболочка, хрупкая, как скорлупа, которая и развалилась на глазах обомлевшего сторожа.
Старик успел отскочить, когда доска с барельефом – та самая, оставшаяся от настоящего корабля, – упала ему под ноги. Дерево разлетелось, и сторож, на минуту переставший отличать реальность от иллюзии, увидел в выемке тусклый металл, в котором зеленел яркий, как мох, камень.
Это и был перстень Паскуале Чиконья.
После дружного ликования настало время для новых вопросов. Каким образом перстень оказался спрятан в галере, если это было не то же самое судно, на котором плавал Чиконья? Ответ на эту загадку был вскоре найден. Когда ученые исследовали доску с тайником, выяснилось, что ей значительно больше лет, чем предполагалось. Очевидно, она перекочевала с борта лодки старого дожа на свою преемницу. Таким образом, барельеф добрался до нашего времени целым и более-менее невредимым.
Но кто спрятал кольцо в галере? Ответ на этот вопрос не был известен никому.
Как только подлинность перстня была подтверждена, народ пожелал увидеть сокровище, вокруг которого ходило столько легенд. Для выставки была выбрана церковь Святого Гаэтано. Но за два дня до предполагаемого события с ее сводов вдруг посыпалась штукатурка. В срочном порядке демонстрацию украшения перенесли в выставочный центр.
Вика сверилась с картой: до центра оказалось недалеко, во всяком случае, на первый взгляд. Она уже успела почувствовать, что этот город ненавидит карты и при каждом удобном случае водит путника кругами.
«Ничего, доберусь!»
Глава 4
1
Если бы не помощь древней старушки, сжалившейся над бестолковой туристкой, Вика ни за что не попала бы на выставку. Она заплутала в одинаковых улочках, причем карта уверяла, что за углом вот-вот покажется нужный дом. Но тот как сквозь брусчатку провалился. В конце концов, узрев крохотную старушку с черной собачонкой на поводке и признав в ней местную, Вика бросилась к ней.
Старушка, лукаво усмехнувшись, взяла ее за руку, свернула в какую-то подворотню (Вика могла бы поклясться, что пять минут назад на этом месте была стена!), и через двадцать шагов они вынырнули напротив желтого здания без окон.
– Тысяча благодарностей, синьора!
Собачка тявкнула, старушка подмигнула, и обе растворились в кривых закоулках.
Вика выстояла небольшую очередь в кассу и мысленно сказала спасибо синьору Раньери: людей в этот утренний час и впрямь было немного. Десять минут спустя она уже входила в небольшой зал со сводчатым потолком. Справа экскурсовод вела за собой стайку туристов, монотонно бормоча на немецком. Слева семейная пара, недовольная тем, что их заставили сдать рюкзаки в камеру хранения, шепотом ругалась по-английски.
Вика поскорее миновала их и замедлила шаг.
В центре зала на высоком постаменте стоял ярко освещенный стеклянный куб. По обеим сторонам от него высились два охранника. Взгляд одного из них цепко скользнул по Викиному лицу. Ощущение было неприятное. Словно муха проползла по коже и улетела, а легкий зуд от ее лапок остался.
«Ему по должности положено», – успокоила себя Вика. Охранник напомнил ей кого-то, но приглядываться она постеснялась.
К тому же здесь имелось кое-что намного более интересное!
Перстень Паскуале Чиконья.
Придвинувшись вплотную к кубу, Вика уставилась на него во все глаза.
Фотографии не передавали его размера. Больше всего перстень оказался похож на небольшое зеркало, поднесенное к водам венецианского канала. Зелень халцедона была глубока и таинственна, а крупные розовые жемчужины, обрамлявшие камень, словно придавали ему свечения.
На месте дожа Вика тоже не спешила бы расстаться с таким украшением.
Семейная пара, скандалившая из-за рюкзаков, оттеснила Вику в сторону. Женщина застыла перед витриной, восхищенно бормоча ругательства себе под нос. Мужчина крутился вокруг и пытался сфотографировать перстень на камеру телефона.
– Ноу фото, – предупредил охранник.
Недовольно ворча, турист отступил.
Вика не стала толкаться. Отойдя, она остановилась возле пояснительной таблички. Новых сведений из истории перстня почерпнуть не удалось, но зато ей впервые попалась на глаза информация о его стоимости.
На английском, итальянском и немецком языках табличка извещала, что примерная оценка экспертов – полтора миллиона евро.
Полтора миллиона евро! Вика попыталась перевести эту сумму сначала в рубли, а потом в квартиры. Лютое количество нулей ошеломило ее. Выходило, что, будь Вика обладательницей перстня, она могла бы купить весь Московский Кремль и еще чуть-чуть осталось бы на кусок Тверской.
Вика хмыкнула и пересчитала еще раз.
Теперь получилось, что в перстне укладываются четыре их квартиры.
«Вот это ближе к реальности. А то – Кремль, Кремль… Размахнулась».
Вика взглянула на перстень с некоторым даже пренебрежением. Четыре средненьких квартирки в довольно паршивом районе! Подумаешь!
«Восемьдесят лет ипотеки в общей сложности», – бесстрастно сообщил внутренний голос.
Вика сглотнула.
«А если только с твоей зарплаты, то сто шестьдесят», – добил голос.
Вика помрачнела. «Стыдно! Стыдно думать о таких приземленных вещах, когда рядом многовековая реликвия».
Она снова попыталась подойти к стеклу, но теперь куб прочно был окружен немцами во главе с экскурсоводом. Они ахали, качали головами и цокали языками. Один, пожилой и толстый, крутил головой по сторонам и на что-то указывал своей спутнице.
Вика проследила взглядом за его рукой. Камеры! Змеиные их головки торчали из всех углов.
Она еще немного побродила по залу, ожидая, пока рассосется толпа. Мысли об ипотеке отчего-то испортили ей настроение.
Наконец возле куба образовался небольшой просвет. Вика торопливо протиснулась и стала глядеть изо всех сил, стараясь напоследок сохранить в памяти перстень дожа. Они ей нравились – и перстень, и дож. И еще, как ни неловко было в этом признаваться, ей нравился плут, который стащил кольцо. Перехитрить самого «гранде субдоля» – в этом был размах!
«Жаль, что мы никогда не узнаем, как он это проделал».
Сейчас, когда она стояла, плотно стиснутая людьми, перстень отчего-то потерял часть волшебства. Халцедон больше не завораживал игрой глубины. Жемчужины выглядели как розовые бусины из детской заколки. Вика вздохнула, отодвинулась от англичанки, толкавшей ее сумку, и выбралась из скопища зевак.
Она пересекла зал, миновала, зачем-то подняв руки, металлическую рамку, дошла до выхода. Ее беспечному туристическому существованию было отведено не больше минуты, но Вика об этом не знала. Голова была занята мыслями, в которых фигурировали обед на набережной, великолепный Тинторетто в одной церквушке неподалеку, чашечка кофе возле Риальто, а также лавочка с украшениями в переулке за часами (и не забыть забежать в аптеку за пластырем: похоже, она натерла пятку!).
Стеклянные двери разъехались перед ней, сверкнув на солнце и на миг ослепив. А в следующую секунду сумку дернули из Викиных рук.
Рывок был сильный. Но Вика выросла не в расслабленной Европе, а в России, где навык удержания родной сумки является одним из базовых для каждой женщины, хотя бы раз в неделю покидающей стены дома.
Вика пять лет подряд ездила по Сокольнической ветке, дважды в день совершая переход с «Библиотеки имени Ленина» на «Боровицкую» и обратно. Она не выпустила бы сумку из рук, даже если б на другом конце болталась собака Баскервилей.
А до страшного чудовища грабителю было далеко. Мелкий тщедушный шкет, злобно оскалившись, тянул на себя Викин баул. В трех шагах от выставочного центра, среди шумной толпы, не боясь ни туристов, ни полицейских.
Если Вика и опешила в первую секунду, то во вторую злость вытеснила в ней растерянность.
А в третью в дело вступили навыки выживания, приобретенные в российском мегаполисе.
Она подалась навстречу грабителю, а когда тот потерял равновесие, от души лягнула поганца. Удар пришелся в голень. Грабитель взвыл, и тогда Вика изо всех сил дернула сумку на себя.
Парень выпустил несостоявшийся трофей и чуть не повалился на спину. Извернувшись, как кошка, он едва коснулся брусчатки ладонью, вскочил и бросился бежать, заметно прихрамывая на правую ногу.
Вика проводила его воинственным взглядом. В ней даже зародилась мысль, не броситься ли следом. «А что? Догнать, избить сумкой…»
«Отобрать деньги, часы и проездной на вапоретто», – закончил внутренний голос, возвращая трезвый взгляд на вещи.
Вика усмехнулась. Хороша она была бы, рванув за местным воришкой в лабиринт венецианских улиц.
Она отошла в сторону, переводя дух. Кажется, никто вокруг даже не обратил внимания на эту молниеносную стычку. Так, теперь проверить, все ли на месте…
Вжикнув молнией, Вика склонилась над богатым сумкиным содержимым. Паспорт, расческа, кошелек, билет на выставку (надо бы выкинуть!), русско-итальянский словарь, телефон, блеск для губ…
И перстень дожа Паскуале Чиконья.
Несколько секунд Вика оторопело смотрела на него, а затем в глазах у нее внезапно потемнело. Она зажмурилась.
«Этого не может быть».
Но когда она разомкнула веки, перстень никуда не исчез. Он лежал на дне ее сумки между блеском и телефоном, огромный, зеленый, тускло сияющий золотым, и жемчужины больше не походили на бусины из детской заколки.
У Вики перехватило дыхание. Она очень медленно и осторожно просунула ладонь в сумку и пощупала перстень. У нее оставалась слабая надежда, что пальцы пройдут сквозь хризолит, что это всего лишь иллюзия, солнечный удар, наваждение…
Перстень был тверд и холоден, как речной камень.
Он был настоящий.
Все мысли и чувства Вики куда-то испарились, вытесненные столкновением двух взаимоисключающих фактов. Перстень не мог оказаться в ее сумке. Перстень был в ней.
2
И тут завыла сирена.
Пронзительный звук воткнулся в беззаботную туристическую разноголосицу, точно сверло. Виу, виу! – надрывалась сирена. Кое-кто на площади в ужасе поднял голову к небу, словно ожидая атаки бомбардировщиков.
Толпе, еще миг назад неторопливой и расслабленной, будто сделали инъекцию страха. Люди побежали во все стороны сразу, сталкиваясь, как молекулы в броуновском движении. Больше всего это походило на ускоренную перемотку.
Хлопнула дверь, раздался топот, крики, заплакал ребенок, и вдруг совсем рядом оглушительно залаяла собака.
Оцепеневшую Вику этот лай привел в себя.
Площадь, люди, крики, сирена – все обрушилось на нее с разных сторон. Ступор сменился отчаянным страхом. Ее схватят, и она никогда не докажет, что не имеет отношения к краже.
«Полтора миллиона евро! Я буду сидеть в тюрьме до конца своих дней!»
На дальнем конце площади замелькала синяя форма. Карабинеры! Двое! Еще двое выскочили из дверей, рядом с которыми стояла Вика, их крики вплелись в какофонию улицы.
Панический страх ошпарил ее. Страх заставил сорваться с места, сжимая в руке сумку. Страх гнал ее прочь от места преступления, заглушал голос здравого смысла. «Беги, беги! прячься от них! затаись! они тебе не поверят! ты должна спрятаться! только это тебя спасет!»
Вика мчалась со всех ног. Пробегая по мосту над каналом, она на несколько секунд задержалась. Сумка с перстнем жгла ладони. Сбросить ее? Но владелицу отыщут по содержимому! «Паспорт! Господи, зачем я потащила с собой паспорт?!»
Замерев на мосту, она в полной мере ощутила себя преступницей. «Избавься от перстня! – надрывался внутренний голос. – Брось его в воду, скорее!»
Но сзади оглушительно засвистели, и Вика снова бросилась бежать.
Не соображая, что делает, она влетела в какой-то магазинчик и чуть не закричала от ужаса. Со всех стен на нее таращились слепыми прорезями разноцветные лица. Она не сразу поняла, что это венецианские маски. Изумленный продавец, собственное бледное отражение в зеркале, пышные фиолетовые перья – все это бросилось ей в глаза прежде, чем она успела выскочить обратно. Но в голове застрял единственный образ: черная жуткая маска средневекового лекаря с длинным клювом.
Она металась среди улиц, как крыса в лабиринте. «Выкинуть, выкинуть улику!» – билось в голове. На кольце останутся ее отпечатки. «Платок! Стереть следы!»
Но стоило Вике остановиться, как из-за угла донесся громкий топот. Вздрогнув, она метнулась в сторону, ударилась плечом об угол дома и чуть не выронила сумку.
Топот приближался. Теперь не оставалось сомнений, что карабинеры совсем рядом.
Переулок был совершенно безлюден. Вика затравленно огляделась, пытаясь найти хотя бы подобие укрытия. Пусть зазор между домами, пусть мусорный бак! Она втиснется в щель, как ящерица, закопается в объедках, как крыса! Все, что угодно, лишь бы спастись!
Но дома мрачно смыкали ряды, и даже ставни были наглухо закрыты.
Шаги прозвучали близко, словно невидимые карабинеры уже вынырнули из-за угла. Вика, дрожа, вжалась в стену – и вдруг напротив себя увидела приоткрытую дверь. Выкрашенная в один цвет со стеной, затененная высоким соседним домом, она до последнего не бросалась в глаза.
Врата рая не показались бы такими заманчивыми грешнику, отбывшему в аду пару-тройку веков. В следующий миг Вика уже тянула на себя железное кольцо.
Изнутри дохнуло холодом и тишиной. Скользнув в помещение, она с бьющимся сердцем закрыла дверь, молясь, чтобы полицейские ничего не заметили.
Скрип, негромкое бряцанье засова – и беглянка оказалась отсечена от мира.
Обернувшись, Вика поняла, что в каком-то смысле так оно и есть. Потому что ее временный приют был не чем иным, как церковью.
На первый взгляд помещение выглядело совершенно безлюдным. Вика с содроганием ждала, не появится ли священник, но безмолвия не нарушало ничего, кроме ее собственного учащенного дыхания. Сквозь узкие витражи падал солнечный свет, расплываясь на каменном полу золотыми и розовыми кляксами. Картина на стене изображала вознесение Марии.
Вика перевела дух и, беззвучно ступая, двинулась к длинным пустым рядам сидений.
Она не села, а упала на жесткую скамейку и сразу же заглянула в сумку. В полумраке перстня не было видно, и надежда всколыхнулась в Вике с отчаянной силой. Неужели это была игра воображения? Может быть, она простудилась, и под воздействием высокой температуры пригрезилось бог знает…
Пальцы наткнулись на твердый холодный предмет. Вика чуть не взвыла от разочарования. Никаких болезней и галлюцинаций. Перстень дожа по-прежнему лежал в сумке, зеленый, как яблоко, сорванное Евой.
«О том, как он попал ко мне, я подумаю потом. А сейчас нужно от него избавиться!»
Вика осторожно вытащила украшение. Да, это перстень дожа, без всяких сомнений – вон и клеймо на внутренней стороне: фигурка крылатого льва и рядом какие-то плохо читаемые значки. Господи, как дрожат руки! Она торопливо принялась обтирать перстень со всех сторон подолом юбки и чуть не выронила его, когда ей почудилось, что дверь скрипнула.
Покончив с уничтожением отпечатков, Вика достала из кармана носовой платок, завернула в него перстень и встала, оглядываясь. Узелок так тянул руку, словно там было не кольцо, а по меньшей мере кирпич.
С распятий на каменных стенах укоризненно смотрел Христос. Даже у Девы Марии на картине было такое выражение лица, словно Вика стащила у нее фамильную ценность.
Женщина медленно двинулась вдоль стены, ища взглядом подходящий тайник. Картина, распятие, еще одно распятие… Стоп!
Она замерла перед огромным, от пола до потолка мраморным барельефом. Это было «Положение во гроб», копирующее картину Караваджо. Однако неизвестный скульптор добавил кое-что от себя. В правом нижнем углу барельефа возлежал вылепленный в мельчайших деталях венецианский крылатый лев и смотрел на скорбящих с тем интересом, который кошки проявляют ко всякого рода суете. Мощной лапой лев прижимал опрокинутую чашу.
Без сомнения, чаша что-то символизировала. Но для Вики было куда важнее, что скульптор, верный натуре, изваял в ней настоящее углубление.
Заметила она это случайно, когда свет из окна на минуту сделал тени четче. Волнуясь, женщина подошла вплотную и ощупала деталь барельефа. В чаше легко помещался ее кулак. Не раздумывая, Вика протолкнула внутрь свой платок с завернутым в него перстнем и быстро отошла назад. Если бы кто-нибудь и появился в церкви, то увидел бы обычную туристку, любующуюся достопримечательностями.
Венецианский лев теперь косился хитро, словно намекая на общую тайну. Походив мимо барельефа влево-право, Вика убедилась, что нет такой точки, с которой содержимое чаши бросалось бы в глаза. Взгляд ее упал на стопку брошюр, забытых на скамейке. «Церковь Святого Пантелеймона», – прочитала Вика заголовок.
«Святой Пантелеймон, пусть помощник священника окажется нерадивым! – взмолилась она. – Не дай ему часто протирать пыль! Да хранит большой лев своего маленького крылатого собрата».
Из бокового нефа донеслись приглушенные голоса. Не дожидаясь свидетелей, Вика схватила сумку и быстро пошла к выходу. Напоследок она не удержалась и обернулась.
Удивительные все-таки вещи творил свет с пространством барельефа. Теперь ей почудилось, что крылатый лев прижимает чашу не к земле, а к себе, словно заявляя: «Мое!»
И при этом на морде его определенно играла насмешливая ухмылка.
3
До дома синьора Раньери Вика добралась с поразившей ее саму легкостью, словно ее вело какое-то чутье. Не доходя одного квартала, она заметила в тупике маленький магазин с одеждой. Даже на манекенах, стоявших в призывных позах у входа, вещи выглядели весьма затрапезно. Должно быть, поэтому покупателей внутри и не наблюдалось. Сонная толстая продавщица ютилась на табуретке, глазея в орущий телевизор.
Поколебавшись, Вика зашла, стараясь не привлекать к себе внимания.
Продавщица даже не повернула головы.
Вика схватила с вешалки первую попавшуюся кофту и нырнула в примерочную. Собственное отражение заставило ее вздрогнуть. Из зеркала на нее смотрела всклокоченная женщина с безумным взором. Лохматый подол юбки (когда она успела порвать ее?), рубашка в пятнах пота, рукав перепачкан (где? как?). На лбу у женщины не хватало лишь надписи: «Я украла перстень Паскуале Чиконья».
Когда Вика входила в магазин, она хотела лишь здраво оценить свой внешний вид. Но теперь ее планы поменялись. Так ходить по городу нельзя. Удивительно, что ее до сих пор не задержали!
Десять минут спустя она покинула магазин, оставив сонной продавщице почти всю наличность. На ней болтались льняные брюки и длинная рубашка фасона «хламида». Взлохмаченные волосы были спрятаны под кепку, а рыжая юбка и зеленая блузка безжалостно утрамбованы в сумку. Заодно выяснилось, что любимые Викины стеклянные бусы, похожие на елочное украшение, пропали бесследно.
Пытаясь вспомнить, где она могла потерять их, Вика дошла до дома. Встречные не обращали на нее никакого внимания, из чего она сделала вывод, что маскировка оказалась неплохой.
Теперь подняться в квартиру, собрать вещи – и скорее в аэропорт! Она улетит первым же рейсом!
Но на мосту через канал Вика замедлила шаг.
Она сама не понимала, что смущает ее. Никакими карабинерами и не пахло. Из булочной выходила женщина, прижимая к груди длинный, как весло, багет. Прохожие шли по своим делам. Над каналом, перекинутые через веревку, развевались две простыни в голубой цветочек, и этот уголок Венеции казался тихим и безмятежным.
Но Вика отчего-то продолжала стоять на мосту.
Тихим и безмятежным… Тихим и безмятежным…
Вот оно!
Он был слишком тихим и безмятежным!
«Внизу всегда собираются лодочники», – сказал Доменико Раньери. Но сейчас канал был совершенно пуст. Никого: ни развеселых болтунов, ни курильщика в соломенной шляпе, ни пришвартованных у причала гондол.
Безусловно, этому имелось здравое объяснение. Очевидно, гондольерам подвернулись клиенты, и итальянцы не захотели упускать свою выгоду. Кто будет бить баклуши, когда косяком идет щедрый турист!
Но Вика отчего-то попятилась, сошла с моста и завернула за угол ближайшего дома. В тесном переулке остро пахну́ло кошками и мочой, под ногами зашуршали грязные обертки. Вика задержала дыхание. Она сама не знала, чего ждет. Но то же чутье, которое вывело ее через самые запутанные улочки к нужному дому, сейчас заставляло ее оставаться на месте.
Вика дождалась компании туристов, медленно бредущих по брусчатке и фотографирующих все подряд, и, когда они миновали ее, высунулась наружу, прикрытая их спинами.
И успела заметить в своем окне тень за шторами.
В квартире ее ждали.
Возможно, это был сам хозяин, решивший полить цветы в ее отсутствие или починить сломавшийся холодильник. Но Вика не собиралась этого выяснять. Она выскользнула из вонючего переулка и быстро пошла прочь, вжимая голову в плечи. Даже когда она свернула, ей долго еще казалось, будто чей-то взгляд буравит спину.
Вика удалялась все дальше и дальше, изредка оглядываясь, пока не убедилась, что за ней нет ни слежки, ни погони. Тогда она забрела в какую-то дешевую тратторию, спряталась в дальний угол и, в ответ на вопросительный взгляд официанта, ткнула в первый попавшийся пункт меню. Судя по тому, что принес официант, она заказала сушеные кроличьи уши. Есть это было невозможно, но у Вики и не было аппетита. Машинально прихлебывая кофе, она пыталась обдумать положение, в котором оказалась.
Перстень как-то оказался в ее сумке.
Теперь он спрятан в тайнике.
В квартире ее ждут.
У Вики не было никаких идей о том, кто это может быть, но в одном она была уверена наверняка: встречаться с этими людьми у нее нет ни малейшего желания.
Мысли ворочались в голове тяжело, как ложка в загустевшей каше. Вика взглянула на часы и изумилась, увидев, что они показывают половину первого. Ей казалось, она вошла в здание выставочного центра много часов назад! Черт бы побрал этот камень, и выставку, и Паскуале Чиконья, и того, кто стащил у него проклятый халцедон.
