Kitabı oku: «Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз», sayfa 5
13
Как только Лариса вышла из дома, Кранчевский кинулся целовать Машу.
– Погоди, погоди, коварный. Не успели ребята из дома уехать, ты тут как тут, хозяйку дачи заманил? – шутливо уворачивалась она.
– Ничего я не манил, это она к Вовке приехала… Ну, то есть не к Вовке, так как он уехал, а проводить. Только хотела утром, а получилось сейчас, – Виктор ловил губы невесты, но натыкался на щёки, лоб, подбородок. Сбивчивые объяснения Маша даже не слушала, зная наверняка, что он любит только её. В дверь стеклянной кухни, предупреждая, постучали.
– Ребята, а к вам ещё один гость, – в глазах Королёвой блестели хитрые искорки интриги.
Виктор перевёл растерянный взгляд на невесту:
– Я никого не жду. Кто там?
Лариса пожала плечами:
– Не знаю. Какой-то странный молодой человек. Остался у ворот, дожидаться Кранчевского лично, – она скопировала голос пришельца.
– Странно, – Виктор почесал затылок, – кто бы это мог быть?
– А имя своё этот странный человек назвал? – Маша схватила жениха, готового выйти, за руку; недавно в Подмосковье объявился маньяк. Он нападал на девушек, насиловал, убивал. Виктор был, конечно, не девушкой, но кто знает?
– Назвал – Миха, —безразлично ответила Лариса.
Маша прижала руку ещё сильнее:
– Миха?
– Миха? – Кранчевский сморщил лоб, но уже через мгновение засиял: – Ах, ну да! Миха! Маша, наш пятый жилец Миха. Его Юрок откуда-то выцарапал. Первокурсник.
– Вот именно выцарапал, это определение подходит вашему Михе больше всего. Видок у него, я вам скажу, не самый приветливый, – поделилась Лариса впечатлением. И хотя оно настораживало, Виктор вышел из кухни.
Через пару минут он втащил в дом чемодан, разговаривая с тем, кто стоял на веранде, не показываясь:
– Это тебе повезло, Миха, что я был дома. А то мог бы всю ночь замок целовать. Я же тебя только завтра ждал. Что же ты не предупредил?
С веранды донеслось мычание, похожее на оправдание, потом шум задетого кресла. Шумкин, осматриваясь, врезался в него. На улице резко опустились сумерки, как это бывает в начале осени: вот кажется, что солнце светит всё ещё ярко, и день не хочет заканчиваться, и вдруг, стоит только макушкам елей поглотить светящийся диск, небо мгновенно сереет, и воздух становится непрозрачным и прохладным. С улицы через открытую дверь потянуло сыростью. Маша поёжилась и глазами указала Виктору на гостя. После повторного предложения войти Миша протиснул в дверь сначала большой рюкзак, такой, какой берут в походы туристы, потом ввалился сам. Приветствие юноши было сухим, а взгляд безразличным. На девушек смотрели красные глаза на мясистом лице, побитом рытвинами от прыщей.
– Лариса, пожалуйста, не уходи, – шепнула Маша, пока Кранчевский повёл Шумкина в его комнату. – Не представляю, как этот Миха вольётся в наш весёлый коллектив, – проговорила она. Лариса, сев на лавку за длинный дубовый стол, согласно кивала.
Пока ребят не было, девушки достали из шкафов тарелки и вилки, и Маша принялась чистить картошку. Её решили отварить, а то ужарится, совсем мало будет. Лариса натолкнулась на тщательно припрятанную в ящиках сгущёнку. Поставила банку обратно в шкаф, она достала из сумки Маши продукты и взялась резать колбасу. Пласты выходили у девушки не только тонкими, но и обрезанными. Глядя на такую нарезку, Маша расстроенно махнула:
– Ладно, всё равно есть. Эх, нам бы сейчас хоть пару помидорчиков, – посетовала она, стараясь срезать шкурку с картошки как можно тоньше. Виктор снова появился на пороге с рюкзаком Шумкина и зашумел:
– Девчата, живём! Налетайте! – и он стал развязывать верёвки. В рюкзаке стояли две трёхлитровых банки солёных огурцов, лежали свежие помидоры, кругаль домашней колбасы, уже нарезанный твёрдый сыр. В кастрюльке – с десяток варёных яиц. В стеклянной банке с полиэтиленовой крышкой была насыпана пшённая крупа. Отдельно в пакетах девушки нашли гору домашних пирожков и шмоток сала, завёрнутый с особой тщательностью.
– Это я ещё выгрузил под лестницей свежую морковку, лук и свёклу, – светился Виктор, выставляя продукты на стол.
– Запасливый оказался ваш Миха, – Лариса взяла сало, прикинула на вес: – Кило точно будет. Надолго хватит.
– А это что такое? – Маша указала на показавшееся в рюкзаке горлышко. – Водка, что ли?
Виктор достал бутылку, посмотрел на мутную жидкость, заулыбался:
– Не, девчата, это самогон.
– Что это ещё за фокусы, Витя? – возмутилась Маша. – Я надеюсь, с приездом этого нового юноши сухой закон на вашем корабле не изменится? Или я ошибаюсь?
– Нет, – раздалось у всех за спиной. Шумкин, щурясь от яркого света лампы, говорил, как нашкодивший ребёнок: оправдываясь и тушуясь. – Я вообще не пью. Просто… это… дедушка у меня умер… вот мама и… помянуть, – он уставился в одну точку за окном, на глазах были слёзы. Кранчевский сделал знак глазами. Обе девушки вздохнули. Шумкин так и стоял у двери на кухню и продолжал смотреть в окно. Лариса подошла к нему, положила руку на плечо:
– Миша, ты прости, мы не знали.
Парень уронил голову, и тут же на пол закапали слёзы, сдерживать которые он больше не мог. Миша так и стоял: широкий, тяжёлый и плачущий, а все смотрели на него, не зная, как утешить. Потом Виктор вывел его из комнаты на веранду за домом. Девушки услышали, как заскрежетали по кафелю стулья, и как грузно ребята сели. Начался непростой мужской разговор, при котором голос Кранчевского падал до траурного баса, а жалостные восклицания Шумкина врывались в дом фальцетом.
– Ничего, ничего, пусть выплачется, – сказала Маша и принялась заново накрывать стол; неожиданные поминки предполагали то, что ночевать сегодня на даче будут вчетвером. Лариса пошла позвонить, чтобы предупредить отца.
– Да уж, дача… – проговорила Маша задумчиво; даже в Москве не все жители имели телефоны.
14
Длинный барак на двести коек изнутри был ещё более неприветливым: узкий коридор c невысоким, просевшим потолком из балок, пожелтевший линолеум, сто раз белёные стены и крашеные разными тонами белой краски окна. Подвижный, как ртутный шарик, Ветров взял на себя роль гида и не умолкал, объясняя расположение комнат и мест общего пользования. Впрочем, мудрить тут было нечего: правая от входа половина состояла из двадцати комнат на пять человек каждая, левая – из десяти комнат на десять. Девушкам был дан приказ заселяться в большие комнаты, ребятам и преподавателям поселиться на половине, состоящей из маленьких. Через открытые двери несло хлоркой из отхожих мест, по одному с каждой стороны.
– Поскольку женщины будут на левой половине, по нужде предлагаю им ходить в левое крыло, а мужчинам – в правое, – посоветовал председатель, раскидывая руки. Толпа согласно кивнула, повернув головы в нужное каждому направление. Женская туалетная комната закрывалась двумя дверями: из коридора в умывальную и далее. Мужская – только одной: между коридором и умывальниками.
– Наша нужда будет озвучена громче, – решил Штейнберг, похохатывая.
– А шыто это зынашит – нужыда? – тихо переспросил Серик.
– Это он про туалеты. Нам туда, где больше дует, – Малкумов указал направо. Коридор на мужской половине был короче, а следовательно, ближе к входу. Шандобаев кивнул и пошёл за матрасом – они и постельное бельё лежали в подсобке около мужского туалета.
Дверь в барак на ночь требовалось запирать от посторонних на ключ изнутри. Откуда в голом поле, где на десятки километров не просматривалось ни одного жилья, могли взяться посторонние, Николай Петрович не уточнил, но сразу же предупредил, что необходимо назначать дежурных по бараку – открывать дверь утром, чтобы все могли выйти, и закрывать на ночь и когда все в поле. Дежурить в первые сутки вызвались преподаватель лыжной кафедры Джанкоев и медсестра Иванова. Ветров, тет-а-тет, посоветовал декану селить преподавателей ближе к входной двери, «на тот случай, если…». Оставалось только догадываться, что кроется за недосказанным, но всем было приказано в случае пожара выбивать стёкла и выпрыгивать наружу, не дожидаясь приезда пожарных.
– Он что, сам идиёт или нас таковыми считает? – Штейнберг, обращаясь к маленькому Ячеку, покрутил указательным пальцем у виска за спиной у председателя. Вдвоём они прислушивались к разговору начальства, не торопясь расселяться. – Зная, какие у них тут дороги, пожарные приедут в лучшем случае чтобы зафиксировать пепелище. Понятно, что прыгать будем в окна.
Тут же вмешался Гофман.
– А про железные решётки, товарищ Ветров, вы забыли? – напрягая зрение, Владимир Давыдович рассматривал стоящего перед ним председателя, как какую-то букашку на стене. Горобова обернулась. Николай Петрович посмотрел удивлённо.
– А разве их не спилили? – нахмурил он лоб. Гофман медленно помотал головой. Его шея захрустела. Председатель скоренько прошёл в одну из ближайших комнат, удивлённо подёргал железные прутья, сморщился: – Так ведь нам студентов на практику не присылали, считай, уж лет двадцать, – он просунул руку, открыл штакетник, ещё раз дернул раму. Образовавшаяся щель годилась лишь для проветривания. Покачав головой, председатель пообещал завтра же подогнать сварщиков. – Пережитки прошлого, – объяснил он всем, покидая комнату. Детали сказанного уточнять не стал, попросил Штейнберга и Ячека, хвостиками проследовавших за ним, подёргать окна снаружи; вдруг да откроются? Хотя это ничего не меняло – решётки ведь всё равно были. Но спорить рассудительный Юлиан Соломонович, украинец по паспорту, не стал. Он кивнул белорусу Мише, и они пошли наружу. Со стороны террасы хоккеист и гимнаст осмотрели тяжёлую деревянную основу одной стороны окна. Подергали – она даже не шелохнулась. Тогда ребята попробовали потянуть назад ту створку окна, что открывалась вовнутрь. Это оказалось тоже невозможным: она блокировалась железкой. Нет, приложив определённую силу и помучившись какое-то время, теоретически можно было выбить неподвижные части, а потом вырвать именно подвижные, но кто бы стал этим заниматься? Тем более во время пожара.
Распрощавшись с Ветровым, Горобова одна заселилась в комнату напротив выхода. Лишняя мебель тут же была вынесена из неё, пока в коридор – на улице уже вовсю хлестал дождь. Кровати и матрасы оставили как есть, не разбирая.
В своей комнате старшекурсники приготовили место для Шумкина. Галицкий заботливо положил на пустую кровать матрас, сходил в бытовую комнату за подушкой и одеялом. Стальнов, Добров и Саша Попович, штангист, третьекурсник и одногруппник Стаса, принесли для всех постельное бельё. В комнате рядом поселились Шандобаев, Малкумов, Попинко, Соснихин и Савченко. Ячек и Штейнберг, задержавшиеся с проверкой окон, оказались лишними и примкнули к совсем незнакомой им компании баскетболистов. Бросив свои вещи на сетку кровати и притащив матрас, Юлик побрёл в кладовку за бельём, разглядывая по пути комнаты и опрашивая, кто с кем живёт. Кириллов и Кирьянов, заселившиеся с бегуном с кафедры лёгкой атлетики и лыжником с четвёртого курса, предложили Юлику одно место. Оглянувшись в сторону комнаты, где остался понурый Ячек, Штейнберг отказался переехать к средневикам. Взяв постельное бельё, он, грустный, прошёл мимо своей комнаты и очнулся на женской половине. Заметив в одной из комнат Станевич, хоккеист подпер дверной косяк крепким плечом. Глядя, как студентки шумно и весело застилают бельё, Юлик вслух пожалел, что нельзя подселиться к ним.
– Я бы вас от злодеев охранял, – уверял он, глядя на Станевич, занявшую койку рядом с Кашиной. Ира-легкоатлетка устроилась сразу около окна. Фигуристка оглянулась на тёзку высотницу, затем на другую тёзку – гимнастку-художницу. Масевич расположилась тоже у окна, но в ряду напротив.
– Девочки, может, возьмём Юлика к себе? Смотрите, у нас две свободных койки. Ну что ему мучиться с баскетболистами? – всерьёз попросила Станевич. Для фигуристок, как для артисток цирка, проживание в одной комнате с ребятами было делом привычным.
Кашина кокетливо улыбнулась:
– А не боишься?
– Чего? – наивно улыбнулась Станевич, не понимая.
– Как это – чего? Он – один, а нас, кроме тебя, семеро. Вот как соблазним его! Что потом будешь делать? – Кашина с отвращением понюхала затхлую подушку.
Юлик, до этого смотревший с надеждой, резко развернулся и пошёл на мужскую половину. Масевич, вместе с другими девушками, оторопела.
– Ну и дура ты, Ирка, – обиделась Станевич, садясь к высотнице спиной.
– А мы, Ирки, все дуры, – Кашина подмигнула Масевич и, кривясь от запаха, стала впихивать подушку в наволочку.
– Это почему?
– Потому, что цену себе знаем и не выбираем кого попало. Скажи не согласна? – легкоатлетка с присущей ей надменностью посмотрела на гимнастку-художницу. Возражать было бесполезно. Масевич принялась застилать простыню. Станевич, всё так же не оборачиваясь, стала выкладывать вещи из сумки на кровать.
– Надо ещё забить место для Ленуськи, – вспомнила Цыганок, вернувшись со стулом, бесхозно стоявшим в коридоре. – Я ей вот тут постелю, – Света указала на кровать рядом со своей: самую дальнюю от окна по правому ряду и возле шкафа. Она поставила к нему стул вместо тумбочки, которой там не было. Однако стул мешал открывать дверки шкафа. Махнув рукой, Цыганок переставила стул в другое место.
– Ничего, что-нибудь придумаем, – решила Воробьёва, сидя на кровати напротив Светы и у выхода из комнаты. – В крайнем случае я предложу Лене поставить кое-какие вещи ко мне, а ты, Сычёва, положишь свои вещи в тумбочку слева, да? – Лиза указала на проход между кроватью Сычёвой и Зубилиной. Цыганок, проверяя упругость кровати для Николиной, весело подскакивая, предложила:
– Сычёва, может, ты переедешь сюда, к шкафу, а я поменяюсь с Танюхой и сдвинусь к Иришке? – кивнула она Станевич. Фигуристка обрадовалась. Маршал тоже не возражала. Сунув ноги в домашние тапочки, Таня сгребла вещи в охапку и кинула их на соседнюю кровать. Света вздохнула: с одной стороны, хотелось шептаться с Николиной по ночам, с другой – если Лена будет спать напротив, можно кидаться через проход подушками. Цыганок уставилась на Сычёву, копавшуюся в ридикюле. Догадавшись по общему молчанию, что все ждут от неё ответа, та тут же перенесла вещи на кровать у шкафа, а букет из веток цикория переложила на новую тумбочку, которую ей предстояло делить с Маршал. Лиза сдвинулась к Масевич и Зубилиной, постелив на кровать справа от себя матрац для Николиной. Кровать, что была в их ряду сразу у входа, оставалась свободной.
– Фу-х! Ну, слава богу, разместились, – обрадовалась Цыганок и отряхнула руки, как после тяжёлой работы. Сычёва, наклонившись к тумбочке, резко выпрямилась:
– Правильно, Света: богу – слава. Он никого не обидит. Потому и будешь ты, Лиза, спать рядышком с подружкой.
Воробьёва поскорее кивнула. Рассуждать о боге атеистам-комсомольцам запрещалось идеологией правящей партии. Не услышав поддержки своим словам, Сычёва вытащила из саквояжа зубную щётку, мыло и коробочку с зубным порошком.
Кашина вздохнула:
– Хорошо, когда у людей мало потребностей: сунула мыло в тумбочку – и все проблемы решены. А мне нужен и шампунь, и ополаскиватель, и маска для волос. Не говоря уже про дезодорант, духи, косметичку, пасту, крем для ног, крем для рук, – Ира выставляла флаконы и пузырьки из целлофанового пакета, постепенно опустошая его.
– Для спины – отдельно, – коротко прокомментировала Зубилина, заполняя свою полочку в шкафу.
– Для спины – отдельно, – ответила Ира, и, вытащив очередной тюбик, показала гимнастке. – Если понадобится – проси, я не жадная.
– Какая ты, мне уже давно ясно, – сказала Лена-гимнастка, не оборачиваясь. Что она имела в виду, Кашина уточнять не стала, и связываться с ней в словесной перепалке сочла заранее проигрышным. Пробурчав, что доброта всегда остаётся непонятой, она принялась вздыхать по поводу того, что взяла очень мало нательного белья. И что, вообще-то, прыгуны в высоту и шестовики – это особая каста в лёгкой атлетике.
– Слушай, вся из себя особенная, лучше бы ты подумала, как будешь в поле в кроссовках работать, – прервала эти восхваления Зубилина, критически осмотрев немудрёный багаж Кашиной. – Когда дождь польёт и заморозки ударят, на одной обособленности далеко не уедешь.
Ира вцепилась в косу и, похоже, на этот раз согласилась с гимнасткой.
На жалостных причитаниях о том, как высотница, с её музыкальным пальчиками и худенькими ножками, стройной спиной и хрупкими щиколотками, завтра должна будет выбирать из земли картошку, Цыганок и Маршал вышли в коридор: один из голосов, доносящихся с мужской половины, показался Свете очень знакомым.
15
Виктор Малыгин набрал домашний номер Николиной, но её бабушка ответила юноше, что внучка в колхозе. Виктор тут же сообразил, что Лена осталась ночевать в Малаховке. Восстановительный сбор в Абхазии начинался у Малыгина через два дня. Сев на Казанском вокзале в электричку, Виктор вспомнил, что не так давно они с Сашей Поповым, штангистом с третьего курса, решили снимать в Малаховке комнату в частном доме. Хозяйка Лола Капустина жила с сыном и, за умеренную плату, предложила студентам пристройку к дому. из Малаховки, и она предложила сдать ему комнату. Сто тридцать пять рублей государственной стипендии, которую Виктор получал в сборной СССР. В результате, после бутылки вина, распитой молодыми жильцами с хозяйкой, она решила, что платы только за коммунальные услуги ей хватит. Помочь студентам, вечно стеснённым в средствах, казалось для женщины благородством. Ребята, конечно, обрадовались, особенно Попов. Про то, что Малыгин получает в сборной государственную стипендию в сто тридцать пять рублей, равную зарплате инженера, говорить Капустиной не стали. Тем более, что и жили-то они у Лолы меньше недели: на днях Виктор уехал в Новогорск, там была Всесоюзная спортивная база, а Саша вчера отбыл в колхоз. Идти ли сейчас на квартиру или нет, Виктор пока не решил. Уставившись в окно, он думал то про хозяйку дачи, то про одногруппницу. Замазанные крем-пудрой прыщи Лолы и бледно-розовые щёки Лены. Широкая кость одной и аскетичность другой. Длинные волосы Капустиной под лаком и беспечную стрижку Николиной, ещё больше удлиняющей овал. Пейзаж за окном плыл фоном: «Лола, Лолита, Лолитища… Лена, Леночек, Леночка… У тебя такая тонкая шея, что мне хочется притронуться к ней сзади губами и ждать, что будет. Возможно, ты, вздрогнешь, и по твоему телу пробежит желание. Возможно, резко обернёшься и не поймёшь меня. И если никто и никогда так тебе в затылок не дышал, мне очень хотелось бы стать первым».
Электричка катила и катила, позволяя мечтать под равномерный стук колес. В вагоне было немноголюдно. Малыгин прислонил голову к окну, закрыл глаза и тут же вспомнил, на что смотрел украдкой во время вступительного экзамена по прыжкам в высоту. Сидя на тёплом битуме, Лена закручивала ключом пяточный гвоздь на прыжковой шиповке, ни о чём не подозревая. Глядя на светлый пушок, выбивавшийся из-под ткани съехавших шортиков, и нежную мякоть, юноша почувствовал, как его бросило в жар.
Малыгин дёрнулся, как от тока, и, открыв глаза, задышал глубоко и часто. Полотно за окном показалось теперь слишком скучным: поля, река, деревья, где-то вдалеке – дорога и машины на ней, люди с сумками и пакетами, не ведающие, что ожидание встречи для него радостнее самой её. От нетерпения Виктор встал с лавки и пошёл в тамбур.
Скучающая Анна Леонидовна бросилась в разговор, рассказав Малыгину и про непривычную тишину, и про то, как двое студентов ушли после ужина гулять на озеро. Он потоптался в раздумьях у крыльца и побрёл к озеру наугад. Очень скоро Виктор наткнулся на Лену и Игната. Молодые люди сидели на берегу на траве. Воздух на улице был тяжёлым, натягивало грозу, но Николина и Андронов, не замечая летящих в них веток и листьев, весело болтали о предстоящей поездке в колхоз. Не торопясь обнаружить себя, Виктор подслушал, как юноша пожаловался на то, что не взял с собой резиновые сапоги, так как про колхоз не знал, а Лена посоветовала завтра же утром сбегать на рынок и купить. Когда Игнат напомнил, что у него нет денег, тут-то Виктор и дал о себе знать, хмыкнув. Николина вздрогнула, а потом обернулась и обрадовалась.
При знакомстве оказалось, что ребята не раз встречались на соревнованиях, но никогда до этого не разговаривали. Лена и тут же предложила пойти в общежитие, чтобы скоротать вечер за картами и познакомиться получше. Малыгин замялся: дело шло к ночи, а комнаты в общежитии у него не было. Виктор вопросительно посмотрел на коллегу по сектору. Андронов вяло кивнул. Так втроём они побрели к общежитию. Проходя мимо кафедры легкой атлетики, Игнат сказал, что из-за перевода в Малаховку у него теперь нет тренера: предполагаемый московский не мог работать со спортсменом, который будет учиться в области. Виктор тут же предложил переговорить на эту тему с Евгением Александровичем Молотовым, курирующим на их кафедре прыгунов.
– Женя – классный мужик, – охарактеризовал Малыгин тренера. – Он сейчас тоже в колхозе. Подойдёшь к нему, сошлёшься на меня, всё объяснишь. Думаю, проблем не будет. – Голос его звучал уверенно.
– Спасибо, – сухо проговорил Андронов, снова замыкаясь в себе.
В общежитие студенты уже вбежали, спасаясь от внезапно поднявшегося сильного ветра.
– Да иди, родимый, иди. Конечно, поспи здесь, – согласилась дежурная с тем, что Малыгин заночует у Игната. Анна Леонидовна постоянно видела молодёжь и сразу могла определить, кто пришёл в институт получать знания, а кто попал сюда, не зная, чем себя занять после школы. Ко многим из ребят и девушек тётя Аня откровенно привязывалась и вспоминала о них с теплотой. Но были и такие, уходу которых радовалась заранее.
– За мной – презент, – широко улыбнулся Виктор, принимая у женщины комплект чистого бельё. Подмигнув Николиной, он пошёл за Игнатом по лестнице.
В комнате, где стояло пять кроватей, Малыгин постелил себе у окна и весь вечер проигрывал «в дурака» партию за партией не потому, что плохо играл, а из-за рассеянности. Раздавая карты, Николина улыбалась обоим ребятам и хохотала, когда Виктор шутил, что курс молодого пахаря начнётся для товарищей уже завтра.
– Завтра, – проговаривал Игнат, глядя за окно, где вовсю теперь сверкали молнии и далеко-далеко гремел гром.
Когда Николина ушла к себе, ребята долго ещё разговаривали в темноте при вспышках молний. Засыпая, они оба пожелали Николиной спокойной ночи.
