Kitabı oku: «Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз», sayfa 6

16

Света Цыганок не ошиблась – одной из комнат кричал Савченко. Попинко, с полупустой корзиной в руках, отвечал на его претензии обычным голосом:

– Мало ли что может случиться! Сам слышал, до ближайшей больницы сорок километров. Магазинов нет. Стирать негде.

Ребята продолжали переговоры с нарастающей интонацией с одной стороны и угасающей с другой. На шум вышла Горобова:

– Что случилось, Савченко? Почему кричишь?

– Та потомуша, Наталья Сергеевна, – Гена ткнул рукой в сторону Попинко: – Посмотрите на этого садовода-любителя и тумбочку, которую он полностью присвоил.

Горобова вошла в комнату, подняла бровь на высотника, вставшего при её появлении с кровати. Он показал корзину:

– Я… я… я ничего не присвоил. Просто у меня… много… много… Вот. – Попинко сдвинулся с места. Наталья Сергеевна перевела взгляд. И чем дольше глядела, тем больше наклонялась, желая всё рассмотреть.

На тумбочке лежали тесно прижатые друг к другу три книги художественной литературы, коробка с шахматами, а на ней поменьше – с домино, ручной фонарик, отдельно завёрнутые несколько свечей, спички, крем для лица, крем от загара, разогревающий крем «Финалгон», несколько кусков мыла – хозяйственного и туалетное «Джинсовое», в обёртке «под джинсу» и даже издалека источающее чудный запах. Рядом с огромным флаконом шампуня лежали камень пемзы, ножницы большие, ножницы маленькие, аптечка в коробке из-под обуви с нарисованным на ней красным крестом, пачка стирального порошка «Лотос», карта местности и ещё много чего. Женщина остановила обалдевший взгляд на щипцах для раскалывания сахара:

– Мх-г, мх-г, мх-г… Студент…?

– Попинко, – быстро ответил Армен от шкафа. А Серик, чья кровать стояла рядом, взял из рук Андрея полупустую корзину. Горобова попыталась заглянуть туда, но казах проворно унёс её. Декану ничего не оставалось, как вернуться взглядом к Андрею.

– Да уж, Попинко, много я всякого видывала за годы пребывания в колхозах, но такого! Ты куда собрался? – Наталья Сергеевна откинула край одеяла. Под ним стопочкой лежали шесть пар толстых носков, четверо перчаток, две вязанных шапки-петушка, мужская пижама из байки и отдельно кальсоны, три шарфика и столько же свитеров им в тон. Горобова потянула за кусок пушистой ткани, приподняла её и поняла, что это пояс из собачьей шерсти. – А это зачем?

– Наталья Сергеевна, ведь работать будем на ветру, в наклоне, по многу часов. Как же днесь орателю спину не беречь? – Длинный и худой высотник смотрел на декана открытым, подкупающим взглядом, и что-то в его старорусских оборотах не клеилось с его образом. Задумавшись, декан молчала.

– Вы ещё в тумбочку, Наталья Сергеевна, загляните, – не унимался Савченко, насмешливо подсказывая из коридора. Гена упёр руки в бока и поматывал головой перед растущей толпой студентов, привлечённых голосами, среди которых ближе всех к двери стояли Цыганок и Маршал.

– А что в тумбочке? – Горобова теперь испытывала неподдельный интерес к тому, что могла бы увидеть.

Андрей пожал плечами и смущенно открыл дверцу:

– А что в тумбочке? Ничего особенного – кое-какие продукты.

Наталья Сергеевна обошла кровать, наклонилась и по-мальчишечьи присвистнула. Тумбочка была забита мясными и рыбными консервами, колбасой, сгущёнкой. А ещё здесь были бутылка водки, пачка какао, несколько пачек дорогого индийского чёрного чая, литровая банка мёда, сухари… Декан, присев на корточки, разглядывала продукты. Из коридора потянули шеи любопытные.

– Да уж, Попинко, ты, я вижу, и вправду основательно подготовился к поездке. А зачем столько добра? Может, магазин открыть собрался?

Женщина вытянула из тумбочки пакет с большим кусковым сахаром, взяла с тумбочки щипцы, вытащила из пакета один кусок, ловко расколола его и протянула Попинко на ладони. Андрей молча взял кусочек, сунул в рот, глупо улыбнулся:

– Какой магазин, Наталья Сергеевна? Зачем мне открывать магазин?

Акцент, сделанный на местоимении, не ускользнул от слуха декана. Горобова пошла по комнате, раздавая сахар всем, кто тут был. Когда она дошла до Шандобаева, Серик отрицательно покачал головой:

– Какой кароший шеловек Андрей, товариш декан. Он мыне один варежка обещал, Армену один носки обещал. А вы – магазин. Ай-яй-яй. Зашем хороший шеловек обишать? Вы же не Гена Хохол?

– Допустим, – кивнула Горобова, подумав над словами Серика и строго посмотрев на Савченко, возмутившегося по поводу реплики. – Тёплые вещи и свечи пригодятся, но вот водка зачем? И что там ещё в корзине, хотелось бы знать? – Наталья Сергеевна сейчас казалась требовательной старшекурсницей, вовлечённой в игру. Серик попробовал спрятать корзину за самой дальней от окна кроватью, которую занял Армен, но даже сумка кавказца не скрыла плетёную ручку, и Серик пожал плечами:

– Да нишево. Масло облепиха ошень карашо, если огонь руку обыжигать. Гаршишник карашо, если нога промошить.

– А это что? Сухофрукты? А это? – декан подняла прозрачный полиэтиленовый пакет с круглыми вафельными коржами: – Это зачем?

Серик удивлённо посмотрел на коржи, потом на Попинко:

– Зашем, Аныдрей?

– У меня четвёртого октября день рождения, – смущённо ответил Попинко. – Вот, думал, сделаю торт из коржей, какао и сгущёнки.

– А водка, получается, тоже для этого случая? – Горобова, всё ещё держа в руке сахар, кивнула на тумбочку.

– Вовсе нет, – добродушно улыбнулся Андрей: – У меня, Наталья Сергеевна, слабые бронхи, вот мама и потчует меня водкой с мёдом вовнутрь, а горчичники ставит на спину. Это же простая психология. – Попинко смотрел без подвоха и говорил без всякой издевки, как часто говорят взрослые с детьми, объясняя элементарное. И снова не тон голоса и не выражение лица заставили Горобову наморщить лоб.

– Психология, говоришь? «Горчишники»? – она внимательно смотрела на Андрея, будто пытаясь что-то вспомнить: – Психология… Попинко? Факультет в МГУ? – Наталья Сергеевна говорила телеграфным стилем, но Андрей её понял: в его взгляде декан тут же заметила испуг. Юноша не собирался козырять своим положением сынка именитого папочки. На молчаливую мольбу не выдавать его, декан кивнула.

– Ладно. Будем теперь знать, куда ходить за чаем, – пошутила она, стряхивая в пакет остатки сахара с руки. – Забирай, Попинко, своё богатство и береги пуще глаза. Пойду помою руки, а то липнут. А ты, Савченко, угомонись, – Горобова вышла в коридор и посмотрела на толпу студентов.

– А можно мы тогда Попинко к нам в комнату заберём? – тихо спросил у декана Саша Попович, стоявший среди прочих.

– Зачем?

– Здесь он с Геной не ладит. А у нас Галицкий такому другу будет только рад: у Юрка у самого нет такой аптечки, как у Андрюхи.

– Ну-у, это ты, Саша, тогда у него спроси, – Горобова оглядела комнату растерянно. На лице Попинко появилась мгновенная радость. Наталья Сергеевна снова повернулась к Поповичу. – А как быть с кроватями?

– Так вон же сколько стоит, никому не нужных, – кивнул штангист на кровати вдоль стены, что вынесли из комнаты декана.

– А вам тесно не будет?

– Не будет, – уверил Добров, согласно выставивший Поповичу большой палец.

– А тогда мы с Ячеком сюда переезжаем? – тут же отреагировал Штейнберг и подтолкнул рыжего гмнаста поближе к декану.

– Во! Это дело. Давай, Юлик, переселяйтесь! Я уже по Ячеку заскучал, как по родному, пока час не видел, – одобрил перемещения Савченко.

Горобова махнула рукой и пошла в начало коридора посмотреть, как устроились в комнатах преподаватели.

– Всё очень даже здорово, – весело отрапортовал Павел Константинович, снова подмигивая. Он поселился с Джанкоевым, Михайловым, Молотовым и Русановым. Последний по возрасту больше подходил к старшим, однако предпочёл компанию повеселее. В другой комнате неторопливо и основательно устраивались Бражник, Гофман и Печёнкин. Тут же, предполагалось, будет жить Бережной. Пятое место освободили, оставив его для Золотого. Пёс, лёжа на коврике, привезённом из дома, на людей смотрел уныло, на сиреневые тапочки под кроватью парторга – шерстяные, с пушистой белой полоской по верху и мехом внутри – с интересом и скребя лапами, словно рыл яму.

В комнате женщин уже успели обосноваться биохимик Михеева, медсестра Иванова и преподаватель кафедры игровых видов спорта Зайцева. Голос последней студенты слышали только во время занятий, а коллеги – если задавали вопрос. Наталья Сергеевна застала её за чтением, а Михееву и Иванову за креплением шторы к окну: в раме торчали давно кем-то вбитые гвозди, к которым женщины привязали бельевую верёвку и прилаживали кусок ткани.

– Не очень эстетично, конечно, но в местных условиях – пойдёт. Как считаете, Наталья Сергеевна? Вроде бы ничего, уютненько получилось? – На вопрос преподавателя по биохимии декан неопределённо кивнула, думая про себя, что Галина Петровна и тюремной казарме сумеет придать жилой вид, поручи ей подобное.

– Вполне. Татьяна Васильевна, если вам будет нужен спирт для уколов или компрессов, я знаю, где его взять, – сообщила она медсестре и, уточнив, что ужин через час, пошла к себе.

17

Утро второго сентября разлилось по Малаховке тишиной и мягким светом. Грозные тучи унесло ветром далеко на юг, а с севера дул лёгкий ветерок, и небо было ясным. По дороге в столовую Николина посмотрела в холле на часы: вчера условились встретиться в девять. Десять лишних минут позволили взять у стойки завтрак, сесть за облюбованный столик у окна и запить водой необходимую таблетку. Тётя Катя подошла к девушке с чаем и присела рядом.

– А мои-то девицы и впрямь настроены идти к вашему Бережкову, – сказала она жалобно.

– Бережному. Да? Зачем? – думая о вчерашней теплой встрече с Малыгиным, девушка улыбнулась. Тётя Катя нахмурилась:

– Зачем-зачем? В колхоз, кобылы, собрались. И чего они там не видали? – главная повариха, сегодня не такая добрая, чем накануне, то и дело поглаживала голени, кряхтела. – Зараза, так крутит вены, так крутит – мочи нет. – Со студенткой она говорила тихо и беззлобно, то и дело оглядываясь на стойку раздачи.

– Так разве в колхоз едут что-то посмотреть, Екатерина Егоровна? Марине и Любе в коллектив надо. Им там здорово будет.

Тётя Катя снова покачала головой:

– Так-то оно так… Токо мне тут одной оставаться несподручно. Хоть бы и меня тогда уж забрали.

Женщина говорила о колхозе, как о призыве в армию: обречённо и на выдохе. В двери появились Малыгин и Андронов и тут же попросили к омлету ячневой каши, отодвинутой минутой ранее. И кофе с молоком. И даже булок.

– Спал как никогда, – признался Малыгин. – Может, мне всё-таки в общагу попроситься?

– Давай! – кивнул Игнат неопределённо, посмотрев на часы и напомнив об электричке.

После завтрака они с Леной проводили Малыгина до станции, прошлись по магазинам и рыночным рядам, и, без сапог, побрели обратно в институт. Под их ногами тихо шуршали листья, сорванные ночью ветром. Андронов наступал в самую гущу сложенных кучек. Николина игриво ворошила их ногами, глубоко вдыхая запахи остывших за ночь земли и терпкой, с дымком, коры деревьев, сплетающихся в непередаваемый аромат сентября. Она с упоением смотрела в небо, тут синее, низкое, там голубое, высокое, пронизанное солнцем. И даже далёкие тучи на юге не пугали. Ей хотелось поскорее бежать, ехать, лететь туда, где уже были все. Ах, как сейчас Николина понимала Марину и Любу, рвавшихся на волю полей, в компанию студентов. Она принимала листья с улыбкой и складывала в букет, внимательно слушая историю Андронова. Но чем больше слушала, тем меньше улыбалась.

Родом Андронов был из Нижнего Тагила; там жили его родители, старшая сестра Катя и много родственников. Семья Андроновых была дружной и весёлой. Юноша рос в любви, а воспитывался, как настоящий мужчина: сильным, честным, гордым. Два года назад, на всероссийских сборах прыгунов от общества «Динамо», Игнат познакомился с девушкой из Орла. Наталья прыгала в длину и была на год старше. Со сбора Андронов уезжал влюблённым. Целый год после этого молодые люди переписывались, и, когда Наталья поступила в ГЦОЛИФК, высотник тоже засобирался в Москву. Он уже был тогда членом сборной юниорской страны; в его активе уже были на тот момент преодолённые два метра восемнадцать сантиметров. Вот только Наталья подвела: променяла его за год на одногруппника-москвича.

История была некрасивая, и Николина искренне сопереживала новому знакомому, потерянному и обманутому, брошенному в чужом городе. Но теперь всё будет хорошо! В их группе девушки совсем иные. Ответ обозначил дистанцию между ними. Андронов, желая удостовериться, что понял её правильно, протянул очередной лист:

– Лена, а разве мне нужна остальная группа?

Узкое худое лицо Игната в ожидании ответа заострилось ещё больше, глаза пронзали насквозь выраженным доверием. Такие взгляды были Лене знакомы. Она покачала головой:

– Даже не начинай эту тему, Игнат. Ты – друг. Понимаешь? И это – всё.

– А кто «не друг»? Он? – высотник кивнул в сторону оставшейся далеко станции. Малыгин на прощание поцеловал девушку – хотя криво и где-то за ухом, но с придыханием. Глядя в глаза Игната, карие, влажные, ожидающие, Лена покачала головой. – А тогда кто?

Игнату хотелось сразу со всем определиться, но девушка пошла вперёд и больше до самой кафедры не проронила ни слова. И только открыв дверь помещения и удивившись Бережному, словно присутствие там преподавателя было чем-то странным, Николина поздоровалась и сразу же сказала, как ей поскорей хочется в колхоз.

– Тю. Вылечилась, значит? – Рудольф Александрович задержал взгляд на лице девушки – от ходьбы и свежести воздуха Николина полыхала. – Или не выздоровела? – он потянулся рукой ко лбу студентки, но она увернулась.

– Всё в порядке, Рудольф Александрович. Вот, познакомьтесь, это наш новый студент Андронов Игнат.

– Знаю, знаю. Привет, Игнат! – Бережной подал руку. – Всё нормально?

Вопрос был задан осторожным тоном. Андронов смутился.

– Я вас там подожду, – Лена указала на коридор.

– Не задерживайся. Ждём ещё одного, и – по коням, – предупредил Бережной, бросив взгляд на свои наручные часы.

– Да, Рудольф Александрович, – вспомнила Николина на ходу, – с нами в колхоз хотят ехать две молодые поварихи. Вместо того чтобы тут, без студентов, бока наедать, пусть помогут стране.

Бережной кивнул:

– А кто против? Пусть едут. Только санкцию на это должен дать Орлов. То есть согласие, – поправился он, вспомнив, про тюрьмы и ссылки Урала, откуда Игнат приехал.

18

В восемь утра по Москве на бане включился репродуктор и забили куранты Спасской башни Кремля. Студенты, кто мгновенно открыв глаза и встряхнувшись ото сна, кто раскачиваясь, кто – перевернувшись с боку на бок, медленно осознавали, где они. Бодрый Евгений Александрович Молотов и угрюмая Гера Андреевна Зайцева, сменив Джанкоева и Иванову, забрали ключ от здания и пошли по коридору в разные концы, проговаривая одну и ту же фразу:

– Подъём! Уже восемь утра.

Мало-помалу в туалетах и умывальных комнатах воцарились суета, шум, недовольные переговоры. Первое пробуждение заняло в общей сложности более четверти часа.

Наконец, группы студентов из обоих бараков выстроились на площадке, каждая со своей стороны. Неровные ряды качались, молодые люди осваивались с сумраком над полями, тучами с дождём, с лицами напротив и сонно смотрели на красивого блондина на трибуне в кирзовых сапогах, плотной ветровке и широкополой шляпе. Там, кроме Горобовой и Печёнкина, стояли дежурные преподаватели. Остальные остались под навесами террас, наблюдая за вверенными четырьмя сотнями подопечных с тыла.

Незнакомый блондин выглядел моложаво и подтянуто. Его длинные светлые локоны спускались из-под полей шляпы, загорелые и крупные кисти рук то и дело поправляли выбивавшиеся пряди. Студенты, принявшись гадать, работник ли он колхоза или заезжий, как они, зашуршали голосами. Долго ждать ответа не пришлось. Подняв высоко руку и дождавшись тишины, Горобова без микрофона поприветствовала всех и указала на своего собеседника:

– Товарищи, это – Сильвестр Герасимович, местный агроном. Сейчас товарищ Эрхард расскажет вам, как вы будете работать.

– Предлагаю звать дядьку Сталлоне, – тихо шепнул Стас, шаря глазами по рядам девчат, над которыми возвышалась Кашина. Ира тут же поняла его. После Олимпиады в Москве видеомагнитофоны стали частью жизни советских людей, позволяя молодёжи прорываться к просмотрам таких запрещённых в СССР шедевров Голливуда, как «Рокки», «Агент 007», «Крёстный отец», «Челюсти» и другие. Галицкий, тоже понявший, о чём речь, хмыкнул:

– Нет, лучше будем звать агронома Герасим. Судя по его сурьёзному виду, он не одну Му-Му утопил.

Грустное примечание вызвало смех. Блондин медленно оглядел студентов по обеим от себя сторонам, словно запоминая их лица, и оглянулся на руководство:

– Наталья Сергеевна, может, пусть ребята сначала позавтракают? А то, боюсь, на голодный желудок им никакие указания не полезут, – голос мужчины, зычный, звонкий, показался внушающим доверие. Толпа удовлетворённо загомонила и, по сигналу декана, пошла: половина к столовой, другая – к дальнему бараку.

– Значит, всё же, Сталлоне, – подвёл итог Стальнов относительно кликухи для агронома.

– Вовочка, а тебе бы тоже подошло имя Сильвестр: ты высокий, красивый, осталось кудри отрастить, – поравнявшись со старшекурсником, маленькая Рита мягко взяла Стальнова под руку.

– Ритуля, разве мы с тобой не все вопросы выяснили? – тихо спросил он, высвобождаясь. Их нагнала Кашина и громко засмеялась:

– Ты бы ему, Чернухина, ещё кирзовые сапоги предложила и звание агронома.

Стальнов, уходя вперёд с поднятыми вверх руками, оставил двух «кусачек» на месте.

– Стремишься быть первой? – Рита указала взглядом на спину Володи.

– Нет. Стремлюсь быть лучшей. Я ведь не из Засранска, как ты, а из Москвы, – Ира смотрела на Риту, надменно усугубив разницу в росте гордо задранной головой. Коверкание названия родного Саранска вызвало у Чернухиной гнев. Ей захотелось схватить наглую девицу за косу и потаскать по земле; сил на это у маленькой прыгуньи в длину, судя по бицепсам на руках, хватило бы.

– Смотри не грохнись с пьедестала, на который громоздишься. Ма-а-асвкичка. – Зуб за зуб, глаз за глаз, и, уж если нельзя было кощунствовать над названием столицы, поглумиться над говором москвичей казалось возможным. Ускорившись, Рита оставила Иру позади.

– Мордва вреднючая, – мотнула Кашина косой. Гена Савченко, наблюдавший за этой перепалкой красавиц, выставил ей большой палец.

Большой квадратный зал столовой пролиновали четыре стола на пятьдесят человек и лавки при них. Стена с окошком для раздачи делила столовую на обеденный зал и кухню. Местный кочегар затопил общую котельную, из трубы бани повалил дым, и уже скоро нагрелись печи, а в бараки пошло тепло. И если вчера отопление кому-то показалось излишним, то сегодня Кашина потрогала батарею с удовлетворением, а в жарко натопленную столовую вбежала тоже с радостью.

Расшнурованные отношения студентов-физкультурников радовали персонал кухни. Ребята перемигивались между собой и с кухарками, кто-то махал рукой из одного конца зала в другой, кто-то кричал, задавая вопросы или отвечая. Определившись с местами в столовой ещё вчера за ужином, сегодня студенты рассаживались, обмениваясь шуточками по поводу рациона – на завтрак подали пшёнку.

– Щи да каша – пища наша – продекламировал Галицкий, с аппетитом набрасываясь на еду.

– Каша – это всегда хорошо, – поддержал Стальнов, улыбаясь и дважды подмигнув Кашиной. Это заметил Добров и закапризничал:

– Только вот жирная она какая-то.

– Ложки тоже жирные. На, протри, – Кашина вытащила из кармана куртки бумажный платок и протянула Стасу. Тот сразу подобрел.

Посреди завтрака в обеденный зал вышла повариха, полная женщина, какими зачастую бывают работники общепита, и с добрым лицом. На её голове возвышался белоснежный колпак, талию огибал такой же белизны фартук.

Голос у женщины был низкий, привлекающий внимание.

– Ребятишки, меня зовут тётя Маша. Как вам каша? Нравится? – спросила она, как воспитатель детского сада.

– Нравится, – Армен облизал ложку. Тётя Маша расплылась. Но тут встряла недовольная Кашина:

– Скажите, а нельзя ли в эту кашу класть поменьше масла? Мы же всё-таки спортсмены, а не курортники. Нам нужно за фигурой следить.

Повариха обернулась к Ире и для выразительности выпучила глаза:

– А масла тут, детка, совсем нет. Это у нас молочко такое жирное. – Такие женщины редко могли сердиться. Ира посмотрела на повариху с оторопью. В детстве ей не раз приходилось бывать в пионерских лагерях, потом, став постарше, она часто ездила на спортивные сборы, на соревнования и поэтому была абсолютно уверена, что знает, из чего варят кашу.

– Так и что, вы молоко не разбавляете?

– А зачем, детка? Мы то, что не сливаем, даже скоту неразбавленным даём.

– Как это – «сливаем»? Почему это вы его сливаете? – Савченко посмотрел сначала на повариху, потом на Цыганок. Света перестала есть: ей тоже было не понятно, что сказала женщина. При том, что в городских магазинах всегда был перебой с молочными продуктами, в деревне, где в каждом дворе держали корову, в город везли только то молоко, на которое хватало тары и транспорта, да ещё отсепарированные сливки. Пахту – молочную сыворотку после сепарации – отправляли частично на скотный двор, поить телят, частично на хлебозавод для дрожжевого теста. Остатки молока скармливали свиньям, коням, скоту и даже птице, замешивая на нём корма. Но и при таком подходе молока оставалось много, и поэтому его излишки на самом деле сливали.

– Жаль, – расстроился Гена. Глядя на кофе с молоком, тоже насыщенный, он взял из хлебницы толстый ломоть и стал жевать, размышляя вслух о том, какие сумасшедшие деньги теряет страна только из-за слитого молока. Студенты молча стучали ложками, только Цыганок согласно кивала.

К девяти часам, когда все четыреста человек снова выстроились перед трибуной, белокурый Сталлоне заговорил иначе и без вступления:

– Никакие опоздания на работу неприемлемы. В каждую бригаду из двадцати человек необходимо назначить бригадиров. Они лично мне будут докладывать про любые нарушения рабочего графика. Проверять вас буду два раза в день – в обед и вечером. Особенно буду обращать внимание на выработанную норму.

Стальнов, глянув на Галицкого, пожал плечами: «Кто же знал, что он всё же Сталлоне?». Юра подмигнул и махнул рукой: «Да брось расстраиваться».

Из сказанного всем запомнилось несколько цифр: дневная норма на человека – по десять мешков собранной картошки, а на бригаду – двести. Общие нормы были завышены агрономом намеренно, чтобы был потом повод продлить срок работ, но сейчас на это никто не обратил внимания. Цифрам, конечно, удивились, поцокали языками и снова принялись за шутки, обсуждая рабочий прикид взрослых, готовых к уборке: сапоги, шапки, варежки, тёплые куртки. Студентам одинаково безразличны были и сто пятьдесят гектаров полей, что им предстояло убрать, и то, сколько останется неубранными. Молодёжь мерила жизнь удовольствиями, а не сгнившим урожаем. Преподаватели же, больше жители городские, не представляли, много ли это двести сорок тонн на весь коллектив за день или нет. Словно предупреждая подобный вопрос, агроном Эрхард указал на землю: бескрайнюю, уходящую вспаханными рядами посадок далеко к горизонту:

– Это поле в двадцать гектаров нужно будет закончить за две недели.

Убрать такое поле за намеченный срок не могли бы даже колхозники, но студенты согласно загудели: «Даёшь поле за две недели!», «Двадцать гектаров за десять дней!» и так далее. Эрхард скромно улыбнулся такому оптимизму и продолжил: – А через две недели, когда весь картофель здесь будет убран и я лично это проверю, вы пойдёте или поедете на другое поле. Не переживайте, земли у нас в колхозе много! – Агроном вел привычное для него организационное планирование, а студенты, кажется, начиная понимать, что их ждёт, от смеха и шуток перешли на тихие переговоры.

– Да, народ, бесплатно нас тут никто кашей на цельном молочке кормить не будет, – подумал вслух Штейнберг; он стоял рядом со Станевич, которую ещё вчера выбрал в партнёрши.

– Не бойся, Юлик, это только первые два дня страшно просыпаться по утрам в половине восьмого, а потом привыкнешь, – усмехнулся Галицкий; он, Стальнов и Кирьянов приезжали на сельхозработы в четвёртый раз, поэтому устрашения агронома на них не действовали.

– И вообще, человек – такая тварь, что ко всему привыкает, – подтвердил Добров, добавив, что для него это уже третья «ходка» в колхоз.

– Что, и к грязи тоже? – Кашина вышла на работу в тех же полуботинках на каблучках, в которых приехала, а модные брюки поменяла на спортивные штаны. Стас криво усмехнулся и молча пошёл к телеге за ведром и мешками – их подвезли за время завтрака. Кашина надула губы, но тут же улыбнулась – Стальнов взял её под руку.

– Не переживай, Ирочка, ты останешься прекрасна даже по локти в навозе.

– Ну уж, надеюсь, навоза тут не будет? – Кашина кокетничала.

– Будет, – настырно уверил Володя.

– Кагыда ест лошадь, тагыда ест и навоз, – широко улыбнулся Серик, издалека любуясь запряжённой в телегу кобылой.