Kitabı oku: «Огни на дорогах четырех частей света», sayfa 2

Дом в сандаловой роще

Широкая аллея, ведущая к дому, обсажена высокими пышнолиственными деревьями. В воздухе нежный, тонкий аромат, смешанное дыхание трав и цветов. Здесь благоухает каждая былинка, каждая веточка.

Мы едем по плантации сандаловых деревьев в усадьбе Святослава Николаевича Рериха и его жены Девики Рани в провинции Мизор в южной Индий.

Дом окружен тропическим садом, и терраса вся полна цветущих растений – точно сад взобрался по ступенькам лестницы и дом является его частью.

Красное, расшитое золотом сари Девики Рани, встретившей нас на террасе, кажется также экзотическим ярким цветком. Облик ее мне хорошо знаком – вероятно, я видела ее на экране, и память надолго запечатлела это необыкновенное лицо. Девика Рани была и осталась любимой артисткой Индии, сумевшей, как никто другой, воплотить на экране и сцене художественный идеал Востока. И хотя теперь она оставила сцену и выступает очень редко, имя и образ ее по-прежнему любят и чтут, и во многих домах в Индии на почетном месте можно видеть ее портреты и фотографии.

Рядом с Девикой Рани Святослав Рерих кажется варягом: зоркие спокойные карие глаза, готический лоб, светлая, несмотря на загар, кожа – без сомнения, уроженец севера. Такие лица, вероятно, были у князя Рюрика и его свиты, когда прибыли они на своих крутобедрых кораблях из далекой Швеции в древнюю новгородскую и киевскую Русь. И действительно, род и самое имя Рерихов происходят от Рюриковичей.

Николая Константиновича Рериха, большого русского художника, хорошо знают в Европе и Америке – его картины, театральные постановки, книги; археологические и этнографические экспедиции и связанную с ними научную работу; его деятельность как архитектора; и, наконец, сделанный им проект интернационального договора («пакта мира») для защиты памятников искусства и культурных организаций, работа над которым была заветным делом его жизни. В этом деле, как и во многих других трудах своего отца, принимал участие и Святослав Рерих, тоже очень талантливый и оригинальный художник.

Святослав Рерих. Портрет Девики Рани Рерих

Святослав Рерих родился в Петербурге в 1904 году. Талант его проявился рано, чему способствовала вся атмосфера в доме его родителей. Влияние и руководство его отца были для него первой и, вероятно, важнейшей школой искусства и жизни. Свое художественное образование он продолжал в Швеции и в Англии, и затем – по классу архитектуры, в Соединенных Штатах, в Колумбийском университете в Нью-Йорке и Гарвадском университете в Кембридже (в штате Массачусетсе).

Вместе с родителями и братом Юрием, ориенталистом, Святослав Рерих принимал участие в экспедиции вглубь Азии – в Индию, Тибет и Монголию, в 1923 году. Уже тогда он был знаком с философией и мистикой Востока, и путешествие в Гималаи, священные горы, овеянные легендой и тайной, было как бы первым контактом с «первоисточниками». В горных пещерах в Гималаях, как и в монастырях, встречаются ученые ламы, еще сохранившие в чистоте заветы буддизма (о встречах с некоторыми из них рассказал Н. Рерих в своей книге «Сердце Азии»)⁹.

Последние годы жизни Николай Рерих, вместе с семьей, безвыездно провел в Индии. За эти годы он выпустил несколько книг «Алтай-Гималаи», «Гимават», «Врата в Будущее», «Твердыня Света», «Прекрасное Единство» – так же как и его жена Елена Рерих, перу которой принадлежит книга «Основы Буддизма», и «Чаша Востока» (перевод с английского на русский) и «Письма Е. И. Рерих» на английском и русском языках.

После смерти Н. К. Рериха (в 1947 году) и его жены (в 1955 году) в доме, где они жили в Наггар Кулу в Дарджилинге, был устроен Памятный Музей имени Н. Рериха и библиотека. Теперь этот музей реорганизуется; библиотека увеличивается и пристраивается новый флигель для расширения музея и создания Интернационального Центра Культуры, в котором нуждается «Пакт Мира» для проведения в жизнь его идеалов и заданий.

С. Рерих и Девика Рани уезжают обычно в Наггар Кулу в конце зимы, в феврале, и в марте С. Рерих пишет тогда картины и этюды Гималаев, – в это время года, перед началом муссонов (ветров, приносящих влагу), воздух прозрачен и снежная сияющая «корона Гималаев» явлена во всей своей красоте.

Святослав Рерих. «Когда собираются йоги»

В остальное время Рерихи живут, большей частью, в своем имении в провинции Мизор. В этой местности еще сохранились сандаловые деревья, в Голубых Горах (Нильгири) и на плантациях. В окрестностях Бенгалора находится единственная в Индии фабрика сандалового порошка и масла. Из порошка делают фимиам – главным образом в виде палочек, тоненьких как былинки; зажженные, они курятся ароматным синим дымком. Фимиам возжигают в Индии всюду, одинаково во дворцах и в хижинах, и в храмах, это – приношение богам и духам, и также знак уважения и любви. Запах сандаловых курений – характерный запах Индии.

В доме Рерихов Восток и Запад сплелись неразделимо. Здесь много восточных предметов обихода и искусства – утварь, бронза, ткани, миниатюры. Картины на стенах отображают Индию и ее природу, ее людей и их жизнь, ее философию. Но характер убранства дома «западный» и современный: в комнатах сравнительно мало вещей, зато они так хорошо выбраны и размещены, что нельзя ничего ни прибавить, ни убавить, не нарушая гармонии целого. Это – западная система меблировки и декорации. Восток (за исключением Японии и Китая) заполняет вещами и произведениями искусства – коврами, картинами, орнаментом – каждое свободное место, и комната имеет вид музея, в котором поселились люди.

Студия С. Рериха, просторная и полная света, является душою дома. Мы видим здесь его картины – композиции, портреты, эскизы и этюды. Он в совершенстве владеет техникой живописи, и это дает ему свободу выражения своей художественной индивидуальности. Он работает также как архитектор, и немало строений в Индии создано по его советам и планам.

На почетном месте в студии находится большой, во весь рост, портрет Девики Рани. Он полон жизни. В чертах этого лица, в гармоничном – метко, «на лету» схваченном – движении тела, так же как и в композиции и в краске, есть та сияющая мягкость и в то же время сила, что характерны для всего облика Девики Рани.

В эскизах, главным образом тушью и темперой, «образов преходящего мира» (как называют японцы то, что на Западе обозначается словом «жанр») сказывается знание Индии и любовь к этой стране, и чувство чего-то неуловимого характерного, что отличает жизнь именно этих людей именно этой страны.

Но несмотря на то, что С. Рерих любит и умеет передавать текущую красочность «проносящегося мимо мира», главной его целью, предметом исканий является раскрытие того, что скрыто за внешними формами, что составляет их содержание и смысл. Формы и краски – своего рода «знаки» («символы») – у них есть «значение». Такой символизм вовсе не есть искусственное, своевольное измышление человеческого ума, он дается самой природой, самим характером явлений природы и жизни. Например, «символика» (значение) света естественно противоположна «символике» тьмы. Значение темного, тяжелого, неподвижного камня отлично от значения (символики) крыла, цветка, луча – легкого, непостоянного, тонкого, проникающего. Символика краски и формы естественно соприкасается с мистикой; мистика ведь есть не что иное, как признание за внешними формами жизни содержания, истинное понимание которого превышает возможности человеческого разума – и вытекающее из этого признания чувство.

Глубоко «символичны» – как по теме, так и по форме и краске – три большие полотна С. Рериха (составляющие вместе триптих, картину из трех частей).

Первое панно, «Куда идет человечество», написано в серозелено-коричневых и серо-фиолетовых тонах. На фоне холодного неба, отягченного темными тучами – острые вырезы скал; внизу – склоненные, застывшие в тревоге и неподвижности, фигуры людей. Чувство безысходности, лишь вдали, в узком прорезе ущелья – голубоватый свет, и на скале – скользящий розовый отблеск Креста.

Второе панно, «Распятое Человечество», огненная беда, трагедия разразившейся войны. Разверзлось небо, и вылилась чаша гнева. Горят города, пламенем освещенные идут легионы воинов, и – параллельным потоком – толпы беженцев. На этом фоне, символична фигура «Распятого Человечества», являющая собой как бы живой крест.

В третьем панно, «Освобожденное Человечество», крест явлен в сердце мистического цветка света, как бы растущего из глубины небес сверху вниз, по направлению к земле. Навстречу ему со дна земной бездны встает фигура «Освобожденного Человечества».

Тема этого триптиха родственна идее «Пакта Мира» и «Знамени Мира»: призыв к сохранению миру, во имя высших ценностей, культуры и гуманизма.

«Пакт Мира» призывает к созданию могущественной мирной организации, Интернационального Центра Культуры для сохранения и защиты учреждений и памятников, связанных с жизнью науки и искусства – своего рода «Красного Креста Культуры». Если человечество приняло и признало Красный Крест как символ помощи физически больным и раненым, то оно должно также принять и «Пакт Мира» как символ защиты сокровищ культуры, высших ценностей жизни, от которых зависит духовное и душевное здоровье и благосостояние человечества – своего рода «Красный Крест Культуры». Руководимое «Пактом Мира», объединенное «Знаменем Мира», опираясь на непоколебимую «Твердыню Света» культуры, человечество должно воспрянуть и освободиться от страха, от угрозы войн с их неисчислимым страданием.

Идея «Пакта» возникла у Н. К. Рериха еще в 1903 году, когда он был занят исследованием и реставрацией художественных памятников Руси XI и XII века. В 1904 году он предложил проект «Пакта» на рассмотрение Русского Архитектурного Общества, и затем в 1914 году, во время войны, царскому правительству. Проект был одобрен, но война задержала намечавшиеся тогда возможности его осуществления. В 1929 году в Нью-Йорке было заложено основание Международной Организации Пакта Культуры, и явилась надежда, что близится «Новая Эра» созидательной работы на пути к подлинному и длительному миру. В 1931 и 1932 годах состоялись первая и вторая интернациональная конференции Пакта Мира в городе Брюгге в Бельгии; третья конференция состоялась в 1933 году в Вашингтоне, в ней приняли участие представители 33 государств, единогласно высказавшие горячее одобрение проекту и наметившие меры для проведения его в жизнь путем международных договоров и конференций (отчет о работах и принятых конференцией и Вашингтоне решений был опубликован в Нью-Йорке отдельным изданием, в 1934 году). Был также избран Комитет, такие же Комитеты были затем утверждены в Париже и Брюгге, для работы над проведением «Пакта» в жизнь.

Многие страны Европы выразили тогда интерес к «Пакту Мира» и уведомили Парижский комитет о том, что «Пакт» находится на рассмотрении их правительств.

Парижский комитет обратился также в 1934 году с письмом к Верховному Совету СССР, предлагая «Пакт» на его рассмотрение и признание.

В 1935 году в Вашингтоне, в торжественной обстановке, «Пакт Мира» Рериха был подписан президентом Рузвельтом и представителями 20 стран Южной и Центральной Америк. Президент Рузвельт сказал при этом речь, переданную по радио о значении и важности «Пакта» и «Знамени Мира».

В Музее Рериха в Нью-Йорке (313 Вест 107 улица, вблизи Риверсайда) находится эскиз «Знамени Мира», сделанный Н. Рерихом. Символ, изображенный на Знамени, – три соприкасающихся малых круга, замкнутые в другой, больший, круг, – употреблялся всеми народами и во все времена, начиная с глубокой древности; он имеет много толкований¹⁰. Наиболее универсальные из них следующие: «религия, наука и искусство, в едином кругу Культуры» и «прошлое, настоящее и будущее, в едином кругу Вечности». Этот древний и универсальный символ можно видеть на многих картинах Н. Рериха, находящихся в Музее в Нью-Йорке.

В музее находится картинная галерея и библиотека. В библиотеке собрано большое количество произведений Н. Рериха; среди них – большая редкость за пределами России – серия картин, относящаяся к раннему периоду его художественной и научной деятельности, времени его археологических и этнографических экспедиций на север России. Здесь находятся также эскизы декораций, сделанные Н. Рерихом для постановок Дягилева в Париже, «Священной Весны» Стравинского и «Князя Игоря».

Большая часть картин в Музее относится ко времени пребывания Н. Рериха в Индии, и они вдохновлены философией и мистикой Востока – Индии, Тибета и Монголии. Но порой как бы сказывается в его произведениях память о русском севере, по-прежнему близком его сердцу. Вот Святой Пантелеймон идет по склону горы, собирает целебные травы. Игра серебристо-голубых тонов неба, нюансы травы и цветов, и весь пейзаж – как бы отражает прелесть северной весны. Это могло быть у Белого моря, крутые берега которого весной покрыты ковром нежнейших цветов.

Среди картин в галерее находятся два портрета кисти Святослава Рериха, изображающие его родителей.

На портрете его матери, Елены Ивановны Рерих, фоном служат кущи деревьев, осеняющих храм; в сине-зеленом таинственном сумраке смутно видна темная статуя Кришны, играющего на флейте.

Н. Рерих изображен среди гор, около статуи каменного всадника (такие статуи, некоторые – очень древние, оставленные неведомыми народами, рассеяны по горам и пустыням Тибета, Туркестана, Монголии). Оранжевое золото утренних лучей солнца, синяя тень ущелий, голубизна неба, темный пурпур скалы, похожей на складки богатой мантии… роскошь света и цвета горнего царства Гималаев! Во всем облике Н. Рериха на портрете, несмотря на европейскую (кроме черной тибетской шапочки) одежду, есть что-то от Востока, с которым он был так связан – как в жизни, так и в искусстве. Искусство его также оказало большое влияние на многих художников Индии и Пакистана.

В государственном Музее Мизора есть «Зала Рериха», где находятся картины периода пребывания его в Индии. Также в Дели, в библиотеке высшей сельскохозяйственной школы, выставлено более сотни картин Н. Рериха, композиции и пейзажи Гималаев; они висят вдоль стен большой залы библиотеки, над низкими книжными шкафами. Посреди залы за длинными столами из прекрасного индийского дерева сидят, склонив головы над книгами, учащиеся Школы. Когда кто-нибудь из них отрывается от книги и поднимает голову, он видит изображенные художником снежные вершины и голубые хребты гор, кристальные озера среди снегов или явление Майтрейи, грядущего «Будды Милосердия». Образы и видения, запечатленные Н. Рерихом в его произведениях, вошли в жизнь этих людей, стали ее частью; не есть ли это – большее, чего может желать, для своих картин, художник?

Святослав Рерих связан с Индией еще сильнее, еще крепче, чем его отец. «Я являюсь уже частью этой страны», – сказал он. Представители культурной жизни Индии, ее интеллигенция, писатели, художники, считают его своим. «С. Рерих – западный художник, но он таков, каким должен быть художник соответственно понятиям, законам и идеалам Востока», – пишет о нем Г. Венкатачалам¹¹, «его искусство – своего рода Йога, путь к познанию высшего через раскрытие его в Красоте Мира… одна из Йог (путей) ведущих к Освобождению».

Древняя прародина народов, Азия, сохранила живой контакт с «Миром Огненным» – миром Духа. В этом – ее сила.

Уже начинало смеркаться, приближался тот удивительный момент перехода от дня к ночи, превращения света в тьму, который так краток и так особенно сильно чувствуется на Востоке. Нам хотелось увидеть сад, проникнуть в его таинственную манящую чащу, прежде чем тьма наполнит и скроет ее. «Вы еще не видели наше священное дерево, – сказала Девика Рани, – пойдемте, сейчас как раз время».

На ярко освещенной террасе холодный электрический свет боролся с закатным блеском уходящего дня. В этом двойном свете как-то особенно ярко горели большие красные цветы на кустах, окаймлявших тропинку, по которой мы шли. Тропинка вела в глубину сада, в необыкновенный живой храм: вокруг мощной золотистой колонны центрального ствола дерева толпилось, расходясь хороводом, множество других более тонких, почти белых, причудливых колонок-стволов. Где были их корни, вверху или внизу? Они вырастали из ветвей дерева, перпендикулярно земле спускались вниз, и врывались, врастали в почву. У них была почти самостоятельная жизнь, в то же время они составляли неразрывную часть всего целого, и на них, как и на центральном стволе, покоился высоко вверху, в темнеющем небе, величественный зеленый купол из миллионов листьев в форме сердец. В этой «священной роще» дерева с десятками стволов царила особенная, насыщенная значением молитвенная тишина. Точно присутствовал Кто-то невидимый, громадный, мудрый и благостный.

Меня охватило почти религиозное чувство глубокого восхищения, смешанного с благодарностью. Это чувство можно выразить поклоном, славословием или светом свечи, букетом цветов. И вдруг сзади, из-за моего плеча, чья-то рука протянула мне – о, чудо! – зажженную палочку сандалового фимиама. Огонек горел трепетной искоркой, двигавшейся по палочке сверху вниз, превращался в голубой ароматный дымок, тонкой спиралью уносившийся вверх. Я поставила чудесную палочку у подножия дерева, воткнув ее как свечу в серебряный подсвечник – в рыхлую землю.

В Индии люди верят, что в час захода солнца дух, обитающий в дереве, общается с Мировой Душой. Это – час молитвы для всего живущего. Во всем, что живет, отражен божественный Лик и звучит Голос: Кришна, Властелин Музыки, играет на своей флейте.

Какое удивительное, чистейшее, религиозное чувство природы! Недаром Индия с ее многотысячелетней мудростью влекла и влечет к себе людей. И недаром она стала второй родиной русскому художнику, прибывшему из страны далекого, седого Севера!

Иран

Русский йог в Тегеране

Столицу Ирана, Тегеран, часто называют «Парижем Среднего Востока». И действительно, есть в этом городе что-то родственное Парижу. Светлый, прозрачный воздух, нежные нюансы света, играющего на золотистых стенах домов, цветы и деревья. И также веселый характер персов, любящих смех и шутку, их живой ум, сообразительность, легкость и быстрота движений. И какая-то врожденная артистичность – понимание того, что красиво и некрасиво, что радует глаз и душу и что их омрачает.

Один из кварталов города, по соседству с армянской церковью и зороастрийским «храмом огня», издавна облюбовали русские. И есть в этой части города что-то, напоминающее «русские» кварталы Парижа, Пасси и Отей, – как они были до войны, когда многоэтажные дома-ульи еще не ворвались в мирный город особнячков, садиков и очаровательных переулков, не разметали их тишину и сон.

Армянская церковь, белая, с невысокой башенкой-колокольней, находится в глубине большого двора, отгороженного от улицы узорной решеткой. В этом дворе по утрам собирается веселая толпа детей и подростков, идущих в прилегающую к церкви армянскую школу.

На другой стороне улицы помещаются храм и школа «гебров», иранских зороастрийцев. Храм окружен садом и обнесен высокой стеной, из-за которой видны лишь зеленые шапки деревьев. Когда кончаются занятия в обеих школах одновременно, учащиеся высыпают из соседних, через улицу, ворот, и улица наполняется веселым шумом и гамом.

Два храма, христианский и зороастрийский, живут дружно. Зороастрийцы даже «пользовались» колокольным звоном христианской церкви, когда при некоторых особенно строгих правителях Ирана им было запрещено иметь свой колокол, чтобы не смущать сердца верных пророку Магомету¹².

Между тем ритуал зороастрийской службы требует колокольного звона. Колокола армянской церкви хорошо слышны в «храме огня», гебры слушали его и считали как бы «своим». Между христианством и религией Зороастра, маздеизмом, никогда не было вражды. Недаром «волхвы с Востока» – зороастрийские жрецы – приходили поклониться новорожденному Младенцу-Христу.

В неровном, разношерстном ряду домов этого квартала попадаются иногда чудесные старинные домики в два-три этажа, с покривившимися колонками деревянных резных балкончиков, выкрашенных в голубой цвет, нависающих над тротуаром. Есть и особняки, отгороженные от улицы стеной, по которой вьется плющ, с калиткой, обрамленной красными гроздьями ползучих маленьких роз. Очень часто можно видеть на вывесках русские надписи: «Портной. Шьет и переделывает костюмы», «Парикмахер. Завивает, бреет, стрижет усы», «Колбасная лавка», «Чайная», и т. д.

На улице Надери, самой большой артерии квартала, солнечно, весело и шумно. Здесь находится множество магазинов и чайных, и два больших отеля. Один из них, «Отель Надери», славится своим рестораном и кондитерской, которые принадлежат русско-армянской семье, выходцам из России – людям русской культуры, говорящим на прекрасном русском языке. В ресторане дают великолепный борщ с пирожками, холодную окрошку, русские котлетки, шашлык и т. д. Порция зернистой икры в сопровождении большой рюмки ледяной водки стоит дешево – икра добывается в самом Иране (белуга и семга не считаются с границами).

На лето – долгое, волшебное, светло-прозрачное Тегеранское лето – ресторан перебирается в сад при отеле Надери. По вечерам играет очень хороший оркестр, девушки в венгерских или испанских костюмах поют песни всех стран, – и как приятно услышать вдруг русскую песню!

От улицы Надери сложной неправильной сетью разбегаются маленькие тихие улочки. Некоторые из них безымянны, и тогда адрес живущего на них человека состоит из названий нескольких соседних улиц, между которыми надо его искать. Такой адрес понятен только старожилам, они, впрочем, знают по именам обычно и всех своих соседей.

В одной из таких безымянных улочек квартала Надери, полюбившегося русским, жил инженер Валентин Александрович Ольшанский, издававший русскую газету «Тегеранский листок». Он жил в русском пансионе, помещавшемся в особнячке с маленьким садиком, обнесенным толстой, как ограда крепости, стеной. В сад вела низенькая зеленая дверь, в которую с трудом мог войти человек высокого роста.

Ольшанский жил замкнуто, проводя время за книгами и за пишущей машинкой или у старинного ручного ротатора, на котором печатался «Тегеранский листок». Обед он варил себе большею частью сам на пузатой керосинке, спутнице многих лет эмиграции, раскоряченные ножки которой подгибались от старости. У него были свои правила питания, предписанные ему гималайским йогом. Диета эта безоговорочно исключала мясо и спиртные напитки, которые он заменял наваром гималайских трав.

Между тем, всего несколько лет назад В. А. Ольшанский был мастер выпить и очень ценил кулинарное искусство русского повара ресторана Надери. Его нередко можно было видеть за «русским столиком» в компании старых друзей в саду ресторана. В этом прекрасном саду с тремя большими бассейнами с голубым мозаичным дном (как красиво сверкали в них золотые рыбки) под стройными персидскими соснами, среди которых так живописно бродила по вечерам луна, собиралось шумное интернациональное общество, говорящее на всех языках. Довольно часто слышалась здесь и русская речь. В Тегеране в то время находилась еще большая русская колония, в среде которой были инженеры, археологи, архитектора, художники. Шах Реза Пахлеви, отец царствующего теперь шаха, привлек их к работам по перестройке и модернизации своей новой столицы, Тегерана.

Старый Тегеран совсем не походил на современный большой город, столицу и гордость Ирана. Это была большая, неуклюжая деревня глиняных мазанок и легких деревянных построек, среди которых было вкраплено несколько дворцов, мечетей и особняков, – все это в оправе прекраснейшего пейзажа горной цепи Альборс с увенчанной снегом вершиной спящего вулкана Домавенд (в жерле этого вулкана, по преданию, герой Феридун приковал к стене из застывшей лавы побежденного им «черного дива», духа зла).

В книге русского путешественника Елисеева, побывавшего в Тегеране в 1890 году, есть описание тогдашнего Тегерана: автор называет улицы города «коридорами» и «щелями». Эти трущобы Реза Шах превратил в широкие авеню, хорошо планированные кварталы, прекрасные площади и довольно опрятные и уютные маленькие улицы. В городе выросли новые богатые постройки, окруженные садами, – музеи, отели, банки, правительственные учреждения.

В. А. Ольшанский принимал живейшее участие в преобразовании Тегерана, превращении его в «Париж Среднего Востока». Это по его плану и его указаниям город был буквально перекроен и переделан заново – как приказал Реза Шах своему «градоначальнику» генералу Керим Ага Хану, на службу к которому поступил русский инженер.

Ольшанский занимал хорошо оплачиваемое место, к нему хорошо относились, ценили его работу, сама работа была интересна. Такая удача не часто выпадает на долю эмигранта.

* * *

И вдруг инженер Ольшанский «исчез с горизонта». Он оставил работу, отказавшись от завидного оклада. Ушел от семьи, предоставив жене и двум сыновьям хорошую квартиру и все свое состояние, и переселился в комнату в пансионе. Перестал бывать в саду Надери и встречаться с друзьями. Знакомые забеспокоились, думая – не заболел ли он, разыскали его новый адрес, стали навещать. Они неизменно находили его за рабочим столом, среди книг и бумаг. На вопросы он отвечал неохотно и односложно и, видимо, рад был остаться один. Не находя объяснения внезапному его затворничеству, знакомые удивлялись. Стали поговаривать, что у него «не все дома». В происшедшей перемене винили «гималайских йогов».

Свами Шивананда

Фот. Centre Sivananda de Yoga Vedanta

На стене прямо против рабочего стола Ольшанского висела фотография неизвестного человека в белой хламиде, сидевшего по восточному, скрестив ноги, на тигровой шкуре, разостланной на большом плоском камне на берегу реки. У человека была лысая (или, может быть, начисто выбритая) голова, очень большой лоб, бритое овальное лицо, очень приветливые и спокойные черные глаза, большие рабочие руки, лежавшие на коленях. Когда Ольшанского спрашивали «кто это», он отвечал: «Мастер», – но объяснений за этим не следовало – он погружался в свои бумаги и книги.

Через некоторое время стали ходить по рукам тоненькие тетрадки, отпечатанные на ротаторе на русском языке, под названием «Гималаи говорят», подписанные: «Переводчик В. А. Ольшанский, Тегеранское Отделение Братства Священной Жизни Лесного Университета Веданты в Ришикеше в Гималаях». Это было изложение своими словами учения Шивананды, йога из селения Ришикеш в Гималаях.

С Шиванандой Ольшанский познакомился через книги. Однажды в руки его попала случайно оставленная у него возвращавшимся из Индии знакомым англичанином книжка Шивананды о крийайоге на английском языке, которым в совершенстве владел Олышанский (как знал он также французский и немецкий, и несколько восточных языков и наречий). Книжка произвела на него очень сильное впечатление – он говорил потом, что нашел в ней слова, которых, не сознавая того, ждал всю жизнь. Он написал Шивананде и в ответ получил обстоятельное и приветливое письмо, которое заинтересовало его еще больше. Завязалась регулярная переписка. Ольшанский стал преданным учеником Шивананды и оставался им до конца жизни. Кроме переписки у него был, как следовало из его слов, какой-то таинственный «непосредственный контакт» с гималайскими Мастерами. Сосредоточившись в медитации, он слышал, как «Гималаи говорят». Это название он дал и книжкам, в которых пересказывал по-русски, для русских своих учеников, слова Шивананды и объяснял учение Веданты, древней духовной науки Индии.

Параллельно этим изданиям и переводам он печатал и издавал – все сам, работая по двенадцать часов в сутки, – «Тегеранский листок». За подписку брал он очень дешево; все же «Тегеранский листок» помогал русскому йогу кое-как существовать. Газета являлась сводкой главных происшествий, почерпнутых из английской и персидских местных газет. Большинство русских в Тегеране не знали ни английского языка, ни сложного персидского алфавита; для них газета Ольшанского на русском языке, состоявшая из двух-трех листков, которую по утрам два или три раза в неделю разносил по домам нанятый Ольшанским мальчик, была очень ценна. Из нее, например, они узнали о появлении в небе «Спутника» и историю собачки Лайки, первого межпланетного путешественника. И наблюдая блеснувшую в небе удивительную точку, реализацию невероятного человеческого дерзания (в течение нескольких мгновений «Спутник» был виден в небе над Тегераном), они как-то подсознательно связывали его с пишущей машинкой Ольшанского.

Я помню «тегеранского йога» за его рабочим столом, на котором были сложены уступчатыми пирамидками книги. Рядом, на маленьком столике, стояла старинная русская пишущая машинка с начатой страницей «Тегеранского листка». Всю противоположную сторону занимали самодельные, покрашенные в светло-желтый цвет, полки с книгами. На нижней полке, в углу, на месте толстого словаря, лежащего теперь на столе, свернулся клубочком маленький пестрый котенок, подобранный Ольшанским в мусорном ведре на улице.

По какой-то ассоциации мне вспомнилась тогда средневековая гравюра, изображавшая «Алхимика»: в глубоком кресле у стола сидит старик с длинной белой бородой, склонясь над раскрытой гигантской книгой. На столе стоят глобус и чернильница с гусиным пером, лежит неизбежный – «обязательный» для средневекового философа – череп и, среди свитков пергамента, – циркуль, линейка и наугольник. В высоком окне, сквозь которое врывается сноп солнечных лучей, видны черепичные высокие крыши города. На спинке кресла сидит круглоглазая, вечно-серьезная сова. У ног алхимика – пушистый серый кот, с такими же круглыми как у совы, внимательными зелеными глазами. В глубине комнаты – пылающий горн, и на столике перед ним – колбы, реторты и другие принадлежности, которыми пользуются «алхимики» при своей работе.

В комнате Ольшанского, впрочем, не было ни совы, ни черепа, ни глобуса, ни даже чернильницы с гусиным пером (вместо нее – скромный пузырек с синими чернилами). Не было и глубокого кресла. Вместо алхимического горна пылал огонь старенькой керосинки, на которой готовился отвар гималайских трав. И у «тегеранского йога» было чисто выбритое свежее лицо и никакой бороды.

Ольшанский с увлечением говорил о своей работе с группой русских, которым он преподавал практику медитаций и учение Веданты, со слов Шивананды, по той же схеме как велось преподавание в далеком «Универтитете» в Ришикеше в лесу на берегу Ганга.

На стене, под портретом Мастера, висел диплом в узенькой белой рамке, выданный Университетом Веданты в Ришикеше, Гималаи: