Змеиное золото. Лиходолье

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Автор выражает искреннюю благодарность Евгении Шпилевой за полезные дискуссии и консультации по степному климату, а также Льву Самойлову за нестандартный подход к боевым сценам и комментарии по стрелковому вооружению.

Часть первая
Путь на юг

Из записок торговца Чернореченского рынка.

Найдено в опустевшем обозе на южном берегу реки Валуша

«Многие славенские беглецы и наемники любят поговорку «За рекой выдачи нет», имея в виду ничем особо не приметную реку Валушу, студеную, с быстрым течением и глубоким руслом, богатым на неприятные для лодочников сюрпризы вроде мелей и омутов.

Зимой Валуша покрывается прочным и крепким на первый взгляд льдом, но старожилы и торговцы прекрасно знают, насколько коварно «валушкино зеркало»: покрытый сияющим наметом из жесткого крупитчатого снега, лед в самых неожиданных местах мог оказаться тонким и хрупким, как хрустальное стеклышко, под которым плещется ленивая черная бездна. Выдерживающий даже конного всадника у самого берега, лед на Валуше мог посередине реки раскрыться зияющей полыньей, способной в одну минуту поглотить и человека, и лошадь, а уж выбраться из такого «оконца» удавалось лишь редким счастливчикам. Потому и зимние переправы через Валушу почти ничем не отличались от летних – те же веревки, переброшенные с берега на берег, те же плоты, только поставленные на широкие полозья.

Медленно ползет по накатанной снежной колее плот, нагруженный товаром и подталкиваемый тремя дюжими молодцами в легких зипунах с обязательным шестом за спиной, а следом идут торговцы, аккуратно ступая и поминутно прислушиваясь, не трещит ли лед, не готова ли вскрыться полынья над подводным ключом. И, казалось бы, речка всего ничего, саженей двадцать от берега до берега, а идут торгаши чуть ли не битых полчаса, бороды инеем покроются, сами задубеют, но надеть теплые овечьи тулупы, горой наваленные на плоту, так и не решаются. Ведь если в шерстяном степняцком кафтане провалишься под лед, то выплыть как-нибудь, да сможешь, а вот в тулупе, как есть, камнем на дно уйдешь.

Летом же рыбаки не знали, как усмирять местных водяных, которые крутились у берега не только в знаменитую Русальную неделю, но и в любой пасмурный или дождливый день, распугивая рыбу и переворачивая лодки. Людей не топили лишь потому, что на каждом, кто приближался к Валуше, на шее обязательно висела обережная ладанка, а на щиколотках болтались тонкие железные браслеты, не позволяющие водяной нечисти утянуть купальщика за ногу на дно. Приходилось перед каждым забрасыванием сетей кидать в воду ободранную тушку кролика или курицы, чтобы русалки не вязали хитрых узлов на снастях, кои уже не развязать – только резать, да и рыбу не прогоняли…

Своенравная и коварная река разделяла Славенское царство и засушливую степь, перемеженную чахлыми лесочками, в народе прозванную Лиходольем, вот только не она принесла нехорошую славу суровой и неласковой земле.

Кем бы ни был беглец, каких бы дел ни наворотил, но стоило ему пересечь Валушу и оказаться на лиходольском берегу, как идущая по пятам погоня останавливалась и поворачивала вспять. Считалось, что в той бескрайней степи преступник понесет более суровое наказание, чем в царской темнице.

Ведь Лиходолье было заполонено нечистой силой, изгнать которую было не под силу даже Ордену Змееловов. Единственное, на что хватило сил у служителей Ордена, – огородить «нехорошее место» высоченными верстовыми столбами из корабельной сосны, снизу доверху расписанными непонятными символами и значками. Столбы эти видны уже с берега Валуши, и верхушка каждого из них выкрашена в яркий алый цвет. Говорят, что если пройдешь мимо такого столба, то обратно уже не вернешься – дескать, не выпустит обережная магия, но это не совсем верно.

Лиходолье охотно принимает любого путника, а вот покинуть его можно лишь в сопровождении служителя Ордена.

Услуги такого сопровождающего стоят недешево, но торговцы, развернувшие на южном берегу Валуши огромный базар, нанимают орденца наравне со сторожами и телохранителями. Ведь в проклятых землях на серебряный нож или холодное железо можно выменять полмешка редких шкурок или травяной сбор, за который в крупном городе знахарь не поскупится отдать горсть золота, а такой солидный куш достоин надежной охраны и покровительства Ордена.

Жизнь бок о бок с нечистью сделала лиходольских людей жесткими, суровыми, но одновременно воспитала в них хорошо развитое чувство взаимопомощи и поддержки. Кем бы ты ни был – если ты не охотишься на людей, то тебя примут в любом поселении как своего. Приютят и накормят, и все, что потребуется в обмен, – стать частью общины и при необходимости защитить более слабого, оказать помощь в нужный момент или подняться вместе со всей деревней, чтобы отогнать нечисть, неустанно рыщущую за высоким забором.

Лиходолье воспитало самых сильных знахарей и ведовиев, создающих чудодейственные снадобья и пользующихся почти утраченным ритуальным колдовством, остатки которого бережно хранил и передавал через поколения ромалийский кочевой народ. Говорят, что именно из него и вышли лиходольские ведовии – черноглазые, с обветренными лицами и почти все «зрячие», способные видеть невидимое и отводить беду…

Только вот всего этого слишком мало.

Трещат и раскалываются по всей длине красные верстовые столбы. Выбравшиеся к реке кочевые общины рассказывают о невиданной ранее лютой нечисти, от которой не спасает ни соль, ни серебро, ни хорошая добрая сталь. Пустеют деревни. Все реже доходят вести из самого крупного степного города Златополя, когда-то выстроенного предком нынешнего славенского правителя у желтых песчаных скал над подземной рекой, невесть откуда вытекающей и неизвестно куда впадающей.

И все равно в Лиходолье неиссякающим ручейком стекаются беглецы и воры, проклятые и отлученные, ромалийцы и оборотни.

Потому что лучше уж погибнуть в пасти нечисти на приволье, чем сгнить заживо в подземельях Ордена Змееловов…»

Глава 1

Погода в середине мая к югу от Загряды оказалась на редкость капризной. Днем припекало солнце, иссушающее наезженную глиняную дорогу и превращающее ее из грязевого болота в широкую охряно-желтую ленту, присыпанную мелкой пылью, а к вечеру поднимался холодный сухой ветер, заставлявший кутаться в теплый шерстяной плащ и прятать лицо под глубоким капюшоном, чтобы не наглотаться пыли. Ночью могли запросто случиться заморозки, отчего трава вокруг стоянки покрывалась тоненьким снежным налетом, тающим с наступлением утра. Дважды мы с Искрой попадали под сильную, недолгую грозу, которая, как назло, застигала нас посреди поля или на обочине дороги, и приходилось прятаться от льющихся с неба потоков дождя в наспех сооруженных из двух плащей шалашах. И еще мы едва не угодили в гнездо лесной нечисти, разбив лагерь в тенистом овраге, за полверсты обходимого крестьянами, но местным колобродам одного короткого знакомства с харлекином было достаточно, чтобы благоразумно оставить нас в покое до самого утра.

А до крупного торгового тракта, по которому в это время уже тянулись первые караваны в сторону Лиходолья, было еще дня два пути. Можно было и быстрее – Искра предлагал тихонько увести одну или две лошади, но я отказалась. Мало того, что за конокрадами частенько пускали погоню, так еще мне не хватило смелости признаться, что за время, проведенное в ромалийском таборе, я так и не научилась верховой езде. Лошади будто чуяли мою шассью, змеиную сущность и отказывались слушаться поводьев, идя туда, куда сами считали нужным, а при попытке воспользоваться хлыстом немедленно вставали на дыбы и сбрасывали неумелую всадницу. Поэтому после недолгих споров в Лиходолье мы направились пешком, рассчитывая добраться до южного торгового пути, а там уже присоединиться к одному из караванов, идущих к реке Валуше, отделяющей степные земли от Славенского царства.

Когда мы покинули Загряду и устремились на юг, очень быстро выяснилось, что ледяные туманы, сырость и холодная затянувшаяся весна свойственны лишь небольшой области, прилегающей к проклятому городу. Стоило удалиться верст на тридцать, как унылые темные леса и сырые дороги сменились бескрайними зелеными лугами, перемежающимися яркими березовыми пролесками, и узкими глиняными тропинками, шагать по которым оказалось гораздо приятнее, чем по чавкающей под ботинками грязи.

Сегодня нам, можно сказать, повезло, и день оказался по-летнему жарким. К полудню солнце уже прилично припекало непокрытую голову, повязка на глазах пропиталась потом, градом катившимся со лба, и раздражала неимоверно, и кончилось все тем, что я стянула с лица узкую полотняную ленту и с огромным наслаждением взглянула на мир без преграды, а не через мелкую плетеную сеточку.

Перед нами лежал огромный луг, заросший травой высотой едва ли не по пояс. Узкая дорожка, больше похожая на выкошенную посреди зелени полоску, вилась меж цветочных островков к небольшому лесочку, издалека кажущемуся темной кромкой на фоне ослепительно-голубого неба. И каждая травинка, каждый цветок виделся мне окруженным тонким светящимся контуром, блеклым и почти незаметным из-за яркого солнечного света. Странное дело, но после того, как случилась моя неожиданная линька в золотой цвет посреди огня и дыма, видеть я стала четче и яснее, как будто бы шассье зрение каким-то образом слилось с человечьим. То, что раньше представлялось мне лишь разноцветными сияющими пятнами с размытым контуром и едва намеченными чертами, обрело четкость и стало ближе к тому, что я различала, будучи ромалийкой. Я стала видеть лица людей, обведенные призрачным сияющим ореолом эмоций и глубинной сути, цветы наконец-то стали венчиками из разноцветных узорчатых лепестков, а не просто изрезанными по краям зеленоватыми пятнами, а еще я наконец-то смогла увидеть звезды шассьими глазами.

Прежде ночное небо выглядело переливчатым аметистовым сводом с ярким диском луны, а сейчас оказалось, что этот свод украшен неисчислимым количеством бисеринок-звезд, окруженных мерцающими кольцами всех цветов радуги. Когда я впервые обнаружила это изменение, случайно взглянув на вечернее небо, то всю ночь пролежала без сна, созерцая эту невероятную сокровищницу, равную которой ни на земле, ни под землей не найти, и утром Искре пришлось немало постараться, чтобы поднять меня в дорогу…

Я прикрыла глаза и подставила лицо прохладному ветру, беспрестанно дующему над лугом и несущему терпкий, медвяный аромат цветов. Яркая, благоуханная весна на юге Славенского царства столь отличалась от сырой, холодной и промозглой распутицы вблизи Загряды, что поначалу я не шла – танцевала на узких дорожках, пересекающих некошеные луга. Я постоянно собирала охапки нежных, быстро увядающих полевых цветов и стремилась украсить ими все, даже харлекина, который стоически выносил все издевательства и терпеливо ждал, когда же из моей головы выветрится легкое весеннее безумие. То и дело доставала из небольшого кожаного мешочка, который Михей-конокрад привязал к оголовью переброшенного мне в Загряде лирхиного посоха, золотые браслеты с бубенцами, надевала их на запястья и лодыжки – и тогда над огромным лугом разливался тонкий хрустальный перезвон. Я была пьяна неожиданной свободой, которой мне так не хватало, пьяна настолько, что Искре то и дело приходилось одергивать меня, чтобы я не выдала свою змеиную сущность по глупости или невнимательности…

– Надела бы ты повязку. – Низкий, чуть рокочущий голос вдребезги разнес то восхищение, что я испытывала при созерцании необъятных луговых просторов. Я обернулась: довольно улыбающийся Искра, давно сбросивший и плащ, и плотную шерстяную куртку, еще шире распустил шнуровку на рубашке, будто посмеиваясь над моей невесть откуда взявшейся мерзлявостью, не позволявшей в мае снять плащ без риска схватить простуду. – А то забудешься в караване, что мне тогда делать?

– Она неудобная, – пожаловалась я, растирая переносицу ладонью. – И если все время смотреть сквозь нее, голова болеть начинает.

– Привыкнешь, – отмахнулся харлекин, подходя ближе и всматриваясь в мое лицо. – Кстати, зрачки у тебя стали шире и если не приглядываться, то почти незаметно, что еще совсем недавно змеиными были. А вот радужка как была, так и осталась желтой. Аж блещет на солнце, будто у тебя по золотой монете в глазницах. Так что привыкай к повязке и не смущай честных крестьян. Или ходи с тем, что досталось в наследство от Голоса Загряды.

– Скажешь тоже.

Я недовольно хмыкнула и отвернулась, продолжая путь по извилистой дорожке, изобилующей неровностями и ямками. Тут и зрячему идти нелегко, а уж слепому…

Тогда, в середине весны, мне казалось, что еще немного – и половина города вместе с нами провалится под землю, к странному, непостижимому созданию, прозванному Госпожой Загряды, и все закончится там, в сухом мрачном подземелье, откуда уже никогда не выбраться. Когда Искра метался меж щупалец, стянутых в тугой клубок, вытаскивая людей из-под завалов и буквально забрасывая их в узкие воротца ромалийской колдовской дороги, я мечтала только о том, как бы оказаться подальше от проклятого города. А как мне скрываться от людских глаз и где взять новую человечью шкуру, я даже не задумывалась.

Нам едва хватило времени на то, чтобы вывести людей на «дорогу берегинь», но сами скрыться по ней не успели – знак крови, который я кое-как удерживала перед собой, пошел трещинами и раскололся вдребезги, а вместе с ним и мостовая. Даже речи не было о том, чтобы удержать колдовскую дорожку-тень, – я сама едва не рухнула в образовавшийся провал. Если бы не Искра, в последний момент ухвативший меня за руку и выдернувший из пропасти, откуда тянулся ворох темных щупалец, Орден Змееловов мог бы праздновать победу над очередной золотой шассой.

Мы с харлекином оказались зажатыми у городской стены и, не приди к нам неожиданная помощь, вовсе не выбрались бы.

Я успела увидеть величественную золотую сеть лишь краем глаза за миг до того, как Искра перебросил меня через плечо, чтобы попытаться пробиться мимо тянущихся к нам со всех сторон «пальцев» Госпожи Загряды. Колдовство дудочника, порожденное далеким эхом пронзительно-чистой мелодии, задержало существо, лезущее из городских подземелий, но лишь на несколько мгновений.

Следующее, что я помню, – ослепительно-яркая вспышка и глубокая тишина, накрывшая город, где мне послышался тихий свист Михея-конокрада, которым ромалиец успокаивал перепуганных насмерть лошадей.

От вытянувшихся на поверхность щупалец остались только легкие сухие оболочки, разлетевшиеся пылью на ветру. Со стороны уцелевших домов не доносилось ни звука – наверняка жители еще не скоро осмелятся выглянуть наружу, чтобы убедиться в том, что опасность миновала. О произошедшем напоминали лишь зияющие провалы, а еще – Голос Загряды, неподвижно застывшая у края разрушенной мостовой. Девушка напоминала статую – бледная, безмолвная, в перепачканном чужой кровью и пылью платье, с пустыми слепыми глазами, уставившимися в черноту. Еще одна покинутая оболочка, в которой не осталось ни разума, ни воли…

Харлекин тогда помог мне перебраться через городскую стену, бесцеремонно спихнул в холодную воду недавно освободившейся ото льда речки, и увиделись мы с ним лишь на берегу в полуверсте ниже по течению, где я с трудом выползла на небольшую отмель у высоченного оврага. И только разглядев, что Искра тащил на плече, я поняла, почему он задержался и не прыгнул сразу же следом за мной.

Мой железный оборотень добыл для меня новое тело, ранее принадлежавшее Голосу Загряды.

Голова на сломанной шее безвольно моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы при каждом Искровом шаге, а поперек груди тянулись глубокие раны, оставленные когтями харлекина. Свежий труп, который еще можно было использовать для линьки в человека, но не дающий возможности позаимствовать хоть что-то из чужой памяти. Оно и к лучшему – я не хотела знать ничего из того, что помнила Голос Загряды, ничего из ее жизни в качестве проводника чудовищной воли.

Я сбросила золотую шассью шкуру там же, на берегу, под пристальным взглядом харлекина, сидящего чуть поодаль, и была неприятно удивлена, когда осознала, что глаза у позаимствованного мной тела были слепы с момента рождения…

– Попробовал бы сам пройтись, ничего не видя, по этой дорожке, – вяло огрызнулась я, в очередной раз угодив нижним концом ромалийского посоха, сломанного и потому укоротившегося на треть после бегства из Загряды, в нору какого-то грызуна.

– Я предлагал достать для тебя любое другое тело, на выбор. – Искра как можно невиннее улыбнулся и развел руками. – Ты отказалась.

– А ты ждал, что соглашусь? – Я остановилась, рукавом платья вытерла пот со лба и принялась распутывать туго стянутые завязки плаща. Ветер сегодня теплый, буду надеяться, что не простыну. Эх, и как Голос Загряды оказалась такой неженкой, проживая в сыром, туманном и продуваемом ледяными ветрами городе? Даже закаленным ромалийцам по осени и зиме приходилось туго, а уж такой хрупкой городской девушке загрядские сквозняки должны были вообще стать верной смертью, но не стали ведь. А вот мне, как назло, оказалось достаточно одной лишь ночевки на холодной земле, чтобы на неделю обзавестись насморком и сухим надсадным кашлем.

– Скажем так – я на это надеялся. – Харлекин тоже остановился, терпеливо дожидаясь, пока я справлюсь с плащом и уберу его в мешок из провощенного холста на широкой лямке, болтающийся у меня на плече. Ставшим привычным жестом провел по волосам, кое-как стянутым на затылке в короткий хвостик, растрепанный на ветру во все стороны и потому напоминающий цветок чертополоха, только не розовый, а темно-рыжий. – Извини, но видеть рядом с собой девицу, еще месяц назад бывшую воплощением твари из подземелий Загряды, – нелегкое испытание.

– Вздрагиваешь каждый раз? – язвительно поинтересовалась я, одергивая подол и глядя на Искру снизу вверх. Голос Загряды была на полголовы выше ромалийской девицы, но рядом с харлекином эта разница практически не ощущалась.

– Нет. Голову оторвать хочется, – спокойно отозвался оборотень, ласково оглаживая меня по шее тяжелой теплой ладонью. – Но я к твоему новому облику уже почти привык, так что можешь не беспокоиться. Хотя смуглая ромалийка была мне больше по вкусу. А повязку все-таки надень. Клятвенно обещаю, что при первой же возможности куплю или украду для тебя шелковую ленту.

– Из тех, что на свет почти прозрачные, а в косе кажутся тяжелыми и плотными?

– Ту самую. – Теплая ладонь соскользнула с шеи, ласково огладила по спине и остановилась на талии. Искра улыбнулся, ловко сдергивая у меня с плеча отяжелевшую сумку, и бодро зашагал по дороге, вынуждая догонять его чуть ли не бегом.

Впрочем, сжалился надо мной он довольно быстро, сбавил шаг, а потом заявил, что привал будем делать у во-он того лесочка, который виднелся на краю огромного поля маленьким зубчатым забором размером с гребешок.

– Шутишь? – Я приложила ладонь козырьком ко лбу, чтобы послеполуденное солнце не било в глаза. – Туда с версту еще идти и идти!

– Хочешь понесу? – недолго думая спросил Искра. Я скосила на него взгляд: увешанный с двух сторон заплечными сумками и оружием, он походил на разбойника с большой дороги, только-только ограбившего воз с поклажей, но еще не успевшего сбыть украденное добро. Для полноты картины как раз не хватало девицы на плече, отчаянно, но впустую колотящей здоровущего увальня маленькими кулачками по спине.

– Рук не хватит, – фыркнула я, пытаясь обойти вставшего поперек дороги оборотня, но не тут-то было. Оказалось, что свободных рук у него хватит и на меня, потому что не успела я сделать и шага, как оказалась прижатой к широкой груди, в глубине которой гулко и часто стучало сердце.

– Скажи спасибо, что на плечо не забросил, – улыбнулся рыжий, хитро сощурив светлые лисьи глаза.

Вот уж точно. Спасибо.

– С тебя бы сталось. – Я поерзала, пытаясь устроиться поудобней на жестких руках оборотня. В результате едва не уронила посох, превратившийся в дорожную палку, прямо под ноги Искре, чуть не упала следом сама, запутавшись в длинной юбке, задравшейся выше колен, и не могла успокоиться, пока харлекин с тихим горловым рычанием легонько не подбросил меня в воздух.

– Неужели ты не можешь не вертеться? – раздраженно выдохнул мой спутник, останавливаясь и заглядывая мне в глаза. – Ощущение, что я пытаюсь нести огромного ужа, а не женщину. У тебя ведь сейчас нет под юбкой золотого хвоста, что ты все выворачиваешься?

– Так не неси, я сама пойду. – Расстояние, оставшееся до кромки леса, угнетало, но выслушивать в очередной раз отповедь Искры, которая становилась все раздраженнее, мне не хотелось.

– И цветы по дороге собирать не будешь? – едко усмехнулся харлекин, склонив голову набок. В узких зрачках-точках на миг блеснули морозные огоньки, правая ладонь, поддерживающая меня под бедра, похолодела, острые стальные когти ощутимо впились в кожу сквозь ткань платья. – Ты не забыла, что за нами охотятся змееловы? Твой знакомый дудочник дал нам небольшую фору в благодарность за спасение его драгоценной шкурки, но это совершенно не означает, что мы можем беззаботно греться на солнышке и никуда не торопиться. Пока мы не доберемся до Лиходолья, орденские ищейки от нас не отстанут. Вот если бы мы позволили загрядской твари сожрать и дудочника, и его чокнутую на всю голову подружку, – тогда и только тогда можно было бы надеяться на долгую отсрочку. Но у тебя духу не хватило ими пожертвовать. И кстати, почему орденцы, едва услышав о шассе с золотой чешуей, бросают все дела и мчатся на поиски, не жалея ни сил, ни средств? Что в вас такого особенного?

– Не знаю.

– Змейка… – очень тихо, очень напряженно произнес Искра, аккуратно ставя меня на землю и глядя сверху вниз. – Ты меня за дурака держишь? Вот этого, – он ухватил меня за руку и прижал узкую, бледную ладонь к едва заметной отметине на груди, под которой скрывался колдовской камень, опутанный золотыми нитями, – никто раньше не мог сделать. Даже не пытался. Несмотря на то что с шассами я встречался, причем не раз и не два. Везет мне на них. А ты стабилизировала мой облик играючи и, как мне кажется, даже не задумываясь о последствиях. Поэтому я спрашиваю еще раз – чем золотая шасса так отличается от остальных змеедевок, если дудочник от одного подозрения дрожит в предвкушении и готов рискнуть не только головой, но и всем, что имеет, лишь бы захватить ее живьем?

– Слушай, я правда не понимаю. – Я осторожно накрыла обратившиеся в полированное железо пальцы харлекина свободной ладонью, чуть сжала холодные пластинки. – Шассы вылупляются из яиц почти одинаковыми, у всех чешуя грязно-серая с крапинками на животе и плечах, но с возрастом ее цвет меняется. У кого-то после нескольких десятков линек, к моменту созревания, она становится черной и очень, очень прочной, самой прочной среди сверстников, и таких шасс обучают быть воинами, защитниками и охотниками. Они самые сильные, самые рослые и защищены лучше остальных. Чем тоньше чешуя, тем она светлее. У женщин и подростков она чаще бронзовая, реже – медно-красная… – Я на мгновение умолкла, аккуратно высвобождая запястье из ослабевшей хватки Искры, развернулась и неторопливо пошла к подлеску у кромки луга. Яркие цветочные венчики, выглядывающие из буйно колосящейся травы повсюду, куда падал взгляд, уже больше не радовали. – У моей матери была медная чешуя, очень яркая и красивая. Да и сама она была чудесной… Но люди почему-то охотятся за нашими шкурами, не жалея ни сил, ни времени, ни средств. Я не знаю, зачем они так нужны змееловам, – у Вика я не спрашивала, а Ровина либо не знала, либо не желала рассказывать.

– И опять ты ушла от темы. – Оборотень в три шага догнал меня и пошел рядом, стараясь подстроиться под мою чуть семенящую, как у многих женщин, походку. – Чем шасса с золотой чешуей отличается от своих же сородичей? Помимо умения управляться с харлекинами и игнорировать песни дудочников?

– Наверное, тем, что умеет немного колдовать. – Я криво улыбнулась. – Когда у кого-то после очередной линьки чешуя становится золотой, она какое-то время светится, а потом в гнездовище появляются взрослые шассы той же редкой масти и забирают подростка с собой.

– И зачем?

– Учить, насколько я знаю. Ровина всегда говорила, что неученый волшебник – это ходячее несчастье, потому что может навредить совершенно случайно и без злого умысла. И серьезно навредить.

– Понятно.

Харлекин замолчал, и какое-то время мы шли в тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра в траве и стрекотанием насекомых. Дорожка в очередной раз круто вильнула, стали заметны две колеи от тележных колес, глубоко вдавленные в когда-то мягкую и податливую, а сейчас закаменевшую под лучами майского солнца глину. Впрочем, узким травинкам-стрелкам оказалось все нипочем – они пробивались сквозь твердую земляную корку целыми островками нежной зелени, среди которой кое-где виднелись крохотные венчики мать-и-мачехи. Удивительная воля к жизни. Казалось бы, семена, случайно занесенные ветром на дорогу, должны были непременно погибнуть под тележными колесами, копытами лошадей, да и просто под ногами случайных прохожих, ан нет. Тянутся себе к солнышку, к небу, словно бросая вызов всему миру…

– Знаешь что, – Искра неожиданно положил мне ладонь на плечо, – я тебя не отдам. Ни золотым шассам, ни уж тем более змееловам. Только если меня раздерут на совершенно нефункциональные части.

Я удивленно подняла на него взгляд, но харлекин уже беззаботно улыбался, протягивая мне застиранную добела мягкую льняную ленту.

– Завязывай глаза. Прямо за лесом стоит деревня, и мне не хочется, чтобы мы, уйдя от дудочников, так по-глупому попались кому-нибудь из местных. Здесь из-за близости к Лиходолью к каждому пришлому человеку относятся с редким подозрением.

– Мало ли кому чего почудится, – неуверенно ответила я, но повязку все-таки надела. Гадость редкая. Опять придется смотреть сквозь частую сеточку, без нужды напрягая глаза, и одергивать себя, чтобы не сболтнуть лишнего. Слепая девушка, уверенно идущая по дороге благодаря дорожной узорчатой палке и спутнику, заботливо поддерживающему ее под локоть, подозрений не вызовет, а вот если она кинется помогать споткнувшемуся ребенку или подбирать выпавший у кого-то сверток, то лишних вопросов точно не избежать. Особенно в области, прилегающей к проклятой степи.

– В том-то и проблема, Змейка. – Искра осторожно поправил ленту, чтобы она сидела ровно, и отвел назад ворох пропылившихся косичек, которые я никак не могла собрать в толковую прическу, чтобы не мешались. – Попусту таким людям чудится очень редко.

Оборотень ускорил шаг, увлекая меня за собой и беззаботно насвистывая какую-то не слишком мелодичную песенку, но окружавшее его алое с золотыми сполохами сияние потускнело, кое-где показались тревога и беспокойство, тщательно скрываемые и потому едва заметные. Почти невидимые, как только-только проявляющиеся на отполированных до блеска латах пятна ржавчины, медленно, но верно разъедающие металл.

Искра тревожился каждый раз, подходя к какому-нибудь селу или деревеньке, и чем ближе к южному торговому тракту, тем сильнее. Он тщательно скрывал свое беспокойство за маской отвязной наглости, беззаботности или колкой невозмутимости, старался как можно меньше задерживаться среди людей и покидал поселение раньше, чем местные жители успевали запомнить наши лица.

Вот только его нервозность росла день ото дня, и временами я замечала, как в его «слепке личности» проскакивает яркий огонек-одержимость наподобие того, что я когда-то заметила под сердцем разноглазого дудочника. Непонятная, необъяснимая страсть к чему-то, что нельзя просто так отыскать или прибрать к рукам. Чаще всего харлекин успевал подавить, загасить этот огонек раньше, чем он успевал разгореться хотя бы до размеров пламени свечи, но полностью затушить эту искру ему так и не удавалось.

Она и сейчас мерцала ослепительно-яркой рыжей звездой в сердцевине золотой «заплатки», под которой пряталось проросшее каменное семечко из шассьего подземного сада…

Деревня Овражье пряталась от чужих глаз в широченном неглубоком котловане, оставшемся после высохшего озера. Края глинистой чаши, когда-то бывшие берегами, заросли лещиной и высокой травой, и если бы не дым, поднимавшийся над печными трубами и выдававший человечье жилье, вряд ли случайный прохожий обнаружил бы это поселение за частоколом из вековых елок и березовым подлеском. Название деревни мне прочитал Искра, когда вывел меня по тропинке к широкой наезженной дороге, у обочины которой была установлена шильда, – как оказалось, шассье зрение не позволяет читать. Буквы виднелись едва-едва и казались туманными расплывчатыми черточками, еле намеченными на подгнившей деревянной доске. Я не поленилась – подошла ближе и провела кончиками пальцев по надписи, которая оказалась вырезана довольно глубокими, хорошо ощутимыми выемками. Странное дело – на таррах линии рисунка гораздо тоньше и почти не чувствуются под пальцами, но я их превосходно вижу, будто вышивку из цветных шелковых нитей, а здесь даже не могу сосредоточиться на зыбких черточках, не то что прочитать написанное.

Неширокая желтовато-бурая дорога вывела нас к пологому спуску, по которому можно было сойти вниз, не рискуя покатиться кубарем, но и то пришлось одной рукой упирать посох в утоптанную глину, а другой хвататься за Искру, чтобы не споткнуться. Село Овражье, расположившееся в тенистом уголке котлована, состояло всего из шести изб, возвышающихся над высокими луговыми травами на крепких столбах. Как объяснил харлекин, когда я задала ему вопрос о «курьих ножках», столбы, приподнимающие дом, необходимы, чтобы первый этаж не заливало во время весеннего паводка. И дело вовсе не в подземных ключах, когда-то питавших озеро, а в тающем снеге, которого по зиме наметает в деревеньку прилично, несмотря на лес, дающий неплохую защиту от ветров.

– Интересно, а зачем людям вообще было осушать озеро? – поинтересовалась я вслух, все еще держа левую руку на сгибе локтя харлекина и стараясь по возможности не слишком крутить головой. Искра лишь неопределенно хмыкнул и накрыл мои пальцы свободной ладонью.