А бабка уже два раза (на почту и обратно) пошаркала своими старыми ногами мимо этой остановки, с отдыхающим дедом.
И только сейчас маленький, худенький, чистенький Первый дед в беленькой кепке, сереньком пиджаке в клеточку с аккуратно выглаженном воротником в стареньких начищенных ботиночках на худых, но еще крепко стоящих ногах и в брючках с выглаженными стрелками тихо, как сморщенный воздушный шарик, уже прогуливался по маленькой остановочке, на которой сидя на скамейке отдыхал второй дед ,и так же тихо просил у проходящих и ожидающих людей милостыню.
–
Я…
–
Я просто…
–
Хотел…
А потом снова.
–
Я…
–
Я просто…
–
Хотел…
И снова.
–
У меня бабулька…
–
В больнице…
И опять.
–
Подайте, сколько сможете.
Дед не был создан для этого, он прошел войну, перестройку, гиперинфляцию, майдан, много чего еще. Но он не знал, что еще можно для нее сделать…
Он был одинок: у него было всего двое сыновей и четверо внуков…
А пока Первый дед просил на остановке милостыню, бабка уже вернулась домой. Ее семья как раз встала, и кушала сваренный ею засветла обед, и всю свою пенсию до копеечки, отдала внуку, потому что у внука не было денег. Внук был моряк, и уже целый месяц сидел на берегу в ожидании следующего рейса. Его жена не работала, потому что она – жена моряка, а ее сыну было еще только четыре года, и она не может работать – нужно воспитывать ребенка.
–
Я же мать, – говорила она, – я не могу бросить сына, – говорила она.
На последние деньги ее муж купил ей на день рождения новую шубу, и теперь им нечего было есть. Но, Слава Богу, бабка уже получила пенсию, и теперь можно будет им всем прожить еще месяцок-другой.
А в то время, когда внук пересчитывал бабкину пенсию, первый дед, устав просить милостыню, присел на минуточку отдохнуть под роскошное зеленое дерево рядом со вторым дедом, у которого сумка была до упора набита разной газетно-журнальной макулатурой.
А потом первый дед решил спросить у него время, потому что свои старые часы, военный трофей, он давно продал, чтобы купить бабке лекарство, которого хватило только на пару дней. Но второй дед его не слушал.
«Умер», почему-то подумал Первый дед. И вызвал скорую.
Второго деда увезли в морг вместе с газетами. Газетчики написали о нем статью, пожевали немного эту тему и забыли.
На его похороны никто не пришел.
А я до сих пор не могу его забыть и думаю, зачем тот первый дед определил для себя, что тот второй дед умер? Может быть, мысль об этом, его и убила???
Мысли вообще способны убивать?
Хотя наверное все равно.
Город продолжал жить своей жизнью…
Всем было комфортно.
Всем было уютно.
Все были довольны.
***
–
Так все таки, часто ли получается так, как ты хочешь? – спрашивает Пьяный человек.
–
Никогда, – отвечаю я и смотрю, как бледный бармен неумело раскуривает кальян.
–
Врешь, – отрезает Пьяный человек, и наклоняется ко мне и начинает говорить:
–
Ты знаешь, в твоем мире всегда идет дождь. Пусть даже рядом с тобой его нет, потому что ты не хочешь намочится. Но стоит отойти от тебя на некоторое расстояние, хотя бы на 1 метр, попадаешь в жуткий ливень. Вода падает, как с водопада, как будто кто-то целится специально в тебя из шланга, но не может попасть. Но попадает на окружающих. И становишься вдруг мокрым с ног до головы буквально за пару минут. Вода окружает тебя, как защитная крепость. К тебе не пробиться. Ты, говоришь, люблю солнце, люблю пляж, песок и озера на окраине города. Но ты это только говоришь, а на самом деле никогда там не бываешь. Хотеть-говорить и хотеть-быть – это две разные, противоположные вещи. Поэтому вокруг тебя всегда дождь!
Закашливаюсь от первой своей затяжки в жизни.
– Классно ты это все придумал!
Как хочется курить! Но не успеваю даже выйти из-за стола – приходят клиенты.
Встречаю их с хлебом и солью, держа в кармане палец на курке пистолета.
–
Здравствуйте, с кем можно поговорить по поводу кредита, – спрашивает у меня какой-то очередной незнакомый человек, о котором через пять-десять минут я буду знать практически все.
–
Со мной, – отвечаю я ему.
Маска «Каменная заинтересованность» клиенту.
И все опять закручивается по спирали часовой стрелки.
–
Какой кредит? Сумма? На какой период?
Потом:
–
Зарплата, жена-дети, дополнительный доход, залог?
Потом:
–
Вот условия, вот пакет документов, оформление в течении 2-3х дней.
Клиент уходит недовольный: как это, он берет у нас кредит, а мы с него еще какие-то бумаги требуем…
Маска «Каменное спокойствие» себе.
И меня спрашивают:
–
Ну, как клиент?
–
Нормальный, вроде, – отвечаю я,
–
Точно? – спрашивают они.
Маска «Каменная улыбка» коллегам.
«Только как-то от этого становиться как-то тоскливо…»
И потом работа начинает тошнить, плыть вязкой слизью по извилинам, падать тяжелым камнем на веки.
Тянучка. Время, как липкая жевательная резинка тянется от прилипки где-то в прошлом: от ручки на дубовом столе у шефа, подписывающего приказ о моем приеме на работу, и закрепляется где-то в будущем, на приказе о прибавке к моей зарплате.
Постоянные маски.
Маска «Каменное спокойствие»
Маска «Каменная улыбка»
Маска «Каменная заинтересованность»
И еще одна маска – к освоению:
«Каменное отчаяние».
Для себя.
В одинокой ванной.
А под маской?
Под маской – Болезнь. Истерия. Тоска
***
В болотного цвета платье, разорванном и грязном, с длиннющими как ветки ивы волосами и большими глазами-водопадами, приходит она ко мне, ступая босыми ногами по воздуху.
Разговариваю с ней.
Задаю глупые вопросы.
***
–
Тоска, – говорю я ей, – Тоска, и что мы будем делать сегодня вечером? Может, пойдем еще выпьем водки с друзьями, или может опять запремся вдвоем дома и будем наблюдать за толпами фотонов, бегущих как беженцы, из лучевой нитки в лампе?
–
Нет. – отвечает мне она. – сегодня будем трахаться в графиками погашения кредитов физических лиц и выводить просрочку!!!
–
Ну а потом? Может, пойдем попьем водку с друзьями? – опять с Надеждой спрашиваю я.
–
Ну а потом?.. гм… – думает она (разве она умеет думать?) – Потом наберем наугад телефонный номер, или пошлем наугад сообщение по мессенджеру, или еще лучше пойдем после работы пешком домой. 50 минут пешком – не так-то много для 1 ночи…
–
Неужели мы сегодня так сильно задержимся?
–
Конечно, задержимся! Может и до 6 утра! Конец месяца, отчет, клиенты, папки. Надо работать! За что тебе деньги платят?
И я подчиняюсь Тоске, как самому главному голосу во мне. И меня уже ничего не сдерживает: ни голос Рассудка, ни голос Чувств.
(Чувства резко встают и уходят. Разум, задумавшись у окна, тянется за очередной сигаретой, а потом уходит вслед за Чувствами.)
***
Хочется позвать на помощь принца. А Тоска, отрываясь от длинной тонкой сигареты в мундштуке, начинает ехидно улыбаться. И я уже не спрашиваю о причине столь ехидной улыбки. Я знаю, что она ответит.
–
Ха, неужели ты думаешь, что в твоей сказке когда-либо будет принц?
И я больно кусаю губу.
Дежурная медсестра вызывает дежурных санитаров.
***
Мои родители очень болели за меня, сдували с меня пылинки и держали в клетке, из которой практически невозможно было выбраться.
Нельзя было сметать крошки со стола рукой, облизывать нож, залезать с ногами на стулья, приходить домой позже 9 вечера, ходить на дискотеки, красится, носить облегающее и ещё кучу всего.
Говорили, что нельзя сидеть при выключенном свете и смотреть на луну. Потому что если долго смотреть на нее, луна придёт к тебе и заберет твое сердце.
Но это уже говорили не родители.
Это говорили Звезды, когда родители оставляли меня наедине с собой в темной комнате.
И я плела защитное одеяло из темноты и собственного тепла, защиту от слов, защиту от людей, защиту от мира.
***
–
Ваша дочь выздоровеет, – говорили врачи родителям, – ей нужно только очень сильное впечатление. Вы только не переживайте. Она придет в себя. Очень скоро. Верьте нам.
Верьте нам.
Верьте нам.
–
Как вы себя чувствуете? – безразлично спрашивает он меня вечером в понедельник.
–
Нормально, – отвечает за меня Болезнь.
–
Как вы себя чувствуете? – опять спрашивает он утром во Вторник.
–
Как вы себя чувствуете?
–
Как вы себя чувствуете?
–
Как вы себя чувствуете? – повторяет он каждый день Недели.
Это становится похожим на заевшую кинопленку.
–
Цвету и пахну!
–
Лучше всех!
–
Не дождетесь!
Повторяет, наслаждаясь процессом, моя Болезнь.
Сидит на подоконнике в белом больничном халате. Высасывает трубочкой из меня мое здоровье.
Вставляет в прозрачные медицинские колбочки с моей кровью коктейльные зонтики с новогодними дождиками.
Скалит зубы врачам.
И посрать ей на лекарства.
Начинаю с ней вести переговоры про покупку Жизни за Смерть. Задаю ей самый главный вопрос:
–
Зачем это все?..
Она мило усмехается и отвечает:
–
А ты как думаешь?
–
Чтобы научится… жить???
Болезнь задумчиво чешет пятку:
–
Нет, чтобы знать, когда умереть…
***
И когда Тоска остается одна, она зазывает к себе заплесневелый кошмар Грозы.
Тучи, чернее ночного неба, закрывают небосвод. Над городом зависает запах серы и этот едкий запах лезет в ноздри, проникает под кожу, высасывает силы.
И вместе с Грозой начинает плакать Сердце.
Его плач как обычно никто не слышит.
И Тоска уводит его мимо работников банка, через толстое тройное евро стекло, мимо капелек дождя в самые недра тучи.
Там, в полной полуночной темноте среди клубящихся туч кто-то большой и неузнанный смотрит незнакомыми глазами на Сердце и оно, трепеща и плача, спрашивает у него.
–
Ты кто?
–
Я тот, кто пришел тебя убить, – отвечает незнакомец и далекое, невидимое Солнце отражается в его темных желтых глазах.
–
Зачем тебе это надо? – испуганно дрожит Сердце, – я ведь ничего тебе не сделало!!!
–
Ты сделало то, что не должно было делать, – ты живешь…
***
Потом на работе выпрашиваю новую мышку на компьютер. Как признание в любви.
–
Жень, а Жень, на что ты способен пойти ради меня?
Улыбка на все лицо. Смущение. Люди, сидящие при этом в кабинете, думают неизвестно о чем.
–
Чего ты хочешь? – выдавливает из себя Женя.
–
Подари мне свою компьютерную мышку…
Хохот на весь кабинет.
Потом заходит женщина с дешевыми иконами.
–
Купите иконы, – протяжно говорит она, заглядывая к нам в кабинет.
–
Купите иконы, – упрашивала она математически логичных и экономически подкованных верующих в неверие работников банка.
–
Это необычные, из Киево-Печерской лавры привезенные. Дешевые. Ламинированные.
–
Купите иконы, – говорит она нам.
–
Женщина! – говорим мы.
–
Вы не туда пришли – говорим мы.
–
Это не то место, где вы продадите свои иконы.
–
Почему? – с легким удивлением спрашивает она у нас.
–
Среди нас есть некрещеные, – отвечаем мы и оглядываемся на друг на друга.
–
Ну, тогда я сама не продам вам иконы, – говорит она нам, закрывая за собой дверь, – я не продаю неверующим.
–
А как же наши потребительские права? – кричим мы ей вслед.
«А почему бы ей не обратить нас в свою верю?» удивляемся мы ее не догадливости. «Да… Эти – не используют современных технологий, маркетинг, пиар, личный бренд. Активные продажи не для нее. Им подавай старославянский путь духовного развития. Типа, сами придем. Фи. Прошлый век. У нас в банке она бы и дня не задержалась…»
Но неприятный осадок остается, и умножается на множество рабочих моментов: математических ошибок, этических неприятностей.
И ближе к обеду, уже изнуренные и опустошенные, начинаем гнать с работы.
Предлагаем старым веселым клиентам вместе с пакетом документов бланки– разрешение на сексуальное домогательство, выуживаем откуда-то из банковской сетки видеоспам, обклеиваем кресла друг у друга скотчем, потом мстим друг другу за это, а потом, устав от однообразности жизни, задаем друг другу по очереди извечный вопрос:
–
Ну что, пьем сегодня?
–
Так, а как же корпоратив?
–
Так к нему надо подготовится! Морально! – коварно подмигиваем друг другу.
–
Ааа! ну давай!
Потом в обед, пока сильно никто не наблюдает, напиваемся до полуживого состояния.
Вешаем на дверь с обратной стороны объявление, скачанное из Интернета, но подходящее по случаю.
«Пожалуйста, кому не жалко, занесите в кредитный отдел пару сосисок. Леша»
а потом начинаем приписывать:
«А Анжеле – кафету»
«А Лене – крабовых палочек»
«И Сереже тоже»
И после всего красным:
«Можно деньгами или безналом на карточку «для премии к празднику ;)» – чтобы хоть как-то обеспечить движение по бесполезному карточному счету, который заставили открыть для выполнения плана по картам…
–
А потом на него нарывается начальник отдела безопасности и относит к управляющей… – прерываю я фантазии коллег, – Вот мы размечтались без всякого повода!…
Рву крутое креативное объявление на мелкие кусочки и выбрасываю в мусор.
А через полчаса приходит Повод. Его приносит заплаканная секретарша.
–
Тебя хотела видеть управляющая, – говорит она мне.
«Что еще?»
–
Окей. Зайду.
***
Зайдузайдузайдузай…
Ду-ду-ду…думать о хорошем… дудуду
Музыка.
Крики.
Толпа.
Гимнастика для шейных позвонков.
Концерт на открытом воздухе: Бесплатный!
Местные звезды, знаменитая КВНовсая группа на заправку.
Черт, ничего не видно.
Аккуратно стриженные затылки молодых людей.
Яркая аура сцены вокруг голов.
Перед носом у Друга маленькая симпатичная попка девушки, сидящей на шее у парня.
–
У вас очень симпатичная попка! – кричит Друг ей, обернувшейся на хихиканье девчонок в ответ на кривляние Друга.
Она не слышит. Парень, Слава Богу, тоже.
Друг что-то говорит парню на ухо. Парень отодвигается.
Ручейки людей – подростков, держась за руки, чтобы не потеряться, пробираются сквозь толпу в поисках лучшего места.
Толкают, как в общественном транспорте в час-пик. Прижимая сумку к себе, чтобы ничего не вытащили. Сжимаешься сама, чтобы пролезть поближе к сцене.
А на сцене бузят.
Смешные устаревшие шутки.
Новые пошлости, тоже “очень” смешные.
Туалетный юмор.
Опять туалетный юмор.
Всем весело.
И как изюм в бочке дерьма – наконец-то, умные сценки.
В КВН – ничего не изменилось.
Все по-старому.
Только Влада среди них нет. Не дорос еще до знаменитостей…
Блядь, Влад….
Зачем я опять о нем подумала?
Выбираюсь из толпы.
Ухожу темными переулками к остановке.
–
Пока, друзья, я ничего нового для себя тут не найду.
Опираюсь о поручни маршрутки, как на старых друзей.
Домой.
И думаю о том, что могло бы произойти и не произошло.
О безответной ответной любви, которой не суждено было стать реальностью.
Плачу в черные очки.
Тоскую.
Пытаюсь снести эти трехметровые толстые заборы вокруг себя.
Безуспешно.
***
Ничего необычного за сегодня не произошло. И славно.
Спокойной ночи, Вселенная!
***
Поднимаю глаза от черной воды в белое небо. Созвездие Дракона, миллиардный год подряд, все еще приветливо машет мне хвостом.
К руке, опущенной по локоть в воду, печально прикасается сонная рыба и я выдергиваю руку.
А это уже не рука.
Это серебряная щупальца речного рака.
Капли воды блестят при лунном свете, стекают вниз сквозь закатанный рукав к подмышкам, а потом разливаются по всему телу холодными чешуйками. И я превращаюсь в русалку с рачьей щупальцей.
И ныряю в теплую летнюю воду Днепра. Плыву по фарватеру к родному пляжу, прорываюсь сквозь водоросли, уплываю от огромного спящего сома.
Собираю со дна пустые бутылки и выбрасываю их на берег.
Плыву, не тратя сил, равномерно, и надеюсь доплыть, домой.
Глотая воздух кусками, проплываю мимо сонных барж.
И чувствую, что на этот раз хозяйка здесь – я.
“Дома скажу, что ночью был сильный дождь, и я забыла зонтик.”
Кап-кап-кап… ду-ду-ду…
Дузайдзайдузайду…
***
Убийство времени?
Нет.
Отдых?
Нет.
Моральный пресс сродни допросу в прокуратуре:
сидеть в кожаном кресле, обтянутом бордовым кожзамом с деревянными ручками, ножками и спинкой перед кабинетом управляющего,
утешать заплаканную секретаршу,
нервно закручивать в трубочку распечатанную корреспонденцию, полученную от нее.
Слушать из соседнего кабинета зама легкий смех девчонки из физ.лиц.
Позвала – надо ждать.
Полчаса, час, полтора.
Иначе получишь еще и за то, что не подождала.
“Сегодня все плачут” – говорит секретарша.
Черные от туши слезы уже окрасили ее глаза в красный цвет, как у вампира только что напившегося крови.
“Управляющая сегодня с утра опять не в настроении.”
Ничего, скоро у нее настроение поднимется.
***
Вот, кто действительно вампир. Улыбаюсь про себя: наверное, опять Центр проверяет счета, выставленные за ремонт нашего отделения.
Подбираю подходящее выражение лица: сегодня пусть это будет “Каменное безразличие”.
Подбираю подходящие слова: для этого необходимо пару дней, но сегодня надо справится быстро.
Выписываю слова “разрешите перепроверить и доложить попозже”.
Слова «нет» и «не знаю» исключить из лексикона.
А вообще, лучше молчать и слушать. Быть немым, а иногда и глухим.
«Она тоже для чего-то встретилась тебе на пути». – вспоминаю слова Пьяного Человека.
«Для чего-то встретилась… Для того, чтобы мне научится утешать девочек-секретарш.»
Может переспать с замом, чтобы была хоть какая-то защита от нее? У него такие голубые глаза!..
Проходит еще полчаса-са-са-са…
***
А на огромном бежево-желтом лице Пустыни лежало 2 больших голубых озера. Озера были какие-то странные, одинаково продолговатые с одинаковыми холмами под ними, на которых росли одинаковые черные камыши. А со дна озер, казалось, выглядывает Душа самой Пустыни.
–
Привет, Солнце, – сказала мне Пустыня, завив две небольшие песчаные бури под огромным длинным холмом.
–
Я не Солнце, – ответила я, помахивая желтым кленовым листиком, – Солнце умерло.
–
Солнце не может умереть, – ответила Пустыня, – Иначе я перестану существовать. Кто будет меня согревать? Кто будет сушить мои слезы? Кто тогда будет ко мне приходить каждый день?
–
Никто, – ответила я, – ибо жизнь – это когда никто не приходит, когда кого-то очень ждешь, и когда ничего не случается, когда очень хочешь, чтобы что-нибудь случилось. Это бездонная бездна
, куда засасывает тебя, как в Черную Дыру.
Пустыня молчит. Пустыня не может мне ответить. Застелив свои большие голубые глаза песчаными барханами, она думает о своем и задевает Небо своими пальмами-ресницами.
Тишина завораживает.
Тишина умиротворяет.
И умерщвляет.
Высохший кленовый лист пролетает мимо лица Пустыни и падает мне в ладони.
Становиться печально.
В сумерках восходящего солнца мне дают лекарство от апатии.
***
Кутаюсь с головой в шершавое больничное одеяло, но не ощущаю тепла.
–
Ты думаешь, у тебя в жизни есть смысл? – задает Болезнь мне вопрос.
“Какой смешной вопрос”, – думаю я, замерзая от холода под этим жестким оранжевым одеялом. Пытаясь найти ответ, я смотрю на голубое небо. В небе болтается лампочка, как капля света, и я думаю, что свет – это белая вода, которая испаряется с лампочки и невидимым паром застилает глаза.
–
Болезнь не перехитрить, – говорю я небу, и отворачиваюсь к стене.
И больно бьюсь головой.
Плачу от безысходности.
***
Черный человек выпивает остатки водки и заказывает еще.
–
Тебе плохо не будет?
–
А какая кому разница? – отвечает он.
–
Правильно, никому.
–
Я не хочу падать сам. Я не люблю летать. Но я падаю и падаю вниз. Как высушенный лист. Но еще не осень. И даже не конец лета. Сейчас только начало. Начало всего. Но я уже падаю. Хочешь упасть со мной?
–
Я хочу летать, – отвечаю я.
И прыгаю с парашютом вниз. В бездну. И страх сковывает ноги. И адреналин зашкаливает за отметку “Максимум”. И кричу. И считаю. И дергаю за кольцо. И парю.
–
И чушь. Я не люблю летать. Я боюсь летать….
Я боюсь…