Kitabı oku: «Записки врача скорой помощи», sayfa 4
Глава 24. День медицинского работника
Известно, что на скорой помощи не бывает ни выходных, ни проходных, ни праздников. Работа по графику. Я и сегодня не знаю, какой день – вторник или пятница, привычки такой нет – запоминать дни недели. Смены – по 24 часа без права сна, через два выходных дня.
Однажды летом был теплый солнечный воскресный день. Голубое небо, яркая молодая зелень на деревьях, белоснежный халат, ветерок в открытое окно автомобиля и пустые дороги в городе – что может быть лучше для романтики скорой помощи?
В тот день я работала сутки с санитаром-студентом. Потом я узнала, что он был аспирантом в университете на биофаке и подрабатывал санитаром давно, еще с первого курса. Такой уже довольно взрослый парень. А я еще и года не проработала, хоть и фельдшер. Вот до обеда мы с ним сделали два-три вызова, а потом он так переглянулся с водителем и говорит: – Надо заехать в одно место, ты не против? – Надо так надо.
И мы поехали по Тухачевского, мимо разных баз, молочного завода, еще каких-то заборов. Подъезжаем к воротам какого-то завода, останавливаемся. Выходит охранник, спрашивает: – Скорая, вы к кому? – Вызов у нас тут, пивзавод, в цехе кому-то плохо, – отвечает водитель.
А я думаю, что это он специально так отвечает, на самом-то деле просто санитару надо заехать в это место. Может, у него жена тут работает, ключи передать… Какое мое дело? – Проезжайте, – сказал охранник и открыл ворота.
И мы проехали по дороге мимо каких-то одноэтажных зданий, ярких зеленых газонов с портретами передовиков производства, мимо одиноких рабочих в серых спецовках и остановились у цеха с широко открытыми дверями. У стены на улице хорошо сидела кучка рабочих на бревнышке и отдыхала. Время-то обеденное. И мы стоим и смотрим на них из белого РАФа. И тут один говорит: – А мы не вызывали. – А кто вызвал? – А мы не знаем. – А кто знает? – Может, главная знает, кому тут плохо. – А где она? – А вон она – на газоне под деревом.
Я вышла из машины и увидела, что невдалеке на зеленом газоне в тенечке стоит худая женщина лет тридцати, в белом халате и задумчиво обрывает с дерева мелкие ранетки и ест. – Вы не знаете, кто скорую вызывал? – Нет. Я не вызывала. – Ладно, постоим немного, может, кто-нибудь появится.
А в это время один из рабочих подходит и говорит: – Банки есть? Вон в те двери заезжайте.
Я сижу и думаю о своем, а водитель уже заехал в цех, достал две трехлитровые банки и получил их обратно с пивом прямо из огромной цистерны. А потом на носилках появилось несколько стеклянных бутылок с лимонадом «для доктора». Доктор – это я. – Ну, мы поехали? – сказал водитель. – Нет же никого, конечно, поехали.
И мы уехали, еще в воротах охраннику сказали, что, наверное, это был ложный вызов.
Ладно. Хоть мне и хотелось спросить этих моих помощников, чуть не сказала «мошенников», что это было, но я молчу. Они такие взрослые, опытные, я на них полагаюсь.
И тут они сворачивают в чисто поле, под березки, туда, где живут энцефалитные клещи, расстилают скатерть, пиво, бутерброды из дома и командуют мне: – Проси «заправку» по рации, то есть обед. На скорой бывает «автозаправка» и «заправка».
Раньше обед был час и в любом месте, а не как сейчас, никто не проверял, где мы обедаем.
И вот я уже понимаю, что водитель с санитаром допивают три литра пива и я тоже держу стакан. Гипноз какой-то. Ну, они-то здоровые, им это слону дробина, но ведь водитель за рулем и до утра у них есть еще три литра.
Сидим под березой и так интеллигентно беседуем. Водитель, кстати, тоже с высшим образованием.
Вот так меня разыграли эти старшие товарищи. Теперь я вспоминаю, что это было третье воскресенье июня, день медицинского работника, 1981 год. Не пойму только, откуда у них на пивзаводе ранетки в конце июня? Пивом они их поливают, что ли? Или прошлогодние?
А кто же вызвал скорую на пивзавод? Да вы же и вызвали, с любого телефона-автомата.
Глава 25. Бригады, сдайте карты. Во что был одет «неизвестный»
Жаль, что не все хорошие идеи приходят к нам с момента рождения, каждый новый человек рождается с пустой головой и учится, учится, учится. Мы писали карты вызова. Это был творческий процесс. Тех, кто плохо писал карты, заставляли переписывать под диктовку. Самые плохие карты зачитывали на общем собрании и позорили авторов. В карте не должно быть лишнего описания. Только то, что важно. Никакого «колбасовидного кала коричневого цвета». «Стул – N», и все. Орфографических ошибок не должно быть тоже. «Карты вы пишете для прокурора, – первое, что узнает студент мединститута. – Препараты пишутся только на латыни, не возбраняется писать на латыни симптомы и диагноз», – это второе.
Прокуроры были достаточно грамотные, чтобы читать это. Орфографические ошибки не допускаются, даже в слове «стеклянный».
Интересно, что архив карт хранился 3 или 5 лет в темном чулане под лестницей напротив лыжной комнаты, а не один год, как сейчас.
Потом архив где-то сжигали или увозили на дачу для растопки.
В статистическом отделе стояли шкафы во всю стену до потолка. Там на полках складывали аккуратно перевязанные пачки карт, написанных от руки, каждая связка – за сутки. 365 пачек за год. Через год они переезжали в чулан под лестницей.
Вообще в то время постоянно обсуждали вопрос на уровне института усовершенствования врачей, как бы сократить количество писанины. Вспоминали эксперименты, когда в карте писали только диагноз, оказанную помощь и три параметра: температуру тела, артериальное давление, пульс. Даже частоты дыхания не требовалось указывать, если это не был ведущий симптом. Краткость – сестра таланта, и этому постоянно учили всех. Скорая помощь должна быть скорой, необходимой и достаточной.
Карта была размером А5, один лист, отпечатанный на таком же картоне, который употребляли для перфокарт в вычислительных центрах, с двух сторон. Еще был сопроводительный лист для стационара, тоже А5. Вот и вся документация, и даже это считалось лишней тратой времени и бумаги. Сегодня на карту тратится минимум 15 минут, если просто писать, не думая, и она на четырех страницах.
Карты вызова нужно сдать диспетчеру как можно скорее, чтобы их прочитал и подписал старший врач тоже. В карте обязательно нужно было описать и того, кто проходил под именем «Неизвестный», человека без сознания и без документов, или труп: примерный возраст, во что одет. В течение суток иногда звонили люди, которые разыскивали родственника. Таких за сутки было несколько. Помню, как мы зачитывали по телефону родственникам эти описания, пока они не узнавали своего. Их эмоции и паузу, когда они узнавали своего по описанию. Потом они приезжали на станцию, обычно несколько человек из семьи, чтобы узнать подробности.
До сих пор звучит в ушах, как бич погонщика: «Бригады, сдайте карты». Жители ближайших домов были уверены, что скорая на работе целыми днями играет в карты, даже жаловались какому-то начальству, как на всю улицу над станцией гремит громкоговоритель: «Бригады, сдайте карты!»
Но и настоящие игры в карты, и шахматы, и нарды – все это было на работе в ожидании вызова. Мне казалось всегда, что эти английские привычки играть вечерами в бридж или покер, попивая бренди или херес, – ужасная потеря времени, пустая трата драгоценных минут и дней жизни. Так меня научили мои воспитатели в физматшколе. И тем более употребление при этом напитков. Но человек не робот, а жизнь – не конвейер. Эти «английские» привычки необходимы, чтобы почувствовать жизнь, это отдых, передышка и тренировка ума. Без них мы бы не имели сил и желания жить.
Глава 26. Лихие 90-е
Как жить после того, как сбылась одна мечта? Переехал в свой рай, не надо ходить на работу, и что теперь? Что-то же надо делать в этом раю тоже. Это должно быть что-то на уровень выше, вроде Олимпа, ведь теперь многое, что мешало, осталось там, внизу? Или это навсегда с тобой?
Как «лихие 90-е». Я на Южном знаю почти каждый дом и квартиру, краевед. Вот этот дом на Радищева. В 1992 году, в это сложно поверить, на Южном был один официальный наркоман, 17-летний маменькин сынок, не помню, в чем причина его наркомании была, но на вызове маман всегда просила «поставить ему что-нибудь, чтобы он поспал, потому что у него наркомания». В 18 лет, тем не менее, он получил повестку в армию, в связи с чем напился и почиркал себе бритвочкой предплечья. Шустрый такой был, «моднявый», и голос противный.
А так, чтобы по улицам «передозы» валялись – такого и в помине не было. В основном пили по-черному да над семьей издевались, это классика.
Так вот этот дом на Радищева, 9-й этаж, на лифте до 8-го, на 9-й пешком. Вызвали скорую дед с бабкой. У подъезда милицейский уазик, шофер один сидит, дремлет. У них даже двери не было входной, ни в «кармане», ни в квартире. Или была одна – не помню. Новая квартира, ленинградской серии. В зале в ободранном кресле сидит дед, засыпает или зависает, по квартире ходит милиционер с бумагами, что-то спрашивает. Бабка говорит: «Он в ванной, я его топором зарубила». Действительно, в ванне, полной кровавой воды, плавает голый, лет 30, сын. Интересно, что в то время милиционеры были обычно без оружия. Впервые мы увидели милицию с автоматами после перестройки, в таком виде они приезжали на вызов вроде этого.
Так вот, плавает в кровавой ванне голый, лет 30, сын. Голова пополам разрублена, но ведь хрипит и живой, хотя и без сознания. Я почему-то одна была, врач с железной сумкой, но в то время это было обычным делом. Что делать? Тут мент ходит, что-то же надо делать для виду. Пошла на улицу, искать телефон-автомат, не хотела по рации на весь эфир такое обсуждать. Помню, был холод такой, снег и ветер. Нашла чудом автомат у соседнего дома, звоню старшему врачу: «Мне что, реанимацию вызывать или подождать, пока хрипеть перестанет?» Не помню, что ответил старший врач. Пока ходила, вернулась в квартиру, минут 20 прошло – уже не хрипит. Участковый говорит, что сын издевался над родителями, деда поил снотворным и отбирал у них пенсию, вот бабка и не выдержала, порубила сына топором. Не знаю, посадили бабку или нет. Телефоны нам цивилизация потом принесла, заграница. Да-а, 1992-й, все еще живы.
Был еще такой повод к вызову: лежит в подъезде. Сибирь ведь не Америка, климат не позволяет спать на улице или в заброшенном бараке с разбитыми окнами и без дверей. Заснул на улице – значит, насмерть. Сколько раз я выходила утром из своей квартиры на пятом этаже и обнаруживала, что на площадке между этажами кто-то спит, несмотря на кодовые замки. Некто, свернувшийся в клубок, в углу возле трубы отопления зимой или в любом другом месте летом обычно между пятым и четвертым этажами. Самыми оригинальными ночными посетителями были девушка, которая поместилась на подоконнике, и молодой мужчина в золотых очках на ступеньках лестницы. Некоторые из них просили попить по утрам, ведь почти 100 % не обходились без алкоголя. Некоторые получали от меня еду и горячий чай или кофе. Были и буйные, были и такие, после которых приходилось отмывать углы.
Это явление было настолько обычным, что в семье появилась инструкция, как выходить из квартиры в подъезд. Ведь дети ходили в школу каждый день.
Вдруг появилось множество бездомных людей. Кто-то потерял квартиру, у кого-то отобрали дом за долги родственники или всякие проходимцы. Алкоголь и простота там были на первом месте из причин. Документы пропадали почти одновременно с жильем.
Всеобщая приватизация квартир не предусмотрела защиту от дураков и детей.
Жильцы таким «гостям» вызывали милицию или скорую.
Особенно тем, кто приходил не один раз, а пытался перезимовать в подъезде.
Вот на Южном одного такого подожгли. Он поселился под лестницей на первом этаже пятиэтажки, там был такой отсек для детских колясок или велосипедов. Приходил на ночь или когда холодно, стелил газеты и спал на них. Запах, знаете ли. А дом, как назло, был населен сотрудниками милиции и построен для них. Работа у них нервная, и люди нервные. Вот один из жильцов взял и поджег эти газеты. Потому что достал его уже этот запах бомжа в подъезде. Пока бомж проснулся, пока его потушили пожарные, уже ожог процентов под 50. Особенно голова обгорела. Пожарных вызвали сами жильцы, а те уже – скорую.
Более гуманными были жильцы общежитий, долго терпели бездомных на черной лестнице. Вызывали скорую, если видели, что дело плохо, что человек уже не может ходить.
Но были и такие, которые «брали шефство» над стариками в. Однажды я приехала в комнату в общежитии к старику, которого «опекал» молодой человек, якобы какой-то родственник, кормил его и поил. Старик спал на куче тряпья на досках поверх чугунной ванны, которая стояла в комнате в углу, и был совсем слаб и не разговаривал. Мы собрали его в больницу и вынесли на носилках в машину. Молодой человек очень заботливо укрывал его одеялом и помогал нам выносить носилки. А потом сказал, что забыл паспорт старика наверху в квартире, убежал, и больше мы его никогда не увидели. Интересно, что мы какое-то время не уезжали и ждали этого родственника. Старик, конечно, в больнице умер, а комната в общежитии досталась молодому человеку. А в то время жилье уже можно было продать за немалые деньги. Тогда это все было просто устроить.
Время было – люди умирали от истощения на тротуарах. Скорая помощь подбирала их и отвозила в терапевтическое отделение с диагнозом «алиментарное истощение». Потом больницы взвыли от количества таких бездомных, и власти открыли отделение в бывшем профилактории на шахте Ягуновской. Там истощенных отмывали, укладывали на кровати, на простыни с рисунком «минздрав», кормили три раза в день, и постепенно они начинали вставать, ходить и мыть свою ложку. Некоторым из них не было и 50 лет. Помню, как заведующая мне рассказывала, что какое-то время не было продуктов в кухне, и работники приносили из дома овощи из своих огородов, чтобы варить три раза в день еду для пациентов. – Сейчас-то нам завезли лапшу и тушенку, целый «Камаз», – сказала она. – Варим им по три раза в день, слава богу.
Да, лихие 90-е в России.
Сейчас-то все устроилось, есть муниципальный приют для таких людей на Предзаводском и в Кедровке. Там можно жить бездомным и питаться бесплатно недели две, восстановить документы, пенсию, а потом еще жить за какую-то минимальную плату и работать при желании. Хотя большинство из них – инвалиды, у кого печень, у кого зависимость, у кого ноги отморожены. Учреждение социальной адаптации в самой примитивной форме. Алкоголь только запрещен, а алкоголь – их единственное утешение в жизни. Поэтому многие бездомные не хотят там жить. У них ведь тоже есть свои мечты.
Глава 27. Ассоциации диагноста
Странная и загадочная паутина ассоциаций заставляет нас перескакивать с одного на другое, перелетать во времени, молниеносно перепрыгивать из одной точки пространства в другую по кратчайшему пути, по натянутой нити из самого прочного материала, который называется память, и только наше скудное воображение мешает изобразить этот мир ассоциаций как что-то упорядоченное, неизвестное, невиданное до сих пор, поэтому мы называем это паутиной. Так знакомо и доходчиво. Почему, например, сегодня, перемывая арахис под струей холодной воды из крана, я неожиданно подумала о человеке, которого не видела 27 лет и о котором не вспоминала 9 лет точно? Это процесс или вода меня так заворожили, или где-то там, даже не знаю где, что-то случилось с ним? Впрочем, это плохой пример. Слова, слова.
Если врачу скорой помощи сказать какое-нибудь слово, то у него в голове сразу промелькнут три-четыре истории на эту тему. Про слова «нога» или «рука» лучше не вспоминать, начнется девятибалльное столпотворение историй.
А вот, например, слово «стол». И сразу столов и столиков выскочило так много, что не знаю, с какого лучше начать. Наверное, с маленького изящного журнального столика с круглой стеклянной столешницей, которую к приезду скорой муж уже разбил о темечко своей непокорной супруги, и бедный столик лежал посреди разгромленной комнаты общежития кверху ножками. Такое жалкое зрелище! Также была выбита и лежала на полу входная металлическая дверь и еще много разных бывших красивых вещей. Девушка сидела на диване, размазывая по лицу пьяные слезы и косметику, и пальцами отыскивала на голове рану, перебирая черные колтуны волос и матерясь. Вызов назывался «плохо с сердцем», а в результате все отказались от помощи. Просто показали спектакль из семейной жизни в общаге.
Стол номер два. Самый красивый вызов про Новый год и молодую армянскую семью. Ей – семнадцать, ему – двадцать пять. Он привез ее из Армении в Кемерово в съемную квартиру, и она только начала учить русский язык. Но зато она наварила и напекла такой шикарный стол на Новый год, что мы обалдели от этого зрелища. А он ушел отметить Новый год с друзьями в отделение областной больницы почему-то и оставил ее одну. Именно отметить, а не на работу. Как-то ей удалось дозвониться до отделения и вытащить его оттуда. Он явно расстроен, что сорвалась гулянка, и пытается угостить скорую чем Бог послал. И все это стоит на столе, а у нее «плохо с сердцем», она гордо молчит, а он не умолкает как гостеприимный хозяин, усаживает врачей за стол. Менталитет.
И, наконец, номер три: кухонный стол на 1-е апреля. Уже второго апреля утром зашла ко мне домой моя коллега после смены, как разъяренный носорог, и рассказывает про жуткую первоапрельскую шутку. Дали вызов «ножевое в живот». Реанимации на станции нет.
В 80-е и 90-е линейный врач еще мог задать вопрос диспетчеру, почему его посылают на вызов с поводом для спецбригады. Сегодня этот вопрос никто не задает, потому что кардиологи и реаниматологи, как правило, заняты.
Поэтому поехали. Залетают в квартиру на какой-то там этаж, в руках две сумки, носилки, ЭКГ. Как обычно на «ножевых», входная дверь открыта пинком, и тишина. Проходят и видят: на кухонном столе сидит бледный мужик, а из живота у него торчит ручка вот такенного кинжала. Молчит и закатывает глаза.
Мат-перемат! Полиции нет, где-то прячется преступник, но рассуждать некогда. Меряют давление – мужик начинает хохотать. Он вызвал скорую, потому что первое апреля, а он артист цирка, и кинжал у него цирковой с прячущимся лезвием, что он тут же и продемонстрировал. Урод.
Все, там еще толпа столов руки тянут, но дальше нет слов, одни эмоции.
Глава 28. Три толстяка
Как ни стараюсь я удержать повествование в рамках непорочного 1992 года, эпохи Горбачева, а в памяти все чаще всплывают, нет – выскакивают картины в сиреневой форме, то есть после 1995 года. Вот три толстяка, три моих начальника, привели меня на допрос. Дело происходит в кабинете начмеда. У него такой длинный стол для заседаний и дорогие красивые стулья. А сам начмед носит на лице благородную бороду а-ля Чехов, за что его и зовут «бородой».
«Она сидела в этом теплом кабинете, обставленном мебелью в стиле позднего соцреализма с претензией на солидность, в дальнем конце длинного полированного стола, на теплом мягком стуле с высокой спинкой и смотрела через весь стол на трех упитанных мужчин в темных костюмах с галстуками».
Меня отвлекли от работы, запустили бригаду на станцию, чтобы «пригласить на ковер» за проступок, но сейчас я плохо помню, за какой именно. Кажется, я не хотела ехать на «боль в груди, 50 лет», потому что кардиологи были свободны на станции, а линия тогда еще работала без аппаратов ЭКГ, и все равно потом отправили кардиологов. В общем, диспетчер написала докладную, и меня решили наказать за то, что спорила с диспетчером. Предполагалось, что диспетчер главнее линейного врача, и умнее, и красивее, и вообще.
И вот. Три упитанных кабинетных начальника станции в дорогих костюмах и галстуках сидят во главе стола, а я напротив, между нами три метра. Я в пуховике, в теплой шапке, на шее фонендоскоп, меня только что привели с мороза из машины – угрелась на красивом дорогом стуле, смотрю на них и радуюсь отдыху. А почему трое-то? А это они внедряют новый научный метод подавления строптивых врачей, называется «акт». Как я в присутствии троих достойных людей отказалась писать объяснительную за свой «проступок». Хоть я ее и написала вообще-то потом, но не сразу, а через день. А толстяки поторопились, потому что были в восторге от своей инновации. Как хорошо, что я одна такая буйная во всей области, а будь нас таких хотя бы двое!
А вот еще при старом режиме, то есть при белых халатах, появился у нас новый главный врач. Тогда это было не такое эпохальное событие, да и ничего страшного в этом не было. Главные врачи менялись часто, их уже и не считал никто. «Афоня» – так его звали. Прикол был в том, что он каждое утро подписывал несколько приказов о наказаниях: выговоры, строгие выговоры, замечания, переводы. Его рекорд был 19 штук в один день. Приходишь утром, а на доске объявлений целая газета из приказов. Да, вот такой странный был. Его еще звали «новая метла». Сейчас он в Москву уехал давно.
Да и этих троих уже давно след простыл: кто помер, а кто на пенсии ногами шаркает.
