Kitabı oku: «Записки врача скорой помощи», sayfa 7
Глава 48. О священниках и о православной церкви
Как-то приехали на вызов «транспортировка в хоспис на Чкалова, 80 лет». Заходим, а нам говорят: «Подождите в коридоре, у нее священник там. Нет, еще не умерла».
Слышу, действительно, ходит там, молитвы читает. Стоим, как дураки, в коридоре с сумками и носилками. Потом выходит поп, такой – в черной рясе. Ну, все, теперь заходите. Давай носилки разворачивать, а поп даже не помог нести. Нормально, нет? Не знаю, как у них там в церкви с вызовами, но нам даже стул не предложили.
А еще в соборе одна дама упала в обморок, а пол каменный, так сколько крови было! Голову разбила. То есть это был не обморок, а эпиприпадок в пустой церкви. Приехали, а она так и лежит в луже крови в пустом зале. Это картина прямо для Репина. Кругом купола, иконы, святые, свечи на подносиках, кресты и посредине дама лежит – лужа крови из головы.
Глава 49. Страшно умирать одному
Жить, болеть одному не страшно. Умирать одному страшно, поэтому они и вызывают скорую и готовы ехать в больницу, хоть к черту на кулички, хоть на одну ночь.
Вот я сейчас это сказала мимо ушей. Никто из вас этого так и не услышал. Потому что в этом нет ничего интересного или интригующего. Звучит банально. А я вот умирала раза два, так со страху на улицу выскакивала пулей, когда понимала, что сейчас умру. Чтобы на тротуаре подобрали, если что. И чтобы детей дома не напугать.
И вот все эти старые, не слишком больные старухи всегда боятся умереть в одиночестве. Вызывают скорую, но скорая не будет всю ночь их развлекать. И они требуют, чтобы их увезли в больницу, хоть на эту ночь. И скорая везет. Сонная медсестра в приемном смотрит на нее и восклицает: «Ой, опять?»
А утром они возвращаются, и дома все повторяется, возвращается страх умереть в одиночестве. Так не должно быть. Каждый должен иметь право на хоспис. Чтобы просто было куда поехать, там остаться столько, сколько потребуется, или навсегда.
Глава 50. Интернатура. Теперь так будет всегда
В отделении кардиологии встречаются такие пациенты или пациентки. Они заглядывают в глаза и каждый день жалуются на приступы. Каждую ночь в одно и то же время они просыпаются и жалуются на одну и ту же боль в одном и том же месте в груди. Через некоторое время, минут через 20–30, получив определенную дозу внимания, они забывают про приступ и продолжают заниматься своими делами – спят, едят, занимаются домашними делами, выращивают помидоры и даже не задыхаются. Но приходит ночь и тишина, и в назначенное время они снова будят медсестру, и заглядывают ей в глаза, и жалуются на боль в груди.
Несмотря на отличные анализы и ЭКГ три раза в день, выписать из стационара их невозможно. – Этой ночью снова был приступ, – говорят они, держа в руках выписку.
– Выписывай. Пойди и скажи ей, что теперь у нее так будет всегда! – говорит врач интерну.
Пусть всегда будет солнце!
Глава 51. Зверюшки
В этой главе будут все истории про зверюшек – котов, собачек и попугаев.
История про ветеринарку
Однажды я три дня работала ветеринаром в частной клинике. Одна моя бывшая подруга-алкоголичка, тоже врач скорой помощи, обладала редким талантом устраиваться на разные денежные работы и работать там до первой зарплаты. И в ветеринарку устроилась врачом, а что? Позвала меня попробовать в отпуске. А может, понравится?
Через три дня я выучила их препараты и дозировки (их там обычно 4–5, не больше). Научилась кастрировать всех подряд, рассматривать ушного клеща под микроскопом, удалять зубы под наркозом, ставить капельницы в заднюю лапку и в загривок и заработала примерно столько, сколько на скорой помощи за месяц.
Конечно, ведь животных жалко, они такие беззащитные, и для них никаких денег не жалко. Сколько ни скажи, платят, не торгуясь. Не то, что за себя или маму свою.
Дело кончилось тем, что подруга-алкоголичка дала мне плохую рекомендацию и хозяева этого ветеринарного «малого бизнеса» сказали, что я «не смогу тут работать». Я не в обиде, такой интересный опыт из мира животных. С подругой, конечно, все плохо. Потом я встречала ее, когда она работала парикмахером, потом – косметологом, еще кем-то… Малый бизнес, что ж ты такой животный?
История про Шарика – бездомного пса – и его превращение в Золушку
Жил-был Шарик, невзрачный пес серой масти среднего роста, пяти лет от роду. Днем Шарик болтался у пивной, где пьяницы с глазами кролика бросали ему копченые куриные окорочка и наливали пиво, а ночами спал под машинами на станции скорой помощи. Хоть и звали его в коридор погреться на коврике, но он всегда отказывался. Незавидная жизнь была у Шарика. Но и не такая уж несчастная. Самая обыкновенная мирная жизнь.
Был он одинок и мечтал о доме. И чтобы был у него хозяин и друг. Шарик представлял его таким, каких еще не встречал в своей жизни. Короче, Шарик оказался хитрым дезертиром, однажды его увидел хозяин случайно, как он изображал на крыльце станции скорой помощи сироту. – Ах ты! – сказал хозяин, и Шарик помчался домой, на цепь.
История страшная – про месть кота.
Кот напал на своего обидчика. Домашний кот напал сзади на второклассника, когда он остался дома один, оскальпировал ему череп и расцарапал шею. Долгое время до этого мальчик издевался над котом и бил его в присутствии родителей и старшего брата. Кот выждал момент, когда мальчик пришел из школы и остался один дома. Старший брат как раз вышел из квартиры и спускался по лестнице, когда услышал истошные крики кота и ребенка. Несколько секунд хватило коту, чтобы наброситься сзади на мальчика и разодрать ему шею и голову. Эти коты бывают такие стремительные. Старшему брату удалось оторвать кота и запереть его в ванной. И вот теперь скорая помощь увидела залитого кровью мальчика и раны на руках старшего брата, а в ванной бился и рычал кот. Но запомнила я почему-то то, что мальчик не успел снять школьную форму – темно-синюю курточку с металлическими пуговицами, так в ней и поехал в травмпункт. Я никогда не вру насчет медицины. Мне хватило тех кошмаров, которые я видела. Сочинять нет необходимости.
История про восемь лап.
Однажды я пришла домой после суток. Наверное, трудная была ночь, потому что я легла на диван и заснула мертвым сном. Диван был широкий, как двухспальная кровать. Я проснулась оттого, что кто-то толкает меня в спину и спихивает с дивана. Я уже на самом краю. Оборачиваюсь и вижу, что у меня за спиной храпят двое: овчарка колли и кот, мордами в мою сторону. И все восемь лап упираются мне в спину, а им еще и что-то снится, как обычно, и во сне они дрыгают лапами. Кот был мой, а овчарку время от времени приводила сестра. То есть, пока я спала, они залезли на диван через меня, сначала собака, потом кот, и так проспали часа два. Жаль, камеры не было.
История про сенбернара, большого, но не страшного, написанная в 2004 году стихами
А во мне с утра пятьдесят шесть
Килограммов, а в Оксане сорок четыре.
Мы стоим, как две мишени в тире.
Хочешь – ешь нас, а хочешь – врежь.
Мы стоим вдвоем перед Евгенией.
Мы же скорая помощь линейная.
Нам Евгения командует: «Вольно!».
Говорит, что на душе у нее больно.
И по ходу анамнеза сбора
Сообщает, что пьет с горя.
Остальное нас не касается!
«И пошли вы все нах…, кррассавицы…»
Чуть качнувшись на стуле,
Говорит она: «Анатолий, х…ли!
Х…ли с ними тут парриться!
Выпускай собаку! Кррассавицы…»
И выходит сенбернар с Анатолием,
Трезвые, сонные: разбудили.
Ну, и мы в полицию позвонили.
А ругаться не стали – стоит ли?
А потом мы ушли, что-то снилось.
Плыли тихо, как привидение ночное,
Спите люди, ничего не случилось,
Это воображение больное.
А наутро в нас – пятьдесят четыре и сорок четыре.
От Оксаны уже нечего отнять.
Ее евроразмер – тридцать четыре.
Ей легче лечить и летать.
История про попугая, и как я училась в первом классе
Когда я училась в первом классе, мы жили в этой квартире на улице имени Дзержинского. И вот спустя двадцать лет я приехала в эту квартиру на вызов. Это интересно – попасть в детство и все посмотреть, как там было. Выглянуть в окно на первом этаже и увидеть, как мать возвращается с работы. Заглянуть в спальню и увидеть, как я лежу с книжкой под кроваткой-качалкой и качаю младшую сестру, читая книжку. Сестре полгода, а мне семь лет. Сейчас мать зайдет в квартиру и скажет, что я опять не всю посуду помыла.
Но я сейчас на вызове. Посмотрела девушку, полечила и пошла.
– А напишите мне, что дальше делать, какие лекарства принимать, – говорит девушка. – Вот тут тумбочка в коридоре, блокнот, карандаш на веревочке.
– Ага.
– Положи карандаш! – гаркнул в ухо большой цветастый попугай в клетке, которая стояла на тумбочке, а я вздрогнула от неожиданности.
– Положи карандаш, положи карандаш! – тараторил попугай, пока я не ушла. Надо же, притаился.
Глава 52. Про геморрой на 15-м этаже
Однажды на профсоюзном собрании профзвезда взорвалась на мой вопрос о восьмичасовой смене для трудящихся медработников. Я еще раз убедилась, что напрасно кормила ее все эти годы с 1977 года.
Она вдруг закричала, как на пионерской линейке пионервожатая. Это было так громко и неожиданно, как «Свободу Анджеле Дэвис!»
«А как вы собираетесь оказывать помощь пациенту, если вы говорите, что не можете ходить, что вам тяжело ездить на вызов! Вот вы приезжаете на вызов, а вы идти не можете! Пациент рассчитывает на помощь, когда вызывает вас! Если вы уже не можете работать, вы должны уволиться, или уйти в поликлинику, или работать, как он там, есть же у вас врач статотдела какой-нибудь! – И доконала классическим: – Вас никто не просил, не заставлял учиться на врача, вы должны были думать».
Тут я сразу вспоминаю далекий 1982 год, вызов в 8 утра на 15-й этаж на проспекте Ленина, 119. Чтобы не затруднять подробностями, дело было так: пятнадцатый этаж, лифт еще не работает, пожарная лестница, полноватая женщина-врач, через полгода на пенсию, железная сумка и я – молодая и здоровая, весом 50 кг, которая «должна была думать», ведь меня «никто не просил, не заставлял учиться на врача».
И вот мы добираемся до 15-го этажа, хотя я всю дорогу беспокоилась, что я буду делать, если вдруг врач упадет и умрет на этой лестнице на десятом или пятнадцатом этаже. С одышкой, но добрались. Прекрасная квартира, любезные хозяева, спальня, кровать метр сорок на два. У мужа геморрой. Встал на четвереньки, раздвинул руками ягодицы, показал врачам: действительно, геморрой, не критично. В отделение проктологии не хочет ехать, просто еще не готов, не умыт. Поедет, но позже. Может быть, вы что-нибудь сделаете? Нет, ну, до свидания, спасибо. Сказать, что бригада скорой помощи была шокирована этим вызовом? Да, можно и так сказать.
Интересно другое: ни я, которая еще «не думала», ни врач перед пенсией, которой уже поздно было «думать», мы вообще не обсуждали этот дурацкий вызов. Закрыли тему сразу. Хотя настроение долго было отвратительным. Но при чем тут восьмичасовая рабочая смена для трудящихся медработников?
Глава 53. Встречающие
Мы только вошли в подъезд, а он уже возмущен: «И кто, интересно, его понесет?»
Я: «Вы».
«Я?!»
А еще бывает такой вызов в деревне, где от калитки до дома сорок соток огорода и сугроб по пояс. И только узенькая и кривая тропинка протоптана от калитки до дверей. И вот четверо пьяных друзей несут носилки с пациентом, которому кто-то из них перед этим воткнул кухонный ножик в живот, по этой тропке, проваливаясь в сугроб то слева, то справа, матерясь и падая.
А иногда его везут по снегу в оцинкованной ванне с веревкой или просто на мягких носилках, как на санях. Не у всех же есть снегоходы, но снегоход тоже вариант, особенно если инфаркт, а дом под горой.
Глава 54. «То ли ветер шумит над пустым и безлюдным полем…»
Однажды мне в руки попалась чужая тетрадка. Там корявым «врачебным» почерком кто-то много лет записывал имена и фамилии коллег, их даты рождения и смерти. Зачем? Тренировал память? Я и сама иногда так делаю, потому что у меня плохая память на имена. Были там и маленькие замечания: «умер по дороге на работу», «сахарный диабет», «инфаркт». Я прочитала и положила на место.
40 человек – врачей и фельдшеров – умерло за последние 20 лет. Средний возраст людей в списке – 53 года. В этом нет никакой логики, в смертях этих медицинских работников. Все они регулярно проходили медицинские осмотры, были допущены к работе в тяжелых условиях и вдруг умерли. Чего проще – врачу исцелить себя самому?
Это все мои близкие друзья и коллеги, врачи и фельдшеры кемеровской станции скорой помощи, жертвы перестройки и сертификации. Целый класс ушел работать в скорую помощь и не вернулся с этой войны. Средний возраст – 53 года. Только 6 человек выездных из всей станции сейчас ушли и живут на свою пенсию в 15 тысяч рублей.
Но я и так всех помню, даже студентов, которые приходили на скорую и работали год, два, пять лет, чтобы набраться опыта. Потом уходили и теперь всю жизнь вспоминают это время как молодость.
В этом списке не просто некие бывшие работники кемеровской скорой помощи. Это люди из моей бригады. Как бы это объяснить?
И вот они все умерли в расцвете сил, большинство – даже не уходя на больничный. А мы тут спорим про вредность труда и пользу сертификата.
Есть только одна причина такой смертности. Эти смены по 12–24 часа без отдыха и «без права сна» есть только в медицине, в России. Повторюсь, Вересаев первым написал и всю жизнь проповедовал эту идею, что большинство болезней исчезнет, когда изменится отношение к людям труда, когда изменится общественный строй. Если на станции меня оспаривает каждый первый, потому что все пока еще моложе и здоровее, то у меня есть аргумент – список покойников, средний возраст 53 года. Обыщите хоть всю страну, нигде вы не найдете станцию скорой помощи, где бы врачи или фельдшеры прожили дольше.
Однажды пришел такой день, когда я не смогла больше так работать, я чувствовала, что умру на работе, как все. Была одна лазейка в законе, которая запрещала работать на машине врачу скорой помощи больше восьми часов подряд без отдыха, и я решила подать в суд на главного врача. Но пока шли суды, юристы нашли момент и закрыли эту возможность. Приняли еще один закон. И суд отказал мне и всем остальным, чтобы больше никто не мог даже думать о восьмичасовом рабочем дне. Чтобы все продолжали работать 12 часов или 24, не выходя из машины. Так сегодня и продолжается.
Скорая помощь героически сражается за жизни людей, но не за свои жизни. На машине написан лозунг «Машина, спасающая жизни», но это лживый лозунг.
Я совсем сошла с ума, говорят мне все. Требую восьмичасовую смену на скорой помощи. Это глас вопиющего в пустыне. Слишком острая связь между этими сменами и списком умерших. Нет им ни доски почета, ни памятника, пусть хоть здесь побудут. Сейчас, через 2 года пандемии, этот список стал еще больше, в два раза больше.
Глава 55. Как болеют дети
Про «детские» вызовы разговор особый, слишком это всегда эмоционально. Достаточно вспомнить про того папу-таксиста, который дал дочери таблетку аспирина и поехал дальше деньги зарабатывать. Случайно через полчаса он заехал домой, что-то забыл дома, и увидел, что у дочери кисти рук и стопы отекли, как булки: отек Квинке на четырех конечностях от аспирина. Вызвал скорую. Чудо спасло ребенка.
А эти трое малышей от двух до пяти лет, которые угостились бабушкиными таблетками аминалона, 50 драже на троих? Мы промывали им желудки зондами в две бригады, двумя шприцами Жанэ, а они сидели на кровати, запеленутые в простыни, и смотрели веселые цветные сны в своих головах.
А ребенок 6 лет на столе на посту ДПС, которого принесли из автомобиля. В автомобиле сидели два трупа его родителей: они врезались в припаркованный на обочине тридцатитонник прямо напротив этого поста ДПС. Мальчик был без сознания, и судороги не прекращались с момента удара, непрерывно.
А как может ребенок до года опрокинуть на себя кастрюлю с кипятком? Он ведь еще не ходит. А между прочим, это самый распространенный вид ожогов у детей.
Постоянно хочется сказать родителям этих детей, что мы о них думаем.
А пьяный, он вспоминал детали,
Которые только он и знал:
Какое было давление и дыхание,
Как трудно было найти вену
И как он довез на «трубе» и сдал.
Как везли, летели и долетели.
И сколько еще было жизни в трехлетнем теле,
И снова – было давление и дыхание,
Как трудно было найти вену
И как он довез на «трубе» и сдал.
Эта песня про моего друга, который, к сожалению, умер молодым от болезни. Врач детской реанимации, он всегда вспоминал трехлетнего ребенка, который выпал с балкона той проклятой кемеровской общаги, потому что у него самого в то время была дочь трех лет. Он «довез» ребенка до больницы, но там ребенок все равно умер. Через пару лет я оказалась в этой комнате общежития на вызове у этой бабушки, которой опять доверили «посидеть» с другим ребенком. Дверь на тот самый балкон была открыта, и там стояли разные ящички и коробки, как ступеньки, как раз так, чтобы ребенок вошел по ним и шагнул с балкона. Очевидно, после того случая здесь ничего не изменилось.
Глава 56. Рождественская сказка
– Вот был бы у нас мальчик, он бы нам чемодан с антресолей доставал, – мечтательно говорит моя дочь трех лет, глядя снизу, как я достаю чемодан с елочными игрушками. Как давно это было!
Это было зимой, возможно, в декабре или в феврале. Помню резкий ветер и ледяной снег, секущий лицо со всех сторон, и темный плац военного училища.
Повод вызова был: «температура, 20 лет». У них обычно такой повод был в этом училище. Там учились дети от 17–18 лет на офицеров, их там было много, может быть, тысяча человек. И простывали, как дети, и у них была своя больничка, изолятор, где их лечили.
А серьезные болезни лечили в городских больницах. Тогда врачи писали направления в больницу, а скорая помощь их перевозила. Каждый день в училище связи были такие вызовы, и днем, и вечером, и ночью.
И вот мы приехали в такую ледяную погоду, что из машины за секунду ветер все тепло выдувал, а медсестра в здравпункте говорит: «Вас проводит офицер». И офицер сел в машину и стал показывать, куда ехать.
Территория училища связи велика, в этом можно и сегодня убедиться, теперь там квартал бюджетных высоток. Офицер указывал, а мы ехали то налево, то направо, подъехали к забору из колючей проволоки, вышли из машины с сумкой и встали у калитки.
Мы стояли и смотрели через колючую проволоку на маленькое одноэтажное здание без окон и на территорию вокруг него за забором из колючей проволоки, пустую и гладкую, и это было похоже на овощной склад.
Офицер ушел к этому зданию, а мы остались стоять на ветру перед этим забором. Потом в темноте от здания отделился какой-то человек, подошел сквозь метель к калитке, открыл замок и повел нас ко входу. Мы уже совсем замерзли.
Открыл дверь, и мы поняли, что это какая-то тюрьма. В тюрьме-то скорая помощь часто бывает на вызовах. Двери, как в тюрьме, железные, тамбуры и замки тюремные, но такое все как будто портативное: тесное, узкое, и совсем нет отопления, а стены из железобетона.
В коридоре были еще офицеры, два или три. Затем меня провели в камеру, где был больной. Собственно, два шага по коридору провели. В камере не было света, мебели, просто бетонный закуток два метра на метр, а на полу в темноте сидел больной в летней солдатской одежде. Что поразило, это полная темнота в камере за железной дверью.
Отопления там тоже не было, а дверь железная, как в гараже. Я потребовала вывести его на свет, в коридор, чтобы осмотреть и послушать. Надо сказать, от всего увиденного у меня прорезался голос, какого не бывало никогда.
Смотреть на него было страшно. Конечно, в легких все хрипело, он кашлял и еле на ногах держался. А еще пришлось и летнюю рубашку поднять, чтобы послушать, а там, в этом железобетонном кубе, было холодней, чем на улице.
Оказалось, что это был солдат 19 лет, который сбежал из своей части, где-то далеко, в другом городе. И бежал он домой, в Кемерово, на проспект Ленинградский, где живут его родители, но почти у дома его схватили и привезли в эту клетку.
Его поймали как дезертира. Здесь его держат несколько дней, два или три, на бетонном полу, без шинели, вероятно, и без еды. Решают вопрос, куда его дальше девать, проще говоря, ожидают представителей той части, откуда он сбежал. Почему-то вот только так можно было удержать девятнадцатилетнего дезертира.
Я сказала, что заберу его в больницу, иначе он не доживет до утра.
Тут офицеры забегали, запаниковали. Если бы они не вызвали скорую помощь, то и шума бы не было. Помер – да и ладно. А тут я уже все записала, и где родители живут, и телефон домашний. И сейчас я уйду с этой информацией. Побегали-побегали и повели его в машину скорой помощи. Еще сто метров на пронзительном ветру со снегом, а он так и шел в одной рубашке.
Боже мой! И ведь ни один из них не заплакал слезами раскаяния!
Так хорошо его помню, такой большой красивый мальчик, сын своих родителей из нашего города. Мы довезли его до больницы, а там уже ждали его родители.
Он к этому училищу связи никакого отношения не имел, и откуда там эта тюрьма появилась для него прямо в городе, никто не знает. И кто бы мог подумать, что буквально из окон пятиэтажек на Федоровского можно увидеть такие, замаскированные под маленькие домики, известные только избранным, помещения?
Проезжая мимо законсервированного ныне училища связи в трамвае или в машине скорой помощи, я думаю почему-то всегда одно и то же. Что там до сих пор среди зарослей клена стоит этот маленький железобетонный домик, огороженный заборчиком из колючей проволоки, как овощной склад среди старых корпусов, в целости и сохранности.
Сегодня я думаю, что это была очень старая история, и рассказ написан о том времени, которое не повторится, давно, и псевдоним у меня был другой. Но я не знаю, можно ли сегодня такое писать, ведь там есть намек на вооруженные силы, и как далеко то прошлое, о котором еще можно писать мемуары. О девяностых? О пятидесятых? О сороковых-роковых?
