Kitabı oku: «Песнь северного ветра», sayfa 3

Глава 5. Ледяная кожура

Когда король примчался на полуживом от ужаса коне, люди кидались врассыпную, спасаясь от копыт, пара самых отчаянных гвардейцев поймали поводья, подоспевшие орденосцы сняли короля и отнесли его в Белую башню. Первую ночь он провёл наверху в кабинете магистра. С каменного стола были скинуты все книги и свитки. На него положили короля. Воины бросились за водой, бинтами, дополнительными лампами.

Дан затворил за ними дверь и обернулся. В окна бил красным светом закат, пронзительный, перечёркнутый сизыми лентами облаков. Ранний, низкий, зимний закат.

Король лежал безмолвно, вытянувшись во весь рост – от края до края стола. Дан скинул плащ, подвернул рукава. Руки верно и быстро нашли застёжки шлема, осторожно освободили голову из его тисков. На пальцах остались следы копоти и крови. Он придержал голову за затылок, подложил свой плащ, брошенный на кресло.

Король дышал хрипло и часто. Глаза были плотно закрыты. Ресницы и брови опалены, нос и правая щека – в ожогах. Губы запеклись.

В дверь постучали:

– Вода, милорд.

– Оставьте за дверью.

Магистр быстро прошел к камину в нише справа от двери. Подбросил дров, взял котёл, висевший на крюке. Потом занёс воду, перелил её и повесил над огнём. Забрал принесённые лампы и расставил их по углам стола. Зажег факелы в простенках между окнами.

Потом придвинул маленький стол, за которым обычно обедал, к каменному, достал из шкафа свой ящик с лекарствами, разложил его.

Дыхание короля прорывалось хрипами сквозь потрескивание огня. Вода шумела, закипая. Он заварил настои. И снова повесил котелок на крюк. Оставшуюся воду перелил в таз на столе. И начал снимать доспехи. Некоторые пластины погнулись, и приходилось их разжимать щипцами. Он смотрел на вмятины и видел каждый удар – хвоста, шипастый лапы. Стальное предплечье как будто прокушено… Он срезал лоскуты горевшей ткани, отмачивал присохшие. Очень мягкой губкой, сделанной ещё прежним целителем, пропитанной не только эликсиром, но и словами, он смывал копоть и кровь. Промывал отваром крапивы, смазывал ожоги облепиховой мазью. Порезы, покрытые коркой, и почти прокушенную руку обработал настойкой календулы, у более глубоких ран прихватил края ниткой.

Сменил воду в тазу. Снял закипевший в третий раз котёл. Прошелся взглядом по настойкам и мазям. Шагнул к столу и коснулся пальцами левого плеча короля. Рана зияла тёмной, запекшейся кровью. Наплечная пластина здесь была сорвана. Кольчуга пробита. Дан не мог понять, драконий огонь или драконьи зубы нанесли её…

Он постоял в нерешительности и быстро прошел к шкафу слева от двери. Щёлкнул потайным замком, достал мешочек, вернулся с ним к столу. Аккуратно ослабил завязки, взял крохотную щепотку чёрной, чуть светящейся в отблесках факелов пыли и нанёс на рану, прижал пальцы и закрыл глаза.

Под коркой пульсировали боль и огонь. Огонь!

Дан отдёрнул руку, поспешно затянул завязки и спрятал мешочек в карман. Король сбился с дыхания, мучительно повел головой, разлепил губы, шепча: «Воды…».

Он дал ему готовый отвар, мгновенно остудив чашку в ладонях. Капли стекали по подбородку и щекам. Король не раскрыл глаз, но задышал ровнее и тише. Дан снял один из своих плащей, висевших на стойке в углу, и накрыл им короля.

Факелы тревожно мигали, догорая. Окна затянула чернотой зимняя ночь.

***

Все ночи стали чёрными для него. Одну за другой он проводил их в подземелье, куда велел перенести короля. Дан сидел в кресле у кровати больного. Кутался в плащ, смотрел в мерцающие угли в жаровне, но в их багряных отсветах, подёрнутых пеплом, ему виделась только угроза. Огонь сжигал его короля изнутри. И он ничем не мог помочь. Использовать свою силу, свой странный ледяной дар, что колол пальцы каждый раз, когда он не мог сдержать гнев, он боялся. Вдруг холод, льющийся через его руки, погасит весь огонь? До конца. И сердце брата перестанет биться.

Дан научился, контролировать свою силу – сотни часов ушли на то, чтобы выдержка стала железной, а еще сотни на то, чтобы проверить, что станет с тканью, деревом, камнем, водой, хлебом, вином, кожей девушки… Это воспоминание ознобом пробежало по груди. Дальше он не посмел пойти. А вот его ученица… Леди Розалин Хай не знала преград. Поэтому так важно было сейчас держать короля подальше от всех – и особенно от нее! – в подвале. За надежными дверьми. Ключ от которых есть только у него.

Леди Розалин, высокая, стройная, с пепельными волосами, перевитыми на концах серебристыми лентами, считалась первой красавицей королевского двора. Но она как будто не замечала своей красоты. Взгляд серых прозрачных глаз был строг и холоден. Только солнечные лучи отогревали его, да вылазки на охоту зажигали голубые искры смеха. Дочь соколиного лорда не уступала отцу в семейном умении приручать птиц. Был у неё и еще один дар… Его она скрывала даже от Грэма, с детства хранившего многие ее секреты – они выросли вместе, юная Роза Хай была фрейлиной покойной королевы. Дети росли на его глазах, но Дан пропустил, как из ломкой девочки подростка она превратилась в леди – красивую, гордую и так звонко смеющуюся… Он тогда уезжал и надолго – работал в архивах, искал осколки, пытался собрать воедино то, что была разбито… А когда вернулся, столкнулся с тем, что его прежний мир тоже дал трещину. В него ворвалось нечто, прежде незнакомое – влечение.

Он помнил ту встречу, которая изменила всё. Он ждал на балконе одной из пристроек, выходящих на псарню и конюшни. Грэм с друзьями въехали в ворота шумной толпой. По правую руку от брата была высокая светловолосая леди в голубом охотничьем дублете и черных бриджах, в руке у нее был апельсин, конь гарцевал, кавалеры вокруг смеялись.

«Дан!» – Грэхем слетел с коня и бросился по брусчатке к ступеням, как делал всегда – летел навстречу, стирая разлуку одним крепким объятием. Рози обычно бежала вприпрыжку следом, размахивая длинными кружевными рукавами. И он подхватывал их обоих. Но не в этот раз.

Она подбежала и наткнулась на изумлённый, неузнающий взгляд, смешавшись, присела в поспешном нелепом реверансе – охотничьи бриджи вместо юбки. И подала руку. Перчатки и хлыст она сжимала в другой. Дан едва коснулся губами бледной кожи, пахнувшей лавандовым мылом вперемешку с апельсином (она ела его прямо в седле, счищая кожуру и смеясь) и отпрянул. Розалин вытянулась за лето и в глаза теперь смотрела почти вровень, радостно и дерзко.

С той встречи она стала леди Хай. Леди, чьей руки он хотел бы коснуться вновь, но уже не прерывать касание, а длить, скользить пальцами до локтя и обратно – к тонким проступающим косточкам кисти – скользить и не отводить взгляд. Но он был бастардом, хоть и королевским. Ни титула, ни земли, ни власти, кроме той, что доверена отцом… И надежд тоже не должно быть. Он и не возлагал их прежде! Ему и в голову не приходило, что одно лишь прикосновение способно разбить броню сдержанности, в которую он заковал себя.

«Пока она была ребенком – ребёнком странным, одиноким, с пытливым умом, прямая противоположность весёлому и открытому Грэму! – я отвык притворяться. Лишь им обоим я доверял настолько, чтобы быть собой…»

Ниточка доверия всё еще трепетала, когда они смотрели друг на друга с разных сторон обеденного стола или встречались в воротах замка – она возвращалась с прогулки, а он отправлялся по делам в Чёрный или Закатный Дом. Дан видел, что Розалин стала горда и холодна, как и он сам стал однажды, заняв своё место при дворе. Но от него не ускользнула и её уязвимость. «Леди Хай теперь не танцует больше двух раз за вечер. А прежде так любила танцы! – шептались девушки в саду. – Вот странно, да? Кавалеров высмеивает, либо водит за нос… А еще она страшно полюбила перчатки».

Ему следовало догадаться уже тогда и не избегать встречи, а предложить её. Но Розалин пришла сама. Придворный формуляр не позволял ей видеться с магистром так же свободно, как прежде, поэтому она нашла дорогу в обход светских условностей. Грэма она не стала посвещать в свой план. Просто одолжила у него охотничий костюм под предлогом, что ее пришёл в негодность, а новый еще не готов (леди Розалин предпочитала охотиться в мужском платье). И в этом костюме проскользнула в сумерках в кабинет магистра. Это был кабинет-спальня, Розалин зашла через тайную дверь в гардеробной. Они с Грэмом часто так делали, когда были детьми.

Дан сидел за столом, но уже не работал. Откинулся на спинку кресла, голова чуть запрокинута, глаза прикрыты. На столе ворох бумаг, догоревшие свечи, даже несколько колб и пробирок на самом краю.

Он услышал осторожный вздох и быстро повернулся, подобрав ноги и схватившись за подлокотники. Узнал.

– Я знаю, что мне не следовало этого делать! Но мне нужна помощь.

Эти слова разбили начавшую расти между ними стену чужих предрассудков. Он жестом разрешил пройти.

– Что случилось?

Розалин прошла к столу, встала перед ним, машинально перебирая ближайшую стопку бумаг. Костюм Грэма был ей широк, собранные под охотничью шапочку волосы выбились, и белые в лунном свете пряди тянулись вдоль щёк и по спине.

– Скажи… Чем будет заниматься орден?

– Тем, чем и раньше – служить короне, сохранять порядок, выкорчевывать дурные ростки…

– Искать тех, кто наделён даром?

– Нет!

Их голоса перехлестнулись в ночи – её затаённый страх и его с трудом сдерживаемый гнев.

Розалин неосторожным движением уронила листки на пол, прикрыла глаза, переводя дыхание.

Дан медленно выпрямился в кресле.

Она взяла в руки колбу с прозрачной жидкостью.

– Что это? – голос ее звучал хрипло.

– Вода. Очищенная от примесей. Ещё не успел использовать.

Поставила на раскрытую ладонь, повернулась к свету, губы дрогнули, выпуская дыхание.

Вода заискрилась кристаллами, стеклянный бок пошёл трещинами…

Лёгкая сеть инея покрыла прозрачные стенки и узкое горлышко. Дан смотрел, не отрываясь. Дышать старался ровно, но сердце бешено стучало в груди, отдавало шумом в висках. Быстро поднялся и подошёл. Осторожно сжал ее запястье, снял замороженный сосуд, поставил его на стол, оглянулся, подошел к большой напольной вазе у окна. Розы были собраны утром. Тяжёлые, винно-красные. Он срезал один цветок кинжалом и протянул на раскрытой ладони ей.

Розалин не сдержала тихий крик, когда нежный бархат лепестков сменился искрящейся снежной вязью…

С той ночи он и взялся учить её. Розалин приходила по ночам, воспользовавшись тем же самым тайным ходом. Один или два раза в месяц. И в каждую встречу он облачал своё сердце в броню. Он давал ей задания, которые страшно злили поначалу – пересчитать липы в саду или розетки фиалок в покоях фрейлин, а теперь все эти гвозди – и вручал полную банку. Гвозди сменялись фасолью, горохом, бусинами. Летели на пол, звеня и шурша. И она выискивала их меж стыками гранитных плит, сметала тростник, настеленный у кровати. И белые полосы инея тянулись разводами по полу, добирались до стен и медленно гасли. Постепенно они становились всё реже и тоньше – леди Розалин училась сдерживать свой гнев. А научившись, захотела большего.

– Неужели это все? Ты учишь меня только скрывать наш дар. Но для чего он нам дан?

– Я не знаю, Розалин. У меня не было учителя. Тебе я могу дать, лишь то, что умею сам.

– Что же… ты ни разу не попробовал… большего? – она не подняла головы, но исподволь смотрела. Смотрела пристально, пытливо.

Дан подошел ближе, на нём была белая рубашка с широкими рукавами и серый, расшитый шелковой нитью жилет. В мерцании свечей темные глаза поблескивали, но голос был мягок, он протянул ей раскрытую ладонь:

– Попробуй, если хочешь.

Она нерешительно коснулась пальцами его руки и отступила на шаг. Спрятала руки за спину, вздернула подбородок.

– Я не об этом!

Он обернулся к столу, взял яблоко с блюда и бросил ей. Розалин поймала.

– Тогда начни с яблок. Проверяй сколько тебе надо усилий, чтобы оно померзло до сердцевины, а сколько, чтобы только кожура льдом стала. Есть еще орехи, листья. Древесина, глина, кожа свиная и воловья, меха, – его голос все сильней звенел. – Я пробовал многое. Но так и не нашёл ответ – зачем?

Он обошел стол и сел.

– На сегодня всё. Тренируйся на яблоках. Учись контролировать поток своей силы.

Она кивнула, пытаясь скрыть разочарование.

Они не виделись месяц. Леди Розалин потренировалась и на яблоках, и на апельсинах, а потом проверила, как быстро мороз бежит по шнуру – шелковому, конопляному, кожаному, дальше – как он перескакивает с пера на перо и сковывает всю птичью фигуру целиком. Узнала, что если коснуться совсем легко, то лед будет тонок и птица одним взмахом крыльев разобьёт его. А вот если твое прикосновение будет вызвано гневом. То…

Грэм однажды вбежал в кабинет поздно вечером со словами: «Ты знаешь, что Рози уезжает?», – и осёкся, увидев его, сидевшего за столом и рассматривающего фигуру сокола – абсолютно прозрачную, из чистейшего льда.

– Да, знаю, – спокойно ответил Дан. – Вот её прощальный подарок.

– Подарок? – Грэм растерянно смотрел на ледяную птицу в круге инея на столе. – Как она это сделала?!

– Силой своего дара, – Дан резко поднялся, он был в полном магистерском облачении. – Силой своего дара и своего презрения.

Он стремительно прошёлся по комнате.

– Я тоже еду сегодня. В Чёрный Дом, изучить уцелевшие архивы. Поедешь со мной? Отец дал согласие.

Грэм шагнул к столу и коснулся ледяных крыльев, застывших в тщетной попытке взлететь.

– Её дар… Кто она, Дан?

– Она, – Дан остановился рядом с братом и тоже взглянул на птицу. – Она – дитя, гордое в своей силе и слепое в своём тщеславии. Я зря учил её. Соколиным лордам и леди нужно только одно – власть… Поедем со мной, Грэм, и я расскажу тебе всё, что происходило в этом кабинете, пока ты штудировал королевские науки и лелеял свои мечты о драконах.

Они поехали вдвоём, отряд орденосцев следовал на почтительном расстоянии. Ехали как магистр и его ученик, капюшон скрывал лицо Грэма. Дан же напротив, казалось, впервые хотел выйти из серой тени своей магистерской мантии. Он откинул ее на плечи, легкая кольчуга серебрилась на солнце, обнаженный меч – только лицам королевской крови дозволено было носить такой – тоже ловил солнечные блики. Волосы Дан распустил на старинный манер, светлые пряди обрамляли лицо, смягчая его худобу. Черные агатовые глаза в дневном свете смотрели мягче, чем обычно.

– Ты больше похож на отца, чем я, – неожиданно вырвалось у Грэма.

– Разве? – Дан с улыбкой обернулся к младшему брату, отрываясь от своих мыслей.

– Да. Так же высок… и царственен.

– Ты еще вырастешь, тебе всего семнадцать. А вот мне уже не догнать тебя в ширине плеч, – и Дан, смеясь, хлопнул брата по спине.

– Да и вообще не догнать! – крикнул Грэм, пришпоривая коня.

Они неслись по пустынному тракту, подобно двум птицам, плащи и волосы трепетали на ветру, лица, наполненные азартом, пригнулись к лошадиным шеям. Конь Дана был подобран прежде всего под его высокий рост, Грэм же всегда выбирал самых быстрых скакунов в конюшне. Но догнать его было невозможно не поэтому. Он чувствовал ветер, безошибочно определяя его направление и силу одним лишь свободным движением плеч, рывком откинутой головы – так встречают давнего друга, верного спутника, и встреча эта пьянит… Он мчался, напоённый радостью, всплеском силы, щедро подаренной ему. Этот дар заменял крылья, которые он не мог расправить. Дан знал, что если захочет, если поверит, Грэм сможет снова обрести их – но не сила дракона, навсегда уснувшая в нём, будет тому порукой. Знал и молчал, ожидая, когда король сам услышит своё сердце и песню ветра, звучащую в нём…

Если б он тогда только мог представить, что в королевство прилетит дракон и брат поедет искать свои крылья к нему, то рассказал бы, непременно рассказал, убедил поверить… Но после скачки они заговорили совсем о другом. Дан рассказал брату о том, как ошибся в леди Розалин.

– Или она ошиблась во мне. Она думала, что я скрываю ее и свой дар из страха быть обнаруженным. Что я и орден возглавил, чтобы контролировать ситуацию и никому не дать себя обнаружить, а самому быть в курсе всех дел. Но это не так, пока я возглавляю орден, больше ни один человек, наделенный даром, не лишится его по вине орденосцев.

– А много таких – наделённых даром?

– Не знаю. Страх задушил его ростки у тех, кто видел, как расправляются с их родными. Почти два поколения выросло с тех пор. Но вот у Розалин он есть. Ей вообще неведом какой-либо страх.

– А тебе? – слова сорвались поспешно, нечаянно, Грэм сжал губы, отворачиваясь.

– Во мне он не смог задушить дар. У нас с леди Хай схожие способности. Но только мне ни разу не хотелось обернуть их против живого существа.

– Как это вышло?

Дан усмехнулся, склоняя голову.

– Будем считать, что мы повздорили. Она пришла с соколом, а ушла без него… Когда она пришла впервые, ей нужна была помощь. О, тогда она была искренна и прекрасна в своей растерянности. И быть ее учителем и проводником тоже было прекрасно. Но роль ученицы ей быстро надоела, – в темных глазах Дана мелькнула недобрая искра.

– Она была не просто ученицей. Ты ей нравился, – проговорил Грэм глухо, не поднимая головы.

– Гм, – Дан тоже опустил голову, пряча улыбку. – Я… Те моменты искренности, что были между нами, быстро растворились… Так следы на песке стирает ветер или волна, – он поднялся, обрывая разговор. – Не будем больше об этом. Леди Розалин свой выбор сделала.

И он тоже сделал его тогда. Вспыхнувшее было влечение к девушке, равной ему по силе, по уму, по стати, угасло, когда за всей ее хрупкостью и красотой он разглядел безжалостность и то поразительное умение идти к цели, не считаясь ни с чем, которое приписывали ему, но которым он сам не обладал в полной мере. Теперь леди Хай вернулась в столицу. Едва узнала о сражении, произошедшем в Лёгком Доме. И было очень трудно понять, что именно ей руководило. Только ли тревога за друга юности?

Глава 6. Встреча

            Когда нитка тянется к иголке и достигает ее,

она связывает,

но потом игла ведёт нить –

стежок за стежком.

Ведьма сидела на кровати, подобрав ноги. На коленях у нее лежала раскрытая книга с плотными белыми страницами. Пустыми. Как только что выпавший снег. Она с усилием вела пальцами по тонко выделанной коже, словно пыталась нащупать невидимые слова. Проступят ли строчки под лунным светом в эту ночь или нет? Когда мама уехала с Морисом в посёлок, она бегала на берег чуть ли не каждую ночь. Там свет лился, не застревая в пушистых сосновых ветках. Но в те ночи (и десятки следующих!) книга не показала ей ничего.

Вдруг она повернула голову к двери и прислушалась. Ветер. Летящий впереди шороха шагов по сосновым иглам, предвещающий неизбежность встречи. Той самой встречи, что замкнёт ожидание всех этих дней – так кузнец сводит края блестящей полоски в кольцо – неумолимо ведёт, приближая, соединяя, сплавляя воедино…

Она встрепенулась и бросилась к двери, понимая, что в сумраке дома будет беспомощна и слепа. Распахнула дверь и только шаг успела сделать – на крыльце уже стоял он. Рукоять меча за спиной, рука, легшая на тугую петлю у бедра. Быстрый взгляд тёмных глаз и – шаг в сторону, выпустил её за порог. Солнце светило тусклым шаром сквозь зимнюю дымку, ветер сдувал вчерашний снег с крыши и сосен, хлопья, блестя, падали ему на лицо и на плечи. Он чуть поморщился и смахнул их. Ведьма улыбнулась, легонько кивнула, и ветер взял чуть в сторону, снежинки теперь сыпались, минуя крыльцо.

– Здравствуй, Охотник. Я ждала тебя.

– Здравствуй, ведьма. Я нашел тебя.

Он протянул руку. Без перчатки, без подвоха, смуглая широкая ладонь, раскрытая ей. Она вложила свою – худую, бледную руку северянки с чётко проступающим узором сухожилий и вен. Он чуть сжал ладонь, приветствуя. И внутри вспыхнуло, согревая и завершая долгое ожидание и этот день.

***

Ночью еще было по-зимнему морозно, иней шустрыми пальцами пробежался по земле, шершавому дереву стен и оконных рам. Охотник лежал на жесткой лавке, уставившись в черное стекло. За головой его дышала последним теплом истопленная вчера печь, но по ногам тянуло холодом от окна. Он бросил пару коротких взглядов на задернутый полог, ограждавший спальный закуток. Там было тихо. Охотник одним слитным движением поднялся и в два бесшумных шага добрался до занавески. Отдернул ее. Девичья постель была застелена, покрывало чуть примялось у изголовья и в середине. Тонко дымилась свеча у изголовья. Видно, прилегла поверх и ускользнула, пока он в ночном стекле искал отблески звёзд, борясь со сном.

Дверь распахнулась от удара, хлопнула об стену, снег посыпался ему на плечи. Сбежал по ступеням, но следов на посеребренной земле не было. Он стоял, чувствуя, как озноб бежит по спине, по животу, а в ответ ему разгорается злость в груди.

Из дома была только одна тропа – через редеющие сосны в дюны, где мерзлый песок осыпался под сапогами. Но она была босой, легконогой и быстрой, поэтому земля и не хранила её следов. Он бежал следом, полная луна скользила над ним, исполосовав лес тенями. Гнев опалял, затмевая холод зимней ночи. Охотник быстро пересек дюны и на залитом лунным светом берегу увидел ведьму. Она была еще довольно далеко от кромки волн, стояла на коленях перед раскрытой книгой. Страницы светились белым, отражая лунный свет. Она склонилась ниже, шерстяной плащ сбился на бок, волосы свисали прядями вдоль лица и касались земли. Он медлил, пристально всматриваясь.

Ведьма неожиданно выпрямилась, отбросила волосы на спину и, почувствовав его взгляд, обернулась. Глаза её, враз потемневшие, были наполнены страхом. Она захлопнула книгу, рывком поднялась и бросилась бежать – прямо к морю. Многолетняя выучка не подвела – Охотник прыгнул вниз с обрыва, едва увидел этот испуганный взгляд.

Бежать было сладко. Мерзлый плотный песок хорошо держал вес. Он настиг ее по колено в ледяной воде, перехватил за талию, увлекая обратно на берег, но она отчаянно дернулась, вырвалась и, пробежав несколько шагов, остановилась. Взгляд её – напряженный внимательный – скользил по волнам. Ведьма наклонилась и коснулась ладонью воды.

«Подожди!» – хриплый крик слетел с губ.

Но, когда волна отхлынула и поползла вновь, ведьма пошатнулась и сама начала медленно пятиться к берегу. Охотник, не церемонясь, потащил ее к берегу, она то и дело спотыкалась, дрожа всем телом, не поднимала глаз, не разжимала губ, только позволяла вести себя, не обращая внимания на грубую хватку пальцев на своей руке. Он заметил книгу, темнеющую на песке и на ходу подобрал ее, зажал под мышкой.

Дома она рухнула на кровать, подтянула колени к груди и попыталась укрыться своим же плащом. Но Охотник сел рядом, нашарил застёжку у ворота, расстегнул, потом стянул тяжёлую намокшую ткань и набросил одеяло. Сам он, казалось, не замёрз вовсе – так полыхала в нём злость.

Он прошёл к печи, подбросил дров и затеплил огарки на столе. Ведьма, дрожа, приподнялась на локте и, прищурившись, смотрела на него. Взгляд ее теплел, пустота уходила из него. Охотник обернулся. Вчера при встрече глаза её сияли. Голос был мягким и уверенным. Ни капли страха, только завершившееся ожидание и торжество. Сейчас же перед ним была трясущаяся от холода девчонка, которая едва ли понимала, что она делала у моря.

Она села, нашарила в кровати чулки и попыталась натянуть их. Охотник шагнул к ней, опустился на колени, помогая справиться с тугим жестким полотном из шерстяных ниток.

– Держи ногу ровно… Теперь вторую.

Его руки тоже были холодны, но по ее ледяной коже скользили затихающим теплом – как остывающий воск сбегает по свече.

– Что ты искала на берегу?

– Я ходила спросить у воды, – медленно проговорила она и замолчала, но потом с усилием продолжила. – Когда я спросила у ветра, он прокричал мне о тебе. Я спросила у пламени, и оно показало мне дракона. А сегодня море лишь обдало меня стужей, такой ледяной гибельной стужей окатило, что я и не знаю, что думать теперь…

– А о чём ты спросила его?

– О драконах.

Щеки и губы её разгорались алым в тепле.

Охотник, не торопясь, поднялся, взгляда не отвёл.

– О драконах… А что же ты тогда прочла в своей книге?

Ведьма вздрогнула и выпрямилась, взгляд ее вновь ушел вглубь.

– Некоторые сказки повторятся вновь, Охотник. Некоторых встреч нам не избежать… Скажи… Зачем ты пришёл?

– За тобой.

– А кто послал тебя?

– Магистр Дан, – его взгляд стал насмешливым, он скрестил руки на груди и качнул головой. – Почему ты об этом не спросила – у моря, у ветра, у пламени? У своей книги?

Ведьма пожала плечами и вскинула голову:

– Я знаю, у кого что спрашивать. Зачем же я нужна магистру? Орден снова начал свою охоту?

Охотник чуть наклонился вперёд и сказал очень тихо:

– Я охочусь отдельно, запомни это, ведьма. Магистр послал за тобой. Чтобы исцелить того, кого конь унёс после битвы, – добавил он холодно.

Она прикрыла глаза, облизнула губы и медленно проговорила:

– Конь унёс короля?..

– Истинно так, – Охотник присел на корточки у кровати и взглянул все так же пристально, но уже тепло. – Истинно так, моя ведьма, – он легонько коснулся её лица. – И ты должна исцелить его. Лекари отступились, магистерские хитрости не помогли. Лихорадка сжигает короля.

Ведьма сжала его запястья и отвела руки от своего лица – кожа пылала огнём даже от такого лёгкого касания.

– Хорошо. Я пойду с тобой, Охотник.

Он кивнул в ответ и отошёл к печи. Ведьма сползла в кровать, натянула одеяло на плечи.

Охотник сидел к ней спиной, он подложил дров и осторожно прикрыл заслонку. Его линялая рубаха вышоркалась на локтях и на боках, грубые штаны и сапоги тоже служили своему хозяину не один год. Только меч, лежавший на лавке у входа, сверкал как новый, и веревка аркана лоснилась, но ни одно волокно не выбилось, не нарушило цельность плетения. Пепельно-серые волосы он стянул шнурком на затылке, отдельные пряди спадали на шею, касались щёк. Он не спешил оборачиваться, слушал, как потрескивает разгорающееся пламя в печи, думал о чем-то своём.

Ведьма прикрыла глаза, погружаясь в сладкую дрему согревшегося тела, надежно укрытого в коконе кровати…

«Исцелить короля. Так вот зачем ты пришёл. Пришло мое время оставить этот дом… И встретить дракона. Ведь строчки в книге светились алым в лунном свете: «Однажды ведьма и король-дракон встретятся вновь, и придёт её черёд выбирать, какое платье носить – тканое или кованое?.. Ох. Мой черед выбирать».