Kitabı oku: «Опалённые любовью»

Yazı tipi:

Калейдоскоп

Все самое интересное начинается, когда Лене становится скучно.

Одно из самых ранних воспоминаний – это, когда мне было года полтора-два. Мы жили тогда еще в старой квартире на Садовой. Мама пошла на кухню готовить, а мне стало скучно – я до сих пор живо помню это чувство – и я отправилась вслед за ней. Она стояла у плиты спиной ко мне. На кухне был массивный, а для меня еще и очень высокий, деревянный стул, сидение которого было обтянуто коричневым кожзамом. Обычно мама сажала меня на него, пока готовила. Но тут она была занята. Я молча пыталась забраться на стул, мне хотелось залезть на него самой. Так тяжело было закинуть на сидение ноги, потом подтянуться и усесться поудобнее. Я мучилась-мучилась и наконец забралась на него – до чего же я была довольна, что у меня получилось, сколько торжества я испытала!

Как-то раз, когда мы были летом у бабушки, я надумала научиться ездить на взрослом велосипеде. Мне было лет пять, не больше. Мои двоюродные сестры, которые старше меня на пять-шесть лет, уже могли ездить на велосипедах с высокой рамой и даже умудрялись возить меня на багажнике. Я на какое-то время осталась на дворе одна, от ничегонеделанья стало скучно, и я решила, что сейчас самое время поучиться ездить на велосипеде. Я же видела, что, даже если не достаешь до педалей, можно подлезть под раму и крутить их, стоя. Подумано – и почти сделано.

Я смогла поднять велосипед и даже успела дойти с ним до калитки, как вдруг я увидела, что на двор заходит мама с дядей. Мое внимание переключилось на них, я не удержала равновесие и рухнула на бетонный пол вместе с велосипедом. Падая, велосипед не отпустила, из-за чего заработала синяк на пол-лица. И хотя на следующий день мы собирались ехать в город, из-за моего лица мама оставила меня с бабушкой, а я в то лето больше не предпринимала попыток научиться ездить на большом велике.

Одна из наших любимых семейных историй тоже приключилась, когда мы гостили у бабушки. Моей сестре было чуть больше года, значит, мне – около семи лет. Как-то вечером к нам на двор прибежал кто-то из соседей с просьбой о помощи – отравилась молодая женщина по соседству. Почему-то дома мы были с мамой одни, соседка тоже была одна дома. У них был конь, которого она запрягла в телегу. Нас с сестрой оставить под присмотром было не у кого, поэтому мы тоже поехали. На узкие ко́злы села эта соседка и мама с младенцем. Мне не хотелось ехать в телеге с полутрупом, кроме того, я всегда была очарована конями, но, несмотря на мое страстное желание, меня посадили назад.

Теплый летний вечер, несколько километров по дороге среди ухоженных колхозных полей, залитых нежным и ласковым солнечным светом. Ехать в телеге, запряженной конем, утопая в ароматном запахе свежего сена и запахах с полей, отдающих воздуху жар, накопленный за день, и симфонией этих запахов, рассказывающих о торжестве жизни. Радоваться бы этому, да вот только рядом со мной бессознательное тело – жутковато. Вдруг соседка, а может, быть мама, просит проверить, как там наша подопечная. Я не знаю, как. Мне предлагают потрогать ей лоб. Мой ответ: «Все хорошо. Уже холодеет» заставил соседку резко с клубами поднятой пыли остановить телегу и соскочить с ко́зел на землю с криком: «Я труп никуда не повезу». Однако «труп» томно поднял голову из сена, вальяжно махнул кистью и также томно протянул «езжайте-езжайте». Мое детское «холодеет» скорее всего было о том, что у нее нет жара и что это уже хорошо.

На следующее утро эта отравившаяся вернулась своими ногами из больницы, да еще и в компании какого-то мужчины. Уж больно падкая она была на мужчин, кажется, из-за них регулярно и травилась, правда, травилась «грамотно» – так, чтобы ее откачали. А я с тех пор отказываюсь трогать лоб, чтобы определить, есть ли у человека температура или нет. Мне всегда кажется, что лоб примерно одной и той же температуры.

Как-то классе в первом задали написать две строчки единиц. Я нашла эффективный способ выполнения этого задания: сначала нарисовала ряд вертикальных палочек, потом пририсовывала к ним короткие палочки. Получалось быстро, хотя, конечно, не очень красиво – это были не единицы, а весьма примечательный частокол почти в стиле Пикассо. И вот, когда я уже заканчивала вторую строчку, в детскую комнату вошла мама и увидела мои художества. Ох, и влетело же мне за самодеятельность. Конечно, переписывать мне пришлось не две, а уже несколько строчек под ее неусыпным контролем. А мне так тогда хотелось, чтобы она похвалила меня за мою сообразительность и неординарное решение задачи.

Во времена моего детства малыши уже ходили самостоятельно в магазин, потому что это было безопасно – машин было мало, а окружающим, мне кажется, доверяли больше. С шести, а, возможно, и раньше, я уже ходила в магазин сама – купить хлеба, молока, чего-нибудь еще из продуктов. Мама никогда не просила меня отдавать ей сдачу: первое время я отдавала ей сама, потом перестала, потому что ей было, кажется, все равно. Сдача копилась, потому что я никогда себе ничего не покупала – я не люблю жвачку, редко ем сладкое, даже мороженое, поэтому тратить было просто не на что, кроме того, это были семейные деньги. Они просто копились, мелкие монетки я постепенно меняла на более крупные, а их – на банкноты. Я чувствовала, что родители не поймут, откуда у меня деньги, поэтому им ничего не говорила.

В какой-то момент, может, после летних каникул, я напрочь о них забыла – ведь они мне не были нужны. Родители затеяли генеральную уборку, отодвинули мебель и там обнаружили мой клад – рублей 25, может, больше. Для того времени это было довольно много – ведь тут сдача была за несколько лет. Не знаю, откуда взялись, по их мнению, эти деньги. Они не стали меня сильно слушать и наказали. Впредь у меня всякий раз требовали сдачу, а потом подарили копилку для мелочи. Словно насмешка какая-то. Было обидно.

Родители, вы же знаете своих детей, знаете, когда они лгут, а когда говорят правду.

Мне было лет восемь, второй класс. Было, помнится, 8 мая. Мама уехала на дачу, а мы с отчимом остались в городе, чтобы сходить на парад 9 мая. Мне не спалось, делать было нечего, отчим читал газеты, а я увлеклась чтением поваренных книг. Нашла там рецепт пирогов. К сожалению, мама никогда не пекла пирогов, но ведь это поправимо, когда есть поваренная книга, а Аленушке нечего делать. Прочитала рецепты разных видов теста, провела ревизию имевшихся продуктов и поняла, что ингредиенты есть только для слоеного теста. Замесила тесто. Для начинки выбрала какое-то домашнее варенье. Может, сливовое? Газ я не умела включать долгое время, особенно духовку. Попросила отчима включить мне ее, он не задал мне ни единого вопроса – пускай, видимо, ребенок творчески развивается – и не отправил спать. А времени-то было уже час ночи.

В общем, долго ли коротко ли, но пирогов я напекла и, торжественно размахивая, везла их в полиэтиленовом пакете на дачу похвастаться перед мамой и, конечно, угостить ее. Пироги получились все разной формы, варенье в процессе выпекания и транспортировки вытекло, тесто было настолько твердое или, может, пересушенное, что пирогами можно было постучать по столу. Не помню, съели ли мы их. Но готовить изредка что-то вкусное мне понравилось, поэтому все школьные годы я тщательно собирала рецепты всяких тортов и пробовала их приготовить. К концу школы на меня уже возложили обязанность делать и заготовки.

Чтобы занять себя в школьные годы, я много читала, делала всякие разные поделки, шила себе одежду, вязала, даже крестиком вышивала. Даже сейчас на меня нет-нет, да найдет охота что-нибудь сшить или связать.

В третьем классе я дружила с одной одноклассницей, мы замечательно проводили время вместе. Например, писали домашку так: каждая у себя в тетради пишет дату, потом меняемся тетрадями, пишем друг у друга «Домашняя работа» и так далее. Удивительно, что нам это спустили с рук – ни учительница, ни родители нас за это не ругали.

Именно с ней мы хакнули эту мою копилку и отправились кататься на каруселях. Мы так отлично повеселились, что от избытка радости по пути домой даже повздорили.

В детских книжках мы с ней вычитали, что Ленин во время тюремного заключения писал на бумаге молоком, чтобы его переписку не перехватили полицейские. После получения такое письмо надо было нагреть, от чего молоко темнело и проступал текст. Вот мы и решили проверить, насколько это правда. Взяли бумагу, молоко, написали текст и положили на батарею. Ничего не произошло, тогда мы подумали, что батарея недостаточно теплая и нам нужна более высокая температура. Где такую можно найти? Конечно, включить газовую плиту! Я уже умела ею пользоваться. Держим бумагу над открытым огнем, ничего не происходит, тогда мы все ближе и ближе опускаем листок к источнику тепла. Опустили настолько низко, что листок полыхнул. Инстинктивным движением я отбросила его от себя на пол, на линолеум. Страшно испугалась, но мгновенно сообразила, что делать – у мамы на столе стояли маленькие баночки с водой, которая моими усилиями моментально оказалась на полу. Эксперименты на этом прекратились.

Как-то в один мой день рождения, мне кажется, исполнялось лет 11 или 12, мне снова стало скучно – несмотря на то, что это был мой день рождения и были приглашены дети, после еды взрослые нас быстро попросили из-за стола и предоставили самим себе. Делать было абсолютно нечего, но неожиданно я вспомнила про книжку «Колобок», из которой можно было вырезать и сложить действующих лиц этой сказки. Я подумала, что это неплохое развлечение, и занялась подготовкой персонажей.

Когда все было готово, я отправилась в гостиную, где сидели взрослые и попросила помощи в организации занавеса (за это время я придумала, как и из чего его можно соорудить). Кажется, к представлению я привлекла свою соседку, по совместительству подругу моего детства.

Идея делать спектакли мне так понравилась, что с этого дня рождения я занялась постановкой спектаклей на каждый большой праздник, вроде Нового года. К реализации своих режиссерских замыслов всегда привлекала подругу. Поскольку актерский состав был незначительным, только мы с ней, мне пришлось обыгрывать эту нехватку музыкой. Я использовала пластинки, на которых были записаны сказки. Мы поставили и сыграли разные спектакли – Снежная Королева (ее, естественно, играла я), Буратино, даже умудрились поставить Трех мушкетеров. Как тогда в двух лицах мы смогли это сыграть, сейчас я даже не представляю.

Любовь и интерес к театру и игре на сцене остались на долгие годы. В старшей школе я играла в школьном театре абсурда. Какой же это кайф – стоять на сцене под восторженные аплодисменты зала. Собираюсь пойти учиться актерскому мастерству. А вдруг вместо педагогического мне стоило пойти в театральный вуз?

Бабушка

С бабушкой, маминой мамой, у меня связаны самые тёплые воспоминания раннего детства. Ее звали Акулина.

Как-то, когда я была совсем малышкой, бабушка приехала нас навестить. Мы возвращались домой, когда кондуктор в автобусе посмотрела на меня и сказала: «Ой, какая красивая!». Я, обычно спокойная, по маминым рассказам, залилась слезами и никак не могла успокоиться. Когда мы добрались до дома, бабушка долго читала надо мной молитвы, и я наконец успокоилась. Жаль, что никому из нас эти знания она не передала.

Почему-то в деревне, где жила бабушка, старики меня называли старопупой – что значит «мудрая не по годам». Даже не знаю, что я такого там говорила или делала. Один раз, мама рассказывала, когда мне года два было, я присутствовала при ее разговоре с подругой, та собиралась разводиться и не знала, как сделать так, чтобы бывший без ее ведома к ней не пришел. Я сидела себе в сторонке и тихо играла – я всегда могла сама себя развлечь – а тут просто сказала: «Тетя Тамара, а ты смени замки».

Как-то летом, когда мне было четыре неполных года, моя дядя ехал от нас домой, а мамин отпуск был только через несколько недель. Он предложил маме забрать меня с собой. Я помню, что билетов на самолет не было, нам пришлось лететь через другой город. Я, помню, плакала, когда он в аэропорту забирал меня из маминых рук. Билетов на самолет и в Таллине не было, но нас смогли посадить в помещении сразу за кабиной пилотов. Не знаю, что за модель самолета это была. Там было довольно холодно.

Тогда у бабушки в доме была я и два ее сына. Они постоянно меня дразнили вороной. Даже тогда мне казалось странным, почему взрослые задирают ребенка?

Хотя один из них, дядя Ваня, придумал для меня вечернюю традицию: он курил, за день, наверное, выкуривал пачку, которую хранил до вечера. Перед сном мы поджигали ее на дороге – было красиво и душевно.

Я хорошо помню утреннее время: только там я могла спать сколько хотела. Просыпалась поздно, бабушки не было, зато ко мне на кровать приходил спать ее кот Васька. Можно было насладиться тишиной, сонными потягушками и обнимашками с котом. Я выходила на двор, бабушка где-то хлопотала по хозяйству. Неизменно меня спрашивала: «Аленушка, что ты будешь на завтрак – арбузик или дыньку?». Я всегда выбирала дыню – к этому времени дыня, которую бабушка срывала для меня на огороде, нагревалась на солнце и становилась теплой, как парное молоко. Я ела их каждый день, от их сладости у меня появились заеды на губах, но я не переставала их выбирать. Правда, потом на протяжении лет 30 не могла есть дыни, которые продавали у нас – все они были для меня невкусными и несладкими. А еще она кормила меня малиной, которую, по ее словам, она посадила для меня и всегда ласково называла меня «малинка моя».

Бабушка делала для меня самую вкусную сладкую воду на свете. Не знаю, в чем был секрет – в воде, в ее руках – но мне ни разу не удалось получить похожий вкус.

Помню водные процедуры: утром бабушка набирала в корыто воды и ставила во дворе на солнце в том месте, где виноград, словно крыша, укрывающая двор от жары, не сильно разросся и пропускал солнечный свет. В течение дня мы обе следили, чтобы корыто всегда было под солнцем. Плескаться в этом корыте, брызгаться водой, переливающейся радугой на солнце, было невероятно счастливо.

Еще мы с ней ходили на огород вдоль канавы. Ее дом стоит на окраине хутора – соседи напротив, через дорогу, слева – через палисадник, и сзади – через огороды. Та часть, что шла вдоль дороги и подходила к тропинке, разделяющей огороды, была довольно уединенной и казалась мне сказочной. Там жаркое лето и все растет привольно. Вдоль дороги у бабушки были посажены кабачки – они разрастались настолько, что были похожи на заросли дремучего леса, и искать в них кабачки было целым приключением. Аромат тревожимой поисками кабачков и утомленной дневной жарой растительности дурманил голову. А еще там росли подсолнухи, им было там так замечательно расти, что они вырастали выше бабушки, поэтому ей, чтобы согнать с них воробьев, приходилось вооружаться палкой.

Когда она подметала двор, на большой совковой лопате она относила ту пыль, что сметала, в канаву. И каждый раз она везла меня на ней обратно на двор. Когда приедет мама, вечером же первого дня она подметет двор и решит меня прокатить на этой лопате, но не рассчитает скорости и силы, перевернет меня, а я по инерции пролечу по острым иссушенным солнцем комьям земли. Помню, как от глубокого пореза будет много крови, но сначала будут видны слои кожи и прочего. Не она меня, а я ее успокаивала: «Мамочка, не бойся, кровь скоро перестанет». Шрам виден до сих пор.

У бабушки тогда были цыплята, я очень любила их брать в руки, в свои маленькие, но крепкие детские ручонки. Как-то я, видимо, слишком сильно прижала ладони, а когда открыла их, цыпленок не шевелился. Мне сказали, что он уснул, и никто не ругал и не напугал, так что я поняла, что случилось, гораздо позже.

Как-то раз бабушка полола картошку, она всегда это делала внаклонку. Мне было скучно, я была с ней. Но не просто с ней, а я залезла ей на спину и спрашивала ее: «Бабушка, а кому лучше: тебе или мне?». Сколько было любви и принятия в этом моменте – ее тепло согревает меня до сих пор.

Я научилась лазать по деревьям там. Вдоль забора были посажены грецкие орехи. Уже тогда они были огромными, на них никому нельзя было лазать. Но я залезала, там был мой любимый сук – на нем можно было сидеть кошкой. Иногда я забиралась очень высоко, оттуда звала бабушку, занимающуюся делами на дворе или готовящую обед, и спрашивала ее: «Бабушка, а бабушка, угадай, где я?». Я, бывало, забиралась очень высоко – выше винограда, оплетающего двор. Бабушка никогда на меня не кричала, не наказывала и даже не отчитывала за лазанье по деревьям. До сих пор люблю лазать по деревьям.

Тогда шел сбор вишен, деревьев возле дома много, все заняты сбором ягод. А кто будет присматривать за маленьким ребенком? Да, еще и таким непоседливым, который раскачивался на ветвях вишен и откровенно отвлекал. Бабушка тогда предложила мне им помочь, попросив меня собрать ягоды в кастрюлю. Больше всего ее умилило то, что я на глаз – а огромные шести- и семилитровые кастрюли разных размеров внешне почти не отличаются – выбрала из всех самую маленькую и добросовестно ее заполнила, срывая ягоды с нижних веток, до которых я могла дотянуться. Больше я к вишням в тот год не притронулась – уговор есть уговор.

Фрагменты воспоминаний тех нескольких недель, проведенных вместе, словно капельки росы, в которые любуется утреннее солнце, словно драгоценные камни – любовь, принятие, тепло, радость и бесконечное счастье.

Сватовство

Сколько себя помню, меня всегда сватали. Даже в достаточно нежном возрасте.

Начиналось все с таких разговоров.

– Аленушка, выходи замуж за нашего Алешеньку. У нас большая квартира, машина, гараж. Он у нас хороший.

– Я подумаю, – говорила Аленушка и сразу же выбрасывала это предложение из головы.

Странно, по-моему, вести такие разговоры с ребенком. И да, это была не шутка. Сватались постоянно. Родители все время нахваливали своих сыновей, некоторые даже привозили ко мне (когда я уже подросла) и отправляли нас на свидания. Сложно представить себе что-либо, более мучительное, чем такое свидание. Никто из нас двоих не хочет быть на таком свидании, не знает, о чем говорить, не знает, что делать.

Самое удивительное сватовство было, когда мне было лет 18. Я влюбилась первый раз лет в пять. Это был сын начальника погранзаставы, на которую мы часто ездили. Его тоже звали Алёша. Он был старше меня на несколько лет и никогда меня не замечал, хотя из детей, мне помнится, он был обычно там один, да разве иногда приезжала еще какая-то девочка, правда, его ровесница. Симпатия и интерес были, увы, невзаимными. Отчим уличил заставу в браконьерстве – помню, как мы ночью сидели в засаде – и родители перестали общаться.

Итак, прошло много лет. Мы переехали в другую квартиру, умер папа, я закончила школу, поступила в вуз, уехала учиться. Неожиданно на пороге маминой квартиры возникает женщина, она ищет кото-то из наших соседей, но почему-то звонит в нашу дверь. Ею оказывается мама моей первой любви. Они снова общаются, ведь когда-то они дружили.

Мы на даче, неожиданно приезжает мама с сыном. Алёша уже успел неудачно жениться, развелся. Еще одна мама решила, что я составлю хорошую партию ее сыну. Нас выгоняют на свидание куда-то прокатиться. Очередное неловкое свидание. Рядом со мной сидит моя первая любовь, который для меня сейчас совершенно чужой человек, которого и узнавать-то поближе не хочется.

Совсем недавно одна из таких постоянно сватающих меня мам сказала: «На месте сына я бы женилась на тебе, не раздумывая». Хорошо, хоть в наше время и в нашей культуре женщину спрашивают, хочет ли она замуж.

Потеря

Сестра моего отца – моя тезка. Отношения моих родителей всегда были сложными, он меня не растил, никак не участвовал в моей жизни, его заменил мой отчим – именно его я называю папой. Когда мне было лет четырнадцать, мы случайно встретились, и она пригласила меня к себе на все осенние каникулы. С тех пор мы стали общаться. Она всячески поддерживала общение отца и их матери со мной, насколько это было возможно – настолько, что на мои шестнадцать лет отец подарил мне мое первое золотое кольцо и мой первый букет шикарных роз.

Когда я поступала, первые две недели я жила у нее, потом пришлось перебраться к сводной сестре, потому что обстановка в доме моей тети к тому моменту накалилась до предела – она собиралась разводиться. Переживая за меня, она рискнула сесть за руль и отвезти меня на экзамен в университет – с севера города в центр. Она очень боялась ездить, особенно в центре. Помню, когда мы ехали с экзамена, нам пришлось остановиться на небольшом подъеме при въезде на мост, она попросила меня снять машину с ручника, когда трогалась – ей было жутко страшно.

Я поступила, погрузилась с головой в учебу, закрутилась в вихре событий, изменений, трудностей и проблем – я поступила в 1998 году, и кризис разразился как раз в сентябре. У меня не было стипендии – на первом курсе ее никому не платили, только пенсия от государства, обещанную общагу не дали, а ездить от мамы каждый день нереально – пришлось сначала снимать комнату, потом удалось снять комнату в нашей же общаге. Государственных денег не хватало, ордеров первому курсу не давали, общаги выживали, как могли.

До переезда мне казалось, что жизнь в тихом провинциальном городке лишена комфорта. Но я ошибалась – с клопами и тараканами я познакомилась именно в большом городе, в принципе увидела тех и других впервые именно здесь. После развала Советского Союза в нашем тихом городке начались разного рода коммунальные трудности, вызванные тем, что при восстановлении города после Второй мировой войны все коммуникации были построены на противоположной, эстонской, стороне. Когда Эстония отделилась, она начала выставлять непомерные счета за коммуналку российской стороне, именно поэтому у нас счетчики на воду появилась уже к середине 90-х. Казалось бы, после коммунальных перипетий в родном городке меня было сложно удивить, но большой город меня постоянно неприятно удивлял. Весь первый курс мы жили на последнем этаже, где из-за слабого напора часто не было ни горячей, ни холодной воды.

На втором курсе мы переехали на третий этаж. Общага была коридорного типа – один длинный коридор, по обеим сторонам комнаты на трех человек общей площадью метров 12–13. Примерно по центру коридора общая кухня, по концам коридора мужские и женские туалеты. Возле каждого туалета помывочная, но поскольку ремонта там не было давно, они были в аварийном состоянии, мыться там было запрещено – для этого даже сняли двери. Студенты – люди находчивые, мы занавешивали зияющий проем покрывалами. При этом общественные бани или просто душевые, находящиеся на территории студгородка, тогда тоже были в аварийном состоянии, и поэтому закрыты.

Комната, в которую мы переселились, отчего-то пользовалась дурной репутацией – в ней никто дольше пары месяцев не жил, у живущих там постоянно возникали какие-то сложности. Мы тоже столкнулись с неприятностями – у меня там украли сумку с кошельком. Причем в этот момент я была в комнате – вероятно, кто-то тихо открыл дверь и вытащил сумку. Но самое жуткое было то, что в шкафу постоянно что-то хлопало, раздавались громкие удары – такие, словно кто-то или кулаком, или ногой бил изнутри (и это точно были не соседи). Было страшно, но нам просто некуда было переезжать, да мы и не придавали этому уж слишком большого значения.

Мои восемнадцать лет мы скромно отпраздновали в тесном кругу с моими двумя «сокамерницами», с которыми мы учились в одной группе. На следующий день вечером, когда я стояла в дальнем конце коридора со шлангом и полотенцем на шее, ожидая своей очереди в помывочную, с удивлением увидела молодую девушку, которая постучалась в нашу дверь. Она, казалось, выглядела несколько аляповато – на вид наша ровесница, но одета в одежду женщины средних лет. Я долго на нее смотрела, прежде чем узнала в ней тетю. На тот момент ей было 39 лет. Узнав ее, я помчалась со всех ног к ней.

Она собиралась приехать ко мне еще накануне, но из ее машины вынули аккумулятор, поэтому она договорилась с мужем, с которым разводилась, что тот присмотрит за их маленькими детьми этим вечером. Мы тепло провели вечер, я предлагала ей остаться у нас на ночь – нам было никак не наговориться. Но она должна была вернуться к детям. Мы договорились, что она приедет ко мне на пельмени ровно через две недели – во вторник. Я никак не могла дождаться этого дня.

Наконец вторник наступил, я наготовила пельменей, прождала весь вечер – Лена так и не приехала. Тогда не было мобильников – нельзя было ни позвонить, ни написать, чтобы узнать, что могло случиться. Я расстроилась, подумала, что она, возможно, не смогла ни с кем оставить детей, но в скором времени она приедет ко мне.

В ночь со вторника на среду, уже под утро, мне приснился странный сон – мы едем с ней на машине домой. Вдруг она исчезла из машины, которая ехала, не останавливаясь, а я так и осталась ехать в этой машине домой. После сна осталось щемящее чувство.

Днем, когда я возвращалась с учебы в общагу, я увидела автобус, который как раз ехал в мой родной город. Снова тоскливо защемило сердце – я удивилась и подумала, что я уже на втором курсе, что я уже так не скучаю по дому, да и, кроме того, через два дня, в пятницу, как раз на этом рейсе я еду домой. Отчего стало так тоскливо?

Еще два дня, погруженные в учебу. В пятницу еду домой – на мне осеннее пальто апельсинового цвета, белый свитер, светло-желтые с белым штаны. Едва я успела зайти в подъезд, из квартиры выскочила мама. Побежала мне навстречу со словами «Лена умерла». Первая мысль – неужели разбилась? Ей требовались невероятные усилия, чтобы сесть за руль, она всегда нервничала, была очень сконцентрирована, а незадолго до этого она с детьми перевернулась в машине. Нет, не разбилась.

Я практически не ношу черное или просто темное, и тогда дома из темного не было ничего. На похоронах ярко светило солнце, и я была апельсинового цвета.

Ее смерть была странной. Версий было несколько, но одна более всех заслуживает доверия. За пару дней до смерти – она как раз приехала с детьми к матери – привезли чугунную печку. Когда ее выгружали, печка поехала, и Лена приняла ее на себя, животом. Скорее всего она получила тупую травму живота – а это сильнейшее внутреннее кровотечение. После этого она привела в порядок огромный деревенский дом, намыла полы, все окна, помыла детей в бане. Вечером во вторник ей стало плохо, она позвонила брату, моему отцу, попросила приехать за ней и забрать ее в город. Он, видимо, не оценил всю опасность ситуации, сказал, что выпил пива, и не поехал за ней. В ее смерти потом он винил себя.

Они вызвали скорую, которая забрала Лену в больницу. Ее мать поехала с ней. По ее словам, после осмотра врача у Лены стал «расти живот» – по всей видимости, вся брюшная полость была заполнена кровью. Лену отправили в срочном порядке на операционный стол, а мать поехала к детям. Когда она приехала, маленький Ленин сын сидел за столом и говорил одну фразу: «мама не вернется».

Боясь осложнений во время операции, врачи вызвали вертолет, но поскольку операция проходила хорошо, его развернули. Операция прошла благополучно. Лена умерла после операции около семи утра в среду из-за оторвавшегося тромба – в то время, когда мне приснился тот сон.

Она снилась мне еще лишь один раз – три или четыре года спустя – там тоже была машина, и мы, кажется, ходили с ней по огороду. Я обычно не вижу во сне покойных. Проснулась в странных ощущениях. О чем был этот сон, стало ясно в тот же день.

Мы с женихом и моей подругой поехали в тот день на озера – позагорать и покупаться. Лето выдалось холодным, поэтому несмотря на то, что народу на берегу было много, в воде не было почти никого. Мой жених хорошо плавал, а я всегда до жути боялась черной глубокой пресной воды. Но мне хотелось перебороть свой страх и научиться плавать. Мы зашли в воду вдвоем, он быстро отплыл на середину озера. Я посмотрела на расстояние между нами и почувствовала в себе силы доплыть до него и обратно. Я сказала ему, что хочу доплыть до него и вернуться с ним обратно. Попросила его не отплывать, потому что боялась, что не хватит сил, если расстояние увеличится. И вот я плыву и вдруг понимаю, что расстояние между нами почти не сокращается, а о его спину бьется легкая волна. Я спросила его, не отплывает ли он. Он ответил отрицательно и добавил, что это я не сдвинулась с места. Зачем он так сказал, я не знаю до сих пор. Он хороший пловец, я ему поверила, подумала, что мне сил не хватит и надо выйти на берег. И просто опустила ноги. Пошла ко дну. Стала тонуть. Когда люди тонут, это происходит мгновенно, за считанные секунды, и тихо – без единого крика. На мое счастье, он увидел это, доплыл до меня и вытащил на берег. Не знаю, как я его не утопила. Отчетливо помню, как вода заливалась напрямую в желудок. Меня колотило от ужаса. Через час-другой прямо к моим ногам вытащили утопленника – его пытались реанимировать, но было поздно. Приехавшая скорая констатировала смерть. А я вдруг поняла, что мое тело сегодня могли вот также вытащить из воды и вот также не откачать. Но я осталась жива.

После этого случая я решила для себя, что должна уметь оказывать первую помощь, потому что эта беспомощность ужасна – а если вдруг ты не сможешь помочь близкому человеку. Тьфу-тьфу-тьфу. Уже была дважды, эти курсы стоит посещать время от времени, чтобы освежать в памяти. А главное, даже если ты не умеешь оказывать первую помощь, подойди туда, ты все равно сможешь чем-нибудь помочь. Если надо качать сердце, того, кто это делает, сменять надо часто, поскольку это физически тяжело, даже опытный реаниматолог не сможет качественно выполнять сердечно-легочную реанимацию долгое время, а научить, как это делать, можно быстро.

У Лены остались маленькие дети – Максиму тогда было шесть, а Лизе – четыре. Естественно, после Лениной смерти они оказались нужны только своему отцу. Еще на похоронах я подошла к нему и предложила свою помощь – он работал сутками, и с детьми надо было иногда оставаться на ночь. Он убрал все Ленины фотографии, запрещал детям говорить о ней. Они, маленькие, смогли найти и долго прятать ее ночнушку, которая хранила ее запах. Они засыпали с ней в обнимку.

Она долгое время мечтала о детях, но не могла родить, и вот у нее появились двое чудесных вымоленных у Бога малышей. И, кажется, после неудачного брака она встретила кого-то, в кого влюбилась. Может, поэтому тогда, когда я видела ее последний раз, она выглядела такой помолодевшей? Почему же она, которая всю жизнь проработала в медицине, сразу не забила тревогу? Почему ушла, оставив малышей?