Kitabı oku: «Братская любовь», sayfa 12
Глава 10
– Я не понимаю, олдбой, как можно было зацепиться плавками? Они же на твоей заднице в совершеннейшую облипочку сидели!
– Полный дебилизм! Пацанство! Я рванул вниз за рыбиной, и не вписался между сучьями. А эта сволочная коряжина чиркнула меня по пояснице и вошла ровно под резинку. Я от неожиданности крутанулся, рванул вверх и сам насадил себя на крючок. И воды сразу же хлебнул. А потом все мои трепыхания только ухудшали дело.
Компаньоны расположились на террасе кафе. Разговаривали они громко, возбужденно, как люди, только что пережившие сильный стресс. Призрак смерти еще витал над ними, но был уже не страшным, отстраненным, как в триллере. После того, как угроза миновала, так здорово было просто сидеть на солнышке и щуриться от его лучей, отхлебывать из фаянсовых чашек ароматный кофе. Наслаждаться радостью быть в этом мире, ощущать свою молодую силу. И знать, что впереди у тебя простирается огромное счастливое будущее.
Маша сидела рядом с Ником и, не отпуская, держала его за руку. Как маленькая девочка, что боится потеряться или потерять. Ее только сейчас накрыло волной ужаса от понимания «что было бы, если…». И она сосредоточенно разглядывала картины катастрофического сценария. Вот посиневшее тело Ника лежит на истоптанной земле, под ногами у столпившихся зевак. С волос течет вода и собирается в лужицы. Мертвое лицо смотрит в небо с остекленевшими глазами. И маленькое любимое пятнышко коричневеет под серыми мертвыми губами. Распятие. Снятие с креста. Оплакивание.
Но рядом с Машей сидел самый настоящий живой Ник и снимал стресс двойной дозой рома со льдом. Маша, помня про «эффект текилы», от алкоголя отказалась.
– А какого хрена ты поперся туда, если там кругом сучья торчат? – настойчиво пытал Ника Роман. Он испытывал что-то сродни чувству вины от того, что в критический момент не смог прийти на помощь другу. И маскировал неловкость раздражением. – Остренького захотелось? Или жить надоело, суицидник?
– Эта ведьмина чаща, она реально завораживает. Мне показалось, что риск несильный. Не свезло, сегодня был не мой день.
– Если б не свезло, мы бы сейчас твой труп вылавливали! Ты представляешь, что бы было, если б Машка не нырнула за тобой? Да ты перед ней сутки на коленях стоять должен, руки-ноги ей целовать.
Ник притянул к губам Машину руку, поцеловал в ладонь и сжал ее пальцы, закрыв поцелуй в горсти.
– Хочешь, я встану? Если бы не ты, я бы сейчас так и висел на суку со склеенными ластами. Я теперь на всю жизнь твой должник, сестренка!
– Но ты же сам выплыл, Ника. Причем тут я?
– Я бы не выплыл, если б ты не съездила мне по фейсу. Я уже совсем выдохся, смирился. А ты своей оплеухой быстро дала мне понять, что ты обо мне думаешь.
– Машка съездила тебе по фейсу? Невероятно. Ей-право? – удивился Ромыч. И даже Люба посмотрела на Машу с недоверчивым удивлением – «ничоси!».
– Правда, – ответила Маша. – Только все было не так, как Ника рассказывает. Когда я подплыла, у него было такое жуткое потустороннее лицо. Он смотрел на меня, но не понимал, кто я и зачем. Он уже был «там». И я страшно испугалась, что он не захочет вернуться. Сама не знаю, как мне пришло в голову ударить Ника по лицу. Это было ужасно!
– Это было правильно! После Машкиной плюхи я сразу все понял! Она мне показала, что надо не плавки с крючка срывать, а самому из них выпутываться.
– Кстати, Никитос, из воды ты вышел просто перфектно. Брюс Выллез! У этих дряхлых американских грымз все их вставные челюсти повыпадали!
– Да, старушенции общелкались своими смартфонами! Теперь все твои интимные подробности будут растиражированы на фейсбуке. Если, конечно, админы не забанят.
– Да, плевать сто раз! Так и запишем! – Ник снова поцеловал Машину руку. – Моя маленькая храбрая сестренка! Как же тебе удалось нырнуть? Я десять дней пытался научить тебя этому. И все напрасно. Реально, как у тебя это получилось?
– Я просто слышала твой голос и делала то, что ты мне говорил.
– Какой еще голос?
– Ну, твой голос. Ты говорил мне, как надо согнуться, поднять ногу над водой… Помнишь?
– Уп-п-пс! Мистика какая-то!
– Да уж! – согласился Роман, а Люба тихо и непривычно серьезно, безо всякого ерничества произнесла:
– Это любовь.
Все как-то сразу замолчали, признавая очевидность факта и не зная, что тут сказать. Неловкая тишина висела в воздухе, пока Роман не разрушил ее искусственно-бодрым тоном.
– Предлагаю сегодня вечером выпить за второй День рождения Ника и за его героическую сестру милосердия Машу! – и уже серьезно добавил. – Машка, жалко, что ты уже завтра улетаешь! Но ничего, скоро и мы двинемся вслед за тобой в Москву. А там мы обязательно пересечемся.
***
В обратную дорогу компания отправилась довольно поздно – романтическая парочка настояла, что им тоже хочется своими глазами увидеть подводную «ведьмину чащу».
В начале четвертого, в самое пекло, Роман сел за руль, Любовь заняла место рядом с ним. А Ник, уже не годившийся в водители после двойной дозы рома, вместе с Машей устроился на заднем сидении. Маша по-прежнему, не отпуская, держала его за руку, словно боялась, что с ним опять что-нибудь случится.
На середине пути старенький перегревшийся «Фордик» Генри чихнул, захрипел и затих. Что с ним случилось, ни Ник, ни Ромыч, не имевшие навыков ремонта автомобилей, так и не поняли. Они связались по телефону с прокатной конторой, и там им предложили на выбор либо дождаться эвакуатора, который будет выслан из далекого Канкуна, либо попроситься на буксир к попутной машине, сдать Генри в ближайшую автомастерскую и сохранить чек за ремонт для последующей компенсации. Второй вариант был явно предпочтительней. Компаньоны остались на солнцепеке дожидаться случайного избавителя.
Маша отнеслась к произошедшему с тоскливой обреченностью. Все разладилось. Завтра ей улетать. Возвращаться в прежнюю московскую жизнь, так не похожую на волшебную сказку ее мексиканского приключения. И вот последние часы испорчены какими-то глупыми поломками. Где и как пройдет ее последняя ночь вместе с Ником? Успеет ли она сказать ему слова, в которые он не хочет верить? Сможет ли убедить Ника, что любит его? Ей было горько.
Через час попутка с разговорчивым водителем, которому незнание английского не мешало активно общаться, неторопливо дотащила Генри до частной автомастерской в богом забытой деревне. Степенный хозяин и не менее степенный работник, также не владевшие английским, выслушали от буксировщика историю обнаружения на трассе заглохшей машины. Они открыли капот, что-то потрогали, покрутили, поцокали языками, поговорили между собой. Русско-мексиканские переговоры на пальцах с привлечением онлайн переводчика, закончились успешно. Механики пообещали заняться машиной тотчас же и за вполне умеренную плату. Ник и Роман остались в мастерской – подгонять неторопливых исполнителей. А девушек они отпустили погулять по деревне и ознакомиться с местными достопримечательностями.
Маша и Люба посетили центр местной цивилизации – магазин типа «сельпо», где продавалось все от овощей до мебели, от керосина до тампаксов. Ничего не купили и сели в сверике в тени пыльных деревьев.
– Ну чо, завтра летишь? – задала вопрос-очевидность Любовь.
– Да, если смогу вовремя попасть в аэропорт.
– Релакс, Маня, попадешь. Если Никитос обещал, он тебя доставит. Это совершенно понятно.
Некоторое время они помолчали, и Любовь снова спросила:
– И чо у вас с ним дальше будет?
За десять дней Люба так и не стала Машиной подругой. Но сейчас в ее голосе слышалась откровенная симпатия и сочувствие. А Маше так хотелось хоть с кем-нибудь поговорить о своей любви.
– Не знаю. Наверное, ничего. Может, он снова вернется к Лене. Ты будешь рада?
– Не вернется. Ленка отписала, что у нее новый бойфренд из наших компанейских манагеров. А ты Никитоса любишь. Ты сёдни из-за него жизнью рисковала.
– Я люблю, а он – нет.
– Да, – уверенно заявила Люба, – и он тоже да. Это же совершенно понятно! Я же вижу, как он на тебя запал. И Ромик тоже говорит. А вы с ним за все время так ни разу и не трахнулись?
– Нет.
– Рядом спали-спали и не переспали. Вай?
– Не знаю. Он в первую же ночь пообещал меня не трогать. Вот и не трогает.
– А ты хочешь?
– Конечно. – призналась Маша. – Еще как хочу!
– Гибискус головного мозга! Твой братишка крезанулся на своей братской роли. А ты его соблазняла?
– Я не умею. Попробовала, но у меня ничего не получилось.
– Ну, хоть признаки-то были? Разные там фичи?
– Какие фичи?
– Ну, ты чо, совсем табула разум, что ли? Дыхание там, дрожание, вставание…
– Было. Ну, несколько раз у него было…вставание.
– Эрекшн, значит… Гуд. Но у кого из мужиков ее не бывает, особенно по утрам. Может, хотя бы разочек поцеловались? Не чмоки-чмоки, а нормальным таким взрослым поцелуем?
– Поцеловались.
– И?
– И все. Я жутко пьяная была. Помнишь, мы в клубе эту ужасную текилу пили. И Ник меня повел в гостиницу.
– Ну и..?
– Я вела себя чудовищно! Кошмарно вспомнить, но я прямым текстом призналась, что хочу его.
– Ничоси! И чо?
– Ну, мы потрясающе поцеловались, и у него точно была эрекция. Но потом он вдруг оттолкнул меня, выскочил из номера и не возвращался, пока не решил, что я заснула.
– Я же говорю, полная креза! Не поверил? Или сдрейфил? Жусть какая-то с вами, детки. И чо теперь?
– Не знаю. Теперь, наверное, уже все поздно.
– Да никогда ничо не поздно! – отмахнулась Любовь. – Так! Щас мы все это заперформим. Только мне нужно с Ромиком кое-что обсудить.
***
После небольшой конфиденциальной беседы с Любой Роман сказал, что устал и, независимо от готовности Генри, предпочел бы переночевать в какой-нибудь местной гостинице. А завтра рано утром, по холодку, вернуться в Тулум. Нику и Маше оставалось только согласиться.
Как это ни странно, в деревне нашлась гостиница, с четырьмя абсолютно пустыми номерами. Хозяйка – непомерно толстая, но ртутно-подвижная и шумная, как и все здешние аборигены, не понимала ни слова по-английски. На этот раз главным переговорщиком вызвалась быть Любовь.
Она показала на своих спутников и растопырила перед носом пышной дамы два пальца: «Два номера, сеньора, андерстенд? Дос, пор фавор». Мексиканка понимающе кивнула и произнесла какую-то длинную эмоциональную фразу. В ход у Любы пошла козырная карта: «Но абло эспаньоль!». Правда, хозяйку это не смутило, и она ответила еще более цветисто. Но затем все же перешла на жесты. Сначала вплотную свела два указательных пальца обеих рук, а потом развела их в стороны, и при этом вопросительно посмотрела на Любу. Та, в свою очередь, хитро зыркнула на Машу, и, показав мексиканке тесно соединенные пальцы, подтвердила «дос!».
Хозяйка жестом поманила Любу и ее спутников за собой на второй этаж, чтобы показать номера. Обе комнаты были абсолютно одинаковыми – совершенно не соответствующими современному представлению о комфорте, но по-своему даже уютными. Вместо кондиционера под потолком болтались разболтанные винты скрипучего вентилятора. Антимоскитных сеток на окнах, естественно, не было. Зато постели заслуживали восхищения – огромные, просторные, где легко могли бы легко раскинуться трое, а с небольшими ограничениями – даже четверо. Ник вопросительно посмотрел на Машу, молчаливо спрашивая «ты согласна?», и она утвердительно кивнула головой.
Ответ хозяйки на неизбежный вопрос «Куанто куэста?», предоставленный в виде растопыренных пальцев, удовлетворил компаньонов. И, расплатившись, пары разошлись по комнатам.
Эта последняя Машина мексиканская ночь до странности напоминала первую, проведенную с Ником. Как и тогда, у Маши не было ни зубной щетки, ни ночной рубашки. Было только то, что надето на ней – сарафан, трусики и босоножки. Да еще мокрый купальник.
Маша и Ник никак не объяснялись, но предопределенность того, что должно было случиться между ними, была очевидна для обоих. И каждый из них отдалял вожделенный и пугающий момент, который должен был навсегда изменить их отношения. Никто не решился взять на себя инициативу. Оба следовали заведенному ритуалу так, как если б эта ночь ничем не отличалась от всех предыдущих.
Ник вышел на балкон, предоставив Маше первой принять душ и лечь в постель. Она быстро сполоснулась, голышом шмыгнула под простыню и с лихорадочным волнением стала ожидать возвращения Ника. Он медлил, словно не мог решиться. Или намеренно оттягивал наслаждение? Но для Маши неопределенность ожидания была мукой.
Хлопнула балконная дверь, зашумела вода в душе. По деревянному полу прошлепали босые шаги. Матрас скрипнул под весом тяжелого тела. Ник устроился на самом краю гигантской постели, намеренно сохраняя дистанцию между собой и Машей. Он оставил право выбора за ней.
Маша вытянула руку и сплела свои пальцы с пальцами Ника. В его ответном пожатии было поощрение, и она быстро перекатилась на его половину. Света в комнате не было, но слева от окна горел яркий уличный фонарь. В маслянисто-желтом луче лицо Ника изменилось и показалось Маше совсем незнакомым – старше, грубее и чувственней.
Он, не поворачиваясь, лежал на спине, прямой и жесткий, как оловянный солдатик. Он ждал. А Маша уже не могла отступиться. Она должна была получить любимого, пусть даже вопреки его воле. Она видела, что Ник страстно желал ее, но по каким-то непонятным причинам, предпочел бы избежать близости. Маша считала все эти причины глупыми, несерьезными. Она верила, что Ника надо слегка подтолкнуть, чтобы, искупавшись в ее огромной любви, он понял бы, чего себя лишал. Так неразумного сопротивляющегося кутенка тычут носом в блюдечко с молоком. Маленькое извинительное насилие ради благой цели.
Маша тесно прижалась к дрожавшему от напряжения Нику. В постели с Игорем Маша никогда не была смелой и раскованной. Но сейчас не было времени скромничать. Или она сама возьмет то, что Ник позволяет ей взять, или… ничего. Что ж, если он предоставляет инициативу ей, она сделает это. Ради них обоих.
Набравшись храбрости, Маша скользнула ладонью по широкой груди, впалому животу, еще сильнее подтянувшемуся от ее прикосновения. И осторожно спустилась вниз, туда, где мягкий отросток уже превратился в твердый стержень и рвался наружу из трусов. Маша нервно засмеялась, сквозь уже намокшую ткань нежно погладила налившийся соками член и шепнула Нику в самое ухо:
– Сними трусы. Пожалуйста.
Ник стянул трусы и, обреченно вздохнув, со стоном припал к Маше. Она быстро догадалась, что он не был Магистром сексуальных игр. Но это ее не расстроило, а даже обрадовало. Она не ждала от Ника отработанной техники сладострастия. Маша любила. Любовь наполняла каждую клеточку ее тела. И, прижимаясь к Нику, она хотела сквозь телесную оболочку прорваться к его душе, чтобы наполнить ее равной любовью. И только тогда найти удовлетворение.
Маша таяла от блаженства свободно выражать свою любовь. Ей хотелось ласкать Ника так, как никакая другая женщина прежде. Ее изобретательная фантазия играла с его телом в эротическую игру. Тонкие пальчики дразнили и мучили – то легко и быстро касались кожи, то медленно кружили на одном месте, то осторожно царапали острыми ноготками. Нарастающее возбуждение Ника прорывалось стонами, которые еще больше распаляли Машу и придавали ей уверенности в своей власти над возлюбленным. В какой-то момент Ник не выдержал и выдохнул, как выплюнул, с неожиданной злостью: «Ты ведьма, Машка!». Но в ответ она только засмеялась: ей хотелось быть ведьмой и навсегда приворожить любимого к себе.
Ник тоже не торопился перейти от прелюдии к последнему акту: он словно вознаграждал себя за дни вынужденного мучительного воздержания. Теперь он хотел переласкать каждый уголок Машиного тела. Он целовал даже изнанку ее маленького ушка, даже узкие ступни ее ног и натоптанные пяточки. И хотя Маша пищала «не надо, они же грязные!», Ник возражал, что ничего грязного в ней нет и быть не может.
Время исчезло, любовники вступили на территорию вечности. Они любили друг друга как очень родные давно знакомые люди – бережно и нежно. Каждый из них стремился отдать больше, чем взять, и это только усиливало наслаждение. Их телесная близость была взаимным объяснением в любви. В момент соединения эмоции так переполнили Машу, что она расплакалась, испугав Ника.
– Я сделал тебе больно?
– Нет, что ты! Мне просто волшебно!
– Почему же ты плачешь?
– От счастья. Это потрясающе! С тобой я летаю!
Но как бы ни было прекрасно все, что делал с ней Ник, Маше нужны были еще и слова. Признание того, что она единственная, исключительная, уникальная, непревзойденная и неповторимая. И что с ней Нику было лучше, чем со всеми другими женщинами вообще и с Ленкой в частности. Несмотря на ни на какой «офигительный секс». Нарочито равнодушным тоном она задала мучивший ее вопрос:
– Ника, а между нами был «качественный» секс?
– Нет. Это был не секс.
– Да? – в Машином голосе невольно зазвучало разочарование. – А что это было?
– Не знаю, но у меня такого реально не было никогда. И ни с кем. Я словно срастаюсь с тобой и телом и душою. Это даже пугает.
Маша облегченно выдохнула.
– Знаешь, Ника, я боялась, что этого у нас с тобой уже никогда не случится! Сегодня наша последняя ночь здесь, в Мексике. Я думала, ты меня не хочешь. Ну, как женщину не хочешь.
– Какая ты маленькая дурочка, Машка! Разве ты ничего не замечала? Да подо мной подошвы плавились, когда я к тебе прикасался. Я ночью спать не мог, потому что все представлял, как ты лежишь рядом и стоит мне только протянуть руку…
– Фантастика! Так почему же ты ее не протянул? Почему не позвал меня?
– Я не мог. Не должен был… Я не могу тебе этого объяснить… Но я всегда хотел тебя. И хочу, и буду хотеть. Помнишь, когда ты обгорела, а я мазал тебе спину? Ты лежала передо мной такая хрупкая и слабенькая, такая беззащитная, как ребенок. Я мог делать с тобой все, что угодно. Ты бы не смогла сопротивляться. Я возбудился так, что боялся наброситься на тебя и растерзать. И съесть всю по кусочкам! С тобой я стал сам себя бояться, Машка!
– Правда-правда? – Маша подкрепила свое ликование поцелуем. – Я даже не представляла. Я иногда видела, что ты меня хочешь, но сомневалась… Думала, это потому, что у тебя давно не было женщины. Или мне просто показалось. Но я все равно страшно хотела тебя соблазнить.
– Соблазнительница моя! Ведьма! Когда ты напилась, Машка, и стала искушать меня, у меня кровь вскипела. Ты даже вообразить себе не можешь, чего мне тогда стоило оторваться от тебя!
– Зачем, Ника? Кому это было нужно?
– Мне. Чтобы не потерять человеческое достоинство. Ты была такой пьяной и озабоченной, что я просто не мог воспользоваться твоим положением. Ты бы мне этого потом не простила.
– Какой же ты ужасно глупый, Ника. После кофе и прогулки я уже не была такой пьяной. Просто притворялась, чтобы не так стыдно было признаться, как я хочу тебя.
Любовники лежали, обнявшись, и шепотом рассказывали друг другу о тех мучениях, что пережили, препятствуя своим чувствам и укрощая желания. Луч уличного фонаря бросал на лица и предметы жирные световые пятна, но не мог полностью разогнать притаившиеся тут и там густые тени. Время от времени раздавался стук – это падали на крытую шифером крышу дома мелкие плоды растущего рядом дерева. Иногда за окном что-то отдаленно ухало. В неисправном бачке унитаза тихо журчала вода. Необычность обстановки придавала ночной сцене нечто нереальное, словно события происходили во сне. Маше вообще было трудно поверить в подлинность этой ночи. Мечты сбылись, и все-таки в глубине души тихонько шевелилось неверие в окончательность счастья. Не рассеются ли все эти чары утром? Не наступит ли неизбежная расплата за маленькое насилие, которое она совершила?
Но сейчас реальный Ник лежал в постели рядом с ней, утомленный эмоциями и физикой любви. Он раскинулся на белой простыне, прекрасный в своей живописной смуглой наготе, и, улыбаясь, смотрел с нежностью и восхищением. И Маша почувствовала, как сердце ее тяжелеет, переполняясь любовью.
– Ты прекрасен, Ника. Как Святой Себастьян Гверчино.
– Это кто?
– Гверчино? Итальянский художник эпохи барокко. А Святой Себастьян…
– Ну, Святого Себастьяна я где-то как-то представляю.
– Ты очень похож на него. Я в институте про него курсовую писала. У тебя такое же прекрасное тело. Знаешь, а из тебя получился бы восхитительный натурщик.
– Ты реально хочешь, чтобы я часами сидел голым перед толпой художников?
– Хочу! Но не перед толпой, а только передо мной. Я хочу нарисовать тебя!
– Сейчас? Не надо. Лучше просто полежи со мной, мне так хорошо! Как ты говоришь, «просто потрясающе»!
– Тогда я нарисую тебя на тебе. Как ты говоришь, «годится»?
– Годится.
– Тогда начнем. Лоб. – Маша обвела тонким указательным пальчиком линию роста волос и протянула ее от одного виска к другому. – Лоб у нас высокий, ровный… Здесь, у корней он совсем белый. А к бровям темнее. Значит, мы здесь подштрихуем погуще и растушуем. – К указательному пальцу присоединились средний, безымянный и мизинец, которые нежными круговыми движениями потерли кожу над бровями. – Чудесно! Теперь брови. Вот такие они у нас длинные, почти до висков. И все выгорели. Так что мы их не нарисуем, а вовсе даже наоборот, высветлим. – Маша согнула палец и костяшкой, как ластиком, несколько раз провела по бровям. – Между бровями у нас морщинка, две вертикальные черточки. – Два энергичных чирканья ногтем от переносицы вверх. – Нет, Ника, они тебе не идут! Мы их лучше сотрем, пусть лоб будет гладким. – Ластик костяшки потер лицо. И Ник усмехнулся наивной простоте избавления от знаков печали и времени.
– Теперь глаза. Нарисуем, как будто ты у нас спишь. Закрой глазки! – Ник покорно опустил веки. – Вот такое у нас выпуклое веко. Вот здесь, во внутреннем уголке – тень. И во внешнем тоже, но только чуть светлее. – Движения пальца в точности повторяли слова художницы. – Лучики. Лучики мы оставим, они веселые и симпатичные. Теперь реснички. Такие короткие остренькие штрихи: чик-чик-чик. – Ресницы было доверено рисовать мизинчику. – И теперь второй глазик.
За «вторым глазиком» последовал нос, скулы и щеки. Ник лежал совершенно расслабленный, с закрытыми глазами, и казался бы спящим, если б время от времени не усмехался, услышав в Машином нежном бормотании нечто забавное о какой-нибудь морщинке или складочке.
– Так. Губы. Верхняя. Вот она у нас идет вверх, здесь излом, потом спускается, бежит, бежит и упирается. Вот здесь поставим маленькую такую черточку-засечку. Стоп, здесь линия остановилась. И линия нижней губы упирается сюда же.
Ник ртом поймал торопливый палец, щекотно обводивший контур губ, и поцеловал. Маша засмеялась и притворно рассердилась:
– Ника, не мешай мне! Ты портишь мой рисунок. Смотри, все размазал! Лежи спокойно, я вот здесь сотру и нарисую заново. – Маша снова повозила по лицу костяшкой согнутого пальца. – Замри и не двигайся, ты же натурщик! Значит, губы-губы-губы… А вот здесь поставим родинку. Мою любимую потрясающе чувственную родинку. Знаешь, что во времена маркизы де Помпадур дамы специально наклеивали на лицо мушки из тафты. А у тебя естественная мушка. Завлекалочка. Маленькая капелька шоколада. Мне всегда ужасно хотелось ее слизнуть. Пусть я испорчу рисунок, но я ее поцелую.
– Значит, мне нельзя портить, а тебе можно?
– Я испорчу, я и поправлю. А твое дело лежать и не двигаться.
Когда художница перешла к рисованию тела, дыхание натурщика участилось. Оно становилось все чаще и глубже, по мере того, как Маша спускалась вниз. Когда от лунки пупка дерзкий палец скользнул ниже и обвел полукружье живота, Ник конвульсивно дернулся, словно от разряда тока. Маше это показалось забавным, она еще раз прорисовала ту же линию.
– Вот так, и здесь сделаем тень погуще, – художница поелозила пальцем там, где начиналась курчавая растительность. Оттуда вдруг поднялся мирно дремавший до этого орган, претендующий на особое внимание.
– Ты тоже хочешь, чтобы тебя нарисовали? – обратилась к нему Маша. Орган согласно покивал головкой, но ответил за него Ник:
– Хочу! Я тебя хочу! И прямо сейчас!
И на этом сеанс рисования закончился. Любовники заснули только под утро, усталые и насытившиеся друг другом.
***
Маша проснулась от того, что горячее тело, лежавшее рядом, откатилось в сторону. Тихо скрипнула кровать. Маша сонно подумала, что Ник скоро вернется обратно, но он все не возвращался. Тогда Маша открыла глаза. Ник – голый, растрепанный и небритый, – сидел на постели, сгорбившись и уставившись невидящим взглядом в пустоту. Лицо выражало раскаянье и презрение к самому себе. Маша испугалась: неужели оправдались ее вчерашние дурные предчувствия?
– Ника, что с тобой? – спросила она.
– Прости меня, Машка, я – подлец.
– Почему? Что случилось?
– Я не должен был спать с тобой.
Фраза резанула Машу по сердцу: Ник жалел о том, что произошло между ними ночью.
– Почему? Почему?! Ты несвободен? Ты любишь другую женщину?
– Нет, не в этом дело.
– Тогда в чем? Ты не любишь меня?
– Люблю. Я очень тебя люблю, сестренка. И я тебе жизнью обязан.
– Постой, – мелькнула унизительная догадка. – Так ты переспал со мной потому, что считаешь себя моим должником?
– Какая же ты непроходимая дура, Машка! – разозлился Ник. – Неужели ты реально думаешь, что я тебе врал? Ты мне дороже всех на свете! Поняла?
– Нет, не поняла. Ничего не поняла. Значит, тебе просто не понравилось? – Маша жалко улыбнулась. – Потому что, это был не «офигительный секс», как у вас с Леной. Ты ночью сказал, что это вообще был не секс.
– Откуда ты взяла этот бред про «офигительный секс»? Снова от нашей общей неуемной подруги?
– Ты не ответил, Ник. Тебе не понравилось?
– Мне реально было очень хорошо с тобой. Даже слишком хорошо.
– Настолько хорошо, что никакого продолжения ты не хочешь, – подвела итог Маша.
– Я хочу, но не могу. Правда, не могу!
– А ночью мог. И даже не один раз. Я не верю тебе.
– Я не должен был, понимаешь? Я должен был оберегать и защищать тебя. А вместо этого рисковал твоей жизнью. И в темаскале, когда тебе стало плохо. И вчера в Азуле. Если б с тобой что-то случилось, я бы не смог жить. И это ты спасла меня, а не я тебя.
– Ну и что? О чем ты сейчас говоришь, Ника?
– О том, что ты мне как сестра, а я трахнул сестру. Так я «отблагодарил» тебя за то, что ты спасла мне жизнь. Я – слабак и похотливый засранец. Я оказался дерьмовей, чем думал о себе. И теперь придется с этим как-то жить.
Маша помотала головой.
– Это какой-то кошмарный бред! Что значит «трахнул сестру»? Я тебе никакая не сестра, и ты мне не брат. У меня нет братьев, мне это точно известно. Меня никто не удочерял и не крал в младенчестве. Я не хочу быть твоей сестрой, понимаешь? Я хочу быть твоей женщиной, твоей любовницей! И, может быть, когда-нибудь стать женой, родить от тебя детей. Я люблю тебя.
– Сестренка, но это невозможно. Ты – самая лучшая. Ты заслуживаешь лучшего, чем такое ничтожество, как я.
Маша не понимала, что происходит. Было только ясно, что вчерашнее маленькое насилие, казавшееся таким безобидным и извинительным, не принесло ей счастья. Не могло принести. И вот теперь настала расплата: Ник отвергал ее. После волшебной ночи, после слов о том, что он срастается с Машей душой и телом… Значит, Ник обманывал ее? Как же это больно!
– Знаешь, а Люба предупреждала, что ты меня «поюзаешь» и выбросишь за ненадобностью. А весь этот бред: «зачем тебе слабак и похотливый застранец, ты заслуживаешь большего»… Ты его специально придумал, чтобы отделаться от меня. Чтобы я сама тебя бросила, как Ленка.
– Нет, неправда!
– Я не понимаю твоей правды! Вчера ночью ты говорил одно, сегодня – совсем другое. На, прикройся, – и Маша протянула Нику простыню. Ей не неприятно больно было смотреть на тело, которое у нее отняли.
Хотелось плакать. Даже не плакать, а выть по-бабьи, как по покойнику. Но Маша не могла проявить слабость перед Ником. Не могла унизить себя до его жалости.
– Ладно, будем считать, что ночью ты «отблагодарил» меня за спасение. Отдал услугами. Так что теперь мы с тобой в расчете.
– Ты не смеешь так думать!
– Я могу сметь или не сметь все, что мне угодно! Ты отказался от меня. И теперь твое мнение ничего не значит.
Ник хотел еще что-то сказать в свое оправдание, но Маша яростным взглядом показала ему, что не станет слушать.
– Лучше одевайся и поехали. Слышишь? – в соседней комнате, за стенкой, уже были слышны голоса. – Роман с Любой встали. Сегодня будет жутко длинный и суматошный день. Надо торопиться, а то, не дай Бог, я не попаду в аэропорт и останусь с тобой.
***
Когда обе пары встретились, Люба бросила на Машу вопросительный взгляд. Но та отрицательно покачала головой. И тем поведала короткую историю несостоявшейся любви.
Путешественникам предстояла дорога до Тулума, а позже Ник должен был отвезти Машу в Канкунский аэропорт.
Хмурый Ник занял место за рулем отремонтированного старичка Генри. Маша устроилась рядом с ним на пассажирском сидении и равнодушно смотрела вперед красными от слез невидящими глазами. Роман и Любовь разместились сзади и каждый уткнулся в смартфон. Все молчали, будто рядом лежал покойник. Слышно было только натужное гудение изношенного мотора. Да изредка, Ник хриплым голосом спрашивал у Ромыча про дорогу, и тот отвечал кратко и односложно.
Маша лихорадочно пыталась найти ответ на вопрос что же случилось? Почему любовь и доверие превратились в отчуждение? Что она сделала не так? Где ошиблась? Но то ли данных не хватало, то не было навыка решения таких задач, только ответ на самый важный для Маши вопрос никак не находился. Измученный мозг зациклился в нескольких простых шагах алгоритма: воспоминание – вопрос – недоумение – отчаянье – и снова воспоминание. Может, она ошиблась в самом начале, когда согласилась остаться с Ником и стать его сестрой?
В отеле Маша попросила Ника выйти из номера, чтобы не мешать ей собирать чемодан. Он криво усмехнулся и ушел. Оставшись одна, Маша немного поплакала для разрядки. И принялась укладывать свои пожитки. Но каждая вещь напоминала ей о Нике. Сарафан – Маша была в нем, когда они впервые встретились. Купальник – они вместе выбирали его на тулумском рынке. Перламутровая рыбка – это Ник купил для нее в Чичен Ице. Все было связано с Ником, все было про-Ник-нуто им. Маша так и не решилась положить в чемодан маску. Нельзя везти ее в Москву! Чтобы не натыкаться на нее и не рыдать всякий раз. Маша спрятала маску в тумбочку.
Ник вернулся в номер за пятнадцать минут до назначенного времени отъезда. Он сухо спросил, все ли готово, подхватил чемодан и вышел в коридор. По дороге он стукнулся в номер романтической парочки: «Ромыч, Любаня идите с Машей прощаться!».
