Kitabı oku: «Братская любовь», sayfa 11
Глава 9
Сенот Азуль был последним приключением Машиного путешествия. Уже завтра днем она должна прибыть в Канкунский аэропорт, чтобы вместе с группой вылететь в Москву. А ее друзья останутся в Тулуме еще на три дня.
Азуль неизменно встречался в программе путешествий всех организованных групп. Это значит, был общепризнанной достопримечательностью и заслуживал внимания. Правда, добираться до него было довольно долго. Но все объекты ближнего «Притулумья» были уже осмотрены, изучены и освоены. Друзьям хотелось чего-нибудь новенького. А обернуться за день было вполне реально.
Путешественники выехали из отеля рано утром, еще до завтрака. Ник сел за руль, рядом штурманом пристроился Ромыч, а девушки оказались «в жопе у Генри». Любовь, не любившая ранних подъемов, задремала, а Маша погрузилась в свои не слишком веселые мысли.
Время, отведенное судьбой на счастье, стремительно истекало. Если не считать завтрашнего дня, дня суеты и прощания, у Маши осталось всего несколько коротких часов и последняя ночь. Последний шанс объясниться с Ником и понять, есть ли будущее у их отношений. Могут ли они стать друг другу кем-то больше, чем друзья, притворяющиеся кровными родственниками?
После внезапного обморока во время темаскаля Маша поняла, что связь между нею и Ником была значительно глубже, чем ей казалось. Свою любовь девушка осознала и приняла уже давно. Но то, что Ник так дорожит ею, стало для нее сюрпризом. Он был испуган, просто раздавлен, страхом потерять ее. Забывшись, он произнес странные слова: «Не оставляй меня! Ты обещала всегда быть со мной!». Больше всего на свете ей хотелось быть с ним. Всегда.
Однако ночью, когда они вернулись в номер, Ник снова надел маску старшего брата. Он был внимателен, заботлив, даже нежен, но… Ник принял душ и скрылся на балконе, пожелав Маше спокойной ночи. Он явно продемонстрировал, что не ищет ее компании и хочет побыть один.
Ночь снова была бессонной. Маша недоумевала, как же раньше ей удавалось уснуть в своей постели? Спать, зная, что ее любимый находится на расстоянии вытянутой руки? И бесконечно далеко.
Ник тоже плохо спал – ворочался, вздыхал. А потом брат с сестрой целый день ходили с воспаленными, словно от слез, глазами.
Маша без конца задавала себе один и тот же вопрос – почему? Почему-почему-почему? Что мешало Нику взять то, что она предлагала ему? Почему он так мучил себя, удерживаясь от соблазна? Почему мучил ее?
Эта взаимная неудовлетворенность голодных за накрытым столом невольно порождала раздражение. Маша и Ник вымещали друг на друге свое разочарование. Они бросали обидные слова, и тут же жалели об этом, и пылко просили прощения, и прощали, и снова мучили. Светлые и легкие поначалу отношения переродились в болезненную взаимную зависимость, сродни наркотической. «Возможно, завтрашнее расставание будет лучшим разрешением всей этой чудовищной вымученной истории, – подумала Маша. – Если только ночью не случится чуда».
***
При виде сенота Роман разочарованно присвистнул:
– Стоило тащиться… Обычная лужа.
Азуль оказался озером без какой бы то ни было «сенотистой» загадочности. Ничего примечательного: идеально круглый пресный водоем, окруженный с трех сторон зарослями лохматых кустов, обильно перевитых лианами. Удивительным было только его расположение. Наполненная до краев голубая чаша лежала у самого берега моря. От соленой воды ее отделял только тоненький ломтик суши с торчавшими свечками длинноногих пальм.
Территория вокруг сенота была хорошо обустроена: большая парковка, вместительное кафе с открытой террасой, туалеты, кабинки для переодевания, сувенирные магазинчики. Словом, присутствовала вся необходимая инфраструктура для приема больших туристических автобусов. Именно поэтому группы здесь и останавливались: Азуль был точкой отдыха на длинном маршруте, местом выгула и выпаса. Показательный сенот для тех, кто не имел возможности выбирать и вынужден был довольствоваться местом, куда привезли.
Обманутые в своих ожиданиях компаньоны были сильно разочарованы. Роман сразу же внес радикальное предложение:
– Может, не теряя времени, свалим отсюда? А по дороге поищем какой-нибудь другой сенот? Или, на крайняк, можно еще раз в Охосе поплавать.
– Нет, глупо провести столько времени за рулем, чтобы сразу же развернуться и уехать, – возразил ему Ник. – Надо хотя бы разочек макнуться. Все-таки вода, солнце, пальмы. Можно сначала купнуться в сеноте, а потом в море. Для контраста. Вы как, девчонки?
– Как вы, гайз. Лично мне фиолетово: можно свалить, можно остаться, – подозрительно покорно согласилась Любовь. Длинная поездка разморила ее, и она широко зевала, прикрывая рот ладонью. – А ты как, Маня?
– Я как Ника.
– Оф корс, Маню можно было бы и не спрашивать!
– Ну что, ласты-маски-трубки выгружать?
– Может, попозже? Пока что-то неохота, – ответил Роман. – Мы, пожалуй, пойдем в кафе кофейком оттянемся, да, Любовь моя? А через полчасика подгребем к вам.
– О’кей. А мы с Машкой сразу в воду, так, сестренка? Я в дороге изжарился, хочется освежиться. А тебе полезно будет напоследок попрактиковаться. Вдруг у тебя откроется какая-нибудь «нырятельная чакра»? Любань, не возражаешь, если Маша, пока вы кофе пьете, твоими ластами попользуется?
– Гуд, пусть поюзает.
Ник прихватил из багажника Генри сумку с экипировкой и решительным шагом двинулся к берегу сенота, туда, где была обустроена площадка с тремя ведущими к воде ступеньками. Маша послушно посеменила за ним.
Деревья и кустов с левой стороны срослись в плотный живой войлок. Мускулистые змеевидные лианы сжимали древесные стволы в своих удушающих объятиях. Длинные воздушные корни свисали вниз как нитки штопки, предназначенной для латания прорех в изношенной ткани джунглей. Дерзкие деревья-одиночки, выступали вперед, подходили к самой кромке берега и склонялись над водой. А вода, то прибывая, то убывая, вымывала из-под скрюченных артритных корней землю и оставляла стоять на цыпочках. Одно дерево, не удержалось, опрокинулось в озеро и разметало по бликующей глади длинные ветви.
Вместо того, чтобы раздеваться, Маша остановилась полюбоваться картинкой.
– Ну, что, опять зависла? – не сдержался Ник. – Нырять будем, или реально целый день будем на кустики смотреть?
– А я тебя не держу, братишка. Иди, ныряй в свое удовольствие!
– Я-то пойду. Но кто даст гарантию, что ты без меня не утонешь, не потеряешь сознание или хотя бы просто ласты? Что тебя не проглотит какое-нибудь Лох-Азульское чудовище? Я уже не знаю, от чего еще тебя придется спасать, нежное ты насекомое.
– Для начала спаси меня от своих кошмарных нотаций! Я тебя своим телохранителем не нанимала, – разозлилась Маша и тут же пожалела о сказанном. – Ника, ну зачем мы ссоримся? Ведь нам остался всего один день. Если ты так устал от меня, потерпи, уже завтра ты будешь свободен.
Ник сцепил зубы и ничего не ответил. Маша отвернулась и вскоре по плеску воды заключила, что брат нырнул, не дожидаясь ее. Все Машины мысли были заняты Ником и ее горькой безнадежной любовью. Зачем, почему они ссорятся?
Маша огляделась. Где-то на середине сенота из воды торчала ярко-оранжевая трубка. Затем блеснула смуглая спина, ноги, продленные ластами, ударили по воде и подняли россыпь сверкающих брызг. Маше вдруг стало неуютно. Обычно ей нравилось смотреть, как Ник ныряет. Она всегда любовалась его точными выразительными движениями. Но сейчас душу наполнило какое-то необъяснимое беспокойство.
Маша уже привычно прицепила к маске трубку, поплевала на стекло, натянула резинку с минимальным ущербом для своих буйно-кудрявых волос, сунула узкие ступни в Любины удобные ласты, и «коленками назад» вошла в воду. Вода после ночи была освежающе прохладной. Сначала Маша плыла, не замечая ничего вокруг, поглощенная своими безрадостными мыслями.
Она думала о том, что ее хроническая неспособность погружаться вслед за Ником в его любимую водную стихию удивительным образом связана с невозможностью добиться его любви. «Как это чудовищно символично! – думала Маша. – Эта поверхность воды, она словно барьер между нами. Я с одной стороны, он с другой. Я могу смотреть на него, могу подавать ему знаки, общаться, но не могу соединиться с ним. Меня выталкивает. Надо попробовать нырнуть еще раз. В последний раз, пока еще не поздно».
Маша повертела головой, и дыхание ее сбилось. От восхищения она даже загудела – это был крик восторга, выпущенный через плотно сжатые зубы, вцепившиеся в загубник.
Сенот оказался настолько глубоким, что солнечные лучи, пробив упругую корку воды, тонули и не доставали до дна. Они повисали в толще золотыми световыми столбами, перекрещиваясь в далекой глубине. Так смыкаются на горизонте параллельные рельсы. Лучи скользили вдоль Машиного тела, покрывая тонкой позолотой кожу и купальник. Маша вдруг ощутила себя частью этой дивной гармонии, маленькой золотой пылинкой мироздания. Она расслабила напряженные мышцы. Ее ноги, снабженные плавниками-ластами, неосознанно стали выполнять какие-то мягкие волнообразные движения, органичные, как дыхание. Тело безо всяких усилий развернулось, распрямилось, зависло в воде вертикально, и Маша оказалась внутри сияющего конуса сходящихся золотых лучей. Словно всевидящий божественный софит высветил ее как избранную. Избранную для чего? Для счастья? Или для мученичества? Как Святой Себастьян.
Наслаждаясь и ликуя, невесомая Маша парила в жидком расплавленном золоте. Она запрокинула голову и стала медленно погружаться вниз, не испытывая ни страха, ни беспокойства. Почему у нее не получалось раньше? Продвигаться сквозь воду было так же естественно, как идти сквозь воздух, не замечая его сопротивления.
Маша подняла глаза, чтобы посмотреть на привычный надводный мир, с его небом и солнцем, из-под воды – так, должно быть, заглядывают в него любопытные рыбы. Увиденное заставило ее рассмеяться: на поверхности воды лежал слой пыли. Потусторонний мир был слишком стар, он весь пропылился в своей ветхости. От колебания воды пылевая пленка переливчато лоснилась, играла маслянистыми бликами. Она напоминала долго хранившийся в бабушкином сундуке шелковый отрез, а солнце выглядело снизу неопрятным жирным пятном. «Муар, – оценила Маша. – Старый выношенный муар».
Она вдруг осознала, что очень долго удерживала дыхание, и ей захотелось большого вкусного глотка воздуха. Каким-то интуитивным чувством Маша поняла, что нужно делать, чтобы подняться вверх. Вынырнув, она придирчиво исследовала поверхность воды в поисках пыли. Но со стороны надводного мира вода блестела свежей чистотой, и только кое-где плавали отдельные соринки.
Маша поискала глазами Ника: ей страстно хотелось поделиться с ним радостью своих открытий. Интересно, заметил ли он волшебные золотые лучи? И восхитительную благородную пыль веков на воде? Надо рассказать ему об этом. Ярко-оранжевая трубка теперь виднелась недалеко от берега на другом краю сенота. Что он там делает? Наверняка, тоже нашел что-то необычное. И Маша поплыла навстречу.
Сенот был идеально круглым, настолько правильным по форме, что казался высверленным в земле каким-то гигантским буром. Маша никогда не увлекалась уфологическими спекуляциями, но здесь ей невольно пришли на ум истории о подводных шахтах для инопланетных кораблей. «Фантастика, а вдруг и стены у него гладкие?» – и Маша поплыла проверять гипотезу.
Но «стены» сенота увидеть не удалось. Под водой простирался еще один лес – опрокинутый, но от этого не менее реальный. Жадные корни деревьев долгие годы тянулись к пресной воде и дотянулись. Маша могла видеть те интимные древесные части, что обычно спрятаны под землей: уродливые, криво-изогнутые, белесые, заизвесткованные. Перед ее глазами открылась удивительная заповедная чаща – недвижимая и молчаливая. Ее опрокинутые вершины уходили в темную бессолнечную глубину. В Зазеркалье. В перевернутой картинке Маше почудилось нечто зловещее. Лес одновременно манил и угрожал широко раскинутыми, как для объятья, кривыми ветками. А в его кронах порхали не птицы, а бледные полупрозрачные рыбы, красивые какой-то болезненной анемичной красотой. Их белесая чешуя была унизана мелкими жемчужинками, а над спинкой, словно парус, развевался высокий плавник.
Переполненная восторгом Маша плыла вдоль сплошной стены уродливо-изогнутых корней. Кое-где чаща отступала, образуя подводную «опушку», и снова надвигалась всей своей зловещей корявой мощью.
Внезапно из глубины сенота пришла волна от судорожного движения какого-то крупного тела. Что это было? Рыба? Дельфин? Или что-то страшное? Лох-Азульское чудовище… В этом мистическом месте всего можно было ожидать. Маша испугалась. Но уже в следующее мгновение ее испуг сменился паникой.
На глубине четырех-пяти метров она увидела отчаянно трепыхавшегося Ника. Он зацепился плавками за кривой сук подтопленной коряги и теперь бился, как рыбешка, пойманная крючок, заброшенный смертью. Ник бешено сражался за жизнь. Но чем больше он рвался, тем глубже и плотнее насаживал себя на коварный сук.
Маша видела всю эту сцену будто в замедленном кино. Но разница была в том, здесь не было никакой игры. На ее глазах разворачивалась трагедия. А жертвой был ее любимый. Ее брат. Ник сделал еще один сильный рывок. Но борьба уже измотала его силы. Он выпустил изо рта большой воздушный пузырь. И тот, дрожа и переливаясь, поплыл вверх и щекотно скользнул по животу. Маша с ужасом поняла, что Ник тонет. Его трепыхания стали вялыми, безвольными. Теперь от смерти его отделяли всего лишь несколько секунд. Машу трясло от страха и сознания собственной беспомощности. Она не знала, что делать и взмолилась:
– Господи, умоляю, спаси его! Пусть он останется жив! Пусть даже он никогда не будет моим, только пусть останется жив!
Но одною Божьей помощью Ника не спасти. Его мог бы выручить друг Ромыч. Но тот пил кофе в прибрежном кафе. Маше до него не докричаться. Да и пока он поймет, в чем дело, пока приплывет. Будет уже поздно.
Только один человек мог сейчас прийти на помощь Нику – сама Маша. Но она так и не научилась нырять. Что делать, если вода отказывается принимать ее? А если б даже ей и удалось нырнуть… Смогла бы она отцепить Ника от смертоносной коряги? Он был крупнее и тяжелее ее. Она рискует погибнуть сама.
Маше стало страшно. Но она не могла отвести глаз от конвульсивно дергающегося в глубине тела. И тут Машу пронзило догадкой: вот для чего она избрана! Для спасения жизни. Очень дорогой ей жизни. Надо было действовать!
В ушах у Маши, словно запись урока, зазвучал голос Ника:
– Несколько раз глубоко вздохни и набери полную грудь воздуха.
Маша сделала так, как велел ей голос. И даже щеки надула запасным воздухом. Это было совсем несложно. Этот этап всегда проходил нормально. Так же, как и следующий – вытянуть руки вперед и сложить ладони лодочкой. Зато потом предстояло почти невозможное – уйти на глубину.
Голос в Машиных ушах зазвучал еще более настойчиво.
– Теперь согнись пополам. Наклонись так низко, будто хочешь достать свои ступни. Подними одну ногу над водой, и она своим весом затолкнет тебя вглубь.
Маша повторила все услышанное. Но только подняла брызги. Упрямая попа так и осталась на плаву. У нее ничего не получилось! Она продолжала болтаться на поверхности. А неумолимые секунды, отделяющие бытие от небытия, продолжали убывать. И всего в пяти метрах от нее Ник проигрывал свой бой со смертью.
Маша снова услышала в ушах настойчивый голос:
– Не суетись, не паникуй. Просто сделай, как я сказал – согнись и подними одну ногу. Ты сама увидишь, как это просто.
Маша еще раз вздохнула и резко наклонилась вперед. Она согнулась пополам. Правая нога взметнулась над вверх. И Маша вошла в толщу воды, как нагретый нож в масло. Она полетела вниз, словно Супермен, спешащий на спасение мира. По мере погружения заложило уши. Пульс молотом застучал в висках. Край маски впился в лицо. В носу стало мокро. Маша инстинктивно шмыгнула, и во рту появился солоноватый металлический привкус.
Когда она достигла Ника, тот повернул к ней лицо. Но глаза брата за стеклом маски смотрели тускло и равнодушно. В них не было ни надежды, ни отчаянья, ни желаний. Сама не зная почему, Маша размахнулась и шлепнула Ника по щеке. В остекленелых глазах сразу же появилось осмысленное выражение. А Маша схватила резинку плавок и стала стаскивать их с вялого, несопротивлявшегося тела Ника. Она толкала тело вверх и тянула мокрую ткань вниз. Но ей не хватило ни сил, ни воздуха. Она жестом показала Нику, что вскоре вернется обратно и поплавком рванула к поверхности.
Маша вынырнула и шумно выдохнула, выплевывая воду. Несколько раз она жадно хлебнула кислород, омывая им свои слипшиеся легкие. Но времени продышаться, как следует, не было. Ник мог уже не дождаться помощи. Маша еще раз зло куснула воздух и, проглотив его одним целым куском, снова ушла под воду.
Подводный крюк был пуст. Ник вышел из страшной предсмертной апатии. Он скинул ласты. И те откушенными плавниками отделились от тела и, медленно вращаясь, исчезли в сумрачной глубине сенота. А сам Ник последним спасительным усилием выскользнул из плавок. Он проплыл мимо потрясенной Маши, нагой, как мученик Себастьян. Вознесся к небу, синевшему по ту сторону воды.
И тогда внутри Маши словно лопнула туго закрученная пружина напряжения и страха. А из глаз хлынули слезы. И залили маску изнутри соленой влагой.
– Получилось, Господи, все получилось! Я смогла! Он жив! Жив!
Маша вынырнула вслед за Ником. В безоблачном небе по-прежнему светило солнце. По-прежнему вода играла яркими бликами, и теплый ветер задумчиво перебирал гигантские листья пальм. Мир вокруг казался таким безмятежным и безопасным. И трудно было поверить в то, что два человека только что сыграли в страшную игру со смертью. И на этот раз удача оказалась на их стороне.
Обессиленный Ник, лежал на воде, запрокинув голову и закрыв глаза. Из груди его со свистящим хрипом вырывалось тяжелое больное дыхание. Светлые кудрявые пряди окружали его голову нимбом святого мученика. Лицо было усталым и постаревшим сразу на несколько лет.
Маша подплыла и легла на воду рядом. Ник взял ее за руку, сплел ее пальцы со своими, сжал. Маша без слов поняла, как много он хотел сказать. В его пожатии была не помещающаяся в слова благодарность. И разделенная на двоих радость остаться в живых. И стыд, и смущение от того, что сам едва не погиб и заставил ее рисковать жизнью. И еще не до конца изжитый страх, и уже накатившее облегчение…
Покачиваясь на воде, они отдыхали, пока легкие не насытились кислородом, а испуганная сердечная дробь не превратилась нормальный пульс.
Ник снова сжал Машины пальцы, и, перевернувшись на живот, медленно поплыл к берегу, приглашая следовать за ним. Они вышли из воды, обнявшись и поддерживая друг друга, как двое уцелевших в кораблекрушении.
С берега за ними наблюдали только что выбравшиеся из кафе Роман и Любовь. Ромыч сразу же понял, что случилась что-то особенное, тревожное. И, не раздеваясь, кинулся в воду. Но, пробежав всего несколько шагов, обернулся и крикнул Любе:
– Хорош пялиться, Любовь моя! Быстро достань из полотенце и давай его сюда!
Любовь покопалась в рюкзаке, извлекла из него полотенце цвета хаки и, скатав комком, бросила Роману. Тот подхватил его на лету, в несколько шагов достиг обессиленной пары и протянул полотенце Нику – прикрыться. Но Ник сначала намочил ткань в воде и бережно обтер Машино лицо с двумя кровавыми дорожками от носа к губам. И только потом соорудил себе набедренную повязку.
Несколькими минутами раньше к сеноту подъехала большая группа американских туристов. Высыпавшие на берег пенсионеры возбужденно шумели и бесстыдно щелкали камерами своих смартфонов. Они многократно запечатлели прекрасное обнаженное тело вышедшего из вод мужчины. И то, как он обожающим взглядом смотрел в окровавленное лицо своей подруги.
***
Три дня до похорон Клопика, стали одним нескончаемым кошмаром. В ушах Никиты так и застыл звериный вой матери, сорвавшийся в хрип и мокрое бульканье. Мать окатила Никиту обвиняющим взглядом, в котором не было ни любви, ни прощения.
Три дня отец и мать метались между полицией, моргом и кладбищем, возвращаясь в дом только к ночи. Отец только молча кивал Никите, который встречал их на пороге квартиры, а мать даже не смотрела на сына. Она сразу же скрывалась в спальне, и откуда доносились безутешные рыдания и тихий уговаривающий шепот отца. Горе очень изменило мать: за один день она, эффектная ухоженная дама, превратилась в неопрятную старуху. Ее лицо почернело, стерлось, стало почти неразличимым на фоне траурной одежды. Отец держался немного лучше. Именно ему приходилось договариваться, выбирать, платить, поддерживать, утешать.
О Никите взрослые просто забыли, оставив его наедине с собственным горем. Отчаявшийся, брошенный, голодный – три дня в доме никто не покупал продуктов и не готовил – он ощущал себя единственным виновником случившейся трагедии. И подтверждение своей вины он каждый раз читал на черном лице матери. Никита проклинал свою преступную беспечность. Ведь если бы он только, если бы он…
В конце концов, он решил, что прощения ему нет и не будет. И лучшим выходом станет избавление мира от себя – безответственного мерзавца. Только как это сделать? Прыгнуть с крыши вниз? Разрезать вены кухонным ножом? Мысль о смерти и утешала, и пугала его. Молодой организм, только начинающий жить, изо всех сил сопротивлялся жестокому решению. Но страх можно было притупить алкоголем. В отцовском баре было несколько подарочных бутылок чего-то крепкого. К ним строго-настрого было запрещено прикасаться. Впрочем, теперь уже все равно. Ругать за это мелкое преступление будет некого.
Никита открыл бутылку дорогого шотландского виски и сделал большой долгий глоток. Коричневая жидкость побежала по пищеводу, прокладывая обжигающий путь вниз, в желудок, чтобы потом снова подняться вверх затуманивающими мозг парами. Питейщик Никита был некудышный. Несколько раз в жизни на семейных торжествах он, под присмотром отца, пробовал вино. И, как все подростки, баловался иногда пивом, иногда энергетическими коктейлями. Виски быстро опьянило. Страх ушел, зато мозг стал работать с перебоями, как медленный, зависающий на каждой операции компьютер. Тело обмякло, утратило послушность. Оно отказывалось повиноваться приказам о немедленном самоуничтожении.
Никита вдруг понял, что смертельно устал от переживаний. Устал каждой клеточкой, устал до кончиков ногтей и волос. Ему надо было срочно прилечь. Всего только на несколько минут. Он только немного отдохнет и потом приступит к обдумыванию и исполнению своего ужасного, но единственно справедливого решения.
Едва Никита приложил голову к диванной подушке, как сразу же вырубился. Неизвестно, сколько он дремал, только в какой-то фазе сна из темноты выступил светлый ангел – его сестренка. Она подбежала, как бывало обычно после разлуки, и обхватила брата за талию. Никита нагнулся обнять ее. И спрятал изуродованное стыдом лицо в легкие, пахнувшие цветами Клопиковы кудряшки. Тогда сестренка потянулась, взяла его за щеки горячими влажными ладошками, и, заставив смотреть ей прямо в глаза, сказала:
– Не надо, Ника! Пожалуйста, не надо!
Никита проснулся от ощущения чьего-то присутствия. Это был отец. Никита сразу же вспомнил о початой бутылке виски и подумал, что так и не успел улизнуть от ответственности. Но пусть эта маленькая вина добавится к общему счету его преступлений. Ему все равно уже не будет прощения. Никита внутренне сжался, приготовившись к упрекам. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть.
Но отец, измученный, сильно сдавший за три страшных дня, сел рядом с сыном на диван. Он погладил его по голове, по пушистым светлым волосам, так похожим на волосы мертвой девочки. Никита, который уже перестал надеяться на прощение, воспринял эту сдержанную отцовскую ласку как позволение жить. Он наконец-то заплакал, заплакал, как маленький. И прижавшись лицом к черной траурной рубашке отца, выплакал наконец переполнявшее его горе. Отец снова погладил сына по голове и почти в точности повторил слова из сна:
– Не надо, сынок! Пожалуйста, не надо!
И Никита остался жить. Но благополучный мир его детства, с уютным домом, дружной семьей, любящими родителями, обожаемой сестренкой, разрушился навсегда.
Через полгода переменившаяся до неузнаваемости мать ушла к другому мужчине. К тому, кто не нес на себе бремя вины за то, что не уберег ее дорогую девочку.
