Kitabı oku: «Нежность», sayfa 6

Ему было лет сорок. Высокий, среднего телосложения. На лице вроде бы никаких особых примет. Но ее внимание привлекли руки, держащие зонтик. Кожа в трещинках, чешуйках – похоже на экзему. Словно почувствовав, что его инспектируют, мужчина посмотрел на нее, и она отвернулась.

Все начали снова садиться. «Поезд едет, поспешает, на каждой станции свистит…» Опять этот мотивчик крутится в голове. Высоко над головой мерцали замковые камни свода в приливе полуденного света.

Мистер Чарльз Д. Аблард официально открыл слушание со своего места – он сидел за столом на низком помосте в головной части зала. Джеки плохо видела из последнего ряда, но звучный голос разносился по залу, и она слышала каждое слово. Ее план сработал. Она, внешне выражая лишь сдержанный интерес, вся обратилась в слух.

Констанция Чаттерли была замужем за раненым героем, ветераном войны – пускай в инвалидной коляске, а не в корсете. Сэр Клиффорд любил жену как блестящую собеседницу и прекрасную хозяйку, умеющую отлично принять гостей, но не знал ее, и Конни жила с мертвенной болью внутри.

Героине романа исполняется двадцать девять лет, когда ей наконец удается построить жизнь, свою жизнь, для себя; когда она рожает своего первого ребенка – от любовника, Меллорса; когда они создают общий дом – далеко от Рагби-Холла, в Канаде, в Британской Колумбии, а для них, возможно, в новой Британии. Джеки знала, что англичане селятся на западном побережье Канады еще со времен Британской империи. Говорят, там древние прекрасные леса, мягкие зимы, богатая почва. Джеки любила воображать, как Конни бродит на воле в тех местах. Рисует, пишет маслом. Живет дальше. Остров Ванкувер. Виктория. Принс-Джордж. Острова Королевы Шарлотты. Она знала эти названия по картам, которые иногда перебирал Джек: он мечтал когда-нибудь сходить на яхте вдоль того побережья.

Ей тоже двадцать девять лет. Считалось, что в этом возрасте женщина должна задержаться навсегда.

В то утро она первым делом отыскала лавчонку букмекера, которую исправно посещал много лет назад ее покойный отец, «Черный Джек» Бувье Третий, житель Нью-Йорка по рождению и по душевному складу. Лавчонка была все та же, рядом с цирюльней, через дорогу от суповой кухни для бездомных. Подростком Джеки много раз ждала отца на тротуаре у входа. Ничего не изменилось, кроме вывески на двери – теперь подсвеченной синим.

Либо женщина получает от жизни то, что ей положено, либо – запоздалые сожаления об упущенном⁷³.

У нее приняли ставку на леди Чаттерли, тридцать к одному.

iv

«Женский домашний журнал»⁷⁴

Сегодня на обсуждении стоит вопрос: можно ли данную конкретную книгу пересылать по почте. С этой целью я бы хотел задать вам один вопрос как уважаемому литературному критику. Если человек прочитает роман «Любовник леди Чаттерли» целиком, возбудит ли эта книга у него похотливые помыслы?

Прежде чем ответить, я должен сказать, что Лоуренс считается самым значительным из английских прозаиков после Джозефа Конрада. Он разработал последовательную философию общества и морали, философию естественности; иными словами, он считает, что душа и тело неразделимы. «Леди Чаттерли» – его последний роман, в котором он пытался…

Можно ли сказать, что описание сексуальных контактов в книге необходимо для выражения идей автора?

В книге нет ни одного слова, не имеющего отношения к этой цели. Более того, в книге «Любовник леди Чаттерли», по сути, нет ничего такого, чего нельзя было бы найти в «Женском домашнем журнале».

Тишина, прошу тишины. Свидетель может продолжать.

Я имею в виду, что именно это ежедневно твердят консультанты по семейной жизни своим клиентам. Идея реализации себя в браке стала практически общим местом. В «Леди Чаттерли» нет ни единого слова, которое на данный момент не фигурировало бы в почтенных литературных произведениях. Я берусь утверждать, что тайного… тайного языка, на котором разговаривают между собой мужчины, уже не существует. Он уничтожен.

Возражение! Мистер Рембар, ваш свидетель – литературный критик. Он не обладает необходимой квалификацией, чтобы выносить суждения по поводу непристойности и ее воздействия на среднего индивидуума.

Мистер Миндель, могу ли я, в свою очередь, указать, что здесь нет присяжных?

А я бы хотел указать, господин председатель, на неподобающий характер личных замечаний защиты.

Мистер Миндель, я никоим образом не желал… Я знаю, что никто из нас не имеет отношения к шоу-бизнесу. Я вовсе не хотел намекнуть…

В таком случае я повторю вопрос, обращенный к свидетелю. Возбуждает ли чтение полного текста романа «Любовник леди Чаттерли» похотливые помыслы?

Британcкая энциклопедия

Вы знакомы со всеми словами, использованными в романе? Так называемой англосаксонской лексикой, как ее иносказательно именуют? Согласитесь ли вы с утверждением в статье Британской энциклопедии, что Лоуренс как писатель был одержим половым вопросом?

Я не соглашусь с Британской энциклопедией. Лоуренса сильно занимал половой вопрос, но я бы не назвал это одержимостью…

Господин председатель, от имени свидетеля я заявляю решительный протест! Мы даже не знаем, точно ли это говорится в Британской энциклопедии.

Прошу занести в протокол: защита ходатайствует о приобщении этой машинописной страницы, представляющей собой текст, перепечатанный из Британской энциклопедии, том 13, год издания 1946, страница 796, к числу вещественных доказательств.

Ну вот, мистер Рембар. Нас просветили.

Егерь?

Насколько я понимаю содержание книги, главная героиня, леди Чаттерли, не получала удовлетворения в браке и потому вступала в половые сношения с мистером Меллорсом, егерем поместья; а также с писателем, гостившим у нее в доме, в собственном доме лорда Чаттерли; а до того – с некими молодыми людьми во время поездки в Германию…

Возражение! Тогда она еще не была замужем.

Да, мистер Рембар. Я же сказал «до того». Вопрос к свидетелю: каким образом эта тематическая линия служит донесению до читателей мысли о необходимости удовлетворения, сексуального удовлетворения, в браке?

Таким образом, что леди Чаттерли и Меллорс всеми силами стремятся заключить брак.

Но ведь ранее главной героине казалось, что она любит также и того, другого, этого писателя, как его… Мейкелса?

Да, но Лоуренс считает, что такая неразборчивость в связях делает людей несчастными; он показывает, к чему приводит такое поведение, а не рекламирует его.

И все же, когда героиня вступила в связь с Меллорсом, егерем, вы утверждаете, что между ними тоже была любовь и что автор считает эту новую связь простительной в аспекте общей темы книги?

Он не считает ее простительной; эти отношения становятся очень глубокими. Лоуренс считал их истинным браком независимо от того, были ли Конни и Меллорс формально женаты.

Смешанное общество

Утверждаете ли вы, что так называемые непечатные слова на самом деле важны и незаменимы?

Да. Лоуренс пытался изгнать сентиментальность – фальшивое чувство – из половых отношений и в то же время раскрыть присущую им страсть и нежность. «Нежность» – первоначальное название этой книги. Лоуренс использовал грязные слова так, как никто привычный к ним не стал бы их использовать.

Значит, по вашему мнению, эти слова больше не принадлежат исключительно к тайному языку мужчин, как вы выразились ранее?

Да, больше не принадлежат.

И все же вы, наверно, ни за что не стали бы использовать эти слова здесь и сейчас?

…

Пожалуйста, ответьте на вопрос.

Да.

«Да», не стали бы?

Да.

Помните ли вы описание полового сношения леди Чаттерли с Меллорсом в ночь перед ее отъездом на континент?

Возражение!

Отклонено. Продолжайте, мистер Миндель.

Для протокола, я прошу свидетеля перечитать соответствующий отрывок, который начинается на странице двести девяносто семь… Позвольте мне зачитать его вслух.

«Чуть испуганно она позволила ему делать с собой все; безрассудная, бесстыдная чувственность как пожаром охватила все ее существо, сорвала все покровы, сделала ее другой женщиной. Это была не любовь…» И это – та нежность, о которой вы упомянули?

Это непростая нежность.

«Непростая», говорите? Вы не назовете ее непристойной?

Боюсь, вы ставите меня в чрезвычайно неловкое положение, вынудив заявить, что я не способен обсуждать эту тему в смешанном обществе.

Простите, вы бы не могли повторить погромче? Я не расслышал вторую половину вашего заявления.

Господин председатель, я вынужден протестовать!

Я всего лишь пытаюсь извлечь из вашего свидетеля ссылки на конкретные части книги, с которыми связаны его утверждения. В этом эпизоде Констанция Чаттерли практически подвергается нападению. Во всяком случае, она пассивно приемлет, а не активно участвует.

Свидетель, отвечайте.

Я не согласен. Здесь нет непристойности. Судя по силе подлинной любви, которую она испытывает к возлюбленному, она не чувствует себя жертвой нападения.

Пожалуйста, в таком случае объясните, как это «сношение» укладывается в вашу концепцию естественных отношений в браке, которая, по вашим словам, является целью автора.

Лоуренс утверждал, что у нас нет языка, чтобы говорить о чувствах. Главная цель его как романиста при написании этой книги заключалась в том, чтобы найти язык для выражения наших чувств, язык, которого мы обычно стесняемся, для выражения чувств, которые обычно остаются за кадром, поскольку у нас нет для них слов. Такие вещи выходят за пределы языка, но, конечно, в распоряжении Лоуренса был только язык. Вот главная сложность, с которой он столкнулся при создании романа и конкретно этой сцены. Более того, я должен указать, что это всего лишь один из аспектов одной из сцен романа.

Сигареты «L&M»

Господин председатель, если позволите, я желал бы прервать перекрестный допрос, чтобы проиллюстрировать последнее заявление свидетеля. Прошу занести в протокол, что я показываю на плакат с рекламой сигарет «L&M». Это очень хороший пример того, что считается приемлемым в пятьдесят девятом году.

Протестую! Плакат никак не относится к делу. Изображение девушки в купальном костюме не имеет ничего общего с содержанием романа «Любовник леди Чаттерли» в плане возбуждения сексуального интереса.

Вы позволите мне продолжать? Как я уже сказал, плакат служит иллюстрацией того, что происходит, если слова или абзацы вырвать из контекста. Если вы или любой из собравшихся взглянете на конкретный квадратный дюйм этого плаката, большинство решит, что им предъявили нечто непристойное, но тем не менее…

Протестую!

Леди Констанция Чаттерли на скамье подсудимых

Как вы думаете, Конни когда-либо вела себя бесстыдно?

Я думаю, она иногда совершала поступки, которых сама от себя не ожидала.

Вы считаете, что она когда-либо вела себя бесстыдно?

С чьей точки зрения?

С ее собственной.

Нет, не считаю.

Позвольте привлечь ваше внимание к странице двести девяносто восемь, где леди Чаттерли сама заявляет, что «стыд в ней умер». Как это следует понимать?

Что она отбросила сковывающие запреты и робость.

А на странице двести шестьдесят семь? Вы считаете, что мы должны восхищаться точкой зрения Меллорса? Если позволите, я освежу вашу память…

Он всего лишь выражает радость, что любит настоящую живую женщину и живет с ней, с женщиной, которая не боится жизни.

Советуют ли консультанты по семейной жизни и «Женский домашний журнал» своим читателям вступать во внебрачные половые связи?

Лоуренс не считает отношения леди Чаттерли и Оливера Меллорса внебрачной половой связью. Их отношения – это истинный брак.

Несмотря на то, что с точки зрения закона она все еще состоит в действующем браке с лордом Чаттерли?

Тут следует принять во внимание, что импотенция является веской причиной для развода во многих штатах нашей собственной страны.

Вернемся к теме. Вам известен хотя бы один случай, когда «Женский домашний журнал» рекомендовал жене, чей муж не способен к продолжению рода, прибегнуть к зачатию наследника вне брака?

Есть ли здесь среднестатистический читатель?

Господин председатель, прошу принять во внимание, что об этой книге следует судить в разрезе ее воздействия на среднестатистического читателя.

Благодарю, что напомнили мне о моих обязанностях, мистер Миндель. Возможно, нам следует вызвать из публики человека, считающего себя среднестатистическим читателем, и допросить его как свидетеля… Тишина, прошу тишины. Свидетель, отвечайте на вопрос. Как успешный на своем поприще литературный критик, способны ли вы определить воздействие подобного романа на среднего читателя? Иными словами, на обычного человека? Не говорю уже – давать по этому поводу заключения.

Возможно, и нет.

Погромче, пожалуйста!

Протестую! Эта линия допроса…

Протест отклонен.

Для полной ясности: я прошу свидетеля подтвердить под протокол заявление, которое он только что сделал, а именно – что как представитель интеллектуальной элиты он не может судить о влиянии этой книги на обычных людей.

Тишина, прошу тишины, иначе я буду вынужден объявить перерыв.

Я скажу только одно: сам факт того, что эту книгу читают и восхищаются ею тысячи людей в Европе и в нашей стране, наводит на мысль, что, может быть, никаких обыкновенных людей не существует. Что любой человек, читающий эту книгу, возможно, необыкновенный.

v

Объявили перерыв. Она сидела, моргая, пока слова перестраивали ее нутро. Она никогда – ни в церкви, ни на лекциях – не слышала ничего столь прекрасного.

Где-то в коридорах пробили часы. Она взглянула на свои наручные часики. Пора уходить. Сегодня председатель все равно, скорее всего, не придет к окончательному решению. Так сказал журналист из «Таймс». Она следила за обсуждением по своему экземпляру, страница за страницей, но теперь закрыла книгу, зажала под мышкой и потянулась за сумочкой.

Прочие слушатели на галерке сидели, расслабленно откинувшись на спинки кресел, как театральные зрители во время антракта. Лайонел Триллинг, прославленный профессор Колумбийского университета, даже повернулся к ней, своей ближайшей соседке, раздувая щеки и смущенно улыбаясь, словно говоря: «Ну и ну». Тут ей припомнилась строчка из его книги «Либеральное воображение», которая когда-то заинтересовала ее, но и заставила недоумевать: «Если мы не настоим на том, что политика – это воображение и разум, то узнаем, что воображение и разум – политика, причем такого рода, который нам совсем не понравится».

Воображение. Он тоже пришел сюда поддержать.

В головной части зала защитник, мистер Рембар, обмяк в кресле, костяшками пальцев почти касаясь пола. Он свое дело знает, надо отдать ему должное. У нее сложилось впечатление, что его свидетели неплохо держались на допросе у многоопытного мистера Минделя.

Гул голосов нарастал. Слышался скрип отодвигаемых стульев, кашель, смех и прочие мелкие шумы, способные разрушить благоговейную тишину любого действа. Она поднялась, и тут ее ошеломили, почти сбили с ног неожиданные слова, прозвучавшие в зале главпочтамта вслух:

– Мадам, вы забыли свои покупки!

Она обернулась. Это был не кто иной, как профессор Триллинг.

– Спасибо, – выдохнула она, просияв улыбкой. В плаще было жарко. Платье прилипло к телу, на лбу выступили капли пота. – Спасибо.

У двери вдруг возник мужчина в шерстяном пальто. Он открыл дверь и придерживал ее для Джеки. Она заметила покрасневшую, шелушащуюся руку на косяке. Второй рукой он все еще сжимал зонтик. Он тоже уходит? Значит, их таких только двое. Она опустила глаза и кивком поблагодарила, проходя в дверь. Мужчина возился с кнопкой на ручке зонтика. Может быть, хочет выйти покурить. Что, дождь опять пошел?

Она сказала вслух, неожиданно для себя:

– Говорят, раскрывать зонтик в помещении – плохая примета.

Очень глупо с ее стороны. Она рисковала привлечь к себе внимание. Однако после этих слов что ей оставалось делать? Только неопределенно улыбнуться и пройти мимо. Другие зрители повалили в коридор, на ходу доставая зажигалки, сигареты и записные книжки. Может, он журналист? – подумала она. Очень возможно. Что ж, если он ее и заметил, то, похоже, не узнал.

Но все равно она не могла, как раньше собиралась, зайти в женский туалет и снова переодеться в дорогой жакет и туфли на каблуке. Когда она выйдет в коридор, этот мужчина может обратить внимание.

Осталось переодеться в такси. Пакет с плащом и палубными туфлями она бросит на заднем сиденье и больше не будет обыкновенным – нет, необыкновенным – читателем, к которому профессор Лайонел Триллинг обращался всего несколькими минутами ранее. Она снова превратится в жену младшего сенатора Соединенных Штатов.

«Поезд едет…»

Наутро за завтраком в «Маргери» она изучала утренние выпуски газет – нет ли чего про слушание. «Ну и время. Ну и время…» Нашлась только заметка в боковой колонке, всего четыре дюйма длиной. Там говорилось, что председатель процесса пока не пришел к решению. Слава небесам, никаких фотографий.

Она вздохнула с облегчением и принялась читать отредактированную стенограмму речи президента Эйзенхауэра на второй странице «Геральд трибьюн». Надо знать, что он сказал. Вдруг Джек поинтересуется.

Им с Джеком были симпатичны генерал и миссис Эйзенхауэр, несмотря на разницу в политической программе. Однажды, в пятьдесят третьем, когда они с Джеком только поженились, на приеме на Капитолийском холме в честь Дня благодарения генерал даже сам подошел к ним, чтобы поздравить, и пригласил «к нам с Мейми» на субботний бридж в Белом доме. Хотя Джек попал в конгресс не в последнюю очередь за счет того, что выступал против его политики.

Конечно, генерал не имел в виду в самом деле пригласить их на бридж, но все равно это был дружелюбный поступок. «Айк, зовите меня Айк». Широкая улыбка – теплая, искренняя. Джеки поначалу ужасно робела перед ним: подумать только, это он командовал войсками союзников при высадке в Нормандии! Но потом оказалось, что у них общее хобби – живопись. Джеки рассказала о своей любви к акварели; генерал – о том, что предпочитает масляные краски. Она сказала, что для работы маслом недостаточно искусна. Акварель легче прощает ошибки.

После той беседы они с Джеком непременно получали приглашения из администрации президента на любые культурные мероприятия, которые могли быть интересны – в особенности ей. Приглашение на церемонию закладки Линкольн-центра, дата которой совпала с датой слушания, оказалось подарком судьбы. Джеки готова была расцеловать старика.

«Здесь, в сердце нашего величайшего мегаполиса, дальновидные лидеры строят нечто служащее высокой цели, полезное и культурно развивающее. В Линкольн-центре американцы получат новые, более широкие возможности выработать настоящую общность интересов, вместе прикоснувшись к искусствам. Благодаря достижениям американских технологий, труда, промышленности и бизнеса стала возможной личная свобода, характерная для индивидуума двадцатого века. У нас больше свободного времени для совершенствования разума, тела и души».

Джеки было приятно представлять себе Айка, склонившегося над мольбертом, где возникает портрет внука или, может быть, изображение цветущей яблони-китайки в розовом саду Белого дома.

«…Благотворное влияние этого великого культурного свершения не ограничится пределами нашей страны. Здесь будет происходить настоящий международный культурный обмен. Здесь зародится движение, которое обойдет весь земной шар, неся с собой человечную весть, какую способны передавать только люди, а не правительства…»⁷⁵

Джек говорил, что сейчас перед Америкой стоит тайная цель – протаскивать контрабандой свои идеи в другие страны, используя таланты американцев и продукцию американской индустрии развлечений. Новая линия фронта проходит по разумам и душам людей. «Мягкая сила». Эйзенхауэр был прагматиком, его больше интересовали скоростные шоссе, чем концертные залы, но раз объявилось новое состязание, все равно в чем, генерал не желал проигрывать.

Джек говорил, что у русских свои методы. Русские не глупы. Они знают, что их современное искусство и массовая культура, работающие по указке партии, никогда не завоюют успех у масс. Она тогда ответила, что выросла на рассказах Чехова, что он – ее кумир. Джек объяснил, что дни Чехова, Толстого и Достоевского в России давно прошли. Писателям больше не разрешено творить настоящую литературу. Но этим Советы сами себя загнали в угол: они не могут конкурировать с западным искусством, западной индустрией развлечений. В том числе и поэтому, сказал он, русские уже давно, еще в двадцатых годах, начали программу, которая называется – во всяком случае, в переводе – «активные мероприятия».

Цель этих «активных мероприятий» – усугубить внутренние противоречия в американском обществе и посеять раздоры на Западе. Ослабить, скомпрометировать или даже свергнуть демократические правительства. Русские ищут трещины, слабые места, куда можно всунуть динамитную шашку.

Кто бы мог подумать, сказала тогда Джеки, что можно так утонченно вредить в таких огромных масштабах?

Джек рассказывал, что Советский Союз финансирует законные демократические протесты, а потом подсылает так называемых сочувствующих, чтобы проводить агитацию или прибегать к насилию и таким образом дискредитировать активистов. Тогда общественное мнение разделится на два лагеря, а это и есть главная цель. В лучшем случае это отвлечет американцев от настоящих проблем, а в худшем – приведет к расколу общества.

Зачем воевать с врагом, если можно настроить граждан страны потенциального противника друг против друга? Конечно, это хитрый ход. По словам Джека, в России огромные учреждения работают на достижение этой цели. На них тратятся миллионы, и американское правительство сейчас со всех ног кинулось догонять.

Как, должно быть, сверкала серебряная лопатка Эйзенхауэра в полуденном свете на стройплощадке, на месте будущего Линкольн-центра. «Итак, эта лопата земли знаменует начало рытья котлована для первого из просторных залов…» Вот что сказал Эйзенхауэр.

Интересно, подумала она, кто писал ему речь. После инсульта Эйзенхауэр все больше и больше полагался на спичрайтеров. Мейми рассказывала, что когда у генерала случился удар, Никсон засел в гостиной Белого дома на целый день, в предвкушении, пока она сама не попросила его уйти. Но генерал, неожиданно для всех, оправился.

Ей всегда виделось в Никсоне что-то неловкое, неприятное, хотя он несомненно умен. Мрачные амбиции незримо изуродовали его душу, и Джеки невольно его за это жалела. Он был не просто необычно замкнутым для политика, но глубоко одиноким человеком, даже когда его замыслы вроде бы увенчивались успехом. Пэт Никсон однажды рассказала Джеки на чаепитии в Белом доме, как Ричард когда-то ухаживал за ней. Он был так решительно настроен, что сам возил ее на свидания с другими ухажерами и обратно. Во время этих поездок в машине они почти не разговаривали, рассказывала Пэт, но он не сдавался.

Таким он будет конкурентом, подумала Джеки. Упрямый, как собака, сжимающая в стиснутых зубах кость президентства. В отличие от большинства мужчин, он скорее готов публично унизиться, чем потерять вожделенный приз.

«Поезд едет, поспешает…»

Джек собирался объявить о своей кандидатуре лишь через несколько месяцев, но уже оценивал будущих соперников, и очень похоже, что вице-президент Никсон станет одним из них.

 
Мистер Маккинли умирает:
Анархистом он убит.
Ну и время, ну и время…
 
 
Эй, мерзавец, посмотри-ка, посмотри, что натворил:
Мистер Маккинли умирает,
Мистер Маккинли умирает:
Это ты его убил.
 

Дурацкий мотивчик снова крутился у нее в голове. Она встряхнулась, отпила кофе и перелистнула газету, открыв страницу светской хроники, чтобы увидеть фотографии с приема.

Да! Вот она – в жемчугах, шелковом платье и перчатках – беседует с миссис Эйзенхауэр, склонясь к ней. Черным по белому, на всеобщее обозрение.

vi

Попасть на слушание оказалось легко, несмотря на выпирающий под пиджаком револьвер. Даже не пришлось предъявлять значок фэбээровца. Недаром Федеральное бюро расследований уже много лет свободно перехватывает отправления на главпочтамте. Вице-директор, должно быть, распорядился, чтобы им позвонили.

Главпочтамт служил постоянной тренировочной площадкой, где Нью-Йоркское отделение Федерального бюро расследований испытывало терпение агентов-курсантов, кандидатов на работу. Ему до сих пор помнилось это занятие, люстрация почты. Фокус был в том, чтобы не отвлекаться на любовные письма, неприличные картинки, «письма счастья», чеки для подкупа, записки самоубийц, требования шантажистов и подметные письма, летящие в разные стороны с бурно вздымающейся груди столицы.

Информация – сила.

Читать мысли противника значит предвосхищать его ходы.

Если противника нет, задача Бюро – в том, чтобы его найти.

А если не удается найти, его нужно создать.

Невзирая на факты.

Каждому агенту давали понять, что ФБР нельзя обвинять и компрометировать. Это главное правило. Во время незаконного проникновения, например, запрещалось иметь при себе служебный значок. Агент должен был знать: если местная полиция поймает его на проникновении с целью незаконного поиска улик, мокром деле или подслушивании телефонных разговоров, он будет выкручиваться сам.

Три недели они проводили на курсах в академии ФБР в Куантико, занимаясь физической и оружейной подготовкой. Чтобы попасть в курсанты, требовались почти идеальные зрение и слух. Будущий агент должен был метко стрелять днем и ночью, с левой руки и с правой, стоя, с колен, лежа лицом вниз и из движущейся машины. Он должен был, как при поступлении на службу, так и потом, сохранять способность к спринтерскому забегу на триста метров. В деловом костюме.

Из Куантико Хардинга перевели в вашингтонскую лабораторию на следующий тринадцатинедельный курс. С понедельника по пятницу, с девяти утра до девяти вечера. В выходные их отпускали – только на утро воскресенья – для посещения церкви, как им объяснили.

Сначала он прошел курс базовой подготовки, выбрав из многочисленных подразделений, отделов и контор Бюро: оперативное расследование, скрытые инженерно-технические приспособления, анализ документов, анализ почерка, опознание, статистика Бюро, ведение записей, скоростная машинопись, дактилоскопия, изготовление муляжей, анализ сыворотки крови, детектор лжи, криминалистика, взрывное дело, фотография для наружного наблюдения. Преподаватели почти никогда не повторяли объяснений. Курсант должен быстро соображать, обладать отличной памятью и владеть стенографией.

Им преподавали краткие курсы по всему, что когда-либо могло пригодиться агенту: контактная передача информации (лицом к лицу), бесконтактная передача информации (закладки), аудиоусиление (подслушивание телефонных разговоров), вскрытие сейфов (медвежатничество), установка устройств (жучков), вход в случаях необходимости (взлом и проникновение), скрытая защита (разного рода ловушки), сбор вещественных доказательств (подбрасывание улик), осложнения летального характера (мокрые дела) и, наконец, курс с самой широкой тематикой, «Подготовка данных», куда входило практически все: контролируемые утечки информации, анонимные письма с угрозами, запугивание, фальсификация отчетности, дезинформация и распространение тревожных слухов.

Мальчиком он обожал мастерить камеры-обскуры. В подростковые годы обзавелся старым фотоаппаратом «Брауни», купил в лавке старьевщика. Он заменил видоискатель, в котором была трещина, и починил заклинивший спуск. С фотоаппаратом он умел обращаться лучше, чем с любым револьвером. В ФБР ему больше всего понравился отдел обработки фотографий, и там признали его талант.

Он прошел общую подготовку агента Бюро и сдал экзамены, пускай едва натянув нужные 85 %. Ему приказали регулярно возвращаться с оперативной работы на курсы повышения квалификации – с интервалом от пяти до двенадцати месяцев. Но во всяком случае, ему наконец выдали набор агента: служебный значок, две толстые тетради, под которые были замаскированы «Устав и правила» и «Свод инструкций», и ко всему этому – кобуру и в ней револьвер 38-го калибра. Оружие предписывалось носить при себе постоянно.

Агенты-новички в Нью-Йоркском отделении оперативной работы, независимо от специализации, весь первый год занимались перехватом почты на главпочтамте, в основном писем с угрозами и оскорблениями. Кроме этого, они рассылали приказы налогового аудита под надуманными предлогами, а также занимались подделкой документов и рассылкой этих подделок. Стандартной целью было вызвать раскол в группах левых активистов, подозрительных для ФБР, а особенно – для директора Бюро. Список был бесконечен. Только отработав свое на главпочтамте, новобранец в Нью-Йоркском отделении ФБР допускался до оперативной работы.

Агент обязан служить образцом чистой, мужественной жизни. Он должен подавать пример нижестоящим. Есть и пить на рабочем месте запрещалось. «Добровольные сверхурочные часы» вменялись в обязанность. Надлежащую бумажную работу следовало выполнять каждый вечер, ни в коем случае не в рабочие часы. Отчеты требовалось подавать ежедневно, не исключая воскресенья. Предупреждение можно было получить за слишком длинные и слишком короткие волосы, «пятичасовую тень» проступившей к концу дня щетины, шляпу с незагнутыми полями, галстук, не соответствующий подкладке пиджака.

Лично директор ФБР учредил программу снижения веса. Всех агентов еженедельно взвешивали, и тех, кто не укладывался в обязательные стандарты, выгоняли. Один агент в Нью-Йорке, соблюдая свирепую диету, потерял сознание и умер прямо на рабочем месте. Выговоры с занесением также давались за неидеальную чистоту белых рубашек, отсутствие стрелок на брюках, орфографические и пунктуационные ошибки в отчетах.

«Учреждение – это удлиненная тень одного человека». Это кредо вдолбили в них накрепко. Тень, конечно, принадлежит Дж. Эдгару Гуверу, директору Бюро. Рассказывают, что, идя с кем-нибудь по улице, Гувер запрещает спутнику наступать на его тень. Сопровождающие должны соблюдать дистанцию. Директора окружает силовое поле.

Понятно, что из всех оперативных отделений Америки именно полиция нравов Вашингтона, расположенная рядом со штаб-квартирой ФБР и офисом Гувера, конфисковала не прошедшее цензуру издание «Любовника леди Чаттерли», выпущенное «Гроув-пресс», еще тепленькое с печатного станка.

Для сотрудников Бюро не было тайной, что Гувер следит за «Гроув-пресс» и Барни Россетом уже много лет. Он начал еще раньше, чем сенатор Маккарти учредил показательные телевизионные суды, на которых каждый вечер обличал «антиамериканскую деятельность». Хардинг своими глазами видел толстенное досье на Россета и директиву, начертанную лично Гувером.

Прилежно готовясь к слушанию на главпочтамте, Хардинг прочел всю переписку ФБР по этому поводу и все перехваченные почтовые отправления, а также прослушал все записи разнообразных телефонных разговоров. В деле была даже копия письма вдовы писателя Россету, из – подумать только – Нью-Мексико. Россет планировал эту аферу целых пять лет. «Дорогой мистер Россет! – писала вдова Лоуренса. – Это очень храбро с вашей стороны – попробовать издать неотцензурированный вариант „Леди Ч.“. Но я очень рада. Я пока никому ничего не буду говорить. Желаю вам всяческой удачи с этим трудным ребенком»⁷⁶.