Kitabı oku: «Стеклодув», sayfa 3

– Hello! Ты что тут развалилась как мешок картошки?

Я поднялась на локте и прищурилась. Худощавая высокая фигура говорящего стояла прямо напротив заходящего солнца, но мне не нужно было его разглядывать, чтобы узнать. Это был Кук, в конце каждой смены он приходил принять работу, дать последние указания и отпустить всех по домам. Только домой мне не хотелось.

– Я прячусь.

– От кого?

– Ну, может, от тебя.

Кук сел рядом со мной и, сорвав длинную травинку, сунул её себе в рот.

– Я пришел передать, что отец просил тебя завтра зайти за зарплатой. А потом можешь прятаться дальше.

– Ура-а-а, – протянула я, – спасибо.

– Слушай, к отцу на выходные приедут гости, и нам понадобится баня, – сказал Кук после некоторого молчания и посмотрел на меня.

С моего носа сорвалась туго накрученная прядь и упала на лицо. Я вздохнула, расстегнула молнию на кармане куртки и, выудив оттуда два золотистых ключа на маленьком колечке, молча протянула их Куку.

– Пойдешь домой?

– Не знаю. Я вчера заходила переодеться, там дикий бардак, вонь, а в гостиной непонятные спящие тела. Наш дом никогда не отличался порядком, но это уже больше смахивает на притон. Филя сказал, она выходит только в магазин и иногда в какой-нибудь бар с дружками.

Именно по этим причинам я старалась как можно реже ночевать и вообще появляться дома. Тяга моей матери к периодическому алкоголизму была проблемой редкой, но не новой, и определенные навыки, помогающие пережить эти периоды, мы с Филей давно выработали. Например, я приноровилась ночевать у Яна или на мягком раскладном диванчике в предбаннике у Кука, к чему его родители относились понимающе. Его семья была замечательной. Стоило мне появиться у них на пороге, как мама Кука уже спешила поставить к обеду ещё одну тарелку, а маленькая Соня с радостными воплями мчалась с другого конца двора, чтобы повиснуть у меня на руках. В выходные они вчетвером устраивали пикники, на которые иногда приглашали и меня, и в эти минуты я чувствовала себя в самом сердце семейной любви – простой, крепкой и веселой, такой, какой давно не знали мои собственные родители.

– Мы с Яном сегодня доделали большую партию ваз. Там у заказчика очень больная фантазия, потому что выглядят они так, будто Ян просто чихал в стеклодувную трубку. А ещё мы поговорили о моих планах на поступление, и он сказал, что я зря так волнуюсь и нужно ехать. И ещё вот мне дал, – Кук достал из кармана маленькую прозрачно-синюю овечку, – на удачу. В моей коллекции это уже седьмая, – он заключил фигурку в домик из ладоней, отгораживая её от света, и заглянул в щёлку. – Не знаю, из какого стекла он их делает, но ночью мне кажется, что они светятся. Твои тоже?

Я пожала плечами и перевела тему. Мы с Куком в тысячный раз поговорили о том, что он прошел отборочный этап олимпиады по английскому языку и, если все сложится удачно, осенью поедет в столицу, чтобы принять участие в самом массовом ежегодном состязании молодых лингвистов. Стать призером этой олимпиады – все равно что получить счастливый билет в любой университет страны на лингвистическую специальность. И я была уверена: он его получит, не только потому что обладает талантом, но и потому что по шесть часов в сутки просиживает над учебниками, шаг за шагом толкая себя навстречу мечте о работе переводчика. Получит, и через год уедет отсюда. Тоже уедет. И Ян, вытягивая из него страх и сомнения, прикладывал к этому усилия.

_______________________________

Я бросила велосипед у крыльца и пошла в глубь двора, чтобы заглянуть в окно кухни. Наш дом покоился на невысоком фундаменте, но с моим невысоким ростом все равно пришлось повиснуть на подоконнике, чтобы что-то разглядеть. На кухне кроме мамы сидели двое незнакомых мне мужчин и женщина, которая становилась регулярным гостем в нашем доме во время приступов маминого алкоголизма. Сейчас она бойко что-то рассказывала и стучала руками по столу, отчего на нем подпрыгивали рюмки.

Я мысленно выругалась и обогнула дом, чтобы попытаться войти с черного хода, но дверь оказалась заперта. Тогда я выругалась сильнее, и, глубоко вдохнув, поднялась на крыльцо и позвонила. Мама открыла спустя почти целую минуту, на ней был домашний халат, а в руках тлеющая сигарета, хотя никогда раньше курением она не страдала.

– О! Дочь явилась!

– Я только переодеться, – я протиснулась мимо неё и осмотрела через открытую дверь кухни пьяную компанию. Кто-то из них со мной поздоровался, но я молча взлетела по лестнице прямо в обуви, игнорируя какие-то мамины возмущения по этому поводу.

Чтобы сменить джинсы и толстовку на такие же, только чистые, и уложить в рюкзак вещи на ближайшие два-три дня мне понадобилось пять минут. Я наскоро причесалась, нашла в шкатулке под кроватью припрятанные там деньги и уже собралась так же быстро ретироваться, как заметила листок на полу около двери, видимо, ранее просунутый в щель.

«Я жив, телефон отключил, потому что мать накидывается и звонит каждую ночь. Устроился работать в лавку к Т.Б., 2/2 буду там. В комнату не стучи, мать думает, что я живу у друга. Ключ от задней двери под цветочным горшком у крыльца. С собой не уноси.

Брат.»

Я вздохнула, сунула письмо в карман, заперла дверь комнаты и тихо покинула дом. Кажется, этого никто не заметил. Весь этот кошмар должен был продлиться ещё пару недель – дольше месяца она обычно не пила, будучи не в состоянии так надолго забыть про свою работу. Забыть про нас – это совсем другое дело, это проблемой не было.

_________________________________

Грота во дворе не было, а дверь Яна, как обычно, открыта. Эта скверная привычка повелась у него от отца, и я всю жизнь удивлялась, почему их ни разу не ограбили. Сегодня дом, кажется, сам не верил тому, что в нем происходило. С порога была слышна музыка и громкие веселые голоса, доносившиеся со стороны кухни. В прихожей, коридоре и ванной горел свет. У двери валялись два шлема и сапоги для верховой езды. Пес лежал под лестницей, он поднял морду и тоскливо на меня посмотрел, демонстрируя свое недовольство по поводу обделенности вниманием.

– Привет, – я вошла в кухню и на меня тут же обернулись две пары глаз, одна из которых явно не лучилась дружелюбием.

– Привет, – весело сказал Ян, его голос звучал громче обычного, – Амелия, это Олеся, Лося, это Амелия, скорее всего, ты её знаешь, она управляющая кафе «Спелая вишня», недалеко от твоего дома.

О да, я её знала, но только не потому что была завсегдатаем их кафе, а потому что Амелия имела широкую славу девушки, способной окрутить практически любого ухажера, но не питавшей глубокой привязанности почти ни к кому из них. Она была красивая в самом известном смысле этого слова – большие голубые глаза, пухлые губы, точеные черты лица, талия толщиной с ногу Яна, густые светлые волосы чуть ли не до попы – живая кукла. У Яна до этого в жизни было всего две девушки. Одна продержалась полгода, другая – год, и обе отличались модельной внешностью и хитрым, своенравным характером. Я очень любила дразнить Яна по поводу того, что он предпочитал женщин, больше всего похожих на его любимого коня, и мог бы уже давно жениться на нём.

– Привет, – прохладно сказала я, но Амелия лишь слегка кивнула, не удостоив меня ответом. Мой взгляд приковала стеклянная роза, приколотая на изящном серебряном стебельке-булавке к её воротнику. Наметанным глазом я разглядела, что внутри неё слабо переливается какая-то пойманная эмоция.

– А мы тут вот, пьянствуем. Хочешь? – Ян кивнул на бутылку шампанского, которая красовалась на столе в окружении массы закусок.

– Нет уж, спасибо, сейчас с меня пьянства точно достаточно, я хочу только спать, – я достала тарелку и начала набирать в неё еду. – Кстати, я принесла пирожные, но, кажется, в тебя они теперь не влезут. Где моя чашка?

Я достала из рюкзака и положила на стол большую коробку, вытащив оттуда для себя два эклера. Затем отрыла в раковине под горой посуды чашку, которой обычно тут пользовалась только я, налила чай, прихватила свой съедобный улов и удалилась в гостиную, которая была напротив и где я обычно обитала, оставаясь у Яна на ночь. Сегодня она оказалась поразительно чистой – моя постель убрана в диван, сам он сложен и аккуратно заставлен подушками, пыль пропала, а пульт от телевизора торжественно покоился на подлокотнике. Даже книги, преимущественно фантастического жанра, не громоздились у стен привычными колоннами, а были аккуратно расставлены в высоких шкафах. Обычно такой тягой к порядку Ян не отличался, и я презрительно фыркнула.

– Слушай, – внезапно он вошел в комнату, прикрыв за собой дверь, – ты не могла бы поспать сегодня в отцовской спальне? Мы с Амелией собирались посмотреть тут сериал.

– Ты терпеть не можешь телевизор, – я в упор уставилась на него, чувствуя, как меня моментально накрывает лавина злости.

– Ну, сегодня я потерплю, он интересный.

– Там страшно и холодно.

– Я включу батарею. И ничего страшного там нет. Слушай, ну телевизор правда только здесь, и он нам нужен.

– А позвать меня с вами посмотреть сериал тебе в голову не пришло? – я издевательски подняла бровь.

– Ты же сама сказала, что хочешь спать…

Тут дверь открылась и в комнату продефилировала Амелия. Покачивая бокалом с шампанским, она подошла к Яну и обняла его за талию. На ней были тапочки с мышиными мордочками – единственные здешние женские тапки, которые Ян купил специально для меня, потому что все его «лыжи» сорок четвертого размера я постоянно теряла и разбрасывала по дому. Да и нужны тапки были только мне, потому что ни одну из бывших девушек Ян сюда не приводил.

– Ты что, правда будешь здесь ночевать? У нас вообще-то были планы.

– Амелия! – предупредительно оборвал её Ян, но это уже было ни к чему.

– Нет, – сказала я, закидывая на плечо рюкзак и подхватывая свою тарелку с едой, – можете развлекаться. Хорошего вечера.

– Лося! – крикнул Ян мне вслед, но я в считанные секунды натянула кроссовки, сунула под мышку куртку и вылетела из дома. Схватила прислоненный к крыльцу велосипед и одной рукой вывела его за ворота. Затем нашла в вещах чистый пакетик, завернула в него тарелку и максимально горизонтально зафиксировала в рюкзаке. Когда Ян вышел на крыльцо с повисшей у него на руке надувшей губки Амелией, я уже во всю прыть мчалась к озеру, к моему узкому деревянному причалу и любимому красному стулу, захлебываясь злостью, обидой и ненавистью не столько к ним, сколько к себе. Эта мысль ввинчивалась в мозг, такая очевидная и понятная – он не любит меня, потому что меня невозможно любить. Потому что эта кукольная Амелия, упавшая ему на голову всего неделю назад, в десятки раз важнее, чем я, чем наша дружба.

6

Спасительный красный стул ждал меня на своем почетном месте. Было темно и облачно, луна не светила, и я едва могла разглядеть воду вокруг себя. Я достала из рюкзака тарелку с закусками, села на стул, подогнув ноги, и начала есть, надеясь, что это поможет не заплакать. Не помогло.

Я не любила Яна как мужчину – ни сейчас, ни когда-либо раньше. Но я любила его как брата, как близкого и нужного человека, как самого понимающего друга из всех, что у меня были. Ни к Куку, ни к школьным подругам, ни к кому больше я не смогла так привязаться за свою недолгую жизнь, а у Яна других друзей не было вовсе, разве что приятели. Со мной он катался на лошадях, со мной ходил в кафе, со мной делился радостью и грустью, только меня предпочитал своему одиночеству – и все это мое великое сокровище, которое до боли невыносимо разделить с кем-то другим. С какой-то недостойной девицей, а все они казались мне недостойными и неспособными понять и оценить важность нашей дружбы. Каждая думала, что она легко сможет меня заменить, но самое ужасное – иногда так думала и я. Просто потому что я не понимаю, как и за что меня можно ценить и любить.

Перестать плакать не получалось. Вышла луна, я посмотрела на темную воду перед собой, закрыла глаза и прислушалась к её тихому плеску, шелесту листьев и скрипу стволов вокруг. Я представила прохладу реки и её легкое течение, вообразила, как я встаю ногами на сидушку стула и вытягиваюсь во весь рост, тяну к небу руки. Ветер приподнимает мои волосы, вдруг раздается хруст – подламывается ножка стула, я истошно кричу и слышу, как эхом отвечает мне лес. Мои широко раскрытые глаза видят, как прямо к переносице несется деревянный край пирса – я хочу прекратить все это, остановить мысль, но она, как взбесившаяся лошадь, самовольно мчится вперед – я зажмуриваюсь, и острая боль пронзает мое лицо, мою голову и все мое тело. Внезапно мир вокруг становится холодным и мокрым, вздохнуть невозможно, я открываю глаза и вижу сквозь прозрачную водную преграду, как стремительно от меня отдаляется деревянный пирс. Вокруг по воде поднимаются струйки крови, я не понимаю, откуда именно они берутся. Я пытаюсь плыть, но тело словно наполнено свинцом, оно не слушается. Над водой появляются лица – мама, папа, Филя, Ян, Кук, две одноклассницы и знакомая из дома напротив, Толстый Бычок и моя первая учительница, наши соседи – людей становится все больше, и все они стоят и смотрят, как я тону.

– Здесь, – женский голос, почти шепот, невнятный и тихий, но настойчивый, вдруг вырвал меня из лап воображаемый смерти, – сделаю это здесь.

Погруженная в себя, я не услышала ничьих шагов и быстро вытерла слезы рукавом.

– Простите? – я обернулась и тут же вскочила на ноги, отшвырнув в воду тарелку и едва не опрокинув себя вместе со стулом. Со мной рядом никого не было.

– Господи, до чего страшно, – медленно продолжал голос. Кажется, девушка была очень взволнована.

Я несколько раз обернулась вокруг себя. Ни лодок, ни людей на берегу, даже ни одного зверя – а голос звучит, как будто бы она стоит прямо передо мной – за спинкой стула. Я провела там рукой, но ничего, кроме обычного воздуха, не обнаружила.

– Меня быстро найдут. Если не вечером, то завтра утром. Простите меня, господи, простите меня все. Я больше не могу, я хочу отсюда уйти. Я хочу уйти. Уйти.

Я затаила дыхание и, сделав шаг назад почувствовала пяткой край пирса. По телу бежал холод. Я слышала мысли. Они всегда звучали так же, как звук голоса – сильные мысли громко, слабые – тихо, сбивчивые – непонятно. Если человек стоял далеко, я мало что могла разобрать, если близко, слышала каждое слово. Сейчас чьи-то мысли звучали близко и сумбурно, метались в сомнениях и страхах. Все как обычно, все как у многих людей – только вот никого передо мной не было. Этот голос принадлежит давно умершему человеку. Умершему прямо здесь.

– Это будет не больно…

– Хватит, – прошептала я, сильнее отклоняясь назад, – замолчи, замолчи…

Но она не замолчала. От страха я перестала даже плакать, рывком достала телефон и включила фонарик – но длинный узкий пирс оставался пуст, на нем стоял только красный стул, валялся мой рюкзак и остатки разбросанной еды. Чужой мысленный голос говорил, он становился отчаяннее и увереннее.

Вдруг в свет фонаря на другом конце пирса показалась высокая фигура, она быстро шла прямо ко мне. Кровь бешено стучала в висках, голова закружилась, деревья вокруг меня показались не большими, а гигантскими, они нависали живыми грозными тенями, загородив небо. Пирс, нет, сама земля резко качнулась – женский голос перестал говорить и пронзительно закричал, я уронила телефон и спиной вперед полетела в воду.

Вздохнуть невозможно, я открываю глаза и вижу сквозь прозрачную водную преграду, как стремительно от меня отдаляется свет фонарика, исходящий из телефона, лежащего на самом краю пирса. Над водой появляется мужское лицо – всего одно, кажется, я его знаю, потом оно исчезает, я вижу, как в воду падает какой-то предмет. Я пытаюсь плыть, и, к моему удивлению, у меня получается. Рывок, ещё один, ещё – и я вырываюсь из водного плена, глубоко и жадно вдыхаю воздух.

– Лося, мать твою, ты что, сдурела?! – Ян с лицом белее мела стоит на краю пирса и орет, он босиком и раздет по пояс, его– куртка валяется на досках, футболка – в руках.

– Я…я…ты видел здесь кого-нибудь?

– Я видел, как ты стояла с фонарем, а потом вдруг просто рухнула в воду! Ты напугала меня до смерти!

Он поднял телефон и посветил мне прямо в лицо. Никаких голосов вокруг больше не было, только ржание Атома где-то вдалеке. Я зажмурилась и поплыла к берегу.

– Эй! Тапок мой вылови! – крикнул Ян, я обернулась и обнаружила, что рядом со мной и правда плавает его резиновый тапок.

Ян завернул меня в свою куртку, от нее сильно несло конюшней и табаком. Мы сидели прямо на земле около пирса, я обессиленно привалилась к дереву всем весом и тихо всхлипывала, до конца даже не осознавая почему. Голова невыносимо болела, словно её распирало изнутри. Я рассказала о голосе, который слышала, и Ян изо всех сил пытался меня заверить, что это просто следствие утомления, стресса и долгой ежедневной работы на солнце. Он сжимал мою руку, в которой была маленькая смешная стеклянная сова, и я видела по его сосредоточенному лицу, что он как может пытается ускорить процесс поглощения моего страха.

– Все, – сказал он. Я разжала ладонь и посмотрела на фигурку, затем прислушалась к себе – поглотившая меня паника не отступила до конца, её остаток все ещё больно вгрызался в мозг. – Сова маленькая, больше не влезает. Я думал, что мне придется справляться с небольшой обидой, и схватил, что первое под руку подвернулось. Потерпи, скоро ты и сама успокоишься.

– Та роза, – я внимательно посмотрела на Яна, желая увидеть, как изменится его лицо, – которая была на Амелии. Что в ней?

– Не думаю, что могу тебе сказать. Прости. Это чувства другого человека и… ну, ты понимаешь.

– Не просто другого, а чувства Амелии. Ещё бы, ты не можешь.

Ян немного отстранился и тоже посмотрел на меня. Я отвернулась и уставилась на воду.

– Лося, тебе действительно сейчас хочется думать об этом? Я никогда тебе не рассказывал о том, что знаю о чьих-то чувствах, потому что не имею на это морального права. И никогда раньше тебя это не волновало, – он немного помолчал, словно морально готовясь сказать то, что он сказал дальше. – Мы встречаемся уже пару недель, и она лучше, чем все привыкли думать. Я собирался тебе рассказать.

– Она просто красивая дура, Ян! Как ты только умудрился на это повестись!

– Ты судишь человека только по тому образу, который тебе внушили. Но спорить я не собираюсь, и тебе придется просто смириться, что она мне нравится по каким-то личным причинам, которые я не смогу объяснить.

– Я… я… – я вдруг всхлипнула и вытерла глаза рукавом его куртки. – Я не хочу тебя ни с кем делить, тем более с ней. Мне кажется, если у тебя появится настоящая девушка, не как остальные твои, одноразовые, я стану тебе не нужна. Родители развелись и занимаются своей жизнью, Кук уедет, у всех вокруг есть кто-то ближе или что-то важнее, чем я. Я, кажется, схожу с ума, Ян. Я плачу почти каждый день, любая мелочь кажется мне огромной трагедией! У меня нет никакой цели, меня радуют мелочи, красота мира, но не радует сама жизнь. Я думаю о смерти, не только о том, что я слышу, не об Алисе, а о своей смерти. Я представляю, прямо как все эти психи, которые меня раздражали, как падаю с лестницы, или тону, или просто умираю во сне. Я думаю о том, что будет с вами, когда вы узнаете, как пройдут похороны, какой станет ваша жизнь дальше. И я боюсь вашей боли, очень боюсь! Но не своей, понимаешь? И эти мысли, они думают себя сами, это не что-то, что я могу контролировать или остановить. Я не понимаю, зачем мне жить, когда каждый день слушаю мысли людей о смерти, страдаю от своей бесполезности, и знаю, что никто и никогда не полюбит меня такой. Все любят нормальных людей!

– Лося, ты нормальная, – Ян обнял меня. – Другая, но нормальная. Тебе просто нужно быть спокойнее, больше верить в себя, в силу своих решений и своего выбора. Ты же понимаешь, никто не может изменить твой мир, кроме тебя самой. И никто тебя не бросает, я же твой друг, и я здесь.

В ответ я только громко шмыгнула, размазывая по щекам слезы. В минуты, когда Ян говорил о силе, заключенной внутри нас самих, я верила ему. Верила, потому что он отличался от других людей еще сильнее, чем я, но учился жить с этим. Я помню, как из замкнутого и нелюдимого ребенка он рос и превращался в интересного собеседника, доброго и отзывчивого человека, сохраняя при этом верность себе. И такая сила духа непомерно меня восхищала. А я сама, кажется, наоборот, утрачивала не только близких людей, но и любовь – и их, и свою собственную.

– А ты помнишь, когда научился влиять на чужие чувства? – спросила я и кинула в воду гладкий камешек. Он звонко булькнул где-то вдалеке.

– Нет. Мне кажется, я с самого начала был таким, – Ян задумчиво почесал подбородок. – До переезда у нас был огромный ленивый кот. Он никогда не хотел со мной играть, но, если мне было слишком скучно, я мог заставить его захотеть. Понимаешь? Не просто заставить бегать за клубком, а именно вызвать желание это делать. Тогда я думал, что так могут все. Вроде, этот кот в итоге сбежал.

– А потом ты научился применять свою способность на людях?

Ян тоже нашел камешек и кинул его в реку. Он улетел намного дальше моего, и плеска почти не было слышно.

– Впервые я сделал это с отцом. Когда мы потеряли маму, я видел, что от горя он медленно, но целеустремленно съезжает с катушек. Он стал меньше говорить, меньше заниматься делами, а около нашего старого дома соорудил небольшой алтарь с её фотографией. Иногда я слышал, как он говорит с ней, не так, как обращаются к мертвым, а так, как к живым. С каждым днем ему становилось хуже, а мне страшнее, и тогда я решился. У меня не было фигурок, и я вытянул большую часть его тоски в себя. Мне понадобилось много времени, чтобы затем совладать с ней и выпустить, и я не помню, делал ли все правильно, но это помогло. Его безумие и уныние стали слабеть и отступили, он продал дом, а когда мы приехали сюда уже не сооружал никакого алтаря.

– Так ты можешь воздействовать на чувства людей без их согласия! – я сказала это так громко, что какая-то птица над нами шумно ретировалась из своего укрытия.

– Могу, но я почти никогда не делаю этого. По крайней мере, очень стараюсь.

– Почему?

– Потому что, оглядываясь, я понимаю, что вместе с тоской из отца ушла почти вся любовь к маме. Он больше никогда не говорил, и, наверное, не вспоминал о ней. Так что не в моей власти решать, какое чувство нужно человеку, а какое нет. Особенно если их жизнь не имеет ко мне отношения. Это было бы насилие, такое же, как если тебя физически принуждают совершить какое-нибудь действие. Наличие определенной силы не дает мне никакого права власти над чувствами, мне не принадлежащими.

– Но ты умнее этих людей! – от возбуждения я даже скинула куртку. – Они просто не могут захотеть перестать пить, трудиться над семейными отношениями, отказаться от разрушающей влюбленности! У половины города есть твои фигурки, но далеко не каждый сам знает, чего именно ему следует начать или перестать хотеть. А ты лучше кого угодно видишь это со стороны, Ян!

– Во-первых, это не так. Но даже будь ты права, я все равно не имел бы никакого права…

– А, по-моему, ты просто трус! – Я вскочила на ноги. – Твое «ваша жизнь – сами решайте» приносит меньше пользы, но зато снимает с тебя всякую ответственность! Это позволяет радоваться и чувствовать свою причастность, когда жизнь человека изменилась к лучшему, и ни в чем себя не винить, если стало хуже! Даже в тех случаях, когда ты мог указать правильный путь и не сделал этого! – Я снова вспомнила про развод родителей, про свои собственные мучительные чувства, с которыми мне порой и правда не хватало мужества расстаться, и внутри меня закипела злость. Я посмотрела на свою стеклянную сову, размахнулась, и что было сил швырнула её в реку. Раздался тихий плеск.

Ян молча поднял бровь, встал, отряхнул свою куртку и сказал, что нам пора отправляться домой – а то Атом совсем заскучал ждать.

7

Отец приехал в первые выходные августа, и мне пришлось целую неделю меняться сменами, чтобы получить на этот день выходной.

– Я позвонил Филе раз десять, но он, видимо, все ещё не хочет со мной говорить. Как его дела? – мы с папой шли по пыльной дороге между урожайными полями, разглядывая трудящихся людей и слушая их перекрикивания, летевшие над длинными грядками. Спасаясь от жары, я заколола волосы на затылке и надела самое легкое платье, но это почти не помогало. Но папа, кажется, наслаждался этим фермерским знойным днем, первым для него за эти полтора месяца и последним на остаток лета.

– Я не знаю, он устроился к Толстому Бычку и целыми днями продает куски мертвых животных, так что мы сейчас не часто видимся.

– Я же просил вас не называть так Аркадия Аркадьевича! А ты все там же работаешь?

– Да, – я прищурилась, мне кажется, далеко впереди я увидела подозрительно знакомое черное пятно. – Слушай, ты не знаешь, у нас в роду были люди, страдавшие психическими расстройствами?

– Психическими расстройствами? – папа повторил это задумчиво, но, кажется, совсем не удивленно. – Твоя бабушка, мамина мама, последние десять лет своей жизни провела в сумасшедшем доме. Я думал, ты знаешь об этом.

Я почувствовала, как взволнованно заколотилось сердце, но постаралась заставить свой голос звучать как можно спокойнее. К счастью, папа тоже был занят рассматриванием черного пятна впереди.

– А что с ней было не так?

– Слушай, мне кажется, там впереди Ян прямо верхом на Атоме. Далековато от его огородов, вот это удачная встреча, – папа посмотрел на меня. – Прости, что ты спросила?

– Чем болела моя бабушка?

– Шизофренией, не помню точно, кажется, параноидной. Она видела и слышала души детей, которых абортировала до того, как забеременела твоей мамой. А твоя мама, знаешь… – папа снова уставился на дорогу, – лучше не говори с ней на эту тему. Мать вырастила её одна, и она тяжело переживала её болезнь и смерть.

– Она покончила жизнь самоубийством?

– С чего ты взяла? Хотя, честно говоря, я не знаю. Одним утром ее тело просто нашли в палате, и, кажется констатировали то ли остановку сердца, то ли что-то такое, но твоя мама после поездки туда сказала, что видела на её шее странные следы. Эта психушка славилась низким процентом суицидников, так что, может быть, дело мутное. А почему ты спрашиваешь?

– Да так… думаю вот, не поступить ли мне на психолога.

– Это ты молодец, дочь, это разумно.

Впереди и правда был Ян, он разговаривал с кем-то, удерживая Атома под уздцы, а рядом с ним на белой кобылке восседала Амелия. Она повернула голову и, кажется, хорошенько разглядела нас, а потом снова отвернулась, ничего не сказав Яну.

– Папа, – серьезно сказала я, остановившись и посмотрев ему прямо в глаза. – Скажи честно, вы развелись из-за нас?

– Лесечка… – он тоже остановился.

– Я уже взрослый человек и имею право знать! И я не расскажу Филе! Я же знаю, что мы с ним не подарок, мы все время ссорились с вами, особенно с мамой, а я… я не хотела обращать внимания на ваши скандалы, хотя была достаточно взрослой, чтобы поддерживать вас. И я знаю, что нас… меня с этим характером сложно любить, даже для родителей…

– Олеся, что за чушь ты несешь? Вы с Филиппом наши дети, и я, и твоя мама – мы любим вас, как умеем. Может быть, из нас и не вышли прекрасные родители, но мы старались. И будем стараться дальше, просто по-отдельности.

– Ты не откажешься от меня, даже если я сойду с ума, как бабушка?

– Лесечка, – папа обнял меня и ласково погладил по голове. – С чего такие вопросы? Я буду любить тебя, даже если сам сойду с ума, как твоя бабушка.

Ян наконец заметил нас и приветственно замахал рукой. Когда они с Амелией подъехали, мне показалось, что она уставилась на меня своими зелеными прищуренными глазами как хищник на добычу, по коже даже побежали противные мурашки. Они спустились, и Ян представил эту девицу моему отцу, сказав, что они тут решают вопрос о поставках для её кафе. Папа активно заинтересовался этой проблемой и я, постояв еще минуту, молча развернулась и пошла прочь, услышав, как отец крикнул мне вдогонку, что скоро придет.

– Ага, скоро. Так же скоро, как ты приехал, – пробормотала я. – Неужели и тебя очаровала эта белобрысая курица.

– Правильно, я бы тоже ушла, – раздался над самым ухом тихий женский голос. Я обернулась, и меня моментально накрыло волной холода и страха. Рядом на дороге никого не было.

– Вы… вы кто? – прошептала я, не зная, что делать – броситься назад и рассказать все отцу и Яну или идти дальше, никого не пугая.

– Уйти – это всегда лучше, – сказал голос. На этот раз он был спокойный и добрый, и, кажется, до боли знакомый. – Пойдем в тень, здесь очень жарко.

И я пошла.

_______________________________

Сквозь неплотно задернутые шторы пробивалась всего одна узкая полоска солнечного света и ложилась прямо на мое лицо. Я поморщилась, повернулась на другой бок и обнаружила, что проснулась. В комнате было душно и тихо. Да, именно, тихо. Несколько минут я лежала и слушала эту тишину, слушала отсутствие голоса, который преследовал меня вчера до самой ночи, то надолго замолкая, то неожиданно появляясь. Эта знакомая интонация, слишком мягкий, не всегда различимый звук «р» и мысли, которые я тысячу раз слышала в голове Алисы, когда она была жива. Будто бы даже сейчас, спустя два года после смерти, эта боль продолжала её терзать. Та самая боль, которую я считала неважной, пока она не утянула мою подругу на тот свет. Как такое возможно? Словно исходивший из невидимого призрака, её мысленный голос звучал здесь и сейчас. В основном он говорил о себе, но наблюдал за всем, что происходит, и мог высказать свое мнение. И самое главное – он знал и понимал все, что я чувствую. Каждую мысль, каждый страх, каждое мое желание. Голос говорил мягко и вкрадчиво, озвучивал мысли, которым я не решалась дать волю. И хотя я не понимала, что ему может быть нужно, у меня не получалось бояться, думая об этом голосе как о призраке. Я боялась только сумасшествия.

Я встала и открыла окно, накинула халат прямо поверх пижамы и уже взялась за ручку двери, чтобы выйти, как вдруг эта огромная мысль заставила меня замереть. Ощущение того, насколько мне не хотелось никуда идти. Не хотелось выходить из комнаты и видеть мать – ей уже хватило воли, чтобы спровадить своих дружков, но не хватило, чтобы совсем перестать пить. Не хотелось видеть Филю, который каждый день трогал своими руками это мясо. Не хотелось видеть ни Кука в его вечно веселом настроении, ни девочек-сборщиц, которые день за днем одерживали маленькие победы над своими мрачными мыслями, в отличие от меня. Я стояла с четким пониманием того, что у меня просто нет сил жить этот день. Я посмотрела в большое зеркало на дверце шкафа и увидела свое лицо. Бледное и невыспавшееся, с растрепанными длинными каштановыми волосами, выступающими скулами и большими светлыми глазами, оно вдруг показалось мне красивым. Я сделала шаг и посмотрела на себя внимательнее.