Kitabı oku: «У судьбы твои глаза», sayfa 2
Ребята смотрели Заку в рот, потому что знали: подружись они с родственничком босса, и продвижение по карьерной лестнице не за горами. Ну, или хотя бы можно будет вот так отлынивать от работы и задерживать сроки сдачи дома клиентам, ведь всех собак всё равно спустят на меня. Запусти бешеную свинью в загон, и все остальные подхватят бешенство.
Когда парни в очередной раз заржали, как стадо жеребцов, рука соскочила, и на плинтусе засияла трещина. Я чертыхнулся, как заправский строитель, и отравился лопнувшим терпением.
– Может, хоть немного поработаете ради приличия? – Огрызнулся я. Проект для МакМилланов должен быть сдан ещё на прошлой неделе. И пусть остались лишь незначительные доработки, я не собирался оттягивать с его сдачей лишнюю неделю и не хотел в очередной раз задерживаться дольше положенного здесь, среди пыли и извести, когда Крис так надеялся на меня.
В пять я уже должен быть дома. Забирать Полин и Криса с охапкой шоколадных кексов и направляться к Элизабет. На часах уже два, а план на сегодня далёк от завершения.
Парни притихли и оглянулись на сварливого начальника, который битый час в одиночку возился с долбаным плинтусом и слепой яростью. У Адама и Барни хотя бы хватило совести, чтобы стыдливо отвести глаза. Лукас тут же поставил банку газировки на стопку досок и направился на подмогу. Но Зак и его собачонка Кевин, которые были не разлей вода, так и остались стоять, бросая самодовольные ухмылки в мою сторону.
– У нас законный перерыв на обед. – Возразил Зак, приканчивая последний кусок пиццы, которую курьер притащил час назад.
Я встретил его испытывающий взгляд и поднялся с колен, предоставляя парням заниматься своей работой. Пока я займусь своей.
– И он закончился тридцать минут назад. – Напомнил я Заку.
– Мы никуда не торопимся. – Пожал плечами этот мелкий засранец, испытывая моё терпение.
– Ошибаешься, Таннер. Мы должны были закончить ещё на прошлой неделе. И сегодня я не собираюсь торчать здесь дольше положенного только потому, что ты не успел похвалиться своими заслугами.
Раньше я не позволял себе вольности разговаривать с ним в таком тоне, поэтому в комнате повисла напряжённая тишина. Мне было плевать, что думают обо мне эти ребятки. Я должен быть дома через три часа, нравится им это или нет. И если ради этого придётся сбить спесь и стереть ухмылочки с их прокуренных лиц, то так тому и быть.
Заку не понравилась новая манера обращения с его величеством, но дожевал остывший кусок, вытер жирную руку о рабочую робу и молча взялся за дело.
Лишь через два часа, когда ремонт сдвинулся с мёртвой точки и каждый был при деле, я позволил себе выкроить минутку, чтобы передохнуть снаружи. Я втянул свежий воздух, полный морозной колючести, и поёжился на мартовском холоде Рочестера. Приятно было расправить спину и избавить лёгкие от скопившейся пыли, а голову – от наводнившихся мыслей.
Рядом материализовался Лукас Альворадо, мой любимчик из всей этой упрямой братии. Он больше всех подходил мне по возрасту и жизненным понятиям, поэтому нередко мы перебрасывались парочкой слов в перерывах между работой.
– Прости, Шон. – Стыдливо бросил Лукас, затянувшись сигаретой. Я скривился от дыма, выхлопнувшего мне в лицо, но ничего не сказал. Каждый убивает себя по-своему. – Мы слишком увлеклись и не должны были затягивать работу.
Вот за что я выделял Лукаса среди остальных. Он был самым способным среди парней, а мимолётная лень сполна окупалась его старательностью и уважением к тому, что делал. И ко мне.
– Не бери в голову. – Отмахнулся я, исцеляясь от злости. – Не люблю задерживать проекты и заниматься ерундой. Просто, я должен быть в другом месте, а не здесь.
Странно, что я вообще решил поделиться этим с кем-то не из семьи. У меня не было близких приятелей, а рабочие отношения всегда оставались для меня лишь рабочими. Но порой так хотелось поговорить с кем-то о наболевшем. С кем-то, кто не знает, почему я стал таким. Угрюмым, серьёзным, нетерпимым.
– Проблемы дома?
Если б он только знал.
– Сын днями меня не видит. И вместо того, чтобы проводить время с ним, я вожусь с вами, как с детьми малыми.
– Мне жаль. Правда. Если тебе нужно быть дома, то поезжай. Мы сами всё закончим.
Я с сомнением взглянул на Лукаса, который был младше меня всего на четыре года, но выглядел куда как моложе. Ни морщин в уголках глаз от пролитых слёз, ни намёка на седину от горя на чёрных, как сажа, висках, ни тёмных кругов под глазами от недосыпа.
Он усмехнулся, видя мои колебания.
– Мы справимся, босс. Даю слово. Я за всем присмотрю.
Если на кого и можно было положиться из моей бригады, то на Лукаса Альворадо. Он никогда не подводил и сможет прикрыть мою спину, если что.
– Ты сам напросился. – Хмыкнул я, вспоминая, какими несговорчивыми засранцами могут быть работники, которым приходилось батрачить в субботу вечером.
Через двадцать минут я уже сворачивал на Бикон-драйв, благодаря вселенную, что хотя бы сегодня я буду дома вовремя. Даже раньше, ведь часы показывали всего половину пятого.
Для Криса этот день был особенным, как и для любого из нас. Он пока ещё не научился скрывать истинные чувства, как всякий мужчина, и так и источал волнение. Его руки тряслись больше обычного, когда он, опираясь на костыли, выходил из дома. Он хотел понести хотя бы букет белых роз, что Полин купила в местной лавке, и старательно тянул к нему руку, но пришлось лишить его и этой маленькой радости. Он бы просто не смог передвигаться с цветами в руке, потому что все силы уходили на то, чтобы сжимать костыли и переставлять ноги. Слишком многого лишила его болезнь, и я сжался от того, что никак не могу это исправить.
Мы загрузились в «фиесту» Полин, потому что мой пикап был забит строительными материалами и не был рассчитан на ребёнка. Было в диковинку садиться за руль такой крохи, словно пересесть с тяжеловоза на пони. Костыли отправились в багажник. Крис пожелал сам открыть дверь и забраться в детское кресло, на что ушли лишние десять минут.
– Уэйн не поедет? – Спросил я, когда не досчитался одного из пассажиров.
– Слишком много работы в мастерской. – С грустью ответила Полин, пристёгивая ремень. – После суровой зимы всем вдруг понадобился ремонт. Но он очень хотел поехать.
Я коротко кивнул, лишь приблизительно представляя, что должен чувствовать отец, который не может увидеть дочь, потому что вынужден впахивать по три смены ради лишнего цента.
Всю дорогу в машине висело гнетущее молчание, будто мы ехали не повидаться с Элизабет, а на казнь. Я поглядывал в зеркало на Криса, пытаясь считать его эмоции по лицу, которое то и дело сморщивалось в гримасах. Из всех недугов, которыми страдало его тело, этот приносил мне самую острую боль. Мы справились со слепотой благодаря двум дорогостоящим операциям, и теперь мой сынишка мог видеть красоту мира, пусть и сквозь толстые линзы очков. Мы разработали его мышцы и суставы, и теперь он мог передвигаться хотя бы на костылях. А если он и дальше будет так же исполнительно посещать ортопеда и выполнять домашние упражнения, то через несколько лет сможет ходить самостоятельно. Его походка не будет ровной, он получит освобождение от уроков физкультуры и никогда не попадёт в команду по футболу. Но в следующий раз он сможет понести этот несчастный букет сам.
До четырёх лет и двух месяцев Крис изъяснялся лишь жестами и мычанием. Мы сменили трёх дефектологов и исправно посещали психолога, чтобы перебороть и это. Когда мой сын заговорил, это было самым лучшим, что я когда-либо слышал в жизни. Пусть поначалу его речь была бессвязной, и сейчас он всё ещё допускал кучу ошибок, но для меня его голос был соловьиной песней, которая затрагивала струны души.
Мой сын был самым сильным ребёнком на этом свете. Сильнее меня, сильнее самого Халка. Сколько боли и слёз он вынес на своём слабом теле, но это не сломило его так сильно, как сломило меня. К шести годам Крис сумел избавиться от пожизненного клейма «слепца» и «калеки», но так и не избавился от гримасничества. Иногда можно было заметить, как искажается его лицо без видимой на то причины. Растягивается в непонятном выражении, словно что-то пугает или злит Криса. Первое время это ужасало меня, потому что мне казалось, что сын корчится от боли. Но теперь мы привыкли, насколько можно привыкнуть к такому. Дети должны улыбаться и сиять счастьем, а не корчиться в танталовых муках. И сейчас, когда я видел улыбку на лице сына, я верил, что всё это стоило каждого вложенного цента.
Прибыв к месту назначения, я припарковал «фиесту» рядом с машинами других посетителей и помог сыну выбраться на улицу. В тёплой куртке и шапке с помпоном ему было ещё сложнее держать координацию, но он старался изо всех сил. Даже сильные порывы ветра ему были не страшны.
Полин сжала моё плечо, когда я помедлил. Тепло её руки проникло даже сквозь толстый пуховик и слегка уняло дрожь в конечностях. Наша великолепная троица сдвинулась с места всё в том же молчаливом настрое. Искалеченный ребёнок на костылях, стареющая женщина с кульком шоколадных кексов и сутулый мужчина с букетом роз. А ведь такой же букет и свёл нас когда-то вместе.
Давно я здесь не бывал. Даже успел испугаться, что забыл дорогу, но Крис уверенно вёл нас за собой. Полин возила его сюда чаще, чем я предполагал. Ещё одна маленькая услуга, за которую я был бесконечно ей благодарен.
Элизабет ждала нас на привычном месте. Её лицо виднелось среди толпы других. Она улыбалась из тени высокого дуба той самой улыбкой, которую я помнил. Которую я никогда не забуду. С каждым приближающимся шагом моё сердце ускоряло свой ход. Билось о рёбра, как птичка, пойманная в клетку. Меня бросило в жар, хотя на улице было не выше минус трёх.
Мои спутники явно переносили эту встречу лучше, чем я. Мои стойкие оловянные солдатики.
– Здравствуй, дорогая. – Тихо поздоровалась Полин, проведя рукой по холодному граниту.
Элизабет не ответила. Лишь молча смотрела на гостей с безжизненного памятника. Застывшая улыбка казалось единственным намёком на то, что когда-то она была жива. Как же она была красива! Даже на простой фотографии над собственной могилой. Эти непокорные густые волосы, которые достались в наследство нашему сыну. Те же карие глаза – копия глаз Полин, которые на мгновение посветлели от набежавших слёз. А эти губы, которые целовали меня с такой любовью, о которой я и мечтать не мог. Всё это застыло вместе с ней, под толщей промёрзшей земли.
Крис захотел сам положить цветы на могилу матери, которую он никогда не видел, но хорошо знал. Мы не позволяли ему забыть и все эти годы рассказывали сыну о той, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы жил он. Я придержал сына за руку, пока он, опираясь на меня и на костыль, наклонялся и выкладывал розы у подножия памятника. Словно кланялся матери, которая оставалась жить в наших сердцах.
Мы разделили угощение между собой и поставили один на памятник. Элизабет так любила эти шоколадные кексы, что могла есть их на завтрак, обед и ужин. Во время беременности лишь они спасали её от токсикоза. Если на кухне заканчивались шоколадные кексы, то я бежал в булочную «Мейпл» в двух кварталах от нашего старого дома и приносил целую гору на замену.
На первую годовщину смерти мы привезли кексы, которые испекла Полин, и с тех пор традиция укоренилась. Крис называл это «ужином с мамой», я же называл это «безумием». Последней отчаянной попыткой воскресить женщину, которую я любил, и которая никогда не воскреснет.
Через несколько минут к нам присоединились Генри и Камилла. Они поженились спустя год, вслед за нами, и Камилла знала мою жену, называла её подругой. Она каждый раз появлялась среди могил на пару с моим братом и с искренней скорбью на лице разглядывала прекрасную женщину, с которой хотела бы поболтать по душам.
Мы пробыли на кладбище Святого Питера всего каких-то пятнадцать минут, но оно того стоило. Воссоединиться всем вместе и стать одной семьёй, как раньше. Я бы не простил себя, если бы задержался на объекте и пропустил «ужин» с моей дорогой Элизабет. Выходя с кладбища, я встретился глазами с человеком, который брёл к могилам, натянув на лицо капюшон. Я хотел было кивнуть ему, разделяя с ним общее горе, но он уже отвернулся и поспешил отойти от нашей компании подальше, словно не хотел, чтобы его беспокоили.
В эту ночь, перед сном я не мог выпустить её фотографии из рук. Её лицо смотрело на меня с портретов по всему дому, но эту я бережно носил в своём бумажнике рядом со снимком Криса и доставал, когда становилось слишком тяжко. Когда скучал сильнее всего.
Я погладил пальцем локоны её буйных волос в надежде, что смогу почувствовать их пористость или ощутить яблочный аромат, который ударял в нос, как только я зарывался лицом в их нескончаемые волны. Я потерял любовь всей своей жизни за считанные минуты и расплачивался за это годами, которые предстояло провести без неё. Оглядываясь назад, я терзал себя мыслями, сделал бы я этот выбор снова? Позволил бы ей умереть, чтобы жил мой сын?
Глава 3
Кровь. Она повсюду. Я не видел столько крови даже в тот вечер, когда мы с Генри сбили оленя на подъезде к городу.
Цепкие руки пытались остановить меня, но я с криками прорвался в операционную, чтобы взглянуть на неё собственными глазами. Убедиться, что мне не лгут, что она и правда скончалась.
Врачи и медсёстры в стерильных халатах схватили меня под руки, но я был сильнее. Горе и ярость прибавляют сил, рождают в нас монстров. Их голоса приглушённо звучали из-под масок, а пальцы в кровавых перчатках хватали меня за плечи, за локти, за всё возможное, лишь бы задержать. Лишь бы я не нарушил её мёртвый сон.
Как только я увидел бездыханное тело Элизабет на операционном столе, я замер. Позволил рукам остановить меня, зависнуть во времени между «до» и «после». Её распахнутые глаза уставились в потолок с непроницаемым выражением, будто святая истина была написана в свете операционных ламп. Влажные волосы, её прекрасные каштановые волосы, облепили лоб, словно кучка змей. Кровь пропитала простыню, что прикрывала её обнажённое тело, и стекала по столу вниз, шлёпаясь на пол громкими каплями. Ручейки разбегались по плитке до самых реанимационных аппаратов, которые не справились со своей задачей. Которые оказались бесполезны в сражении за жизнь моей жены.
Я звал её. Имя вырывалось из моего рта, перекрикивая протесты врачей и эхом отлетая от пустых стен. Но она не отвечала. Была до жути молчалива в своей мертвенной бледности. Когда до меня дошло, что Элизабет уже никогда не отзовётся, я взвыл, как подстреленный койот, и стал вырываться с удвоенной силой. Оттолкнул уставшего хирурга, пнул акушера и чуть не сбил с ног двух миниатюрных медсестёр. Упал на колени прямо в кровавое озеро у стола и прижался губами к её руке. Она ещё была тёплой, но в ней больше не было жизни. Она скрюченно повисла в свободном падении, и лишь я удерживал её на весу.
Мои рыдания ввели всех в транс. Мне дали всего несколько секунд, чтобы оплакать потеряю, после чего два здоровенных санитара вывели меня прочь. Усадили в какой-то коморке, вроде как санитарной комнате, подальше от шокированных родственников, ожидающих вестей о своих близких из других операционных. Меня не стали ни в чём винить. Не посмели. Отпоили успокоительным, но даже не позаботились о кровавых разводах на коленях и таких же кровавых следах, что дорожкой отмечали мой путь из операционной. Влили два стакана воды, чтобы я не иссох от потери влаги, которая лилась из меня солёными слезами.
Мне что-то говорили, но я ничего не понимал. Потерял счёт времени и опомнился лишь в мгновение, когда передо мной появились Полин и Уэйн. Они только что потеряли единственную дочь, но не позволили себе сломаться, как я. Они нуждались в не меньшем утешении, но им пришлось утешать меня. Полин прижимала меня к своей груди, поглаживая по голове, словно заботливая мать, которой у меня никогда не было. Уэйн молчаливо сидел рядом, разделяя со мной скорбь, но храня своё горе глубоко внутри.
– Он выжил, Шон. – Шептала мне Полин, но я не понимал, что она имеет в виду. – Он жив. Твой сын. Ты должен собраться, потому что теперь тебе придётся любить его за двоих.
У меня родился сын. Истина, которую я не мог до конца познать. Подарок судьбы, который я не мог до конца принять из-за той цены, что пришлось за него заплатить. Я сам сделал этот выбор. Я сам убил свою жену.
Я проснулся в холодном поту за полчаса до будильника. Давно мне не снился тот день, когда жизнь перевернулась на триста шестьдесят градусов. Когда моя жена умерла, чтобы подарить жизнь сыну.
Проторчав в душе лишние десять минут в попытках смыть сладковатый привкус пота и ужасы того дня, я приехал на работу раньше обычного. Лишь бы поскорее взять в руки инструмент и пустить всю свою боль в правильное русло. Но едва я переступил порог офиса, как меня встретил насупленный взгляд Франклина Таннера.
– Ко мне. – Было его отнюдь не вежливое приветствие. – Живо.
Босс не питал ко мне тёплых чувств. Это началось с того самого момента, как я стал отпрашиваться по семейным обстоятельствам, чтобы отвезти Криса на приём к врачу или еженедельные занятия с одним из специалистов узкого профиля. Франклин был единственным, кто знал о болезни моего сына, но это волновало его гораздо меньше законченных проектов и прибыли, капающей в его кошелёк. Он успел устать от моих частых отлучек, а я – от его постоянных упрёков. За последний месяц не помню такого дня, чтобы я сбежал с работы пораньше или попросил отгул – шестое марта не в счёт – поэтому такое холодное отношение изрядно удивило меня.
Прикрыв за собой дверь, я примостился на стул для посетителей напротив стола босса, и приготовил голову для ушата грязи, который тот собирался на меня вылить.
– Какого чёрта, Тёрнер? – Выпалил Франклин на своём привычном языке.
– Можно поконкретнее?
– Не смей юлить со мной. – Огрызнулся он и сложил руки на груди. Эта поза делала его ещё шире, нежели грознее. Ему бы самому поработать «в поле», чтобы сбросить лишних десять кило, которые подпоясали его от сидячего образа жизни. – Слышал, ты свинтил с объекта в субботу. Вот я и спрашиваю, какого чёрта?
Дьявол. Готов поспорить, что племянничек успел настучать на меня. Ему бы такое рвение да в работе – цены бы не было.
– У меня возникли срочные семейные обстоятельства.
Широкие брови Таннера схлестнулись на переносице.
– Я только и слышу, что о твоих семейных обстоятельствах. Когда это закончится?
– Когда мой сын поправится. – Процедил я. – Ах да, этого не случится в этой жизни, поэтому никогда.
Мой грубый ответ разозлил его ещё больше. Губы сжались в тонкую линию и даже побелели от натуги. Я был готов к взрыву, который сметёт этот город с лица земли, но внезапно Таннер заговорил спокойным голосом:
– Мне жаль, что с твоим сыном такая беда. – Оказывается, даже у дьявола есть сердце! – Я понимаю, как тебе тяжело каждый день мотаться от сына к работе. – А вот это уж вряд ли. – Но и ты пойми меня, Шон. Я не могу постоянно отпускать тебя, как только приспичит. Мой бизнес держится на том, что каждый выполняет свою работу.
Каждый, кроме твоего племянника.
– И я добросовестно её выполняю, Франклин.
– Если бы это было так, дом МакМилланов давно был бы сдан. Саймон оборвал мне телефон, желая знать, когда уже они смогут перебраться в новый дом. Что мне ему сказать, Шон? Что мой прораб не может выкроить денёк-другой, чтобы закончить ремонт?
Кончики пальцев покалывало от злости. Я еле сдержался, чтобы не сжать ладони в кулаки. Я пропадал на этой чёртовой стройке. Это для сына я не мог выкроить денёк-другой, чтобы сводить его в парк или собрать конструктор. Если бы в мою бригаду не затесался прихвостень Зак Таннер, который дурно влиял на всю команду, мы бы давно со всем управились. Я так и ответил боссу, обернув слова в более изящную обёртку.
– Если бы они не прохлаждались и выполняли хотя бы половину из того, что я говорю, всё давно было бы сделано.
– Если они тебя не слушаются, – парировал Франклин. – Выходит, ты плохой начальник, а не они плохие подчинённые.
У каждого своя правда.
– Даю тебе три дня, чтобы закончить с МакМилланами, Тёрнер. Постарайся уложиться, иначе можешь собирать свои вещи.
Уж лучше бы он врезал мне по лицу – болевой эффект был бы куда сноснее. Я не мог потерять эту работу. Она позволяла оплачивать счета и уверенно стоять на ногах. В других строительных фирмах мне не светит такой же заработок, а без него все мы быстро пойдём ко дну.
Таннер махнул рукой в сторону выхода, выпроваживая меня вон. Разговор был окончен. Предупреждение озвучено. Получите, распишитесь, называется.
К восьми вся бригада собралась на складе и сгруппировалась вокруг Зака Таннера, как утята вокруг мамы-утки. Когда я вклинился в их междусобойчик, он одарил меня напыщенным взглядом, означающим «получил, козёл?». Я не собирался разбираться с ним – всё равно из этой схватки мне не выйти победителем, пока на его стороне такая артиллерия, как дядя-начальник.
– Инструменты в руки и за работу. – Скомандовал я и, захватив всё необходимое, вернулся к пикапу.
– Шон. – Окликнул Лукас Альворадо, возникая за спиной. Наверняка, он был в курсе моей утренней выволочки и теперь выглядел так, будто собственноручно её учинил. – Мне жаль, что так вышло. Зак… он не должен был.
– Оставь это, Лукас. Что сделано, то сделано. Мне не нужны ни ваши жалость, ни извинения. Мне нужно, чтобы вы взяли себя в руки и закончили этот чёртов ремонт.
Я устал холить и лелеять их, словно детсадовцев. Пусть ополчаться на меня всей бригадой, но я не могу сюсюкаться, пока на кону стоит моя работа и будущее моего сына. Я пытался, как лучше, но теперь буду вести себя с ними, как они того заслуживают. Даже с Лукасом.
Тот понял всё по одному моему взгляду, кивнул и вернулся к своей машине.
Порой кнут действенней пряника. Мы уложились за полтора дня, и даже диверсии Зака Таннера не смогли помешать мне. Как только он отвлекал ребят от работы очередной порцией похабных баек или проставлялся фаст-фудом из «Вистл Бинкис» или «Хард Барбекю», я пресекал его попытки отлынивать на корню. Если раньше я был белым и пушистым, то теперь выпустил когти, и пообещал вычитать по сотне баксов из жалования за каждую минуту простоя. И сработало. Я обзавёлся пятью новыми врагами и пятью послушными работниками. МакМилланы получили свой идеальный дом, а я – свой законный гонорар и заодно сохранил место в «Дженерал Констракшн». Двух зайцев, как говорится.
Повезло, в этот раз между проектами случилось четыре дня передышки. Четыре дня, которые я мог с чистой душой провести с сыном. Отоспаться мне не удавалось, потому что я вызвался разгрузить Полин хотя бы на время своих выходных. Приятная жертва, учитывая всё то добро, что тёща подарила мне и своему внуку.
Теперь я вставал ни свет ни заря, надевал её сиреневый передник в горошек и кашеварил на кухне, как прославленный кулинар. Ну ладно, гремел сковородками и пытался не спалить оладьи с бананом, которые так любил Крис. Я почти засыпал над плитой, но это того стоило – увидеть сияющее лицо сына, которое всё утро не поддавалась судорогам.
Расписание Криса было таким же плотным, как завеса смога над перерабатывающим заводом. Мы вместе завтракали, после чего я отвозил его в подготовительный класс для детей с особенностями развития, где пятнадцать таких же ребят, как и он, открывали для себя что-то новое и готовились к школе. Я на пять минут задержался у закрытой двери, тайком подглядывая за сыном через стекло. Не мог нарадоваться на то, с каким любопытством он проглатывает каждое слово учительницы. И, стыдно признаться, благодарил небеса, что с атрофией зрительного нерва и атактической формой ДЦП он отделался лёгким испугом. В классе, в двух метрах от него, сидели мальчики и девочки, которые получили дискенетическую форму – не могли контролировать свои движения и даже звуки.
Майкл Клэнси мучился эпилептическими припадками. Я собственными глазами видел, насколько это выбивает из колеи. Люси Калхун, та милая девчушка с двумя рыжими хвостиками и россыпью веснушек, переживала припадки генерализированной тревожности и могла разразиться громкими криками просто при виде незнакомца. Дезмонд Брендт, мальчишка с перекошенным взглядом прямо за Крисом, так и не научился чётко выговаривать слова, хотя ему было уже восемь. Мама водила его за ручку, потому что сам он не мог передвигаться без посторонней помощи. Все они, эти маленькие герои, каждый божий день пересиливали себя и ходили на занятия, потому что в сердцах каждого родителя жила надежда.
Мой Крис был умным, сообразительным и любопытным ко всему кругом. Какой отец может мечтать о большем?
Оторвавшись от двери, я поехал домой и, отослав Полин развеяться и заняться хоть чем-то, чего ей хочется, а не что от неё требуется, я прибирал в доме и готовил мало-мальски съедобный обед. После чего снова мчался за Крисом, чтобы отвезти его на физиотерапию, после этого в бассейн, затем на массаж и уроки с дефектологом. Лишь к пяти вечера мы освобождались и заезжали перекусить в «Закуски от бабушки», чтобы разделить бургеры и огромную тарелку картошки-фри на двоих. Были только мы, отец и сын, и это были лучшие моменты за последние недели.
Вечером заезжали Генри с Камиллой, попить чаю и повозиться с племянником. Моего брата Крис боготворил и обожал чуть ли не больше, чем собственного отца. Если бы не костыли, бросался бы к нему с большим задором, нежели в мои объятья. Сперва я тайком умирал от ревности, не желая делить любовь сына с кем-то ещё. Но потом смирился, потому что понял, что его любовь к нам разная. Я был для сына целым миром, тогда как Генри выполнял роль лучшего друга. За шесть лет заботы о больном сыне я растерял эти навыки – оставил в приёмных покоях больниц и койках палат. Может, они дожидаются меня где-то там, в бюро находок, но я не питал надежд когда-нибудь их вернуть. Как утерянный бумажник, который подобрал далеко не законопослушный гражданин.
Я был для сына авторитетом и всей вселенной. Крис не мог не чувствовать той тоски, с которой я смотрел на него. Того беспокойства, с которым я подхватывал его на руки, как сломанную куклу, боясь сломать ещё сильнее. Той озлобленности на весь мир за то, что именно мой мальчик переживает муки, которые бы не пережил ни один взрослый. Я был потерянным отцом с кровоточащим сердцем. А Генри таким не был. Он вёл себя с Крисом так, будто был на равных, знал, как играть во все компьютерные игрушки, которые любил и в которые мог играть мой сын, искренне смеялся с его шуток, без той печальной нотки в голосе, которая звучала в моём. И он никогда не показывал виду, что Крис особенный. Что он не такой, как другие дети. Тот самый важный навык, который я так и не освоил.
Сегодня мы не изменили своей традиции и в полшестого уже восседали за любимым столиком у окна, дурачась и споря по поводу того, кто лучший герой «Марвел». Крис боготворил Капитана Америку. Несложно догадаться, ведь он выбирал майки, пижамы и даже костюм на Хэллоуин с его принтом. А мне всегда нравился Соколиный Глаз. Сыну я сказал, это потому, что он классно стреляет из лука. Но на самом деле меня восхищало другое. Рождённый без супергеройских способностей, он всё равно сумел стать супергероем. Хотел бы я быть похожим на него. Рождённый без суперотцовских способностей, стать суперотцом, но я был совсем из другого теста.
– Пап, – смущённо сказал Крис, когда последний кусочек картошки был благополучно съеден. – Это были лучшие четыре дня в моей жизни.
Желудок свело изжогой, но не от жирной еды, от которой я отвык. Когда твой сын скован наручниками детского недуга, хочешь не хочешь, а станешь плаксивым. Хочешь не хочешь, а научишься скрывать слёзы, которые то и дело подкрадываются к глазам. Мы не делали ничего волшебного эти четыре дня, но для моего малыша они были лучшими. Просто потому, что я соизволил быть рядом.
Я потянулся через стол и взъерошил и без того беспорядочный ворох волос на его макушке. Растянул деревянные щёки в улыбке и задохнулся словами:
– В моей тоже, дружок. В моей тоже.
Наградой мне стали две ямочки-крошки, блеснувшие на детских щеках от наивной, искренней улыбки.
– Ну что, чемпион, в парк или домой?
– А мы сыграем в «Скраблс»?
– Только если ты будешь поддаваться.
Снова улыбка, но уже с нескрываемым облегчением.
– Хорошо. А то я немного устал.
Я подал Крису костыли, «припаркованные» к стене у нашего столика, и помог выбраться из-за стола. Обычно он бурчит и отвергает помощь – хочет делать всё сам, даже если приходится прикладывать титанические усилия. Но все эти занятия и лечебные упражнения вымотали его – было видно по уставшему лицу, на котором вновь мелькали непроизвольные гримасы.
Мы уже были на полпути к выходу, как в забегаловку зашли новые посетители. Я бы и не обратил на них внимания, если бы в перепонки не врезался знакомый голос, который доводил меня до белого каления. Я поднял голову и схлестнулся взглядами с Заком Таннером. Он тоже заметил меня. И моего сына, с глухим стуком о плиточный пол перебирающего костылями между столиками.
Никто, кроме Франклина, не знал о хвори Криса. Даже удивительно, как некоторые оставались слепы в таком маленьком городе, где каждый день сталкиваешься с кем-то из знакомых. И неизбежная встреча, которой я избегал, случилась именно сейчас, в один из «самых лучших дней» Криса.
В груди кольнуло от выражения лица Таннера, с которым он пялился на моего малыша. Удивление вперемешку с отвращением исказило его молодые черты. Но к этому я давно привык. При виде Криса люди выбирают одну из стратегий: стыдливо отводить глаза, будто его и вовсе не существует, или бессовестно пялиться, как на гастролёра из цирка уродов. Таннер выбрал второй вариант. И всё бы ничего, но я заметил коварный огонёк в его глазах. Триумфальный огонёк, который будто говорил «так тебе и надо».
Мой подопечный удостоил меня лишь кивком и присоединился к приятелю за одним из столиков, провожая нашу неказистую парочку глазами, пока мы окончательно не скрылись из виду. Я чувствовал его обжигающий взгляд на своей спине. Он сгибал меня в три погибели, прижимал к земле многотонным грузом. Ну почему из всех знакомых именно этот придурок попался нам на пути?
Радует лишь одно – Крис не заметил, как его разглядывают под микроскопом. Он был слишком мал, чтобы замечать жалостливые взгляды прохожих и благодарные молитвы в их глазах «слава богу, это не мой ребёнок». Как скоро он начнёт всё понимать? Как скоро начнёт чувствовать себя сломанным солдатиком среди новых игрушек?
