В "Ругон-Маккарах" свой Париж. Все классы, от низов в "Западне", среднего в "Странице любви" и высших в "Его превосходительстве Эжене Ругоне", плюс смешанные, изображают Париж таким серпентарием, пандемониумом, паноптикумом и черт знает чем еще, что смотреть в его сторону не хочется. Плассан и крошечные городки, куда разбросало некоторых Ругонов, Муре и Маккаров, со своими мелкобуржуазными интригами в подметки не годятся столице; вся периферия только и способна, что переворот в желтом салоне задумать, мальчику голову прострелить и наследство молодой девушки растащить, а Париж на ста страницах любого из посвященного ему романов Ругон-Маккаров подемонстрирует извращенность и низость человеческой натуры в сто крат выразительнее. Все началось с невинных игр с плетками Эжена и Клотильды, продолжилось сожительством молодой жены с супругом Аристидом Саккаром и его сыном от первого брака одновременно, ужасающей амбициозностью Октава Муре, падением Жервезы - честное слово, фанатизм Анжелики, медленное внутреннее горение Элен, весь Центральный рынок, Коммуна и психоз Клода Лантье не так пугают, как сумасшествие целого пласта общества, который должен был бы по мнению некоторых быть кремочкокремом и сливочкосливками. Они целенаправленно транжирят огромные состояния своих древних родов, женят детей ради присоединения состояния супруга, возносят на вершины и сталкивают с них случайно оказавшихся поблизости актрис, певичек, прочих дам полусвета, пьют, играют на скачках, развлекаются и, конечно, предаются всем возможным плотским удовольствиям. Ни в одной другой книге проститутки, мокрые от слюней мужики и полураздетые героини низкопробных пьес не вызывали такого омерзения. Простите, ни в одном другом цикле. Все приключения парижского высшего света пронизаны одним и тем же духом и, как бы Золя ни старался не судить, не получается даже у него, бедняги, куда уж мне.
"Нана", не зря отставленная к концу цикла по задумке автора, оказывается апофеозом всего, что творилось в столице Франции. Все, чему читатель успел уже ужаснуться в предыдущих парижских романах, здесь обретает логическое завершение, то есть на самом деле доходит до абсурда. Нана, она же Анна Купо (ни разу, замечу, ее настоящее имя не упоминается в тексте), полная, округлая, статная, кажется молохом, пожирающим аристократов и мошкару вокруг, потому что кому-то нужно перемолоть их своими гигантскими челюстями, ибо иначе они долго еще будут гнить в собственной ничтожности. Не знаешь, кого презираешь больше, глупую, тщеславную и бессердечную Нана или богатеев с отключаемым мозгом. Конечно, не сама Нана создала такое общество, все было наоборот, но неприятны абсолютно все герои. Небольшое сочувствие вызывает в какой-то момент граф Мюффа, дошедший до ручки и ударившийся в религию, короче, Каренин немножко, но и он жалок. Один спускает все деньги и сжигает себя в конюшне вместе с несчастными лошадьми, другой закалывается маникюрными ножничками, третий казенные деньги растрачивает и попадает в тюрьму, четвертый теряет театр, и так далее. И все она. Не будь Нана так неприятна, я бы поаплодировала.
Роман построен на ярких пятнах сцен, а не на последовательности повествования, причем пятна в теории должны быть яркими и запоминающимися... Но где-то на середине содержание свелось к "театр, потом она одевается, потом ужин, потом театр, потом где-то еще ужин", и до сцены скачек ничего нового не происходило, даже буколическая сценка в деревенском поместье напомнила не о пастушках и настоящей Аркадии, а о забавах Марии-Антуанетты. Скачки и попытка самоубийства Жоржа с его символическим кровавым пятном должны были стать переломно-значительными, но единственной действительно поразившей сценой стала заключительная, с опасливо жмущимися по углам мужчинами, древним таким обществом женщин-плакальщиц, войском, идущим на Берлин, и в сердце всего этого - обезображенное, гниющее и зловонное тело Анны Купо.
Спросили у меня после прочтения, жаль ли Нана. Не, не жаль.
«Нана» kitabının incelemeleri, sayfa 3