Kitabı oku: «Чужой. Воскрешение», sayfa 2
– Ну?.. – он указал на Рипли, все еще спящую в операционной.
– Носитель? – переспросил Рэн, не глядя на нее.
Гэдиман взглянул на показания.
– Ее ЭКГ в норме… Она в порядке.
Он оборвал себя, сообразив, что спорит ради нее. Рэн и так уже считает, что его интерес к данному образцу не профессионален. Нужно следить за тем, что говоришь – начальник еще не решил ее судьбу. Гэдиман в напряжении ждал ответа.
Рэн посмотрел на мониторы, взглянул на Рипли. Наконец, он сказал:
– Зашей ее снова.
Гэдиману пришлось сдержать себя, чтобы не промямлить «Спасибо!». Он знал, что у Рэна, как у ведущего ученого, было полное право уничтожить образец. Но по какой-то причине, Гэдиман не мог с этим смириться. Это было бы такой растратой! Особенно, после всей проделанной работы.
– Дэн, – обратился Рэн к их помощнику, – заштопай ее, а? Думаю, нашему коллеге на сегодня хватит волнений.
Гэдиман улыбнулся, и кивнул Дэну.
– Разумеется, – согласился Спраг. – С радостью.
Гэдиман на автомате еще раз взглянул на показания. Анестезия, дыхание, частота сердечных сокращений – все выглядело хорошо. Он позволил Рэну утащить себя прочь.
– Что ж, – сказал Гэдиман, позволяя своему волнению прозвучать в словах, – все прошло настолько хорошо, насколько можно было ждать.
– О, даже лучше, доктор, – с уважением ответил Рэн. – Куда лучше.
Нечто велело ей проснуться. Она это проигнорировала. Как только она проснется, все сны станут реальностью. Как только она проснется, она снова начнет существование, а в небытии наконец-то был покой. Ей было жаль, что он может подойти к концу.
Нечто велело ей проснуться. Она воспротивилась.
Медленно, она обратила внимание на смутное ощущение. На нечто вне ее. Нечто, происходящее с ней. Нечто, что у нее забрали.
Нечто, от чего она хотела избавиться?
Она не могла вспомнить.
Несмотря на холод, несмотря на яркость, она открыла глаза.
Она видела все, происходящее вокруг нее, превосходно видела. Но она ничего из этого не могла понять. Странные металлические и пластиковые конструкции быстро двигались вокруг нее, сжимали края зияющей раны в ее груди, пока другое устройство запечатывало рану. Она отметила ощущение, какую-то легкую боль, которую было несложно игнорировать. Ее взгляд блуждал, пока она собирала информацию.
Потом она сообразила. Оно исчезло. Они забрали его у нее. Ее молодняк. Часть ее ощутила невероятное облегчение. Другая часть чувствовала чудовищный гнев. Она колебалась между ощущениями, не понимая их, но просто испытывая эмоциональные качели, пока сама она лежала совершенно неподвижно, следя за хирургическим оборудованием.
Две механических руки, сообразила она, были как-то физически соединены с одним из существ, что смотрели в странный, прозрачный яйцеобразный контейнер, в котором она находилась. Эти существа ее окружали, и все смотрели на нее, полагая, что она беспомощна. Руки двигались, выполняя свою работу, осуществляя свои задачи, о которых она не просила, которых не хотела и не понимала.
Она наблюдала, как существо управляет руками, наблюдала, как оно внимательно на нее смотрит. Не испытывая ни гнева, ни облегчения, она быстро потянулась, и схватила за предплечье существо, отгороженное от нее оболочкой контейнера. С отстраненным любопытством и со средним усилием она вывернула руку, просто желая увидеть, что произойдет.
Оказалось любопытно. Существо тут же перестало причинять ей боль. Это было хорошо. Она выкрутила дальше, и раздался странный хруст, а потом последовало какое-то скрежещущее ощущение в пойманной части существа внутри искусственной руки. Еще более любопытной оказалась реакция всех существ снаружи прозрачного «яйца». То, что крепилось к руке, яростно дергалось и молотило по стенкам капсулы свободной рукой, а его рот широко раскрывался, словно оно собиралось ее укусить. Как забавно. Она задумалась, производит ли оно звуки. Странная яйцеобразная капсула, в которой она находилась, кажется, не пропускала никаких звуков, потому что слышала она только собственное дыхание.
Она моргнула, и выкрутила руку снова. Больше трепыханий, больше корч. И теперь все больше и больше существ бегало вокруг пойманного – они хваталось за него, шевелили своими крошечными, бессмысленными ртами, раскрывая и закрывая их, и размахивали руками. Столько волнения.
Одно из существ отпихнуло прочих в сторону, посмотрело на нее вниз. Оно дико таращилось, его крошечные глазки раскрылись так широко, как могли. Потом оно шлепнуло по каким-то устройствам по ту сторону яйца, сделало что-то, чего она не могла увидеть, и внезапно она ощутила, что ее глаза слипаются.
Ей было жаль. Она не хотела спать. Ей хотелось смотреть на существ. Узнать о них все, что можно. А еще больше ей хотелось выбраться отсюда… Но сон похитил ее сознание прежде, чем она успела разволноваться.
За секунды сверкающая, стерильная операционная от ликующего осознания успеха низверглась к хаосу. Рэн услышал жуткий хруст и скрежет костей Дэна Спрага с расстояния десяти футов, где он с Гэдиманом обсуждал зародыш Чужого. А крики Дэна, наверное, слышала вся станция.
Стерильный отсек тут же наводнили все доступные члены команды, солдаты и другие наблюдатели, и каждый из них нарушал все предписания, которые должны были неукоснительно соблюдать. А еще никто из них не мог освободить Спрага из хватки образца-носителя.
Это было беспрецедентно. Это было неожиданно. И волнующе!
Рэн протолкался вперед, где он мог видеть носительницу и ее жертву и взять ситуацию под контроль. Все выкрикивали противоречивые приказы, а Дэн просто кричал…
…а она просто лежала там, под своими покровами, ее рана была только частично зашита, а ее лицо – столь же бесстрастно, как у сфинкса, когда она умышленно выкрутила руку Дэна.
Рэн схватился за управление анестезией, радикально увеличивая дозу.
К нему подскочил Гэдиман, в панике за свою любимицу.
– Не убивайте ее, доктор Рэн, прошу вас, не убивайте ее!
«Не умоляй, Гэдиман, – с отвращением подумал Рэн. – Это не профессионально».
Носительница лениво моргнула, но все еще не выпускала доктора Спрага. Ее глаза двигались, и она словно заинтересовалась Рэном. Она смотрела прямо на него, в него, сквозь него. Он ощутил мороз по коже. Затем ее веки медленно опустились, и через несколько секунд ее хватка ослабла.
Клаусс и Ватанабе тут же уложили Дэна на носилки, и Ватанабе быстро и со знанием дела обследовал серьезно переломанную руку. Кости в нескольких местах проткнули кожу и стерильное одеяние. Рука была так изуродована, что кисть оказалась повернута под совершенно неестественным углом. Кровь толчками вытекала из ран, пятнала чистую стерильную одежду и расплескивалась по полу. В стерильной комнате, где доминировали нейтральные тона и сверкающий белый, ярко-красная кровь выглядела шокирующе.
«Он, хотя бы, был стерильным, – подумал Рэн. – Мы должны будем избежать инфекции несмотря на то, что все эти люди нарушают стерильность комнаты». Он был доволен тем, что Ватанабе принял на себя ответственность. До того, как перевестись сюда, он специализировался в ортопедии.
Молодой доктор поднял взгляд от своего извивающегося пациента.
– Доктор Рэн, я бы хотел доставить Дэна в операционную «C» и немедленно его подготовить.
– Давай, Йоши, – одобрил план Рэн. – Бриан и Карлин могут ассистировать. Тебе нужен еще кто-нибудь?
– Нет, так будет нормально, – заверил его Ватанабе и дал сигнал солдатам вынести носилки со Спрагом из комнаты. Все, кроме Гэдимана, последовали за ними. Тот повернулся к автоматическим манипуляторам, которые, несмотря на беспорядок вокруг, эффективно зашивали рану носительницы. Рэну это понравилось.
Но Гэдиман выглядел тревожно. Рэн даже задумался, не оказалась ли шокирующая жестокость нападения носительницы тем, что подчиненный не мог вынести.
– Ты в порядке? – поинтересовался Рэн. В операционной снова стихло – тут снова установилась нормальная стерильная атмосфера. Только абстрактный кровавый узор указывал на произошедшее.
Гэдиман резко кивнул. Он завершил операцию, убрал инструменты. Носительница спала, пока ее хирургическая капсула автоматически заменилась надежным восстановительным отсеком.
– Я в порядке, – настаивал Гэдиман, несмотря на дрожь в голосе. – И… и я благодарен, доктор. Я ценю то, что вы не подвергли ее эвтаназии. Я думаю, что это был всего лишь несчастный случай…
Рэн отвлекся от носительницы, и обратил внимание на своего протеже.
– В этом не было ничего несчастного, Гэдиман. Дэн поправится. А мы теперь знаем о носительнице нечто, чего не знали прежде. Нечто, чего мы не могли предвидеть. Неожиданная… выгода.
Он улыбнулся Гэдиману, понимая, что его волнение по поводу неожиданного результата очевидно, и наблюдал, как его помощник медленно осознает, что отношение Рэна к носительнице радикально изменилось. Мгновенно Гэдиман осознал, что Рэн теперь считал носительницу не обузой, а преимуществом. Гэдиман долго возражал против того, чтобы уничтожить образец, но Рэна интересовала только информация, которую можно было извлечь из трупа. Теперь же Рэн стал его союзником, а не оппонентом в плане того, как решить судьбу носительницы.
Вздохнув, Гэдиман расслабился, и широко улыбнулся Рэну.
– За несколько следующих дней мы узнаем больше, – сказал тот. – И о носительнице, и об объекте. Это будут весьма интересные дни, как думаешь, Гэдиман?
Его помощник просиял:
– О да, доктор, весьма.
2
Она сжалась в темноте, стараясь стать меньше, и оценила окружающую обстановку. Во всяком случае, сейчас она наконец-то достаточно проснулась, чтобы это сделать. Свет был минимален, но это ей не мешало. Она видела все, что нужно. Пространство, где она находилась, было достаточно просторным, чтобы встать и потянуться, и даже пройтись, но ничего из этого она не сделала. И не станет делать, пока не выяснит больше. Она дышала медленно, тихо, сохраняла свое положение и оценивала.
В камере было пусто, не считая ее саму. Не было ни воды, ни одежды, ни мебели, ничего из того, что она могла бы использовать во вред себе или остальным. Она была накрыта тонкой белой материей, оставшейся еще из операционной.
В потолке камеры имелось маленькое окошко, и вдруг над ним прошла тень, от чего она напряглась. Она не шевелилась, не дышала, но все внимание сосредоточила на обладателе тени. Показались ботинки, несколько секунд постояли возле окошка, затем тихо ушли. Значит, за ней наблюдают. Об этом полезно знать.
Долгие минуты спустя, когда она уверилась, что ноги в ботинках не вернутся, она занялась оценкой собственного состояния. Ее разум все еще был медлителен после долгого сна, после операции.
«Операция. Почему меня оперировали? Я была больна?»
Она отложила вопросы в сторону. Они только путали. Она подождет, и будет надеяться, что узнает больше. Ее лицо зудело. Она коснулась его, легонько поскребла. Ее кожа, все еще влажная и нежная, облезала широкими лохмотьями. Кожа под ней ощущалась более крепкой, более сухой. Она осторожно ободрала с себя длинные шелушащиеся полосы. Это было приятно.
Занимаясь этим, она снова обнаружила шрам, идущий через грудь. Ее пальцы пробежали по идеальной, ровной линии. Кожа там была чувствительна, но не слишком. Подняв ткань, она уставилась на рану. Шрам ее тревожил, но она не могла сказать, почему.
Ведя ногтем по линии шрама, она отвлеклась на собственную руку и вытащила ее из-под ткани. Что-то странное было с этой рукой, что-то непривычное. Она вгляделась в конические, элегантные пальцы – всего пять! – и, наконец-то, в ногти – длинные, крепкие и чрезвычайно острые. Они выглядели странно, но это были ее собственные ногти. И все же, ей казалось, что она никогда прежде их не видела. Словно, они сюда не подходили.
Встревожившись из-за причин, которых сама не могла назвать, она сунула один ноготь в рот и пожевала, пытаясь укоротить его, отгрызть. Но он не поддавался – во всяком случае, не зубам.
Грызя ноготь, она заметила что-то темное на внутренней стороне предплечья возле локтя. Она тут же забыла про ногти и вытянула правую руку, чтобы ее рассмотреть. На коже была отметина. Она нахмурилась, пытаясь вспомнить.
«Это цифра. Цифра восемь».
Пока она смотрела на цифру, пытаясь понять ее смысл, послышалось слабое жужжание. Крошечный, летающий организм неожиданно сделал круг вокруг ее головы, отвлекая. Она удивленно смотрела на то, как он ее изучает, пока она изучает его.
Опустившись ниже, организм сел на внутреннюю поверхность ее руки, рядом с татуировкой. Она терпеливо и с любопытством наблюдала. Что это такое? Что оно может делать?
Осторожно, она приподняла руку, чтобы лучше видеть.
У крошечного организма были длинные тонкие ноги, элегантные крошечные крылья и длинное жало. Вспомнилось название.
«Комар!»
Она почти улыбнулась воспоминанию, настолько оно было четким. Это было насекомое. Комар. Она смотрела, как он балансирует на ее руке, словно танцор.
Насекомое медленно погрузило жало в плоть ее руки и сделало это так аккуратно, что она ничего не почувствовала. Процесс так захватил ее, что она следила за ним с болезненным удивлением ребенка. Брюшко насекомого начало наполняться.
«Моей кровью! Он сосет мою кровь!»
Пока она смотрела, как существо пьет, в ее мозгу начала всплывать давно забытая информация о насекомом.
Затем, за считаные секунды, насекомое начало меняться. Его раздутое брюшко стало усыхать, прозрачные крылья свернулись, изящные ноги танцора подогнулись, словно оно таяло изнутри. Через мгновение оно превратилось в высохшую черную оболочку.
Она моргнула, решив, что трансформация любопытна, но не более. Подув на руку, избавилась от тельца, и больше о нем не думала. Глянув на смотровое окошко, она стала ждать следующего появления ног в ботинках.
3
– Имя? – спросила стюардесса, глядя в список.
– Пурвис, – автоматически ответил мужчина. – Ларри. Идентификационный код – двенадцать, семь, сорок один.
Он протянул ей чип. Стюардесса взяла его, вставила в ручной сканер, подождала, пока информация отобразится на экране. Затем улыбнулась, и доброжелательно кивнула:
– Все верно. Добро пожаловать на борт, мистер Пурвис.
Невысокий, стройный человек улыбнулся ей в ответ. «Мистер Пурвис». Ему это понравилось. Корпорация «Кзарем» назойливо рекламировала себя как самую первоклассную организацию, и пока так оно, кажется, и было. Стюардесса махнула ему, чтобы он шел внутрь, а она могла бы заняться женщиной, стоящей в очереди за ним, так что он пошел вперед, следуя указателям к капсулам криосна. Корабль был маленький, и использовался только для транспортировки, так что даже команда отправится спать, когда они лягут на курс и выйдут из Солнечной системы.
Что ж, Пурвис не возражал из-за отсутствия развлечений на борту. Если верить брошюрам, которые и убедили его подписаться на эту работу, все удобства ждут его на этом никеледобывающем заводе на Кзареме. В честь компании целую чертову планету назвали. До момента, пока они не начали разработки, вместо имени был только номер. Пару месяцев подремать, и он на месте. Новая карьера. Все заново. Неплохо для парня среднего возраста.
И он не будет раздумывать о жизни здесь, на Луне, о том, что оставляет позади. Два года Пурвис потратил на то, чтобы залатать прорехи в отношениях с женой – безуспешно. Его дети выросли и живут сами по себе – пришло и ему время собой заняться. И это совсем не так, как если бы он вступил во Французский Иностранный Легион! Условия на Кзареме будут самыми лучшими.
Удивительным образом его вдруг захлестнула волна одиночества. Пурвис тряхнул головой. Пришло время с этим покончить. Надо двигаться вперед. Это сработает. Это – новое начало. Новое будущее.
На Кзареме он сможет заниматься тем, на что на Луне у него не было шансов. Он увидит что-то новое. Получит новый опыт. Может, даже сумеет еще раз влюбиться. Он еще достаточно молод… глядишь, еще другую семью заведет.
Сосредоточившись на этой полной надежды мысли, он забрался в криокапсулу, на табличке которой значилось его имя. Вдоль рядов горизонтальных контейнеров для сна шел стюард, проверяя оборудование, состав препаратов и настройки компьютеров. Четко и аккуратно. Пурвису это понравилось.
Он пристроил свою сумку в отделение внутри капсулы, и устроился на удобных подушках. Зазвучала тихая музыка, чтобы он расслабился, а мягкий женский голос рассказал о том, что ожидает его на Кзареме. Пурвис улыбнулся и закрыл глаза в ожидании, пока холодный мороз криосна примет его в свои объятия.
Это только начало величайшего приключения в его жизни.
Гэдиман закончил выслушивание, пока Рипли тихонько сидела на столе для обследований. С тех пор, как они забрали ее из восстановительной камеры, она олицетворяла собой безмятежное сотрудничество. Поскольку она была образцовой пациенткой, Гэдиман отослал вооруженного охранника, который маячил над ними – так у Рипли хотя бы было личное пространство во время осмотра. Разумеется, снаружи наготове все еще стояли двое солдат с оружием.
Несмотря на то, что не было и намека на жестокость, которую она продемонстрировала во время вчерашней операции, Дэн Спраг, выздоравливающий в своих комнатах, отказался от приглашения Гэдимана встретиться с Рипли сегодня утром. Остальные отреагировали похоже, когда узнали, что ее приведут сюда амбулаторно и в сознании, и поспешили убраться. Ну и отлично. У всех них, в конце концов, было чем заняться. К тому же, Гэдиман ее не боялся. Он был ею очарован. И был благодарен за то время, которое мог провести с ней наедине, изучая ее, узнавая о ее способностях и возможностях.
«Ты – всего лишь современный доктор Франкенштейн, не так ли Гэдиман? А это – твоя невеста…»
Обойдя Рипли сзади, он чуть развел в стороны разрезанное на спине больничное одеяние и осмотрел четыре диагональных шрама по обе стороны от позвоночника. Разрезы были точными и аккуратными – напоминание о деформированных спинных рогах, которые пыталось отрастить ее тело. Удалить их было задачей Рэна, и справился он с ней великолепно. К счастью, рога были всего лишь рудиментами, совершенно бессмысленными, так что их удаление не помешало развитию организма.
Гэдиман сделал полный круг и встал перед ней, отдавая себе отчет, что все это время Рипли не переставала следить за ним, даже когда он находился позади нее. У него осталось впечатление, что она все время начеку, полностью готова… для чего-то. Ему хотелось облегчить ее тревоги, в чем бы они ни заключались.
– Рипли, – тихо сказал Гэдиман тем самым «голосом доктора», который он однажды использовал на детских образцах из другого эксперимента, – я собираюсь взять у тебя немного крови. Игла чуточку уколет, но в остальном ничем тебе не повредит.
Она просто смотрела на него, никак не реагируя. Он двигался медленно, так, чтобы она могла все видеть, и чтобы он ничем ее не напугал.
«Это больше похоже на работу с большой кошкой из джунглей, чем на работу с ребенком. У нее только глаза двигаются, а тело неподвижно, на взводе. Мне почти хочется, чтобы у нее был хвост, которым она могла бы бить из стороны в сторону – это бы указало на то, в каком она настроении».
Он медленно наложил жгут, затем взял специальный шприц, иглу и пробирку для собранной крови. Все это было сделано по старинному образцу, но с использованием ультрасовременных материалов космической эпохи. Гэдиман осторожно ввел иглу и тут же подставил под нее резервуар, чтобы ни капли крови не пролилось зря. Прозрачная трубка быстро наполнилась темно-красной пенящейся жидкостью. Рипли ни разу не дернулась и наблюдала за процессом с той же спокойной отстраненностью, которую демонстрировала все утро.
Едва Гэдиман закончил процедуру и извлек иглу из ее руки, он услышал голос Рэна.
– Ну-с, как сегодня поживает наш Номер Восемь? – поинтересовался главный ученый, глядя на планшет с полной информацией о состоянии Рипли. Был ли еще какой-нибудь живой организм, за которым следили бы столь пристально? Гэдиман в этом сомневался.
– Похоже, что в добром здравии… – заверил его подчиненный, надписывая трубку и убирая ее в специальную стойку.
– Насколько добром? – уточнил Рэн.
Гэдиман не смог скрыть улыбку:
– Исключительно! Словно… совершенно превосходя все наши ожидания!
Он глянул на Рипли, гадая, каким она видит Рэна, но выражение ее лица и отношение к происходящему так и не изменились, хотя теперь все ее внимание было направлено на старшего ученого. Она, не мигая, всматривалась в него прищуренными глазами – совершенно без эмоций.
Двигаясь осторожно и проявляя уважение, Гэдиман приспустил ее одеяние на груди, чтобы Рэну было видно:
– Взгляните на шрам! Видите рецессию?
Рэн уставился на место разреза. Будучи доктором, он не обратил внимания на ее красивые обнаженные груди – вместо этого он смотрел на линию между ними. И не верил своим глазам.
– Это?..
– Со вчера! – Гэдиман практически ликовал.
– Это хорошо, – Рэн выглядел довольным. – Это очень хорошо.
Гэдиман кивнул, словно ребенок. Он отлично знал, что Рэн никогда за всю свою жизнь не видел подобной регенерации тканей.
Рэн сделал шаг в неподвижной женщине, пока Гэдиман вернул ее одеяние на место, и завязывал тесемки на шее, восстановив этим ее благопристойность. Главный ученый улыбался Рипли, словно стараясь ее подбодрить, но по его поведению Гэдиман мог сказать, что тому никогда не приходилось работать с пациентами – экспериментальными, или обычными.
– Ну-ну-ну, – покровительственно протянул Рэн, – похоже, что ты заставишь всех нас очень гордиться…
Рука Рипли метнулась вперед со скоростью бросившейся змеи и вцепилась в его горло. Голос Рэна оборвался на полуслове.
Прежде, чем Гэдиман успел сообразить, что происходит, Рипли уже соскочила со стола, протащила сопротивляющегося доктора через комнату и грубо впечатала его в стену. Лицо Рэна было пунцовым, он не мог вздохнуть. Гэдиман, раскрыв рот, дикими глазами смотрел на то, как женщина, которая спокойно сидела, словно манекен, в течение всего физического осмотра, вдруг проявила такую агрессию. Сжимая горло Рэна одной рукой, она с минимальным усилием подняла мужчину над полом. Гэдиман замер от ужаса, а Рэн уже посинел – его губы растянулись в жуткой гримасе, а пятки бессмысленно молотили по стене. Теперь Рипли душила его уже двумя руками, а он вцепился в ее руки в бесплодных попытках освободиться.
Глаза Рипли больше не были равнодушными. Они были широко раскрыты, горели огнем, и в них сверкало бешенство. Гэдиман только и уставился на нее, когда она произнесла свое самое первое слово:
– Почему? – потребовала она ответа у доктора, которого убивала.
– О, боже мой!.. – выдохнул Гэдиман, будучи в такой же панике, как и задыхающийся Рэн.
«СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!» – верещал внутренний голос, и хирург крутнулся на месте в поисках чего-нибудь, пытаясь вспомнить… «СИГНАЛ ТРЕВОГИ!» Он с размаха шлепнул по красной кнопке на противоположной стене.
Звук словно придал Рэну сил; он боролся отчаянно и, наконец-то, освободился из захвата. Доктор тяжело упал, и попытался отползти в сторону, но Рипли прыгнула на него, словно кошка, играющая с мышью и уже настроившаяся на обед. Ее длинные ноги обхватили Рэна тисками, вытесняя воздух у него из легких, а руками она прижала его плечи к полу. В жалких попытках убежать, Рэн царапал пол. Ревели клаксоны, вспыхивал свет, но Рипли ничего этого не замечала, а продолжала выдавливать жизнь из своей жертвы. Сосредоточенно. Хищно.
Распахнулись пневматические двери, внутрь вбежали охранники. Один из них, на чьем шлеме значилось «Ди’Стефано», подбежал к женщине и навел на нее оружие.
– Отпусти его! – проорал Ди’Стефано – его пушка была наготове, и держал он ее крепко. – Освободи его или я стреляю!
«В упор! – в ужасе подумал Гэдиман. – И эта штука у него включена на всю мощность. Этого хватит, чтобы оглушить носорога. Он убьет ее…»
Он переводил взгляд с Рипли на посиневшего Рэна и обратно.
«Ее нужно остановить, но!..»
Рэн дергался все слабее.
– Я сказал – отпусти его! – снова завопил Ди’Стефано, но его голос был тверд. Его напарница действовала в полном с ним согласии, явно намереваясь делать так же.
Рипли посмотрела через плечо на вооруженного мужчину и его партнершу, ее лицо потеряло выражение, и она снова превратилась в бесстрастный манекен. С полсекунды никто не двигался, и палец Ди’Стефано на спусковом крючке неуловимо напрягся. Затем женщина почти небрежно разжала руки, словно она потеряла к Рэну интерес, и слезла с него. Ученый скорчился на полу, пытаясь вздохнуть.
Гэдиман посмотрел на старшего ученого – ему хотелось подойти, оказать первую помощь, убедиться, что она не сломала ему гортань или ребра, но он боялся шевельнуться, боялся, что от его движения Рипли снова впадет в неистовство, или что солдаты откроют огонь.
Рэн наконец-то сделал резкий вдох, и цвет его лица быстро сменился с синего на красный. Он отчаянно и с благодарностью заглатывал воздух.
Ди’Стефано смело двинулся вперед, отпихнул поднявшуюся на ноги Рипли на середину комнаты.
– На пол! Лицом вниз! Быстро! – приказал он – все так же крича, все так же хладнокровно.
Она осталась стоять на месте будучи того же роста, что и он, и вызывающе уставилась ему прямо в глаза.
Он выстрелил в упор. Электрический заряд отбросил ее на оборудование и лабораторные образцы.
– НЕТ! – услышал Гэдиман собственный крик – голос звучал высоко и пронзительно, как в истерике. Неужели этот тупой солдафон ее убил?
Оба солдата подошли к распростертой женщине – ее конечности были согнуты, бесполезны. Но они были готовы выстрелить снова – чтобы убить.
Прежде чем Гэдиман смог что-нибудь сделать, Рэн поднялся на колени и махнул солдатам. Его голос звучал хрипло:
– Нет! Нет! Я в порядке! Отойдите…
«Слишком поздно! – подумал Гэдиман, едва не плача. – Слишком поздно! Вся проделанная работа. Теперь, она умерла. Умерла, или ужасно покалечена…»
Рипли застонала, медленно перекатилась на спину и, задыхаясь, оглядела комнату, словно никогда не видела ее прежде.
Каким-то образом, ее взгляд нашел Гэдимана и остановился на нем. Изумленный доктор смотрел на нее в ответ. Она до сих пор функционирует! Ее разум работает! И это после разряда такой силы!
Она не отводила глаз от Гэдимана, а потом пробормотала только одно слово:
– Почему?..
Гэдиман услышал ее тихий вопрос через всю комнату и ощутил укол страха. Что произойдет, когда она узнает?
Тайком, она снова попробовала путы на прочность. Те держали надежно, не поддаваясь. Она расслабилась. Человек, что сидел напротив нее и говорил, так и не заметил, чем она занята, хотя находился всего в шаге от нее. Не заметил и стоящий начеку позади нее вооруженный охранник. Они были тупыми, эти люди. Тупыми, мягкими и медленными. Но они могли строить эффективные приспособления – приспособления, которые обеспечивали им преимущества, несмотря на тупость, мягкость и медлительность. Вроде того, что сейчас ее удерживало. Оно было удобным и более прочным, чем казалось. Вынужденная сесть в него, она уже не смогла встать. Не могла освободить ни тело, ни руки. И пока она так сидела, они могли перемещать ее по своему желанию, отвезти ее куда угодно, делать с ней все, что хотят.
А все, что могла она – это сидеть. Сидеть и ждать. И ждать у нее получалось хорошо. Как она подозревала – куда лучше, чем у этих людей.
Человек перед ней говорил. Говорил, говорил, говорил. Он говорил уже так долго, что она с радостью сломала бы ему шею, просто чтобы он, наконец, заткнулся. Он пытался ее разговорить, поскольку теперь они знали, что она могла. Он показывал ей простые изображения и повторял их названия, в надежде, что она их узнает. За этим занятием прошел уже почти час. И ей было до смерти скучно.
Человек поднял простенький рисунок здания и произнес название.
– ДОМ.
Она не ответила, так что он повторил еще раз – мягко и с модуляциями:
– ДОМ.
Она уставилась прямо на него, ничего не говоря – просто чтобы ему стало не по себе. Он произнес название еще раз.
Имя на его белом одеянии гласило: «Кинлох». На шлеме охранника было написано другое имя: «Веренберг». Над механизмом, открывающим дверь, значилось: «Прежде, чем дверь откроется, нужно вызвать дежурного охранника». То же самое повторялось еще на шести других языках, включая арабский и японский. Она это знала, потому что могла прочесть на этих языках. Она не задавалась вопросом, почему она это умеет – не больше, чем она гадала над тем, как дышать, думать, или убивать. Она просто все это делала.
Кинлох поднял еще один рисунок.
– ЛОДКА.
Она задумалась, были ли его кости такими же хрупкими, как у того человека за стеклом, человека, что оперировал ее при помощи механических рук. Эти мысли развлекли ее на время еще нескольких повторов названия. На пятый раз, когда Кинлох произнес то же самое слово, она решила, что с нее хватит. Она устало пробормотала:
– Лодка.
Человек остался этим так доволен, что она тут же пожалела. Он показал ей еще одну картинку. На этот раз она мгновенно произнесла слово, чтобы сократить повторы:
– Собака.
Все рисунки у нее с чем-то ассоциировались, но ни один не затронул конкретных воспоминаний. Это были вещи, у которых имелись названия, простые названия, которые она знала. Упражнение было бессмысленным. Она глянула на стопку рисунков, что лежали перед Кинлохом, и едва не застонала. Стопка была такой толстой!
В экспериментальной лаборатории, сложив руки на груди и прямой, как стержень, стоял генерал Мартин Аллахандро Карлос Перес и смотрел на видеомонитор с трансляцией работы ученого с женщиной. Он смотрел, но не был уверен, что одобряет. Оставить носителя после того, как объект извлечен, не входило в первоначальный план. Более того, никогда не рассматривалось, даже как идея. Когда два ученых, Рэн и Гэдиман, и два солдата, Ди’Стефано и Калабрезе, доложили о нападении носителя на Рэна, Перес притащил обоих докторов к себе в кабинет ради старой доброй выволочки. Но несмотря на тот факт, что эти яйцеголовые были военными, как и он, на деле они не были солдатами. Несмотря на свое обучение, они все еще оставались докторами. Хотя наука требовала той же строгой дисциплины, что и военная служба, исторически сложилось, что доктора всегда были самыми неудобными солдатами, которые вечно оспаривали приказы и создавали неприятности за время своей службы. Перес знал, что причиной тому была присяга поиску знаний, тогда как настоящий солдат присягал своему командиру, своему подразделению, и богам-близнецам – Дисциплине и Порядку. Наука и военный порядок частенько не сочетались друг с другом, и этот носитель – эта женщина – была тому доказательством.
«Она получила полный заряд в упор, и это всего лишь ее оглушило. Что она за дьявол? И какого черта эти двое теперь от нее хотят?» Перес знал одно. Ему не нравилась сама идея того, что она останется на борту его корабля. Нет, это ему не нравилось, совершенно.
