Kitabı oku: «Первый во всем. Снайпер, морпех, десантник, телеведущий», sayfa 4

На следующее утро я проснулся, чувствуя себя разбитым и усталым, но испытывая облегчение от того, что наконец-то принял решение. На прощание я обнял бабушку и перекинул сумку через плечо, теперь уже не скрывая, что мне больно от прикосновения сумки к телу.

– Я тут подумал и понял, что ты права, – сказал я ей. – Я не создан для парашютно-десантных войск. Меня подводят мои ноги. Этого никак не изменить, как бы сильно я ни хотел добиться своего.

В конечном итоге я решил, что для меня все кончено.

Я ожидал, что она обрадуется, услышав сказанное, но она просто вздохнула. Это смутило меня. Неужели я разочаровал ее?

После того как я вернулся в казарму, все закрутилось по-старому. Снова тяжелый вещмешок бил по моей спине, снова восемь мучительных миль я испытывал невыносимую боль, снова тащился вверх по «Холму партизан». Помимо этого, снова нужно было пробираться через адское место под названием «Семь сестер», проходить через так называемую «Нору в стене», для чего надо было проползти по яме, полной вонючей жижи и бутылочного стекла, которое бросали туда шпаки¹⁴, а затем протиснуться через узкую щель в кирпичной стене. Пока я вновь проходил весь этот безумный маршрут, я размышлял о реакции моей бабушки. Я знал, что она искренне заботилась обо мне и принимала все мои проблемы близко к сердцу, но я также подозревал о ее убежденности в том, что я выше всего этого. Как же мне следовало поступить? Я не знал магического заклинания, чтобы, блин, произнести его и увеличить длину своих ног сразу на десять дюймов¹⁵.

В тот день я снова пришел последним, показав худшее время за весь период учебы. Когда я переводил дыхание в сторонке, стоя один у армейского грузовика, один из младших капралов подозвал меня: «Миддлтон, иди сюда!» Я, пошатываясь, подошел к нему, и он сказал:

– Послушай, парень, у тебя есть настрой, есть сила воли, этого у тебя не отнять, вот почему ты все еще здесь… Но у тебя слишком маленький рост, слишком хрупкое телосложение. Ты не такой, как другие. Ты отличаешься от них.

Что я мог на это ответить? Я сказал лишь: «Ясно, младший капрал!»

Пока грузовик вез нас обратно к казармам, я наблюдал из-за края брезента, как позади остается грязная колея и армейские ограждения. В конечном итоге я решил, что для меня все кончено. Судя по всему, меня вскоре собирались возвращать обратно в часть, и я мог бы сам с достоинством отказаться от этих учебных курсов, избавив начальство от лишних хлопот. При этом я представил себе выражение лица Крэнстона, когда он узнает о моем отчислении, его мерзкую ухмылку. «Ты не такой, как другие, – сказал младший капрал. – Ты отличаешься от них». Я отличаюсь от Крэнстона? Я не так хорош, как он? Я хуже его? Я внезапно обнаружил, что меня переполняет чувство гневного протеста. А потом произошло нечто странное. Чем больше я впадал в ярость, тем меньше мне досаждала боль в спине. Я вспомнил, как смог добиться успеха во время первой пробежки, используя свою ненависть в качестве источника энергии. И теперь я тоже сосредоточился на этом чувстве. Я ощутил в себе прилив сил и готовность к действию. К тому времени, когда наш грузовик подъехал к казармам, я был готов попросить водителя развернуться и отвезти меня обратно к «Холму партизан», чтобы я мог вновь совершить марш-бросок.

А потом произошло нечто странное. Чем больше я впадал в ярость, тем меньше мне досаждала боль в спине.

Сложилось так, что через два дня к нам прибыла новая группа курсантов. Один из парней оказался слегка полноватым, и это означало, что общее внимание переключилось с меня на него. Это также означало, что на следующем марш-броске я пришел не последним. Я в полной мере использовал свой гнев на Крэнстона, чтобы придать себе новых сил, получить за счет этого дополнительную энергию. На каждой отработке «выдвижения с нагрузкой к полю боя» я теперь показывал все более высокие результаты. Это произошло исключительно благодаря нужному психологическому настрою. Я снова начал подниматься вверх по пирамиде, становясь все ближе к ее вершине. И не успел я опомниться, как пришла разнарядка на двух или трех курсантов для учебных курсов на базе 9-й парашютно-десантной эскадрильи. К тому моменту было совершенно очевидным, что я буду одним из них.

Этот опыт стал для меня уроком, который я никогда не забуду и который я до сих пор регулярно применяю на практике. Твой враг – это источник твоей энергии. Ненависть к нему может стать для тебя самым мощным источником мотивации. В жизни ты всегда будешь сталкиваться с завистниками и просто с теми, кто не верит в тебя, в твои способности. Гнев по отношению к каждому из них можно умозрительно трансформировать в батарейку для своей энергетической сети. Воспользуйся такой возможностью, чтобы отомстить им, и ты осознаешь, что достигнутый таким образом успех – это не только самая приятная форма мести, но и единственно позитивная ее форма.

Однако подобное отношение к своим врагам таит в себе определенные риски. По-настоящему я осознал это только во время службы в Королевской морской пехоте, много лет спустя.

Это случилось незадолго до обеда солнечным июльским днем, когда я вернулся с тренировочного полигона «Вудбери-Коммон»¹⁶. Я смахивал ветки, листья и траву со своего маскировочного костюма рядом с жилым блоком и уже собирался зайти в него, когда мимо прошел молодой парень, с которым я несколько дней назад познакомился в столовой.

– Эй, Энт, ты слышал о том морпехе, который погиб в Афгане? – поинтересовался он.

Мое сердце бешено заколотилось.

– Кто это? – спросил я.

Он в ответ пожал плечами:

– Не знаю. В учебных блоках только что услышали об этом. Похороны планируется провести в административном здании, прямо сейчас уже начали подготовку. Но имени я не знаю. Мне просто было интересно, не в курсе ли ты, кто это?

– Нет, приятель. Я без понятия.

Как только он ушел, я быстро подошел к кабинету младшего капрала и постучал в дверь.

– Извините, что беспокою вас, сэр, – обратился я к нему. – Но я только что услышал, что с одним из наших парней в Афганистане случилось это. Все правда?

– Да, это так, могу подтвердить, – ответил он.

– Кто это? – спросил я.

– Я не могу называть имен, Миддлтон, – вздохнул он. – Мы еще не сообщили эту новость его семье.

– Сэр, прошу вас!

Последовало долгое молчание.

– Могу лишь сказать, – в конце концов произнес младший капрал, – что ему нравилось жонглировать.

Меня словно током ударило: это был Льюис, один из моих лучших приятелей. Мы стали закадычными друзьями, когда я проходил курсы снайперов морской пехоты, но в Лимпстоуне все хорошо знали его. Окончив одну из лучших школ Портсмута, он был прекрасным оратором, кроме того, всегда излучал позитивную энергию и отличался некоторыми странностями. Часто можно было наблюдать, как в свободное время он прогуливался по жилым блокам, занимаясь своим любимым делом – жонглированием. Иногда он подбрасывал в воздух блестящие шары, иногда – оружие. Если бы ты встретил Льюиса на улице, то подумал бы, что навстречу тебе идет юрист или добродушный учитель географии. На самом же деле это был один из лучших спецназовцев в Британской армии.

Смерти, как эта, являлись частью нашей службы. Нам приходилось постоянно узнавать о гибели солдат на поле боя. Но для меня стало шоком услышать, что это случилось с одним из наших парней. В моем представлении быть морским пехотинцем означало являться непобедимым. Иногда мне начинало даже казаться, что мы могли уклоняться от пуль. Узнав о смерти своего друга, я некоторое время сидел на краю кровати и смотрел на свой телефон, задаваясь вопросом: как это могло произойти? В результате огня противника? Или же это было самодельное взрывное устройство на маршруте движения? А может, причиной гибели стал какой-нибудь коррумпированный афганец, работавший на британских военных? О таких афганцах ходило много разных историй. Через десять минут я встал, привел себя в порядок и начал готовиться к тренировке, которая должна была быть после обеда. Что мне еще оставалось делать?

Через неделю тело Льюиса было возвращено на родину. Таким образом, спустя десять дней после того, как я услышал новость о его гибели, я оказался в огромном темном каменном соборе на его похоронах. Его проводили в последний путь со всеми воинскими почестями, включая оружейный салют из десяти стволов и торжественный пролет двух самолетов «Хок» после окончания церковной службы. Меня пригласили принять участие в погребении, которое должно было состояться в полутора часах езды от собора, и быть одним из тех, кто понесет гроб на похоронной процессии. На погребении было всего десять человек, включая членов семьи. Я наблюдал за вдовой Льюиса и его двумя дочерями, восьми и десяти лет, которые стояли рядом с темным, сырым, черным проемом в земле. Я никак не мог избавиться от мысли: сейчас там окажется муж и отец. Они читали молитвы и старались держаться вместе. Я был поражен не только их мужеством, но и бесконечной глубиной их любви к своему мужчине, которого уже нет.

Когда церемония прощания завершилась, гроб с телом подняли на веревках, я вынул металлические подставки и направил его к яме, куда его медленно опустили. Семья Льюиса вышла вперед, чтобы бросить напоследок розы и пригоршни земли. Когда комки земли начали с грохотом падать на крышку гроба, девочки принялись отчаянно рыдать, прижав руки к лицу. Слезы текли между их бледными пальцами. Было ясно, что им будет очень трудно научиться жить без отца. Возможно даже, что они не смогут никогда этому научиться. Их отчаяние было настолько велико, что, казалось, оно, не поместившись в их сердцах, вырвалось наружу и обожгло всех нас.

Больше всего меня поразило мужество вдовы Льюиса, которая держала себя в руках ради своих детей. Когда церемония прощания закончилась, я подошел к ней и сказал:

– Льюис был благородным человеком. Если я или кто-либо из наших парней можем хоть что-то сделать для вас, мы всегда в вашем распоряжении.

Вдова посмотрела на меня. Ее взгляд был пуст. Как я мог понять, сейчас ее не было здесь, с нами. Та реальность, в которую ей пришлось погрузиться, была для нее настолько невероятной, что, казалось, у нее сработал какой-то защитный инстинкт, закрывавший ее от всего происходящего. Скользнув по мне безжизненным взглядом, она произнесла в ответ стандартную фразу: «Благодарю. Спасибо вам».

Я собрался было уже уходить, когда что-то вдруг остановило меня, и я добавил:

– Я хочу, чтобы вы знали, что смерть Льюиса не останется без ответа.

При этих словах она встрепенулась, словно проснувшись, и посмотрела прямо мне в глаза. Вернувшись в реальность, она сказала одно-единственное слово: «Хорошо!»

Когда после похорон я оказался в командировке в Афганистане, гибель моего друга практически не выходила у меня из головы. Я постоянно помнил о его смерти, воспоминания о ней являлись для меня мощным источником мотивации, моей движущей силой. Я жаждал отомстить за своего друга, за боль его вдовы и дочерей. То, что эта ненависть захлестнула меня, стало для меня большой проблемой. Я чувствовал, как меня одолевает желание убить всех афганцев до единого. Я считал виновными в его гибели всех, кого я встречал в Афганистане во время патрулирования. Я был готов прицелиться и выстрелить в каждого местного жителя, в котором чувствовал малейший намек на угрозу или негативное отношение к себе. На какое-то время я просто возненавидел мусульман. Самое удивительное заключалось в том, что наряду с этим я часто встречался с доброжелательно настроенными к нам афганскими семьями, ел вместе с ними лепешки, шутил – и не помышлял ни о чем дурном. Однако, как только я покидал их дом и возвращался к себе на базу, я начинал думать: «Ладно же, вы, последние ублюдки, доберусь еще до вас!» И мне хотелось располосовать их всех длинными очередями.

Большинство людей не понимают, что такое настоящая ненависть и зачем она нужна. На самом деле она нам необходима. Именно благодаря своей ненависти мы оказываемся остро мотивированными к самозащите. Ненависть к фашизму и коммунизму помогла нам пережить двадцатый век, сохранив наши неизменные ценности. Точно так же ненависть к радикальному исламу и порождаемому им терроризму помогает нам сегодня справиться с нашими проблемами. Ненависть – это естественное человеческое чувство на уровне инстинкта, которое появляется у нас не просто так. Вместе с тем это весьма опасный инструмент, который следует использовать мудро и деликатно. Требуется хладнокровие и выдержка, чтобы позволить ненависти послужить тебе, не дав ей при этом лишить тебя разума и швырнуть в бездну безрассудства.

К сожалению, именно это и начало происходить в Афганистане. Смерть Льюиса стала личным делом для всех, кто его знал. Ненависть, которую породила его гибель, заставила многих принимать неверные решения. Оказавшись в Афганистане, я слышал, как морские пехотинцы говорили между собой: «Если у кого-то из них есть оружие, значит, это плохой парень. Просто убери его, даже если он представляет минимальную угрозу. Просто делай то, что ты должен делать». Я испытывал такие же чувства, как и они, но я не хотел быть похожим на вооруженного бандита. Когда твоя психика расшатывается и начинает давать сбои, ты рискуешь оказаться на территории военных преступлений. Я не осуждаю никого из своих коллег. Я прекрасно понимаю, каково это, когда убивают твоего друга. Я нисколько не преувеличиваю, заявляя, что временами чувствовал себя настоящим зверем, охваченным жаждой крови. Вернуть себе самоконтроль являлось одной из самых сложных задач в моей военной карьере.

Я прекрасно понимаю, каково это, когда убивают твоего друга. Я нисколько не преувеличиваю, заявляя, что временами чувствовал себя настоящим зверем, охваченным жаждой крови.

Ненависть – это та энергия, которая может сожрать тебя изнутри. Если ты слишком близко к сердцу принимаешь необходимость отомстить своим врагам, это может овладеть тобой до такой степени, что ты станешь, с одной стороны, предельно осторожным, а с другой – чрезмерно агрессивным, и никто не захочет тогда находиться рядом. Я знаю одного человека, который превратился в такую неадекватную личность. Я познакомился с ним, снимая вторую серию телепрограммы «САС: Дерзай и победишь» на заброшенной военной базе в эквадорских джунглях. Его звали Джефф, и он был монтажником спутникового оборудования и бывшим наркоманом, которого депортировали из Австралии после какого-то неприятного инцидента и который в свое время отсидел шесть месяцев в тюрьме.

Как только я впервые увидел его, мне сразу же стало понятно, что это за человек. Все участники телешоу ранним утром построились в шеренгу на импровизированном плацу, окруженном армейскими строениями с рифлеными крышами. До начала испытания я решил выступить перед ними с устрашающей речью, которая должна была стать проверкой на прочность.

– Та обстановка, в которой вы оказались, крайне жестока, – заявил я. – Все кругом настроено к вам враждебно. Обстановка вызывает клаустрофобию. Она способна сожрать вас с потрохами. Она легко сломает волю большинства из вас. Если кто-то попытается сопротивляться ей, она его просто перемелет, поверьте мне. Если мне придется нянчиться с кем-нибудь из вас, я предпочту, на х**, просто избавиться от такого участника. Нам нужны те, кто способен сам о себе позаботиться. В течение следующих девяти дней вы все находитесь в моем полном распоряжении. Примите это к сведению, джентльмены.

Произнося речь, я внимательно следил за тем, что «говорили» тела участников, – и совершенно четко понял: у Джеффа проявились проблемы, которые свидетельствовали о сложностях в общении с окружающими. То, как он себя вел, дало мне понять, что есть серьезные проблемы с самооценкой и с подчинением начальству. Он был невысоким, широкоплечим парнем. Когда я начинал задавать вопросы собравшимся для прохождения тестов, другие парни внятно отвечали: «Да, инструктор!» Но когда я адресовал эти вопросы конкретно Джеффу, то слышал в ответ лишь: «Угу. Угу». Я понял, что передо мной классический проблемный ребенок, одержимый гипотетическими врагами, о которых он постоянно думает. Образы этих врагов контролировали каждую его мысль, каждый шаг. Не он использовал их для своей энергетической подпитки, а они использовали его, изматывая и опустошая.

Я решил вплотную заняться Джеффом, чтобы, задев его за живое, расшевелить этого парня. В нашем распоряжении была так называемая «зеркальная комната», переоборудованный транспортный контейнер, где мы проводили свои беседы с пристрастием. Участники испытаний вызывались туда без предупреждения. На голову им надевали капюшон, дополняли его защитными очками и вели испытуемых через множество дорожек с поворотами, чтобы полностью дезориентировать их. Затем участники оказывались за столом со мной и еще одним представителем нашего штаба со стороны руководства.

В первый же вечер я велел доставить Джеффа в «зеркальную комнату» для встречи с нами. Вместе со мной был бывший оперативник САС Марк Биллингем, или просто Билли, весьма талантливый парень.

– В тебе ощущается какая-то напряженность. Похоже, тебя не отпускает тревога, – сказал я Джеффу. – Я пока не могу до конца понять, в чем заключается ее причина. Ты кажешься достаточно непредсказуемым, плохо управляемым человеком. Как только я увидел тебя, я понял, что от тебя можно ожидать всего, чего угодно. Словно у тебя в голове есть переключатель, готовый щелкнуть в любой момент. И как только это происходит, ты перестаешь контролировать себя.

Билли принялся копаться в его прошлом и смог вскоре выяснить, что Джефф был наркоторговцем.

– И тебя не мучила е**ая совесть? – поинтересовался он у него.

– Нет, нисколько! – с вызовом ответил ему Джефф. – Мне было насрать на всех!

Теперь мы кое-что прояснили для себя. Сейчас перед нами сидел настоящий Джефф, без всякого камуфляжа. Билли усилил давление на нашего клиента:

– А ты, на х**, когда-нибудь прикидывал своими тупыми мозгами, сколько жизней ты испоганил?

Джефф резко вздохнул, опустил голову и медленно провел рукой по макушке. Приближался момент истины. Он был близок к тому, чтобы сломаться.

– Э-э, да, нет, – пробормотал он.

– У тебя ведь есть дочь, – вновь подключился я. – Сколько ей лет?

– Четырнадцать.

– Она употребляет наркотики? – задал вопрос Билли. Он целился прямо в яремную вену. Было видно, что Джефф изо всех сил старался держать себя в руках.

– Я задал тебе вопрос: она употребляет наркотики? – повторил Билли.

– Я услышал твой дурацкий е**ый вопрос! И я не вижу смысла на него отвечать!

Этот парень, казалось, сейчас взорвется, словно граната с выдернутой чекой. Ситуация требовала жесткого контроля. Проанализировав его прошлое и имея впечатление о его внушительной, брутальной внешности, я понял, что, если он начнет буйствовать, нам мало не покажется. Поэтому я поднялся со своего места и, приблизившись, словно навис над ним, давая тем самым понять: лучше не начинать скандала, иначе он может закончиться плохо.

– Расслабься! – велел я ему. – Успокойся! Как ты думаешь, почему мы бьем на твои эмоции? Если бы ты, попав во враждебную обстановку, отреагировал так же, как сделал только что, знаешь, что бы случилось с тобой? Ты бы получил пулю в затылок.

Ему было невдомек, что его поведение и отношение к окружающим не представляло для меня никакой проблемы. Для меня не имел никакого значения тот факт, что он являлся проблемным ребенком. Более того, я даже не имел ничего против такого положения дел. Я вполне могу работать над такими проблемами и даже получать огромное удовольствие, устраняя их. Для меня было важно лишь то, чтобы он был в состоянии помочь самому себе, чтобы он мог обеспечить самоконтроль, а я не был уверен, что он способен на такое.

Дело в том, что спецназ ищет людей, которые привыкли балансировать на острие бритвы. Многие из нас были похожи (а зачастую и остаются похожи) на Джеффа. Немало бойцов из САС или Отряда спецназначения ВМС оказались бы в тюрьме, сделав в какой-то момент лишь шаг в сторону, отклонившись от жестких правил и перестав контролировать себя. Многие из нас постоянно балансировали на грани самоуничтожения. Для нас действовал принцип: либо мы в состоянии контролировать это стремление к самоуничтожению, либо, поддавшись панике, остро реагируем на окружающее и срываемся (а для нас это означало, в первую очередь, бездумно нажать на спусковой крючок). И нередко наш палец застывал буквально в миллиметре от железа. Я могу со всей ответственностью подтвердить правоту этого утверждения. Я сам прошел через это. Знающие люди согласятся со мной. Именно по этой причине нас высоко ценят, именно поэтому мы добиваемся поразительных результатов. Именно поэтому мы прошли жесткий отбор в войска специального назначения. Но нас зачисляют в ряды спецназа, скрестив пальцы, надеясь на удачу и молясь, чтобы мы не сорвались.

Мы предоставили Джеффу возможность поразмышлять этой ночью о нашем разговоре. На следующее утро он опоздал на построение. Участникам испытаний был отведен для завтрака четкий промежуток времени, с шести до половины седьмого, и они должны были завтракать все вместе. Пока они ели, я осмотрел их спальни и увидел, что кто-то бросил свою зубную щетку и зубную пасту на кровать, вместо того чтобы должным образом упаковать гигиенический набор. Я сразу же понял, что это, должно быть, Джефф. Такое поведение было настоящим подарком для меня, и я не преминул им воспользоваться.

Когда участники вернулись после завтрака, я ждал их у спального блока, преграждая им путь. Как только они собрались, я объявил:

– Я хочу, чтобы вы осмотрели все спальни, ничего не трогая, и определили, в какой из них нет порядка.

Они сразу же увидели брошенные на кровать щетку с пастой.

– Чьи они? – спросил я.

– Джеффа.

Для меня было ясно, что приступ ярости не отпускал Джеффа всю ночь, он бушевал, плохо контролируя свои действия.

– Ты только что облажался, не так ли? – поинтересовался я у него. – Ты считаешь себя особенным? Что дает тебе право так считать?

После этого я велел всем пройти на плац, где я разложил коврик из пенопласта, и попросил принять положение для отжимания. Джеффу я указал отдельно:

– Ложись! Расслабься! Остынь!

Однако в ответ он только огрызнулся:

– Да пошел ты! Ты решил меня окончательно взбесить, гребаный придурок!

С этими словами он сорвал нарукавную повязку, которая выдавалась всем участникам испытаний, и тем самым подписал себе приговор. Теперь ему можно было смело заказывать билет на самолет обратно в Великобританию.

Самое интересное заключалось в том, что я не собирался мучить его отжиманиями. Ему предстояло побыть в упоре лежа всего минут пять, и после этого, убедившись в готовности Джеффа к сотрудничеству, я занялся бы коррекцией его поведения, что пошло бы ему только на пользу. Я искренне хотел привести Джеффа в нормальное состояние, но теперь он сжег все мосты.

Напоследок, когда его осматривали перед вылетом домой в медицинском кабинете, я решил еще раз поговорить с ним. Я видел, что он все еще клокочет от ярости, и на всякий случай приготовился защищаться. Когда я присел на край медицинской кушетки, мои мышцы напряглись, я был начеку.

– У тебя большой потенциал, но ты похож на тикающую часовую бомбу, – сказал я ему. – Ты непредсказуем, и это делает тебя ненадежным. Что меня расстраивает, так это то, что ты умудрился испортить свою жизнь. Но ты можешь все исправить, для этого тебе достаточно щелкнуть нужным переключателем в своей голове. Ты ведь любишь свою дочь. Однако ей не будет от тебя никакой пользы, когда ты, на х**, окажешься в полной заднице.

– Я оказался слабаком, – признал он. – И ты знаешь это так же хорошо, как и я. Я рассчитывал на то, что смогу доверять себе, если пройду через испытания. Но этого не случилось.

И он разразился слезами. В то утро я выступал в качестве врага Джеффа. Это был мой подарок ему. Он должен был использовать меня, чтобы напитаться энергией. Однако вместо того, чтобы за счет острой неприязни ко мне почерпнуть для себя нужную порцию энергии, он позволил ненависти ко мне сожрать себя изнутри.

Как-то я попал в похожую ситуацию, когда понял, что можно, испытывая сильную боль, за счет конфликта с самим собой набраться новых сил. Этот опыт был крайне необходим для меня, поскольку я уяснил, что есть возможность научиться справляться с болью на поле боя, где ты зачастую оказываешься перед выбором: либо ты превозмогаешь себя и двигаешься со сломанной лодыжкой или с пулевым ранением ноги, либо погибаешь. Я осознал, что в таких случаях нужно превратить свое собственное тело в образ врага, сосредоточиться на том, что именно причиняет тебе болевые ощущения, чтобы ответить на это яростью. У тебя в голове должно пульсировать: «Ты, б**, думаешь, что тебе больно, так? Что ж, я, на х**, сейчас покажу тебе!»

Речь идет о том, что не так давно меня пригласили в казармы Стоунхаус в Плимуте, в которых расквартирована 3-я бригада «коммандос», на мероприятие по сплочению коллектива. Я согласился принять участие в запланированных на утро тренировках по бразильскому джиу-джитсу¹⁷. Однако за неделю до этого я сломал большой палец на правой ноге. Я не собирался отказываться от своего обещания, но через двадцать минут от начала схватки на ковре я почувствовал, что повторно сломал тот же палец. Я испытывал мучительную боль и понимал, что мне предстоит находиться на ковре еще два часа. Поэтому я решил абстрагироваться от этой ситуации. Я превратил свой палец в образ своего врага и вступил с ним в жесткий конфликт: «Ты хочешь доставить мне мучения? Тебе охота поболеть? Ты еще не знаешь, что такое настоящая е**ая боль! Попробуй-ка вот это!» После каждого раунда я тайком бил этим пальцем о пол или подходил к стене и, когда никто не смотрел в мою сторону, пинал ее, приговаривая про себя: «У меня есть дело, которое нужно сделать, а ты, б**, считаешь, что можешь помешать мне, не так ли? Ладно, получи тогда за это!» Боль – это, по существу, агрессия против тебя, и, чтобы справиться с ней, ты должен также проявить в ответ агрессию.

Большинство людей никогда не испытывали себя на пределе своих возможностей, поэтому они не знают, каково это. У меня был такой опыт, и не один раз. Я даже знаю, каково это – испытывать себя за пределами человеческих возможностей, поэтому я хорошо знаю свое тело. Мне известны его возможности. Я знаю, что могу дойти до такого предела, когда мой разум и мое тело начнут требовать от меня: «Остановись немедленно! Прекрати, на х**, это!» И я вполне способен потребовать в ответ: «Это вы, б**, немедленно прекратите мешать мне, дряни вы такие!» Боль не определяет, что тебе следует делать. Боль лишь задает тебе вопрос. И от тебя требуется лишь сказать ей в ответ: «Нет!»

После всех мучений, через которые я прошел на подготовительных курсах, новая учебная программа трехнедельного «Парашютного курса для всех родов войск», организованного на базе роты «П» в гарнизоне Каттерик, показалась мне просто прогулкой по парку развлечений. Это было удивительно. Впереди были три недели марш-бросков, преодоления полосы препятствий и тренировок на высоте под названием trainasium, которые включали в себя, к примеру, такие вещи, как передвижение по верхушкам тридцатифутовых столбов¹⁸. Мне все это нравилось. Но я пока не был настоящим десантником. Поскольку я еще не прошел «курс прыжков», я относился к разряду тех, кого называли «пингвинами», которые, как известно, не умеют летать. Тем не менее предстоящий курс прыжков не являлся таким сложным испытанием, как подготовительные курсы. Здесь редко можно было потерпеть в чем-либо неудачу и провалиться. Я с нетерпением ждал, когда же наконец смогу приступить к обучению.

С учетом всех радужных перспектив я вернулся из Каттерика в гарнизон Олдершот с полной уверенностью в том, что по праву заслужил свой темно-бордовый берет. Я вел отчаянную борьбу за него, пройдя через серьезные испытания, поэтому моя убежденность в своих блестящих перспективах была просто непоколебимой. Однако теперь мне предстояло провести какое-то время вместе с теми, кто был свидетелем моей эпической битвы. Среди них был и Крэнстон, который ранее причислил меня к неудачникам. Я рассчитывал, что уж теперь-то, когда доказано, что он и его окружение ошибались, нам удастся выстроить новые отношения. Я не собирался держать на него зла.

В первый же день моего возвращения в Олдершот мы отправились на восьмимильную пробежку. Я привычно вырвался вперед и продолжил бег на этой позиции, как вдруг ко мне сзади резко приблизились двое: младший капрал и Крэнстон.

– Что ты делаешь впереди всех? – спросил меня младший капрал.

Все здесь было построено на протекционизме, предвзятом отношении, интересах кодлы. Наверх пробивался лишь тот, кто уже успел завязать кучу знакомств и у кого были правильные кореша. Они считались «настоящими пацанами».

Ничего не ответив, я попытался оторваться от них, увеличив дистанцию, но Крэнстон сделал рывок и сильно пнул меня сзади по ноге прямо по сгибу колена. Я повалился вбок и упал в канаву, ударившись о землю левой скулой.

– Ты только что вернулся из роты «П» и считаешь себя настоящим ох**ым героем! – крикнул мне Крэнстон через плечо, обгоняя меня. – Но на самом деле ты просто гребаная «салага»! Так что стухни, несчастная «салажня»!

Я поднялся на ноги и провел остаток пробежки в центре группы. Я просто кипел от злости. Получается так: будь позади всех – и тебя выделят, будь впереди всех – тебя тоже выделят. Я-то пошел в армию, чтобы отличиться, чтобы выделиться из всех. Чтобы превзойти остальных и стать первым. Я представлял себе, что буду окружен единомышленниками, чтобы найти у окружающих полное понимание. Но, оказывается, единственное место, где ты действительно можешь добиться успеха, – это вот здесь, посередине.

Что ж, мне оставалось только принять это. Впредь я буду пристраиваться где-то в середине, я больше не буду рваться вперед. Какой смысл делать это и мучить себя, когда меня туда просто не пустят? Для всех остальных принципиальное значение имело лишь то, что я был для них «салагой». Это было основополагающим принципом, альфой и омегой. Существовала железная иерархия, которая не имела ничего общего ни с твоим профессиональным мастерством, ни с твоими способностями, ни с твоей компетенцией. Все здесь было построено на протекционизме, предвзятом отношении, интересах кодлы. Наверх пробивался лишь тот, кто уже успел завязать кучу знакомств и у кого были правильные кореша. Они считались «настоящими пацанами». Они шли в паб, напивались там в хлам и безобразно дрались, и все вопросы решались именно в таком формате. У них все было схвачено.