Дурацкие вопросы, – подумала Лилиан. – Мог бы еще в школе выучить, что женщину никогда не спрашивают, счастлива ли она»
В жизни, сын мой, не всегда поступаешь как надо, – изрек он. – Даже если понимаешь, что это неправильно. И в этом иной раз самый смак
еще где? Я просто устал, – думал он. – Устал то ли оставаться неве
Боюсь, так оно и есть. – Почему боитесь? Он рассмеялся: – Нет ничего опаснее женщины, которой все нравится. Что, спрашивается, придется вытворять, чтобы понравиться ей больше других? – Может, как раз ничего вытворять и не надо? – Тоже верно.
отвратительная способность памяти хранить в себе ужасное прошлое не просто пятном пустоты, а какой-то окаменелой судорогой души, заполняя собой, слов
Должно быть, тоже умеет расслышать издевку. –
Они еще видят, но уже не понимают друг друга, еще слышат слова – но не улавливают смысла, они говорят на разных языках, мимо друг друга.
Может, просто рассталась с иллюзией, что каждый имеет право на жизнь, и, как следствие, с верой, что на свете есть справедливость
профессора выполнять. В конце концов, ему-то лучше знать, что да как. – Хорошо, буду выполнять. Платье свое не забудьте. – И не потому, что такая мужественная, а наоборот, потому что трусиха. Сама себе вру. Ведь я совсем другое хотела услышать
платья, как выясняется, могут быть куда более надежной моральной опорой, нежели любые притязания на справедливость и правоту, все сострадание и сочувственное понимание на свете, все духовники-исповедники, вся премудрость, все друзья-предатели и даже возлюбленный