Kitabı oku: «Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта», sayfa 4
Взятие Варшавы
После сражения на Бзуре и ряда боев в лесистой местности южнее Модлина с разрозненными частями врага, пытавшимися отойти из крепости на Варшаву, наша группа армий получила задание захватить столицу. До сих пор отдельные ее соединения перебрасывались на запад, где, к большому нашему удивлению, французы и британцы лениво взирали на гибель своего польского союзника.
Мы уже доложили ОКХ о том, что подготовку к штурму Варшавы невозможно закончить раньше 25 сентября, поскольку хотели стянуть к нам всю армейскую артиллерию, в том числе артиллерию 14-й армии.
Однако после начала советской интервенции 17 сентября и установления демаркационной линии по Висле Гитлеру не терпелось как можно скорее завладеть Варшавой, и он приказал взять город в последний день месяца. Конечно, в том, что политики ждут от военных победы, нет ничего необычного, но когда они назначают и точную дату победы – это, безусловно, нечто доселе невиданное.
Кроме того, штаб группы армий стремился осуществить наступление с наименьшими потерями в людской силе. По большому счету, единственная причина этого наступления состояла в том, что противник сосредоточил всю армию для обороны города и польский главнокомандующий объявил, что город будет держаться до последнего.
Штаб группы армий ясно понимал, что при сложившихся обстоятельствах внезапное наступление на город не даст ожидаемого результата. Однако он ни в коем случае не собирался вести сражение в самой Варшаве, какие бы причины этого ни требовали, поскольку оно неизбежно привело бы к огромным жертвам как среди наступающих войск, так и среди мирного населения.
Вследствие этого 8-я армия, которой было поручено занять город, получила приказ ограничиться тем, чтобы образовать вокруг крепости плотное непрерывное кольцо войск, примерно совпадающее с линией окружной железной дороги. Тогда город будет вынужден сдаться под воздействием артиллерийского обстрела и бомбардировок с воздуха либо, если не добьются результата, из-за нехватки продовольствия и воды. Кстати, следует упомянуть, что ранее штаб группы армий успешно противостоял желанию Гитлера бомбардировать город с воздуха, поскольку в то время воздушные атаки не имели прямой связи с военными действиями и никак не способствовали бы их успешному проведению. Однако в данном случае те же причины послужили для оправдания бомбардировки.
25 сентября был открыт огонь по внешним фортам и укреплениям, а также важным базам снабжения. В то же время начались локализованные атаки для выхода на намеченную линию осады. 26 сентября мы сбросили листовки с предупреждением о предстоящем обстреле города и призывом к гражданам сдаться. Так как польские войска продолжали упорное сопротивление, вечером того же дня начался настоящий обстрел.
В полдень 27 сентября генерал-полковник фон Рундштедт и я узнали во время посещения 18-й дивизии, которой я раньше командовал, что она только что заняла два форта и враг предложил капитуляцию. Мы немедленно прекратили обстрел.
На следующий день польский главнокомандующий и генерал-полковник Бласковиц, командир нашей 8-й армии, подписали акт о капитуляции. Он предусматривал немедленное оказание помощи гражданскому населению и раненым противника, а также полностью соответствовал военной чести отважного противника, хотя и потерпевшего поражение. Стороны согласились, что у офицеров сохранятся их шпаги, а унтер-офицеры и рядовые будут взяты в плен только на тот срок, который требуется для выполнения необходимых формальностей.
По данным полномочного представителя Польши, в Варшаве сдалось 120 тысяч офицеров и солдат.
Подписывая акт о капитуляции, польский генерал сказал: «Колесо всегда вертится». В конце концов он оказался прав, хотя – что касается дальнейшей судьбы его родины – едва ли в том смысле, какой имел в виду сам.
Завершающие бои восточнее Сана и Вислы
Хотя главная часть вражеских сил, сосредоточенных перед Вислой, была уничтожена в ходе сражения на Бзуре и при взятии Варшавы, в районе действий 14-й армии в Восточной Галиции и на дальнем берегу нижнего течения Сана все еще продолжались многочисленные бои, порой тяжелые, с отдельными группировками врага, которому пока еще удавалось избежать уничтожения. Тем временем корпус 10-й армии также форсировал Вислу у Демблина для наступления на Люблин. В ходе тех боев мы получили внезапный приказ Верховного командования (!) передать Советам Львов, который только что капитулировал перед войсками 14-й армии, и по всему фронту группы армий отойти за демаркационную линию, согласованную Риббентропом в Москве. Она проходила от перевала Ужок до Перемышля и далее вдоль Сана и Вислы до пункта севернее Варшавы. Таким образом, бои, которые группа армий «Юг» вела по ту сторону этих рек, оказались совершенно напрасными и принесли выгоду только Советам!
Чтобы отойти через Сан, нам пришлось выйти из боя с вражескими группировками, насчитывавшими две-три дивизии и одну-две кавалерийские бригады. Эти войска проявили непоколебимое мужество, но при этом полное непонимание ситуации в целом и сами перешли в атаку и попытались отрезать нашим 7-му и 8-му корпусам путь отхода к реке. Здесь, только вследствие политических торгов между немецким и советским правительствами, снова прошли тяжелые бои. Об этом лучше всего свидетельствует факт, что 1 октября снова произошло изменение демаркационной линии. На этот раз мы получили приказ опять занять Люблинское воеводство. Поэтому 14-й моторизованный корпус снова форсировал Вислу и принял капитуляцию последней неприятельской группировки, с боями отходившей к реке перед теснившими ее советскими войсками.
Польская кампания была закончена. В ходе кампании группа армий «Юг» захватила 523 236 пленных и 1401 легкое полевое орудие, 7600 пулеметов, 274 самолета, 96 бронемашин и неисчислимое количество другой военной техники. Безусловно, человеческие потери врага были огромны, ибо он сражался с достойной восхищения отвагой и решимостью держаться до конца даже в самом безнадежном положении.
Наша группа армий понесла следующие потери: офицеры: 505 убитыми, 759 ранеными, 42 пропавшими без вести; унтер-офицеры и рядовые: 6049 убитыми, 19 719 ранеными, 4002 пропавшими без вести.
5 октября в Варшаве Гитлер принял парад победы, отдав честь всем стоявшим в городе и окрестностях дивизиям, которые маршировали мимо него по большому проспекту, ведущему от Бельведера к замку. К сожалению, парад окончился неприятным случаем, который лишь ясно показал отношение Гитлера к руководству сухопутных сил.
Было оговорено, что перед обратным полетом в Германию Гитлер встретится с командующими и офицерами войск, принимавших участие в параде, и с этой целью в ангаре накрыли стол, где они должны были отведать супа из полевой кухни. Однако, когда Гитлер вошел в ангар и увидел на столе белую скатерть и букеты осенних цветов, он резко развернулся и вышел к войскам у полевой кухни. Съев несколько ложек супа и поговорив с обступившими его солдатами, он прямиком направился к самолету. Очевидно, таким образом он пытался продемонстрировать свою «преданность народным массам». Однако я сильно сомневаюсь, что наши бравые гренадеры действительно одобрили его поступок. Уверен, что они вполне поняли бы, что глава государства после одержанных побед оказал честь всем войскам, почтив посещением их командиров. Он же проявил пренебрежительное отношение к командирам, которое в тот момент не могло не заставить задуматься.
Вскоре Польская кампания получила название блицкриг – «молниеносная война». Действительно, по скорости исполнения и результатам она являлась почти единственной в своем роде, пока немецкое наступление на востоке не привело к подобным же событиям даже в еще большем масштабе.
Однако, чтобы правильно ее оценить, нужно вспомнить сказанное в предыдущей главе о перспективах, открывавшихся в этой войне перед Польшей.
По существу, немцы не могли не победить в этой кампании в силу превосходства и гораздо более благоприятной начальной обстановки, при выполнении двух условий: во-первых, если бы немецкое командование пошло на большой риск на западе, чтобы заручиться необходимым превосходством на востоке; во-вторых, если бы западные державы не воспользовались этим рискованным действием, чтобы оказать Польше своевременную помощь.
Не может быть никаких сомнений в том, что события могли развиться совсем по-другому, если бы западные державы предприняли наступление на западе как можно раньше. Конечно, это требовало гораздо больше здравого смысла от польского командования, которое, вместо того чтобы с самого начала растрачивать ресурсы в попытке удержать то, что удержать было нельзя, могло бы сосредоточить силы на ключевых участках и систематически стараться выиграть время, необходимое для того, чтобы перед Германией встала реальная угроза ведения войны на два фронта. Храбрость, с которой польские войска сражались до конца, уверенно гарантировала им возможность продержаться до того момента, пока союзники выйдут на Рейн и заставят германское командование всерьез задуматься о прекращении Польской кампании.
Таким образом, и на этот раз побежденная сторона внесла свою лепту в победу своего противника, как однажды выразился граф Шлифен. С другой стороны, также нужно признать, что в конечном счете быстротой и полнотой нашего успеха в Польше мы обязаны – наряду с оперативными преимуществами вначале и численным превосходством, достигнутым благодаря большому риску на западе, – более эффективному руководству и более высоким боевым качествам немецких войск.
Важнейшую роль в том, как быстро мы достигли успеха, сыграло нетрадиционное применение крупных, самостоятельно действующих танковых соединений при поддержке авиации, обладающей значительным превосходством. Но что по-настоящему решило дело, помимо стойкости, отваги и преданности немецкого солдата, – это дух, пронизывавший немецких командиров и боевые войска. Конечно, успешное техническое переоснащение произошло в большой степени благодаря стараниям Гитлера, однако техническое превосходство само по себе ни в коей мере не могло гарантировать столь быстрой и окончательной победы.
Но самым важным все же было то, что наш маленький рейхсвер, на который когда-то многие смотрели сверху вниз, возродил великие немецкие традиции в области обучения и руководства войсками, сумев спасти их после поражения в 1918 году. Новая немецкая армия – вермахт, детище того рейхсвера, – нашла способ не дать войне выродиться в позиционную войну – вероятно, единственная, кому это удалось, – или, как выразился генерал Фуллер в отношении последнего этапа Первой мировой войны, в «скобяную торговлю». Немецкому вермахту удалось с помощью новых средств вновь овладеть истинным искусством ведения маневренной войны. Самостоятельность поощрялась вплоть до самого нижнего унтер-офицерского чина или солдата пехоты, чему не было примеров ни в одной другой армии, в этом и лежал секрет нашего успеха. Новая армия с честью выдержала свое первое испытание. Пока еще командование армии могло действовать без вмешательства со стороны. Пока еще командующие сохраняли всю полноту власти. Пока еще войска могли вести действия чисто военного характера, и потому война еще носила рыцарский характер.
15 октября нас посетил полковник Хойзингер из оперативного отдела ОКХ и сообщил приятную новость о том, что и наш штаб в конце месяца переводят на Западный фронт. Наше место должен был занять штаб 8-й армии под началом генерала Бласковица. Вскоре после этого я сам получил приказ явиться 21 октября в ОКХ, располагавшееся в Цоссене, чтобы получить указания о проведении операции на западе.
18-го числа я выехал из Лодзи, чтобы успеть ненадолго навестить семью и тяжело раненного шурина, находившегося в госпитале в Бреслау.
Затем передо мной встала новая задача.
Часть вторая
Кампания на западе
Введение
Обрадованные тем, что нам удалось избежать неприятной роли оккупационных сил в Польше, 24 октября 1939 года мы с нашим штабом прибыли на Западный фронт, чтобы принять командование недавно сформированной группой армий «А». Передовые дивизии подчиненных нам армий (12-й и 16-й) были расположены вдоль границ Южной Бельгии и Люксембурга, а тыловые части протянулись до правого берега Рейна. Было решено, что штаб группы армий разместится в Кобленце.
Мы своевременно переехали в отель «Ризен-Фюрстен-хоф» у Рейна, который еще в бытность мою кадетом военного училища в близлежащем городке под названием Энгерс я считал верхом элегантности, а его кухню жемчужиной кулинарного искусства. Но теперь ограничения военного времени оставили печать и на этом знаменитом заведении. Наши кабинеты располагались в когда-то очаровательном старинном здании неподалеку от Дойчес-Эк4, где до начала войны была расквартирована Кобленцкая дивизия. Прелестные комнаты в стиле рококо стали мрачными и пустыми. Недалеко от здания, на маленькой, окаймленной старыми деревьями площади стоял весьма примечательный обелиск. На нем красовалась помпезная надпись о том, что он был возведен французским комендантом Кобленца в 1812 году в ознаменование переправы через Рейн «великой армии» Наполеона во время ее похода на Россию. Под первой надписью была выбита еще одна примерно с таким смыслом: «Принято к сведению и утверждено», а под ней стояла подпись русского генерала, который стал комендантом Кобленца в 1814 году.
Как жаль, что Гитлер этого не видел!
По моему предложению наша оперативная группа штаба получила ценное пополнение: еще один старый офицер Генштаба, назначенный в оперативный отдел. Это был тогда еще генерал-лейтенант фон Тресков, один из главных участников заговора против Гитлера, покончивший с собой в июле 1944 года. Тресков еще в мирное время работал под моим началом в 1-м управлении Генерального штаба. Это был весьма одаренный офицер и пламенный патриот. Особое обаяние ему придавали находчивость, образованность, манеры истинного джентльмена и умение держаться в любом обществе, и его элегантному, аристократичному виду полностью соответствовала его столь же красивая, сколь и умная жена, дочь бывшего военного министра и начальника Генерального штаба фон Фалькенхейна. В те дни едва ли в берлинских армейских кругах можно было встретить более очаровательную пару, чем чета фон Тресков.
Нас с Тресковом еще со времени совместной работы в оперативном отделе связывали узы взаимного доверия, сродни дружбе. Здесь, в Кобленце, он тоже оказал мне ценную помощь в борьбе за принятие плана наступления на западе, разработанного нашей группой армий. Когда впоследствии я был назначен командующим танковым корпусом, а затем и армией, я оба раза просил Трескова в начальники моего штаба. Однако мои просьбы отклонялись на весьма оригинальном основании, что мне такой умный человек не нужен. Когда наконец весной 1943 года его предложили на должность начальника штаба моей группы армий, я не мог предпочесть его моему начальнику оперативного отдела генералу Буссе, который был моего возраста и неоднократно доказал свою доблесть в боях, где мы сражались бок о бок. Я упоминаю об этом единственно потому, что некий близкий к Трескову господин распространял слухи о том, что я будто бы отказался от его кандидатуры, потому что он был ненадежным национал-социалистом. Все, кто меня знает, поймут, что я подбирал себе сотрудников не по этому принципу.
Если тем месяцам в Кобленце суждено было стать «зимой тревоги нашей», то это объясняется странной неопределенностью «войны теней» 1939–1940 годов, или «drole de guerre»5, как называли ее французы. Нам было бы легче, если бы мы с самого начала могли плотно заняться систематической подготовкой подчиненных нам войск для наступления в будущей весне. Было известно, что Гитлер, к сожалению, собирается начать наступления в конце той же осени, а когда оно оказалось невозможным, то по крайней мере зимой. Каждый раз, когда его «предсказатели погоды», метеорологи люфтваффе, предвещали хорошую погоду, он отдавал сигнал к тому, чтобы войска выдвигались в районы сосредоточения. И каждый раз метеорологам приходилось сдавать свои позиции из-за того, что либо проливные дожди превращали землю в непроходимую трясину, либо внезапный мороз и снегопад ставили под вопрос целесообразность применения танков или самолетов. Вследствие этого нас постоянно бросало между приказами наступать и их отменами – состояние весьма раздражающее как для войск, так и для командиров. В этот период самым очевидным образом проявилось недоверие Гитлера к военным донесениям, не отвечавшим его желаниям. Когда штаб группы армий в очередной раз заявил, что из-за продолжительных дождей в настоящее время начать наступление невозможно, он отправил к нам своего шеф-адъютанта Шмундта с приказом на месте изучить состояние почвы. Для таких дел Тресков оказался идеальным человеком. Он целый день таскал своего бывшего товарища по полку по практически непроходимым дорогам, через размокшие пашни и топкие луга, вверх-вниз по скользким пригоркам, так что вечером, когда они вернулись в штаб, Шмундт еле стоял на ногах от изнеможения. С тех пор Гитлер отказался от этих совершенно неуместных методов проверки наших донесений о погоде.
Больше всего из-за абсурда то и дело меняющихся приказов и постоянно непродуктивного труда страдал, конечно, командующий нашей группой армий генерал-полковник фон Рундштедт, у которого долготерпение вообще не входило в число достоинств. Очень скоро наш штаб наводнил поток бумаг, обычно заливающий штабы боевых частей и соединений во время затишья на войне. Однако благодаря неписаному армейскому закону о том, что генерала, командующего соединением, нельзя загружать мелочами, фон Рундштедт почти не заметил его действия и каждое утро совершал долгие прогулки по набережной Рейна. Поскольку мне тоже нужно было хоть немного двигаться, я часто его встречал. Даже во время стужи, когда Рейн покрылся ледяной коркой, фон Рундштедт по-прежнему надевал только тонкий плащ. В ответ на мое замечание, что так он заболеет и умрет, он только возразил, что у него никогда в жизни не было пальто и, уж конечно, он не собирается покупать его в старости! Так он и не купил себе пальто, ибо даже в преклонном возрасте у старика чувствовалось спартанское воспитание кадетского корпуса. Еще одна привычка фон Рундштедта напоминала мне собственную бытность кадетом. Когда генерал-полковник возвращался к своему столу и ждал, пока я или кто-то из офицеров штаба явится к нему с докладом, как это происходило каждый день, он убивал время тем, что читал остросюжетный детектив. Подобно многим другим выдающимся людям, он находил удовольствие в подобного рода литературе, но все же несколько стеснялся своего пристрастия и обычно клал раскрытый роман в выдвинутый ящик стола, чтобы быстро задвинуть его, стоило кому-то войти к нему в кабинет. Так же делали и мы, кадеты, когда в часы самостоятельных занятий в нашу комнату заходил воспитатель!
Однако наше недовольство в ту зиму лишь в малой степени объяснялось колебаниями Гитлера и их пагубным воздействием на войска, которые рано или поздно начали бы сомневаться в разумности то отдававшихся, то отменявшихся приказов – не говоря уже о том, что это серьезно нарушало график межвойсковых учений, имевших особое значение для недавно сформированных дивизий.
Истинная причина нашего недовольства – или, говоря точнее, нервозности – заключалась в двух обстоятельствах.
Во-первых, она возникла из того, что я могу назвать только ослаблением власти ОКХ. Оно особенно удручало меня, поскольку я лично на посту первого оберквартирмейстера и помощника Фрича и Бека вплоть до зимы 1937/38 года боролся за то, чтобы в случае войны ОКХ заняло подобающее ему место в рамках определения военного курса в целом.
Во-вторых, штаб группы армий напрасно всю зиму пытался заставить ОКХ принять наш план операций, который – во всяком случае, по нашему мнению – единственный обеспечивает решающую победу на Западе. Только после того, как вмешался Гитлер, план был положен в основу наступления – но только когда уже ОКХ, безусловно вследствие наших настояний, сместило меня с поста начальника штаба группы армий.
Эти два фактора – «ослабление» ОКХ и борьба за план операций – в большой мере составляет подоплеку кампании на Западе, которой посвящена эта часть книги. Ее дальнейший ход уже известен во всех подробностях, и мне нет необходимости снова на нем задерживаться. Я хочу рассказать только о том, чему был свидетелем в качестве командира корпуса.
И тем не менее «зима тревоги нашей» все же сменилась «солнцем»!
