Kitabı oku: «Смена формата. Как справиться с решением самых запутанных мировых проблем», sayfa 2
Линда – умная и открытая одинокая 31-летняя женщина. Она окончила философский факультет университета. Студенткой ее очень волновали проблемы дискриминации и социальной справедливости, и еще она участвовала в антиядерных демонстрациях. Что будет более вероятным?
(1) Линда – банковский служащий.
(2) Линда – банковский служащий и убежденная феминистка.
Большинство из нас выберет ответ (2), но он вовсе не является более вероятным. Рассмотрим математическую основу вопроса. Шансы на то, что Линда удовлетворяет обоим условиям – что она и банковский служащий, и феминистка, – всегда меньше, чем шансы на то, что она будет удовлетворять лишь одному условию – что она банковский служащий. Но сам вопрос падает на благодатную почву наших когнитивных искажений. Мы склонны к поспешным выводам, в которых отталкиваемся от того, что уже видели раньше. Как только мы встречаем понятия «социальная справедливость» и «феминистка», рука сама тянется обвести в кружок второй ответ, и мы забываем вникнуть в детали и рассмотреть ситуацию объективно. Мы сразу делаем заключение, которое может привести нас к ложному ответу.
Давайте возьмем еще один пример. Предположим, что я только что дал вам 1000 долларов, чтобы вовлечь вас в свой эксперимент. И я предлагаю вам выбор:
(a) вы можете с 50 %-ной вероятностью выиграть еще 1000 долларов
или
(b) можете получить гарантированно 500 долларов.
Что вы выберете? Запишите свой ответ.
А сейчас отвлекитесь от предыдущего и ответьте на новый вопрос. Предположим, что вы на шоу-викторине и только что выиграли 2000 долларов. Ведущий предлагает вам финальный раунд, в котором вы
(c) можете с 50 %-ной вероятностью проиграть 1000 долларов
или
(d) гарантированно теряете 500 долларов.
Что вы выберете? Запишите свой второй ответ.
Тверски и Канеман провели в двух группах эксперимент, подобный этому, еще в 1979 году. Первая группа отвечала на первый вопрос. Большинство, 84 %, остановило свой выбор на варианте (b), гарантировавшем им 500 долларов. Вторая группа отвечала на второй вопрос, и большинство, 69 %, предпочло вариант (с), дававший шансы 50:50 потери суммы в 1000 долларов. Ваши результаты могут незначительно исказиться из-за того, что я задал вам друг за другом сразу оба вопроса, но идея должна быть понятной. Формат выплат в обоих вопросах одинаков, а вот наша реакция на них расходится. В обоих случаях у нас есть 50 %-ная вероятность остаться с суммой в 2000 долларов и 100 %-ная вероятность – с суммой в 1500 долларов. Но большинство из нас будут демонстрировать совершенно разную реакцию в зависимости от того, как подается ситуация выбора: как ситуация выигрыша или как ситуация проигрыша. Мы «избегаем риска в случае позитивных перспектив», но «готовы рискнуть, если перспективы негативны».
Тверски и Канеман проводили свои эксперименты и на хорошо образованных людях. То, что они обнаружили, вполне подтверждает тезис, согласно которому мы все воспринимаем мир с определенной долей встроенных искажений. Каждому из этих искажений ученые присвоили имя. Так, эксперимент с Линдой обнаружил «ошибку конъюнкции», а выбор различных вариантов денежных сумм получил название «теория перспектив».
Также еще появилась «ошибка репрезентативности» – тенденция предполагать, что прошлое предсказывает будущее на основании того, что прошлые события еще свежи в нашей памяти. Как и игроки в рулетку склонны предполагать, что вслед за выпавшим черным с большей долей вероятности выпасть должно красное поле. На деле, вероятность выпадения черного или красного поля каждый раз равна 50:50. Наши ожидания находятся под воздействием того, что мы видели до этого. Мы исходим из того, что у мира есть какой-то способ поддержания баланса, в том числе и в ситуации выпадавшего ранее черного поля. Новичок же за игровым столом такой ошибки никогда не допустит.
В другом случае люди давали ответ на задачу:
8 x 7 x 6 x 5 x 4 x 3 x 2 x 1 =?
совсем не так, как другая группа, решавшая задачу в иной последовательности:
1 x 2 x 3 x 4 x 5 x 6 x 7 x 8 =?
Итог, несомненно, был один и тот же, но «8» в начале задачи формирует ожидание большего результата. Среднее арифметическое ответа первой группы было 2250, в то время как у второй группы – 512. Правильный ответ был 40320.
В случаях, когда индивидуальный выбор оказывается «в ответе» за значительные расхождения в общих итогах – как в ситуации финансовых рынков, – инструменты, разработанные Тверски и Канеманом, предлагают новый способ интерпретации событий. За четыре века купцов и торговцев на бирже то охватывал оптимизм, то пессимизм, что и вызывало образование «фондовых пузырей». Эти пузыри имели разные причины, и вряд ли возможно объяснить их появление каким-то одним общим фактором. Одним вариантом объяснения можно считать моменты неподвластных разуму эмоций, когда людей одолевает стадный инстинкт. Другим вариантом, как в случае с LTCM, может быть предположение о вполне осознанных, но неверных суждениях.
Если истинно первое утверждение, то фондовые пузыри неизбежны. Но если же проблема кроется в инвесторах, чьим вниманием завладели не те составляющие проблемной ситуации, то есть выбравших не ту систему в качестве фокуса, то проблема должна исчезнуть со временем, как только инвесторы научатся в моменты кризиса корректировать свои мыслительные процессы. Если эмоция всегда была частью спекулятивного пузыря, то когда дело касается неверных суждений, основной причиной будут скорее ошибки в поисках верного формата проблемы, нежели чистая необдуманная глупость.
Взять, к примеру, тюльпаноманию. В начале 1600-х годов бюргеров Амстердама прямо-таки охватила общенациональная мания. В течение длительного времени именно голландцы лидировали в мире полезных и практичных финансовых инноваций. Одним из таких новшеств стало появление первой в мире фондовой биржи, Амстердамской, которая открыла свои двери в 1602 году. Первые торги провела Голландская Ост-индская компания, которая тем самым предотвратила отзыв капитала своими партнерами. В противном случае компания поставила бы под угрозу свою финансовую безопасность, которая была необходима для планирования ее проектов. Вновь открытая фондовая биржа позволила инвесторам продавать свою финансовую долю в компании другим инвесторам без смены собственника, каковая сказалась бы на самой компании. Идея была замечательной, но тюльпанный пузырь, случившийся несколько десятилетий спустя, оказался весьма непростым моментом в истории этой биржи.
Торговцы платили баснословные деньги, чтобы буквально на несколько дней завладеть тюльпанной луковицей, прежде чем перепродать ее другому покупателю-энтузиасту. Semper Augustus, тюльпан, имевший цветки с темно-красными лепестками и белыми полосками, был продан в 1625 году за 2000 гульденов. Несколькими годами позже, в 1638 году, «Ночной дозор» Рембрандта был продан примерно за ту же цену. А 1625 год стал лишь началом. Пузырь просуществовал аж до 1637 года, когда торговец, купивший луковицу на аукционе, отказался показаться и заплатить за нее. За все это время тюльпаномания вызвала к жизни множество разного рода инноваций. Получили широкое распространение фьючерсные контракты. Торговцы изобрели способ покупки конкретной луковицы в будущем по фиксированной цене. Эти контракты сами по себе стали предметом спекуляций. (Конечно же, для современных биржевиков все это стандартные практики.)
Сегодня тюльпаномания представляется абсурдной. Майк Даш, британский журналист, как-то написал в своем обзоре, посвященном тому периоду: «Невозможно понять природу тюльпаномании, если не учитывать тот факт, что тюльпаны разительно отличались от всех цветов, известных садоводам XVII века». Но вовсе не очевидная непохожесть тюльпанов на все остальные цветы породила финансовый беспредел. Равно как дело было и не в том, что трейдеры зациклились на раздутых акциях. Пользуясь теорией Тверски и Канемана, можно сказать, что это было нечто менее очевидное. Это была склонность полагать, что ближайшее прошлое предопределяет будущее. Как только пузырь образовался, вовсе не всепоглощающая любовь к тюльпанам его питала, но близорукая вера в то, что завтрашняя цена будет выше вчерашней без учета долгосрочных тенденций. Другими словами, инвесторы исходили из тех цен на тюльпаны, какими они были «на прошлой неделе», и упустили из внимания последние несколько десятилетий. Ту же ошибку допустили и в LTCM. И именно эту ошибку все мы склонны совершать за игровым столиком в казино.
3.
Из всех упомянутых и подобных им историй возникает соблазн сделать вывод о том, что человеческая природа неизменна. Альтернативный вариант – тезис о том, что общества не помнят ошибок истории, а вот отдельные люди – да. Дети тех людей, которые справились с тестом Дункера со свечой, не имели никаких преимуществ, когда они сами в первый раз столкнулись с тем же тестом. Но решив его единожды, они уже никогда в нем не ошибались. Также и те инвесторы, которые погорели во время тюльпаномании, вряд ли стали бы вкладывать деньги еще раз в какое-нибудь весьма рисковое предприятие, но их потомки вполне могли вложиться в пузырь доткомов.
Различие это весьма существенно. Мы не можем преодолеть человеческую тягу к использованию «увеличительного стекла». Всегда будут такие моменты, когда мы, зациклившись на чем-то второстепенном, будем совершать неправильный выбор. Но даже самые ревностные защитники могут пересмотреть свои позиции, если им помочь увидеть нужные нюансы проблемной ситуации, – то есть если они произведут «перекадровку», изменят угол зрения на проблему. Возьмем пример с недавним глобальным финансовым кризисом. И хотя впоследствии больше всего обсуждался вопрос, какая реакция была бы наилучшей, гораздо более важным был вопрос о том, почему он вообще случился. Проницательный ответ был дан одним из самых больших сторонников свободного рынка.
23 октября 2008 года Алан Гринспен был приглашен выступить перед комитетом американского конгресса со своим анализом истоков кризиса. До 2006 года, в течение почти двух десятилетий, Гринспен был председателем Федеральной Резервной системы. Удерживая низкими процентные ставки и тем самым поддерживая активные темпы экономического роста и благосостояния на всем протяжении 1990-х и 2000-х годов, он заработал себе хорошую репутацию. Тогда же, когда кредитные рынки оказались в глубокой стагнации, а банки начало лихорадить, Гринспена пригласили в комитет предложить свое объяснение происходящих событий. Заявление Гринспена Генри Ваксману, конгрессмену-демократу от Калифорнии и председателю комитета, было весьма показательным:
Гринспен: Я имею в виду, что я обнаружил дефект. Не знаю, насколько важный и насколько устойчивый. Но он меня расстроил. Но если я могу – если позволите – ответить на этот вопрос…
Ваксман: Вы обнаружили дефект в реальности?
Гринспен: Дефект в модели, которую я воспринимал как критически важную, фундаментальную действующую структуру, которая и определяет, как устроен мир, так сказать.
Ваксман: Иными словами, вы обнаружили, что ваша картина мира, ваша идеология неверны. Они не работают.
Гринспен: Именно так. Именно это и стало причиной испытанного мной шока, поскольку все это значило, что сорок лет, а то и больше, я жил с полным убеждением, что она прекрасно работает.
Этим своим замечанием Гринспен выказал свою готовность скорректировать свое восприятие мира под воздействием новых фактов. Обнаруженный им дефект касался вопроса о том, насколько эффективно были способны банки оценивать риски. Одно из его ключевых положений состояло в том, что все имеющие свой собственный интерес организации (и инвестиционные банки в особенности) способны обходить стороной вредоносные события, поскольку подобное поведение было как раз в их интересах. И как раз не недостаток личной заинтересованности положил их на обе лопатки в 2007, а неспособность распознать риски.
В своем выступлении Гринспен отметил:
Исходя из моего опыта, который у меня немалый – за плечами 18 лет работы в государственных регулирующих органах и столько же в частном секторе, и особенно 10 лет проведенные мною в крупном международном банке, – специалисты по кредитованию, работающие в банках, знают гораздо больше о рисках, связанных с людьми, которым банки через них одалживают деньги, чем самые продвинутые сотрудники Федерального Резервного банка.
Однако инструменты, которыми пользовались эти сотрудники, были больше похожи на увеличительное стекло, чем на зеркало. Гринспен продолжал:
В последние десятилетия значительный прогресс пережили области управления рисками и система ценообразования, в которых применялись лучшие идеи математиков и финансовых экспертов вместе с развивающимися компьютерными и коммуникационными технологиями. За открытие модели ценообразования, которая лежит в основании продвижения рынка деривативов, была присуждена Нобелевская премия. Эта современная парадигма управления рисками десятилетиями не теряла своей актуальности. Однако вся теоретическая конструкция летом прошлого года рухнула из-за того, что исходные данные, использованные во всех моделях по управлению рисками, покрывали только два последних десятилетия – период эйфории. Если бы модели учитывали исторические периоды депрессий, требования к капиталу были бы гораздо выше, и финансовый мир, как я считаю, был бы сейчас в гораздо лучшей форме. (Курсив мой – Э.Н.).
Ошибка, на которую указал Гринспен, была точь в точь такой же, что совершили еще в 1990-е Джон Меривезер со своей командой LTCM, а также что за декаду до этого обнаружили во всех нас Тверски и Канеман. Мы склонны концентрировать свое внимание на ближайшем прошлом в ущерб более глобальной картине реальности. Признание этого – первый шаг на пути разрешения проблемы.
Гринспен, правда, ограничился довольно мягкой критикой. Проблема заключалась не только в том, что в банках мир воспринимали через увеличительное стекло. Подобная поведенческая стратегия закреплялась системой дополнительных развиваемых стимулов и институтов. Можно написать целую книгу (что, собственно, и делали неоднократно) об институциональных структурах, которые приковали людей к этой системе мышления тем, что вознаграждали их финансово за те решения, которые не несли в себе личных финансовых рисков. И хотя основное бремя потерь в LTCM легло на плечи самих управляющих фонда, это было скорее правилом, чем исключением. Однако смысл упоминания того признания, которое было сделано Гринспеном, в том, чтобы указать, что после моментов провала всегда возможно провести корректировку.
Конечно, финансовый мир полон компьютерных гениев и дипломированных математиков – а значит, это как раз то самое место, где в порядке вещей встретить людей, воспринимающих мир через увеличительное стекло компьютерных моделей. Но урок «смены формата» вполне может быть вынесен и за пределы финансового мира. Взять хотя бы проблему совершенно иного рода – такую, как война. Возможно ли воевать четыре года, по прошествии которых вдруг выяснить, что все было мимо цели? И если это так, то, может, секрет победы в «перекадровке» образа своего врага?
Глава 2. Как обнаружить боевиков в тумане
В марте 2007 года журналист из Washington Post задал вопрос Дэвиду Килкаллену, насколько убийство Усамы бен Ладена значимо для завершения войны с террором.
«Не очень, – ответил тот. – Все зависит от того, кто это сделает». Килкаллен обрисовал два возможных сценария. «Сценарий первый: американские солдаты огнем проложат себе путь в некую долину в Пакистане, где и убьют бен Ладена. Это не остановит войну с террором – это лишь превратит бен Ладена в мученика».
Второй сценарий предполагал, что боевики сами восстанут против бен Ладена и казнят его по своим законам. «Если бы такое произошло, – сказал он, – то наверняка положило бы конец мифу об Аль-каиде».
Килкаллен, который в то время работал главным советником по противодействию повстанческим движениям у генерала Петреуса, бывшего тогда командующим международными силами в Ираке, высказал весьма тонкое замечание по поводу войны с террором. Победа в войне, как он позже сказал мне, никак не была связана с убийством террористов. Она была связана с прекращением повстанческой деятельности, из которой и вырос терроризм. Одну из этих целей разглядеть не составляло никакого труда: террористы носили оружие, управляли самолетами и бросали бомбы. Другая же цель, и, пожалуй, более важная, оставалась практически скрытой от глаз для подавляющего большинства, включая самих военных.
Начать с того, что второй вариант рассмотрения конфликта противоречил интуиции. Он фокусировался на тех сетевых каналах, которые было трудно обнаружить. Причина, по которой многие его не замечали – и потому зацикливались исключительно на уничтожении врага, – вполне вероятно, имела психологическую природу. Дэниел Саймонс и Кристофер Шабри, психологи из Гарвардского университета, обнаружили сходный феномен в поведении людей в обычных социальных обстоятельствах.
В 1998 году они провели социальный эксперимент, в котором две баскетбольных команды – одна в белой спортивной форме, другая в черной – ревностно боролись за мяч. Игра шла всего минуту; ее запись показали группе студентов Гарварда. Перед показом видео студентам дали задание. Одни должны были считать пасы, переданные белой командой, а вторые – черной. После просмотра видео их спросили, заметили ли они что-нибудь необычное. В половине случаев ответ был отрицательным. Вторая половина группы признались, что да, заметили. Они сказали, что видели человека, одетого гориллой. Он был среди игроков – побил себя в грудь и убежал. Этот эксперимент с невидимой гориллой с вами сейчас уже не сработает, потому что вы знаете, чего ожидать. Если вы хотите сами поэкспериментировать, то покажите видео с YouTube не знающему о нем другу.
Итоги эксперимента с невидимой гориллой были весьма неожиданными, и вскоре после их опубликования эксперимент приобрел невиданную популярность. В своей статье Саймонс и Шабри задавались вопросом, почему многие люди не заметили гориллу. Все, как они объяснили, восходит к особенностям восприятия. Когда мы смотрим на мир, мы подчас не видим определенных вещей. Звучит странно, но смысл весьма очевиден. Концентрируясь на конкретных явлениях или идеях, мы упускаем из виду остальные тенденции или феномены в окружающем нас мире. Горилла была невидимой не потому, что не существовала, а потому, что не существовала в нашем восприятии. Но как только мы осознаем свою собственную близорукость, мы уже больше не повторяем прежней ошибки. Те из участников эксперимента, которые знали о горилле, замечали ее всякий раз.
Невидимая горилла – это лишь один пример. Есть и другие, например, с креслом в кинозале. Зачастую мы ищем себе кресло и при этом не замечаем своих друзей, сидящих буквально перед нашим носом и энергично машущих нам руками. Если обратиться к теоретическому фундаменту эксперимента, то идея будет следующей: способ нашей обработки информации значительным образом влияет на качество полученных нами итоговых ответов. Зачастую первое впечатление обманчиво.
Эксперимент с невидимой гориллой, кажется, так и остался незамеченным, поскольку шестая бригада спецназа ВМС США все-таки вторглась в лагерь бен Ладена в пригороде Абботтабада и застрелила человека, который больше десяти лет держал в страхе весь Западный мир. Положила ли смерть бен Ладена конец войне с террором? Ответ зависит от фокуса восприятия войны. Если война – это уничтожение террористов, то убийство бен Ладена было бы смертельным ударом. Но если подкорректировать систему восприятия и перенести внимание на вещи менее очевидные – на людей, которые взялись за оружие под влиянием своих представлений об исламе и о Западе, – то окончание войны будет видеться уже не столь однозначно.
В первые годы президентства Джорджа Буша-младшего журналист Боб Вудворд писал, что президент понимал войну очень конкретно. В верхнем ящике стола в своем Овальном кабинете Буш держал папку с личными делами двадцати двух самых опасных террористов – президент, сам большой фанат баскетбола, называл ее «счетной карточкой». Каждый раз, когда кого-то из них убивали или схватывали, он перечеркивал его фото крест-накрест. Это был один из способов измерения прогресса в войне с террором, который концентрировался на очевидном показателе – вооруженные боевики против сил коалиции. Но вовсе не обязательно этот подход был самым успешным.
1.
В 1946 году, сразу после того как Союзные войска победили Гитлера, французского генерала Рауля Салана направили во Вьетнам провести серию бесед с Во Нгуен Зяпом. Салан входил в состав переговорной группы, целью которой было подтверждение сохранения французского влияния во Вьетнаме. Миссия, в конечном итоге, провалилась: Зяп продолжил командование и в итоге стал одним из самых почитаемых генералов в Северном Вьетнаме. Он победил французскую армию под Дьенбьенфу в 1954 году, чем ознаменовал конец Первой Индокитайской войны. И он же привел свою армию к победе над американцами двумя декадами позже. Зяп был антизападником, анти-модернистом и коммунистом. Но в 1946 году он признался в интервью Салану, что самое большое влияние в становлении его военного мышления оказал на него Брайтон. «Мое Евангелие борьбы – это мемуары «Семь столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса, – признался он Салану. – Я с ними не расстаюсь».
Мы скоро вернемся к Т. Э. Лоуренсу, более известному как Лоуренс Аравийский. Но перед этим стоит отметить, что выбор Зяпа был весьма необычен: в большинстве своем западная военная теория отталкивалась от совсем иного мыслителя, Карла фон Клаузевица. Клаузевиц был прусским солдатом и мыслителем. В 1832 году, уже после его смерти, его жена опубликовала книгу, ставшую самой известной его работой – книгу «О войне». Книга раскрывала его подход к определению сущности военного конфликта. Для Клаузевица, все строилось вокруг армий и наций. Войны выигрывались тогда, когда армии были способны «превзойти врага» силой либо «оккупировать некоторые из его приграничных территорий». И хотя политическое измерение военных столкновений признавалось, оно оставалось в тени.
Формула Клаузевица отражала тот принцип, согласно которому разрешались все военные конфликты, начиная с донаполеоновских времен и вплоть до ХХ века. В большинстве своем, войны были формой организованного насилия между национальными государствами, исход которых всегда решался в прямом столкновении вооруженных сил на поле боя. С разрешением генералами нетрадиционных трудностей, победы, в большинстве своем, стали связаны скорее с технологиями и тактиками ведения боя, чем с переосмыслением самой природы врага. К примеру, задача с траншеями во время Первой мировой войны требовала от генералов преодолеть возникший тупик лобовой атаки сменой тактики, нежели сменой самого понимания победы.
Вклад Лоуренса в военную теорию заключается в том, что он помог провести переосмысление поля сражения. Подобно тому, как рынки капитала были слишком сложными, чтобы их было можно вписать в финансовые модели фонда «Долгосрочное управление капиталом», Лоуренс доказывал, что некоторые военные конфликты были слишком сложными, чтобы их можно было разрешить посредством столкновения двух армий. Фокусировка не на той системе приводит к неверному результату.
Не Лоуренс придумал партизанскую войну. И не он был первым британским солдатом, который про нее написал. Еще в 1896 году Ч. Э. Коллвелл написал работу «Маленькие войны, их принципы и практики», в которой описал опыт Британии, осуществлявшей имперскую полицейскую политику. Однако Лоуренс был одним из самых успешных практиков ведения партизанской войны. Он пришел к своим идеям во время службы на Ближнем Востоке приблизительно в те годы, когда шла Первая мировая. Сразу после того как Германия объявила войну России, Османская империя высказала согласие выступить в союзе с Германией. Это решение подтолкнуло Хуссейна, шерифа Мекки, а также его сына Файсала поднять арабов на восстание против османских турок и объявить самостоятельность большей части Ближнего Востока. Британская армия согласилась предоставить на время арабским кланам небольшую группу своих сотрудников разведки в поддержку их восстанию.
Турецкая армия насчитывала 50 000 солдат и имела хорошо укрепленные бастионы в таких местах, как Медина. Арабов же всего было 3000 человек. Первым впечатлением Лоуренса было: арабы обречены. Но он быстро понял, что это утверждение было бы правдой, только если его рассматривать в формате западной системы военной подготовки с ее страстью к тому, что есть «этика современной войны, которая требует встречи с армией врага, определения ее центра силы и разгрома ее в бою».
Лоуренс же утверждал, что наиболее эффективным способом борьбы с превосходящим по силам противником будет тактика физического и психологического изматывания врага посредством небольших столкновений и стратегических вылазок – что, собственно, и составляет суть партизанской войны. Бороться с подобным противником всегда «тяжело и долго – это как есть суп с помощью ножа». Арабские бойцы были хорошо подготовлены к ведению автономной партизанской войны. Совсем не так, как солдаты, обученные в западных армиях – каждый был обучен воевать сам по себе. «Арабы действовали просто и самостоятельно, – писал он. – Каждый боец находился на передовой и каждый был самодостаточен. У нас не было ни связистов, ни строевых частей. Эффективность функционирования каждого человека была исключительно его личной эффективностью».
Лоуренс стал лидером арабского восстания, но в последующие десятилетия его урок был перенят и другими национальными революциями. Мао задействовал повстанческую тактику, чтобы прийти к власти в Китае. Те же методы использовали Че Гевара и Карлос Маригела в Латинской Америке. Ко времени, когда в 1948 году британская армия подошла к полуострову Малайя, тактика Лоуренса уже оказалась направленной против Империи.
Война в Малайе стала непростым опытом для армии Британского Содружества, которую она вела против Малайской национальной освободительной армии, бывшей военной силой малайской коммунистической партии. Еще не отойдя от стратегии борьбы «на передовой», британские войска не смогли справиться с партизанским движением. Большинство самых успешных операций малайской армии тактически не предполагало задействования оружия.
Малайские коммунисты заметили, что местное население испытывало сильное недовольство британцами. Втягивая британскую армию в сражения посредством организованных в джунглях засад, повстанцы провоцировали жесткий ответ, чем возбуждали еще больше недовольства. Ричард Клаттербак, специалист по военному делу, писал, что «новые бригадные командиры прибывали из Англии, ностальгируя по Второй мировой войне или же еще не «остыв» от широкомасштабных операций в Германии». И физически, и умственно они были отлично подготовлены выигрывать сражения военной силой, совершенно упуская из виду политические и социальные измерения конфликта.
Значительные сдвиги в британской военной тактике произошли в начале 1950 года, когда генерал-лейтенант сэр Гарольд Бриггс был назначен начальником оперативного управления. Бриггс сместил фокус ведения войны со стрельбы по неприятелю на победу среди местного населения. Его идея заключалась в том, что правильный подход должен быть ориентирован на снятие политического недовольства. Он утихомирит местных жителей и тем самым изолирует повстанцев. Позже его план был осуществлен под командованием генерал-лейтенанта сэра Джеральда Темплера, который пришел ему на смену в 1952 году. Темплер смотрел дальше, за горизонт видимого конфликта. «Огневая составляющая войны – это только 25 процентов всех хлопот, другие 75 процентов в том, чтобы переманить жителей страны на нашу сторону», – позже говорил он. Это вовсе не был пацифистский подход. Темплер буквально подкупал местных жителей за предоставление информации о повстанцах, предлагая им такие услуги, как водопроводная вода, медицинская помощь и электроэнергия. Когда же они проявляли несговорчивость, вводились различные механизмы наказания. Также с целью вовлечения противника в небольшие локальные стычки, а не в масштабные развернутые сражения, Темплер начал использовать специальную авиадесантную службу (SAS). Поворот в осмыслении войны, совершенный Темплером, предполагал борьбу с использованием таких скрытых рычагов, как экономические стимулы, социальные услуги и создание стабильного правительства.
Война в Малайе закончилась установлением независимости Малайзии. Как только с колониальным контролем над страной оказалось покончено, британцы стали расценивать свое участие там как победу, поскольку коммунистическое восстание оказалось подавленным, и было установлено стабильное управление. Несмотря на волну публикаций, которые вызвала война в Малайе, более серьезный урок – необходимость рассматривать противника вне традиционной системы координат – все же постепенно внедрялся в военное мышление. Однако уроки Малайи не вспомнили во Вьетнаме, когда США, лидировавшая уже тогда супердержава, оказалась втянутой в своего рода партизанскую войну.
В 1964 году генерал Уильям Уэстморленд принял на себя командование американскими войсками во Вьетнаме. Подход Уэстморленда к войне сводился к миссии «найти и уничтожить» в отношении Вьетконговской армии, возглавляемой в то время Во Ньгуен Зяпом. Зяп взял на вооружение тактику Лоуренса по командованию вьетнамскими деревнями и организации внезапных атак на армию США. Эта стратегия оказалась весьма продуктивной. В то время, как Уэстморленд одерживал победы на линии фронта – такие как битва в долине Йа-Дранг и Тетское наступление, – он практически ничего не делал, чтобы завоевать умы и сердца людей.
Со временем для решения и этой задачи были созданы специальные подразделения. В 1965 году, к примеру, были созданы смешанные роты для совместных действий по борьбе за местные городки и деревни. В этих подразделениях американские морпехи объединялись с вьетнамской национальной гвардией и совместно выстраивали взаимоотношения с местными общинами, дабы изолировать их от Вьетконга. Начиная с 1968 года, эти подразделения получили больше полномочий, когда командование принял на себя генерал Крейтон Абрамс. Но этого было недостаточно, да и время было упущено. Военные действия совсем истощили ресурсы американского общества, и вновь избранный президент Никсон приказал вывести войска.
